Под подозрением

На улице было ужасно холодно. Сентябрьск не радовал тёплой погодой, подкинув горожанам мороз в минус тридцать пять. Руки щипало холодом. Миша с Антоном несколько дней не общались, старались даже взглядами не пересекаться. Это, конечно, вызывало много вопросов у окружающих, в том числе и у их общих друзей и знакомых, но ребята лишь отмахивались, явно показывая, что не хотят поднимать эту тему. Антон стоял на привычном месте за гаражами и курил, стараясь согреться, быстро растирая ладони. Любой нормальный человек забыл бы о своей вредной привычке и пошёл домой греться, но последние дни Антон не стал пропускать перекуры: ему было плевать на погоду, на матерей с детьми, которые осуждающе смотрели на него. Мысли Антона были совсем о другом: он потерял хорошего друга, и все из-за его «наклонностей». Живот все еще сдавливала боль, а щеку жгло, особенно на морозе, но сигареты, хотя бы немного отвлекали Антона от неприятных воспоминаний. За спиной послышался хруст снега. Шаги все медленнее и неувереннее приближались к спине, пока не остановились, помявшись еще пару секунд. — Эй, — неуверенно окликнул Миша, — сиги не будет? Антон не стал отвечать. Он отдергивал себя, чтоб не повернуться и не поздороваться. Хотел сделать вид, будто не лежал недавно в школьном туалете избитый, скрючившись от боли. — Вообще что ли? — неумело усмехнулся Миша, стараясь скрыть совестливость в голосе. Антон не хотел смотреть в его глаза, не хотел обнаружить, что все еще что-то чувствует к ним. Но где-то в подсознании клокотало пылкое желание и развернуться, и поздороваться, и по-братски обнять, как раньше, еще до всего случившегося, но Антон тщательно и упорно его подавлял, не позволяя ни одной своей мышце лишний раз шевельнуться. — Тох, — уже спокойней сказал Миша, обходя друга со спины. Тот не стал отворачиваться или прятать лицо. Миша не знал, как начать разговор: он не знал с какой стороны подойти, что сказать. Миша даже до конца не понимал, как относиться к Антону, он лишь знал, что по крайней мере, ненависти к нему не испытывает. — Ты, — мялся Миша, не решаясь посмотреть другу в глаза, — как? Сильно болит? — Сойдёт, — отстраненно буркнул Антон. На его щеке красовался ярко-синий синяк, переходящий в фингал. Глаз немного припух, но на морозе этого почти не было видно. — Неплохо я тебе приложил, конечно, — удивился Миша. Они ещё какое-то время стояли, прижавшись спинами к проржавевшей холодной стали гаража, и отстраненно наблюдали за мерцанием снега, гнущимися от легкого ветерка ветками, за случайными прохожими где-то недалеко от проселочной дороги. Молчание было неловким, вместе с тем и каким-то лёгким..? Сложно было разобрать, но было в этом молчание какое-то умиротворение. Ребята не спешили начать разговор. Миша попросту не знал, как его начать, а Антон просто наслаждался мелодией улицы: неподалёку лаяли друг на друга собаки, сумасшедшая бабка опять разговаривала с пустотой подле себя, а ветер в чаще леса все выл и выл — не самая звучная композиция получалась. Он перестал думать о Мише, об их ссоре, просто слушал голос улицы. Эта мелодия придавала уверенности. — И что теперь? — он решил разорвать тишину. Антоном овладело какое-то неведомое доселе спокойствие: ни злобы, ни обиды, ни переживаний, будто радио вещавшее все семнадцать лет в голове выключали. — Не ебу, братан, — выдохнул Миша. Он правда не знал. Не представлял, что ему сказать и сделать, — может по пиву? — Давай, — отозвался Антон. Его стоическое спокойствие должно было бы нарушить удивление, но нет. Почему-то даже голос в голове, раньше осыпавший его вопросами, сейчас стих. Они молча шли до ларька. Снег шумно хрустел под ногами, словно целлофановый пакет, меря шаги. Ноздри кололо от холодного воздуха, который выходил паром изо рта. Солнце спешило к горизонту, хоть на дворе и было всего-то три часа, но свет ещё не ушёл до конца. Он отражался от белоснежного снега и слепил глаза. В пору были бы тёмные очки, но почему-то человечество договорилось носить их только летом. Антон снова смотрел на Мишу, но уже без обиды на себя, без попытки прекратить наслаждаться. Он просто рассматривал лицо, руки, глаза друга и радовался, что тот вернулся, а правильны эти ощущения или нет — Антон не думал, потому что знал — если начнёт, то не остановится истязать себя, а сейчас сил на это уже не было. Хотелось вообразить хотя бы на мгновение, что все в порядке, что можно вот так светиться, смотря на Мишу. Он просто устал бояться, делать вид, что ответы не столь очевидны, что ему не нравится, вот так просто смотреть на человека, к которому что-то чувствует, пускай это «что-то» и неправильное. — Э, ты это… — Миша замялся, увидев взгляд Антона, — не…ну… — Что? — уточнил Антон. — …Забей, — все же не решился пояснить Миша. Зайдя в магазин, они прошли к тете Тамаре. Та с лучезарной улыбкой приветствовала мальчиков и ждала, когда те начнут весело спорить, смеяться с каких-то понятных только им шуток. Тетя Тамара всегда была рада их видеть: на фоне уставших и истощенных тел, что заходили к ней по вечерам после работы, мальчики делали ее чуть-чуть счастливее, давали понять, что есть ещё настоящие люди в этой глухомани, живущие весельем, а не от зарплаты к зарплате, но на этот раз ребята ее не порадовали: они не переговаривались, не шутили и не смеялись. Только молчали. Это выглядело до странного непривычно, поэтому улыбка с лица тети Тамары начала пропадать, сменяясь на беспокойство. — Привет, мальчики? — озадаченно произнесла она. — А, да, — опомнился Миша, пока Антон молча стоял, рассматривая что-то за стеклом прилавка, — Здрасте. Женщина лишь больше погрустнела. Ее легко было вывести из равновесия, до того момента, пока она не включала «продавщицу». Ту самую, которая пробивала покупателю товары, испепеляя его взглядом просто за существование. Ребята взяли пиво. В любой другой ситуации тетя Тамара бы наигранно возмутилась их «малолетнему пьянству», но сейчас она лишь молча взяла деньги за две стеклянных бутылки и проводила два силуэта взглядом до самого выхода, все ломая себе голову вопросом «что случилось с этими задорными ребятишками?». — Заходи, — отозвался Миша. Они остановились у подъезда старой серой панельки, которая будто провисала под собственным весом, держась из последних сил, чтоб не рухнуть. Стены сыпались белой штукатуркой, а от фундамента дома тянулась черная трещина, всем видом показывающая, что жить тут не стоит, а то однажды пойдешь домой, а придешь на развалины или ляжешь спать и проснешься под обломками. Ребята зашли в темный подъезд: лампочки там давно скрутили жильцы, так что полагаться оставалось только на свет из маленьких пыльных окон. Там было ненамного теплее, чем на улице: старые радиаторы забитые мусором и грязью не работали. Будь в подъезде чуть теплее — там наверняка бы дико воняло мочой и сигаретами, но люди в такой мороз предпочитали оставаться дома и ограничиваться только выходами на балкон, и то ненадолго. Парни размеренно вышагивали по стертым бетонным ступенькам, их шаги разносились эхом, нарушая тревожную тишину мертвого подъезда. Наконец, они остановились у потертой двери: она была обита плотным бордовым кожзамом, из которого через царапины торчал желтый синтепон. Ключ заскрежетал в замочной скважине противным скрипом. Ребята прошли в квартиру. По отслаивающимся обоям разливался теплый желтый свет. Хлипкая плита жалобно скрипнула под весом огромного металлического чайника с водой. Дома была тишина и только звон капели иногда прерывал ее: давно уже нужно было заменить этот старый кран в ванной. В воздухе был едва различимый запах прогнившего дерева, а линолеум под ногами продавливался от невесомого прикосновения. Легкий тюль вздымался вверх от сквозняка, открывая вид на деревянные оконные рамы. На крючке у прохода в кухню висел пакет, в котором был другой пакет, а в нем еще один и ещё… Ребята сидели в тишине. Миша горел желанием начать допрос, хоть и задвинул его поглубже, чтоб не смущать и без того уставшего друга — Антон всем своим видом говорил, как успел прогореть до тла всего-то за несколько дней: кожа была бледной, а в глазах была безмятежная усталость и какое-то грустное смирение с происходящим. Антон уже не хотел брыкаться, просто не мог. Единственное, чего сейчас желал Миша помимо расспроса — подбодрить друга. — Эй, Тох, — начал он, улыбаясь, стараясь сделать вид будто все, как было и прежде, будто их дружба не пошатнулась, — А как ты это…ну, ощущаешь? — все таки Миша выбрал допрос. Он лишь мысленно закатил глаза и ударил себя по лбу, поражаясь собственной глупости. И все же вопрос уже ждал ответа. Отступать было некуда. — Че ощущаю? — вопросил Антон. Он подозревал, о чем идет речь, но до последнего надеялся, что ошибается. — Ну, вот мне нравилась Света, — объяснял Миша, но Антон от этих слов лишь непроизвольно пощурился, — а тебе, ну, как бы… — пропустил он «я», — Это так же, как к телкам? Формулировка была корявой, но Мише трудно давалось заводить откровенные разговоры на такие темы, учитывая, что это был его первый опыт. — Я не знаю, — раздраженно буркнул Антон, отвернув голову в сторону. Он сам не до конца понимал собственных чувств к другу, боялся их признавать даже в голове, тем более озвучивать. И только лишние мысли его покинули, как Миша начал нагло звать их обратно. Друг года. — Нет, я не со зла, просто интересно, — любопытствовал Миша. Он не просто интересовался, он хотел понять, он надеялся услышать то, что перевернёт его мировоззрение, заставит принять Антона. В этом интересе было место отчаянию, которое хотело зацепиться хоть за что-то, сказать: «Вот! Смотри, все не так плохо!» — Я ещё сам не разобрался, как это все, ну, ощущается, — медленно начал открываться Антон. Ему правда было интересно, как теперь работает его тело. Что за новые функции оно приобрело. Если уж слова Наташи были правдивы, и эту «заразу» ничем не вытравишь, то нужно было понять, с чем имеешь дело, но робость и страх никуда не делись. Антон не хотел спешить — боялся все испортить, вернуться к самобичеванию и безысходности. — Смори, — Миша провел по руке Антона, словно пытался смахнуть какую-то пыль или грязь, — если так? — Я те че хряк подопытный?! — разозлился Антон и резко убрал руку со стола. Его взбесила торопливость Миши. Простота, с которой он ринулся проверять свои догадки, какими бы они там у него ни были. Антону так тяжко далось прийти к тому, чтобы спокойно сидеть, не виня себя за «ненормальность» каждую божью секунду, он не хотел, чтоб домик, который он с таким трудом собрал из обрывков карт, развалился под одним легким касанием друга. — Нет-нет, я просто хочу разобраться, — оправдывался Миша, тщетно стараясь балансировать между тактичностью и отчаянным любопытством. — Так себя помацай, может разберё-, — начал было злиться Антон, но его прервала рука на колене. Тёплая ладонь погладила его до бедра, и резко остановилась, будто боясь лишний раз пошевелиться, но Миша не убрал ее, а просто замер, чуть наклонившись. Ногу словно прошибло током, но не тем неприятным, как от удара, а легким, немного колким, но с тем же и мягким. Ощущение ползло дальше, распространяя удовольствие по телу, но не возбуждало, возможно, лишь от истощения. В глазах Миши Антон наконец разглядел не просто любопытство, а вопрос. Простой, но очень болезненный: «Скажи, ты ведь такой же, как я? Просто чуть-чуть другой?» Антон тоже замер. Его щеки впервые приобрели цвет за последние несколько дней, а сердце вновь болезненно задребезжало, — …убери, — тихо попросил он. Антон не хотел себя обнадеживать. Не хотел снова погрузиться в бесконечные самокопания, которые приносили не ответы, а только бессонницу, — Убери, — уже строже сказал он, но не смог сдержать дрожи в голосе. На фоне был слышен легкий свист. Миша лишь наблюдал, внимательно приглядываясь к лицу друга, пытаясь уловить столь желанные человеческие черты. Антон же злился все сильнее на беспечность друга, который, казалось, нагло над ним издевался. Вот-вот на своё смущение Антон получил бы ответ в виде хохота. Миша уже приближался, чтоб рассмеяться прямо ему в лицо. Но в глазах Миши не было издевки, надменности или шутливости. Только серьезность и уверенность, сдерживающая страх. Миша переводил взгляд то на глаза Антона, то на его губы и наконец к ним прикоснулся. Поцеловал. Антона прошиб жар, холод и всевозможные чувства одновременно, словно это был первый в его жизни поцелуй, по крайней мере у него самого складывалось именно такое впечатление. Миша лишь легко касался губ Антона, шершавых от мороза. Он не был груб, не был страстен, он был аккуратен, словно боялся спугнуть добычу на охоте. А Антон все трясся, не понимая, что происходит. Он ожидал чего угодно: насмешки, шутки, неловкости, но не этого. Антон впервые чувствовал что-то от невинного поцелуя. Впервые он относился к нему, не как к безынтересной прелюдии, чтоб возбудить девушку, а как к чему-то, что могло доставить удовольствие. Антон прикрыл глаза, наслаждаясь последними секундами прикосновения друга. Наконец, Миша отпрянул, не прекращая держать руку на его бедре. И лишь беспокойство виделось в его глазах, заставляя Антона задаться вопросом: «А точно ли он изучал меня..?» Они молча смотрели друг на друга ошарашенными глазами, боясь пошевелиться или проронить лишнее слово, даже звук. Свист становился все сильнее и настойчивее, стараясь изо всех сил обратить на себя внимание. Наконец Миша отвлекся и, убрав руку с бедра Антона, пошёл снимать чайник с плиты. Тот лишь издал последний протяжный писк, когда погас огонь. Антон молча пялился в стену. Ему наверняка стоило разозлиться, наорать, взбеситься, но он сидел неподвижно, кажется, даже не дыша. Произошедшее так сильно его шокировало, что в мыслях даже вопрос не мог сформулироваться: его обрывки хаотично витали в голове, пытаясь собраться в стройное предложение, но выходила какая-то белиберда. — Хавать будем? — словно невзначай спросил Миша, стараясь скрыть шок и недоумение от своих же действий, — есть оладушки, — открыв холодильник, начал перечислять он, пропуская взглядом бутылки, оставленные охлаждаться; последнее чего Мише хотелось сейчас, так это оказаться пьяным, окончательно потеряв контроль над ситуацией, — огурцы, патиссоны и помидоры маринованные — че достать? Антон в ответ лишь смотрел Мише в спину, пытаясь передать все свое возмущение беззаботности друга через взгляд. Загремели кружки, зазвенели ложки, пытаясь скрыть Мишину дрожь. На столе стояла широкая тарелка полная разогретых оладушек. От них исходил приятный сладкий аромат, не то что от попыток парней «самим че-нить сварганить». У них всегда получались сожжённые гренки, которые невозможно было прокусить, не раскрошив зубы. В итоге они каждый раз впустую изводили батон и пробовали снова, чтоб ещё раз сжечь хлеб. Рядом стояла сметана и банка с маринованными овощами. Все выглядело вкусным и прямо таки само просилось в рот, но ребята не ели. Они молча смотрели по сторонам, оставляя попытки забыть произошедшее. Глупо было с их стороны полагать, что непринужденный ужин, как и раньше, что-то может исправить, но парни старались. — Тох, — оживился Миша, поняв, что ни есть, ни разговаривать они не начнут, если кто-то не сделает первый шаг, — ты лишнего не подумай. Я просто немного переборщил… — С чем? — пытался понять Антон. Все же ему не давала покоя мысль, что человек, который избил его в туалете за «пидорство», сейчас может так просто, экспериментируя, поцеловать парня. За этим явно было что-то еще. — Ну, со всем, — неумело парировал Миша, скрываясь от прямого вопроса. — Ты ж че-то не договариваешь, — с подозрением давил Антон. Ещё чуть-чуть и он его раскусит, поймет, в чем же дело такой резкой благосклонности друга ко всем этим «мерзостям». — Ты на че намекаешь? — начал злиться Миша. — Ни на че. Просто интересуюсь, — хитро продолжал Антон. Ему не хотелось вновь получить по лицу, но и оставлять без внимания такое поведение Миши он не мог, — вот ты что ощущал, когда ко мне лобызаться полез? В вопрос Антон вложил всю желчь и злость, которую он накопил за последнее время, в том числе и на друга, за то, что вызвал в его душе такое смятение. Посмел пошатнуть его картину мира, а потом в конец разрушить. Антон не желал страданий Мише, но подумал он об этом поздно. — Н-ниче я не ощутил! — поспешил ответить Миша, но неуверенная дрожь все же проскользнула в голос, быстро смягчив Антона, который наконец понял, что натворил. Он был готов бороться с этими противоречивыми чувствами всю жизнь, смирился, что теперь это его действительность, но возлагать на друга тот же груз, что и на себя, из-за глупой и необоснованной обиды — это уже слишком. Антон хотел отмотать время назад, до необдуманно брошенных слов, но, увы, таким никто не располагал. — Бля-я, — шепотом протянул он, разглядев тот же страх в глазах Миши, что испытывал сам недавно. Антон будто стоял перед пожаром, который вот-вот разгорится по его вине, а ни воды, ни плотной ткани рядом не было — туши руками. — Че «бля»? — агрессивно спросил Миша, пока ещё не понимая того, что только что осознал Антон, но подозревал — это что-то нехорошее. Ничего веселого не сопровождается такими словами и ощущениями: дрожь, неуверенность, страх и сомнения. Жуткие сомнения. Они вели в какие-то дебри, где, казалось, не доводилось бывать ни одной живой душе. Наконец Миша начал понимать к чему Антон это сказал. Он лишь опустил стеклянный взгляд в пол, осознавая происходящее. Мысли скакали в голове, никак не собираясь в единое целое: «Зачем я..?», «Что это..?», «Я ведь…». Миша бы и дальше сидел, уставившись на пол, если бы его не огрела резкая оплеуха. — Э! — воскликнул он, — Ты какого хуя-?! — Завали и не думай, блядь! Выключи котелок, — заорал Антон. Он прекрасно понимал, что сейчас происходило в голове Миши, и чем для него это могло обернуться. Антон совсем не желал этого другу, он надеялся, что ещё можно остановить этот процесс и вернуть его к исходной точке. Это как контрастный душ — не успел замерзнуть — уже горячо. Ведь так? Но Миша лишь недоуменно посмотрел на Антона и все понял, уже окончательно. Сомнений быть не могло. — Бля-я, — выдохнул Миша, опустил голову вниз и сокрушенно закрыл лицо руками, не оставляя шансов попыткам Антона все исправить, — Я же тебя… — пробубнил сквозь ладони он, — Ох, сука-а, — осознание происходящего, болезненно пульсируя, нарастало у него в голове. — Лучше не думай, — грустно посоветовал Антон, поняв, что уже поздно что-то исправлять. — Ты-то нахера лезешь, скотина? — грубил Миша. Сейчас он был готов винить кого угодно, но не себя, только бы не признавать происходящее. Но Антон не обижался — он прекрасно понимал, что происходит с его другом, что он сейчас чувствует. — Чтоб ты в край не загнался, дебил, — заботливо ответил он, — лучше сразу признать это, а не лежать потом, как овощ сутками. — Нет. Не-ет. Не надо мне лепить, — судорожно отрицал Миша, резко вскочив с табуретки, — Меня это не касается, это просто случайность! Эти слова отозвались у Антона тугой болью. Он ведь тоже самое говорил Наташе, а теперь передал ее слова Мише, который точно так же, как и он сам, все отрицал, но этот отчаянный бунт не мог обернуться победой, он стал бы лишь безысходностью, в которой сейчас погряз сам Антон. Она не оставляла и малейшего просвета, затмевая любую радость. Болезненно скреблась, преследовала, и от нее не было покоя ни дома, ни на улице — нигде. Антон резко встал и поцеловал Мишу вновь, но уже иначе: напористо, грубо, словно пытался доказать свои слова и вместе с тем, ускорить процесс принятия хоть чуть-чуть, чтоб друг не испытывал обиды, злости, чтоб не корил себя, не сжигал изнутри, становясь пустой оболочкой былого человека. Миша пытался оттолкнуть его, что-то грубо мычал сквозь поцелуй, но в какой-то момент медленно начал успокаиваться. Стих, сосредоточившись только на Антоне: на его движениях, на его горячих губах, и невольно что-то ощутил. Что-то жгучее изнутри, что-то до того приятное, что заставляло забыть о терзаниях. Миша подхватил друга, углубляя поцелуй, от чего Антон удивлённо простонал. Не хотелось останавливаться — только продолжать, идти дальше, откинув хоть ненадолго страх и сомнения, раствориться в этом чувстве полностью, но кислород предательски кончался, заставляя их притормозить. Миша отпрянул, стараясь не слишком громко ловить ртом воздух. — И…и че это было? — пытаясь отдышаться, спросил Антон. Чего уж точно он не ожидал, так это инициативы с обратной стороны, да ещё и такой страстной. — Это я должен спросить, — наигранно возмутился Миша, но прекрасно понимал, что является последним человеком, который может винить Антона в чем-то подобном. — Я думал, ты мне по лицу зарядишь, — удивлялся он, ведь отвлекающий манёвр был очень рискованным. — Хотелось, придурок, — усмехнулся Миша, но в его словах была доля правды. По началу ему хотелось не просто ударить, а разорвать, убить, но это чувство перетекло в нечто иное — больше похожее на страсть. На кухне повисла тишина. Парни даже не смотрели друг на друга. Хотелось для начала разобраться в себе, а уже потом и во взаимоотношениях. Это новое неизведанное чувство пугало, но юношеское любопытство с тем становилось сильнее. Вдруг они откроют для себя такое наслаждение, какое никогда не испытывали? Но это же и пугало. Стоило ли это удовольствие такой жертвы, как репутация, будущее, которое теперь вообще покрывалось загадочной пленкой? Стоило ли это «нормальности», в конце концов? — И че дальше делать? — наконец разорвал молчание Антон. Сомнения все еще окутывали его с ног до головы, но просто молчать он уже был не готов. Слишком долго Антон был наблюдателем, который из последних сил пытался повлиять на то, что изменить не в силах — оставалось только смотреть за началом неотвратимого конца. Но хотел ли Антон всю жизнь лишь созерцать свою жизнь со стороны, а не наслаждаться ей? Может впервые неизвестность была не злой и гнетущей, а чарующей, давала надежду на что-то хорошее? Вдруг там за пустотой неоднозначности не конец, а новое начало? — Я не знаю, — честно признал Миша. Сейчас он не был готов на рассуждения — голова была горячей, слишком много произошло за последние несколько минут. — Может, я тогда пойду? — Антон не хотел уходить, но были вопросы, которые, как считал он сам, Мише стоило обдумать самому — в одиночестве. — Нет, можешь остаться. Бабушка уехала к тете, а пахан на дежурстве, так что…да, — скомкал ответ Миша. Он боялся остаться наедине с собственными мыслями, хоть и понимал, что от присутствия Антона они никуда не денутся, но было страшно чувствовать их хищный взгляд из тени сознания. Они терпеливо ждали, когда можно будет совершить удар. Миша хотел может и не предотвратить, но хотя бы оттянуть этот момент. — Точно? В последний раз, когда мы сидели, дядя Федя пришел раньше обычного, — обеспокоенно спросил Антон. Отец Миши был весьма суровым человеком, потому не хотелось лишний раз попадаться ему на глаза, особенно в такой неоднозначной ситуации. — Да нормально все будет. Я достану койку, — обнадежил Миша и ушёл с кухни на поиски раскладушки, оставив Антона в лёгком недоумении. Парни лежали в комнате, смотря на оштукатуренный потолок, на котором сквозь темноту проглядывались трещины и желтые пятна, которые остались после соседей, решивших, что не выключать на ночь кран в ванной — хорошая идея и благополучно затопивших квартиру снизу. Ребята не спали, они просто разглядывали молчаливую темень в поисках ответов, но ни трещины, ни пятна не отвечали. Мишу никак не могла покинуть мысль о словах Антона, что может правда не думать о случившемся и о своих чувствах — лучший вариант, но он не мог просто выключить голову, не мог сделать вид, будто ничего не произошло. Как было бы замечательно, существуй некая инструкция для таких случаев, но, нет — никаких правил никто не составлял — разбираться приходилось самому. Мишу пугала перспектива, как и Антон, разрушить себя изнутри, сломавшись, потеряв свой прежний вид. Если ему было так больно наблюдать за терзаниями друга, то каково ему было бы самому испытать подобное? — Тох, — шепотом позвал Миша. Он все надеялся, что Антон его не покинул, провалившись в сон, не оставил наедине с собственными мыслями, — ты спишь? Он не спал: все ворочался, пытался найти позу, в которой голова не станет докучать ему с вопросами, но такой позы, увы, не существовало. — Че? — сонно отозвался Антон, пытаясь сделать вид, что уже давно спал. — А че ты делал с этой…ну, кашей в голове? — спросил Миша, не сводя взгляд с потолка. Хотелось надеяться, что Антон уже нашел все ответы, что уже смог с этим справиться, что произошедшему было какое-то объяснение. — Не знаю, — буркнул Антон, отвернувшись и изобразив недовольство тем, что его разбудили. Он боялся ответить, боялся, что скажет что-нибудь не то, но помимо страха им овладело противоречивое желание помочь, поддержать, сказать: «Да, это хреново, но я понимаю, что с тобой творится.», — я просто лежал. — Лежал? — недоуменно переспросил Миша. Он не до конца понимал, как лежа можно решить проблему. — Ага, лежал и ненавидел себя и тебя, — откровенно отозвался Антон. Он надеялся, что злость в голосе может скрыть его страх, придав больше мужественности. — Меня? — озадачился Миша. За что его можно было ненавидеть? — Да, я ж из-за тебя… — замялся Антон, желая прибить самого себя за излишние откровения. — А я из-за тебя, получается, — спокойно заключил Миша. Состояние шока так сильно его сковало, что даже лишних мыслей не осталось, только пустая голова, в которой вопросы, на удивление, находили честные ответы, не пытающиеся скрыться за преградой из принципов. Миша спокойно встал и присел на раскладушку, где лежал Антон, и не переводя на него взгляд, все еще боясь посмотреть ему в глаза, продолжил: — Может так и надо? — к собственному удивлению заключил Миша. — Ты че мелешь-то? — спросил Антон, уже не собираясь изображать сонного. В голосе не было злобы или гнева, только искреннее недоумение. — Ну, ты меня испортил, я — тебя. Может поломанным лучше вместе держаться? — продолжал Миша, удивляясь собственным словам. Никогда он не мог вообразить, что из его уст может вырваться что-то подобное. Антон ответил лишь молчанием. Он понимал слова друга и даже находил их логичными, но здравый смысл никак не мог успокоится, крича о неправильности таких выводов. Миша перевел взгляд на Антона, у которого глаза аж округлились от страха перед такими откровенными размышлениями. Миша провел рукой по его щеке, перешел на шею и остановился, отпрянул, посмотрев на свою руку. Он изучал ощущения от прикосновения к нежной коже, которая отражала свет от дорожных фонарей из окна и, казалось, сама светилась. Антон откинул голову, смущенно прикрыв лицо руками, чтоб даже в темноте нельзя было разглядеть его румянец. — Тебе такое нравится? — искренне поинтересовался Миша, словно ребенок, спросивший у мамы, почему озеро синее, а вода в лужах коричневая. — Д…Да ты охреневший… — выдыхал Антон, пытаясь всем видом показать, как он зол и недоволен происходящим, но выходило как раз наоборот. Сквозь напускное раздражение просачивалось откровенное удовольствие. Голос в голове не смолка, как и тогда в туалете: «Да, мне очень понравилось! Пожалуйста…», — ты че делаешь, ол-лень? — продолжал строить недовольство Антон. — Видимо, делаю тебе приятно, — грустно улыбнувшись ответил Миша. Он понял, что и Антон еще не до конца разобрался с этими противоречивыми чувствами. — Тебе самому-то нравятся все эти мерзости? — спросил он со злобой, теперь она уже была настоящей и становилась только сильнее. Вновь в Антоне боролись возбуждение и страх, перерастающий в гнев. Он не мог понять, как Миша может так просто принимать факт собственной неправильности, не корить себя за эти ужасные чувства, как ему может быть не противно. — Кажется, да, — грустно ответил Миша, в его словах не было злости, страха, только горечь правды срывалась с его губ, но вместе с тем и маленькая искра надежды на лучшее, — тебе тоже, Антон, — серьезно заключил он. — М-мне не… — резко сел, но тут же осекся Антон. Он уже проходил через глупое отрицание. Знал, что ни к чему хорошему оно не приведет. Сам же пытался объяснить это Мише, так чего он вновь лезет на правду с кулаками? — Вот именно, — поставил финальную точку Миша. Гнетущая тишина вновь разразилась в комнате, она давила со всех сторон, мешая складно мыслить. — Получается, мы два пидора? — грустно усмехнулся Антон. Уже не было смысла что-то отрицать. Вот она — точка невозврата, горизонт событий, который невозможно покинуть, рубеж, который был пройден давно, но только сейчас его можно было разглядеть, когда пелена из гнева и обиды спала. — Получается… Тишина уже ни гнетущая, ни неловкая, а просто тишина. Обычная, безмолвная. Раскладушка немного провисала под весом Миши, жалобно поскрипывая, будто отвечая завывающему за окном ветру. Тепло Миши раскатывалось по ноге, немного обжигая. Невольно Антон поддавался этому чувству, возвращаясь мыслями к фантазиям, которые впервые не прогонял. Что уж было сопротивляться, если и так все понятно — сгорел сарай — гори и хата. Антон робко потянулся к руке Миши, пока тот погруженный в свои раздумья смотрел на дверь. Он легонько схватился за запястье, еще до конца не придумав, как оправдать свои действия и к чему они должны привести. Миша перевел вопрошающий взгляд на Антона, хоть вопросы и были излишни. Он потянулся в ответ, прижав Антона к тонкому матрацу раскладушки. Этот момент — последний шанс повернуть назад, усомниться в своих пристрастиях — уж слишком быстро все происходило. Может Мише все же показалось и не было там никаких чувств, никакой ненормальности? Может просто гормоны на короткие мгновения сыграли с ним злую шутку? Но непривычно робкое выражение лица Антона, заставляло усомниться уже в сомнениях: его тонкие пальцы на Мишенном запястье, нежная кожа и нервно поджатые губы, с которых обычно срывалась брань. Сложно было представить, что лежащий сейчас под Мишей и избивающий школьников в туалете парень, был одним и тем же человеком. Он никогда прежде не видел Антона таким, от этого чувства только разгорались, наполняя каждую клеточку возбуждением. Миша осторожно прильнул губами к шее Антона, чтобы изучить того получше: чем он пахнет, каков на ощупь. Ему даже не хотелось представлять на месте Антона девушку, наоборот мысль о том, что здесь сейчас лежит именно он возбуждала сильнее. Теплыми ладонями Миша пробрался сквозь ткань футболки и начал очерчивать каждый изгиб, а Антон лишь таял под горячими прикосновениями, стараясь не издавать лишних звуков. Одна только мысль о рукопожатии сводила его с ума, что уж тут говорить о жарких касаниях, о дыхании, что мягко ложилось на кожу. Мысли в голове Антона искрились фейерверками не только от приятных ощущений, но и от первого приятного чувства за все эти долгие дни самобичевания. Из-за двери послышался скрип замка. Миша тут же, как зебра на водопое, отпрянул от Антона. Сердце болезненно бухнулось вниз, на мнгновение показалось, что оно вот-вот остановится. Миша резко вскочил с Антона и ринулся к кровати. Шаги за дверью направились в сторону кухни, заскрипела рукоятка крана, полилась вода. Все это время Антон лежал уставившись в потолок, не моргая. Дверь холодильника со звоном стеклянных банок, стоящих на двери и бьющихся друг о друга, открылась. Послышался возмущенный вздох. Что-что, а стены тут были сделаны словно не из картона, а из тончайшей бумаги. Сердце в груди Антона быстро стучало, отправляя болезненные импульсы в голову. Шаги, сопровождаемые тем же звоном, уверенно направились в сторону комнаты Миши. Дверь наконец распахнулась. — Я что говорила по поводу этой дряни?! — вскрикнула бабушка и вынесла перед собой две бутылки пива, совсем не обращая внимания на погашенный в комнате свет и два спящих силуэта. — Ч-что..? — старался на полную выкрутить свое актерское мастерство Миша, чтоб притвориться только что проснувшимся. Антон же продолжал смотреть на потолок, словно пытался слиться с окружением. — А, Антон, — ненадолго успокоилась бабушка, но вновь сменила спокойствие на злую строгость, — мы с тобой завтра еще поговорим об этом, — кинула на последок она и захлопнула за собой дверь. Парни, привстав на локтях еще долго смотрели на дверь, будто пытались убедиться, что угроза наконец покинула комнату. Потом они перевели ошарашенные взгляды друг на друга, озадаченные лишь одним вопросом: «Что это было?» — Она же должна была вернуться в обед, — начал Миша шепотом. — Ну, ты и олень, — обиженно процедил Антон. Он до конца не понимал на что конкретно был зол, но решил эту злость в себе не держать. — Прости, я правда не знал, — начал извиняться Миша, но Антон ответил лишь сухим «ладно» и улегся спать. Сон к ребятам долго не приходил: они все ждали-ждали, а его все не было и не было, но под утро, когда за окном затарахтели машины соседей, уезжавших на работу, им наконец удалось закрыть глаза и уснуть. *** На улице уже давно было светло. Антон не привык даже в выходные вставать после восхода солнца, потому для него стало неожиданностью обнаружить светло-голубое небо за окном. Соседняя кровать была пуста, а на кухне кто-то копашился. За стенкой были слышны голоса, сплетающиеся в бурном диалоге. Антон потянулся, зевнул и рывком встал с кровати. Пока его организм работал в режиме автопилота, мозг не мучили воспоминания прошлой ночи, потому он спокойно по-хозяйски зашел на кухню, где бабушка и Миша что-то обсуждали, и не обращая внимания на домочадцев, взял с полупустой полки холодильника пакет молока и беспардонно начал его пить не отойдя даже к столу. — Ну, я не понимаю, что так сложно было предупредить? — возмущался Миша, между делом кивнув Антону в знак приветствия. Тот с наполненным ртом смог лишь кивнуть в ответ, — А вдруг я бы девчонку привел? — Здравствуй, Антоша, — мягко улыбнулась бабушка гостю и тут же грозно посмотрела на внука, — Ну, конечно, девочку бы он привел. Я до этого дня не доживу, поди. Тебе бы только своими бандитствами заниматься. Вот отцу расскажу — он тебе сразу уши надерет. И про пиво не забуду упомянуть, — зло закончила бабушка. Она строго смотрела на внука, прекрасно понимая, что ничего у нее не выйдет. Поздно уже этого кабана жить переучивать, но она надеялась, что удастся хотя бы предостеречь Мишу. Бабушка мимолетно кинула жалостливый взгляд на мальчиков, развернулась и ушла в зал. Громко зашумел телевизор вымученными диалогами дешевых российских телесериалов. Ребята переглянулись, думая, что покупка пива была явно опрометчивым поступком. — Прости, за эту сцену. И за вчера тоже прости, — опустил грустный взгляд в пол Миша. Ему было по-настоящему стыдно за то, как он нелепо подставил себя и друга, но возможно он лишь хотел на этом сосредоточиться, чтоб не думать о куда более волнующих вещах. — Долбоеб, — раздраженно ответил Антон. Ему до сих пор было не ясно разозлился он на то, что Миша начал, или на то, что не закончил, — но ладно. Проехали, — снисходительно мотнул он головой, вновь прильнув губами к пакету молока. Наконец Антон уже в деталях начал вспоминать события прошлой ночи, что несомненно смущало, но он старался не выдавать себя, скрывая лицо за пакетом молока. — Че ты так к нему присосался? — возмущенно спросил Миша, вырывая из рук друга пакет, — Ты мне новое покупать будешь? — Да ты мне целый вагон таких пачек должен, — буркнул Антон и раздраженно поплелся в комнату, мечась между желанием всечь Мише и крепко его обнять. Почему-то впервые перед ним стояла такая сложная дилемма: с одной стороны гордость, с другой искреннее желание, но теперь выбор уже не казался таким очевидным. Можно было бы порадоваться продвижению в поисках себя, но уж слишком это исследование истощало Антона. Ему это уже казалось какой-то глупой шуткой собственного мозга, который от скуки, решил сам над собой так жестоко пошутить: поставить перед собой трудный выбор, не забыв к нему добавить щепотку страха и паники. Антон решил не сосредотачиваться на этом противоречии и просто искать свои штаны, благо, искать правда надо было. Облазив всю комнату и оставив на локтях и коленях красные саднящие слеты от ползания под кроватью, он так ничего и не нашел. Миша понял, что дело отнюдь не в одежде, ведь обычно Антону эти поиски надоедали секунд через тридцать и он просто брал что-то из гардероба друга, но сейчас Антон с чего-то настойчиво начал копаться в вещах, висящих на стуле. Миша лишь оперся о косяк дверного проема и, скрестив руки на груди, молча наблюдал, как его друг ищет одежду. Наконец, ему это надоело: — Возьми че-нить из моего, — разорвал тишину Миша. — Ага. Нет уж. Не нужны мне твои шмотки дома. Свои найду, — все так же раздраженно ответил Антон. Его движения становились судорожней и отрывистей, а дыхание тяжелее. — Стой-стой-стой, — тихо протараторил Миша, подбегая к другу, чтоб взять его за плечи, — Не кипишуй, найду я твои портки, а ты пока иди… не знаю, молоко допей. Антон жалостливо смотрел на Мишу, четко ощущая надобность кинуться к нему, и отдергивать себя уже не было смысла, но осознание этого все еще не давало покоя, заставляя все больше переживать и метаться между правильным и желанным. — Можешь еще раз так сделать? — неожиданно спросил Антон. Ему все не верилось, что произошедшее ночью может кому-то нравится, а точнее ему, но это было правдой, иначе бы эти воспоминания не вызывали мелкий приятный холодок на затылке. — Что сделать? — недоуменно уточнил Миша, искренне не понимая, о чем идет речь. — Как вчера. Что ты там делал? — тихим еле слышным шепотом спросил Антон, опустив смущенный взгляд в пол. Миша немного опешил от такой неожиданной просьбы, но не сказать, что был сильно против. Он молча кивнул и решил сразу проверить коридор на наличие бабушки. Все было чисто. Антон полуголый сонный и изрядно уставший сидел на краю раскладушки и уныло пялился в пол. Тревога была уже не такой сильной, но все еще норовила потрепать нервы и высосать и без того закончившиеся силы. — Ты чего? — вопросил Миша, подсев к другу. — Да затрахался я уже со всей этой хуйней в башке. Хочется вломить себе хорошенько кирпичом, чтоб память отшибло нахер и больше не вспоминать, — разоткровенничался Антон. — Я так и не понял, ты хочешь повторить или забыть, — уточнил Миша. Он сам уже толком не понимал, что происходит с ним. И уж тем более с другом. — Эх, — шумно выдохнул Антон, — давай. Ебашь, — он крепко зажмурил глаза, словно вот-вот перед его лицом должно что-то взорваться. Но вместо ожидаемой ласки он получил подушкой по лицу: — Э-э! — возмутился Антон. — А ты не охуел ли, фифа? Че я-то? Твоя очередь инициативу проявлять, — столь же возмущенно ответил Миша, стараясь скрыть свое удивление, от того, что в каких-то закромах своего разума ему удалось откопать слово «инициатива». Антон хотел было как-то парировать, но Миша был прав: ему тоже нелегко давалось происходящее, потому Антон лишь что-то буркнул себе под нос и резким движением уселся на колени Мише лицом к нему, от чего и сам опешил. Антон старался не вдаваться в размышления о собственных действиях, чтоб не наткнуться на очередной лабиринт-ловушку, которую ему приготовил его собственный мозг. Он начал вспоминать, что делал с ним Миша прошлой ночью, чтоб повторить на нем самом, но не учел, что всю смелость он растратил, чтоб усесться другу на колени, потому все его ласки были робкими и неумелыми, он боялся лишний раз прикоснуться. Заметив это, Миша понял, что ему нравится такой расклад, но он не мог выбрать: продолжить ли ему наблюдать за тем, как Антон дрожащими руками пытается забраться под его футболку, то и дело запутываясь в плотной ткани, за тем, как он один раз невинно прикоснулся губами к шее Миши, а потом лишь старался сохранить голову на месте, опираясь о его плече, или просто перехватить штурвал. Усмехнувшись про себя, Миша взял друга за плечи и отвел от груди, чтоб взглянуть на эту картину: Антон был весь красный, будто только что вышел из бани. Проще говоря, он буквально плавился, словно Миша был погорячее лавы. — Ладно-ладно, — улыбнулся он, — молодец. Дальше я сам. У него получалось хорошо: его крепкие руки куда лучше справлялись с ласками, лучше вычерчивали незамыславатые узоры на спине, переходя ближе к пояснице. Миша оставлял мокрые полосы на шее Антона, от чего тот только больше смущался. От него пахло молоком и съеденной зубной пастой: — Опять мою зубную пасту поджираешь? — усмехнулся Миша. — А че? Мне вонять, как… А-а… — начал было возмущаться Антон, но тут почувствовал пальцы на своей груди. — Нравится что ли? — ухмыльнулся Миша. В коридоре вновь кто-то зашаркал. Ребята остановились, но в этот раз вместо испуга на лице Миши было искреннее недовольство: второй раз его с Антоном прерывают. — Давай подождем, пока она уйдет? — спросил Миша. — Мне самому домой надо, — разочарованно прошептал Антон, — домашние беспокоиться будут. Миша, закатил глаза и плавными движениями вновь скользнул под футболку друга. Антон хотел было что-то ответить на такую дерзость, но не решился, чтоб не привлечь много внимания, поэтому просто смотрел на Мишу, явно давая понять, что ситуация его не очень-то устраивает. — Не кипишуй, я тихонько, — прошептал Миша. Лицо его было таким соблазнительным, что Антон даже не нашел слов для отказа. Может спустя время ему бы и пришла какая-то умная мысль в голову, но вдруг он почувствовал, как пальцы Миши спустились с поясницы и начали медленно оттягивать резинку трусов. Антон все еще хотел кричать, но теперь уже от страха. Ему нравились прикосновения и поцелуи, но дальше них он в фантазиях не заходил. Миша очертил ладонями бедра Антона и наконец оказался у члена. Его руки остановилась. Он был в смятении, как-то он не продумал, что делать в такой ситуации. До этого момента Миша просто повторял все то, что проделывал с девушками, но сейчас… — Т-ты… что…? — еле выговаривал Антон. Он не мог смотреть на происходящее, так что уткнулся в плечо Миши. — Подожди, — задумчиво ответил он. Спустя несколько секунд молчания, рука наконец начала двигаться. Движения были плавными и точными. Антон тихо простонал что-то в Мишино плечо и начал цепляться ему в спину, подавляя стоны и извивания. Такой опыт с девушками у него уже был, но те делали все неумело, логично, что парень справился бы с этим куда лучше. Чувства накатили на Антона с такой силой, что ему чуть ли не хотелось плакать или хотя бы всхлипывать: сколько ему пришлось пройти, чтоб оказаться здесь, и сколько придется пройти после, но он просто был счастлив, что этот маскарад закончился и он может получить сполна за свои страдания. Наконец он может просто обнять и поцеловать того, кого на самом деле хочет. Миша наращивал темп, заставляя Антона тихо стонать в свое плече, впиваться в его спину через футболку. Его руки были чуть больше, а кожа шершавая, ощущения получались другими. — Быст… трей, — осилил речь Антон. Но через несколько секунд рука почему-то остановилась. Антон хотел направить вопрошающий взгляд на Мишу, но тело обмякло на его плечах. — Может и ты мне..? — немного по-садистки улыбаясь, спросил он. «Я?! Да что он себе позволяет?!» — возмутился про себя Антон. Как он мог вытворять что-то подобное с парнем? Но в этой мысли читалось настолько яркое противоречие, что даже он его заметил. — А, но… Да похер, — вслух заключил Антон всей своей неуверенности. Возможность пресечь происходящее давно была утеряна, что уж тут думать: рано или поздно это все равно произойдет. Его руки уверенно рванулись к штанам друга, оттянули резинку и пробрались внутрь. Миша был разгорячен не меньше, если не больше. Тонкие пальцы Антона обхватили возбужденный член. Может страх ушел, но смущение никуда не делось — Антон остановился. Ему самому не терпелось продолжить, но растерянность это не спугнуло. Антон неуверенно начал водить вверх-вниз, словно не понимая, как это делается. — Делай, как себе, — шепотом посоветовал Миша, его голос обдал Антона жаром изнутри. Его член болезненно пульсировал, но рука крепко держала, не давая кончить. Совет был хорошим, спустя мгновенье Антону все же удалось сориентироваться. Миша тяжело дышал, совсем позабыв, что тоже должен ублажать друга. Он сосредоточился на его тонких пальцах. Антон жалобно простонал, начав елозить бедрами на коленях Миши — вымолвить хоть слово он был не в силах. «Да че этот олень тупит?!» — думал Антон, не зная, как еще привлечь внимание. Наконец, рука начала двигаться. Для обоих мир сжался до одной этой комнаты, друг до друга. Ощущение экстаза и какого-то необъяснимо тепла заполнило их полностью. Это чувство парни не могли бы обличить в слова, даже в образы. Настолько оно было фундаментальным, но вместе с тем и новым. Никогда им не было так хорошо. К возбуждению присоединилось ощущение безопасности и спокойствия. Антон закрыл глаза и его последний раз обдало сильной волной жара, что с грохотом сердцебиения прокатилась от горла до низа живота. Миша уткнулся ему в шею и, шумно выдохнув, обдал жаром нежную кожу. Антон чуть дрогнул от этого щекочущего чувства и наконец нашел в себе силы отлипнуть от теплого тела друга, посмотреть ему в глаза. Они были немного уставшими, но в них читались простая доброта и забота. И от этого Антону стало легко. Ребята еще какое-то время расслабленно смотрели друг на друга. Миша еще раз очертил взглядом лицо Антона и устало поцеловал. — Боже, с девчонками и вполовину не так круто, — признал Миша, опустив голову на плечо Антона. Вокруг словно все стихло: и звуки телевизора, и вой ветра за окном, и шуршание пакетов в коридоре. Время остановилось, запечатлев этот момент. — Охренеть, — переводил дыхание Антон, — это… Мне домой надо. — Да, только сначала нужно отмыть все это, — бодрее сказал Миша, взяв Антона под плечи и ссадив на раскладушку. — Эй, футболка! — Ниче, я постираю. Мою возьмешь. *** — Ты где пропадал?! — возмущенно воскликнула мама на Антона. Тот лишь виновато смотрел в пол, словно нашкодивший семилетка. — Прости, — искренне ответил он, переводя взгляд на маму, — и за недавнее тоже. Вообще прости. Антону было правда жаль за все, что он делал и говорил маме, ведь только сейчас он понял, как та беспокоилась: ее сын ни с того, ни с сего начал развергаться агрессией: криками, орами и погромами, а сам чах на глазах, как отцветший бутон, и ничего не удосуживался объяснить или сказать. Мать оглядела его беспокойным взглядом и прижала ладонь к груди. Она знала, что с ее сыном что-то творится в последние дни, но даже не пыталась спросить, ведь он никогда бы не ответил. Впервые Антон так искренне перед ней извинялся. Мама лишь всхлипнула и крепко его обняла. Наташа сонно смотрела на них с конца прихожей, оперевшись на стену. Мама отошла от Антона и всплеснула руками, переводя взгляд на дочь: — Ой, проснулась уже, — задорно сказала она, стараясь скрыть недавний прилив чувств, — пойдемте есть. Блины же еще остались. Антон радостно улыбнулся. Погруженный в свою трагедию он совсем забыл про любимое лакомство, что так заботливо приготовила ему сестра. Антон задумчиво мыл руки. Ладони все еще немного жгло от недавних ощущений. Никогда бы он не подумал, что сможет сотворить что-то подобное, уж тем более с наслаждением. Антон внимательно рассматривал пальцы, вспоминая, что они вытворяли. От этих мыслей его лицо невольно начинало краснеть, но от размышлений его отвлекла Наташа: — Ты все таки где был, дурик? — усмехнулась она. — У Миши, — буркнул Антон, отведя смущенный взгляд. Он точно не хотел выдавать себя: не был до конца уверен, как это воспримет Наташа, но она лишь ехидно улыбнулась: — У Миши, значит? — Да ниче такого, — начал суетиться и краснеть Антон, выдавая себя с потрохами, — просто терли за то, за се. — Ну-ну, — многозначительно произнесла Наташа, подняв брови, и тут же развернулась, чтоб уверенно пройти на кухню. — Ма-ам, — прокричала Наташа, от чего у Антона чуть не остановилось сердце, — он в итоге у Миши был! Они там терлись! Антон рванул на кухню за сестрой. Там он увидел маму, озадаченно смотрящую на Наташу, которая ехидно улыбалась во все тридцать два. — Чего? — переспросила мама. Она правда не понимала: ей, выросшей в той же глухомани, и в голову не пришли бы «какие-то не такие» мысли. — Да не терлись. Терли, — раздраженно ответил Антон, — разговаривали. Мама вздохнула, закатила глаза и вернулась к тарелкам, чтоб разложить на них сметану. — Гадина, — тихо прошипел Антон сквозь зубы, глядя на улыбающуюся Наташу.