Сердцу не прикажешь

Владимир проснулся на рассвете оттого, что спал довольно чутко, несмотря на количество выпитого накануне бренди, а сердобольная Варвара вошла в его комнату и поставила на прикроватный столик огуречный рассол. Бывшая нянька превращалась в настоящую наседку, если замечала, что с ее любимым молодым барином творилось что-то неладное. Прошлым поздним вечером кухарка из кухни услышала страшный грохот и звон разбиваемого стекла и прибежала на шум в кабинет Корфа. Там было довольно темно, на столе горела лишь одна свеча, а тем временем барон, пошатываясь, прошел от кресла к двери, где натолкнулся на Варвару, прижимавшую пухлую руку к своему сердцу. — Что с вами, барин? Да вы… пьяны! Разве можно так напиваться, батюшки! — заголосила крепостная, подталкивая Владимира к лестнице, словно провинившегося мальчишку. В тот момент он и был для нее всего лишь непослушным барчуком. Доведя Корфа до постели, кухарка проследила, чтобы тот улегся, пусть и в одежде. Хорошо, что хотя бы туфли соизволил сбросить! «Самое главное, не шатается где-нибудь, негодник, и не натворит чего», — успокаивала себя Варвара. Она посидела с бароном рядом несколько минут, убедилась, что он спит, укрыла теплым пледом, погладила по голове, прошептав что-то ласковое, и тихонько вышла… А нынче ранним утречком Варя, смешно и важно уперев руки в бока, наблюдала, как Корф, простонав, сбросил с себя покрывало и попытался открыть глаза. Насилу разомкнув тяжелые веки, он приподнял голову и тут же с глухим стоном схватился за нее руками. — Что, голова болит, барин?.. Вот она и будет болеть, чего ж так напиваться-то? Это ж надоть так! — ворчала кухарка, протягивая Владимиру огуречный рассол в чаше. — Да что ж стряслось-то, Володенька? — забыла она про субординацию, со слезами на глазах глядя на бледного Корфа. — Варь, довольно, принеси кувшин с водой да помоги мне умыться, — грубовато перебил Варвару барон, не желая никому открывать свои сердечные тайны и слушать вздохи сердобольной старушки. …Оставшись наконец один, Владимир взял чашу с рассолом в руки и, глядя на начинающее светлеть за окном небо, тихо, но сердито проговорил: — Какой же я идиот! Мысли барона кружились в беспорядочном вихре, сбивая с толку его самого… Как он вчера мог так быстро и легко отказаться от попыток завоевать сердце Анны? Раскис, как кисейная барышня, размяк. Она же ничего не знает о его чувствах! Она его боится, но виноват в этом только он сам. Это он на протяжении многих лет, пытаясь вытравить из своего сердца любовь к крепостной, надевал различные маски: от холодного презрения до мнимой ненависти. Лишь иногда взгляд Владимира, обращенный на девушку, странно теплел, но когда он замечал, что она поймала этот его взгляд, еще более мрачнел и выходил из комнаты. «Нужно попросить у Анны прощения за всю боль и обиды, которые я наносил ей на протяжении многих лет, — решил Владимир. — А также необходимо что-то придумать, чтобы девушка непременно осталась в поместье… Она должна привыкнуть ко мне, узнать меня лучше… Никите надо дать срочное задание, да такое выгодное, чтобы тот с радостью уехал его выполнять, за вознаграждение, разумеется. Пусть уедет куда-нибудь на две недели, а лучше на месяц…» Естественно, Анне барон сразу не откроется. С ней нужно действовать осторожно, постепенно. А то ведь можно спугнуть девушку так, что она сбежит и никогда более не вернется в родной дом. Ох, если бы она только знала… «Вольные» Анна и Никита получат, как он и обещал, через два дня. От своих слов Корф не откажется, но в данный момент он сильно жалел о своем поспешном решении и обещании о выдаче «вольных грамот»! Можно было бы вчера опять сослаться на свою власть хозяина. А теперь уже поздно, слишком поздно… Владимир очень не хотел, чтобы Анна снова посчитала его барином-самодуром. Итак, прочь гордость и самолюбие, сомнения и страхи. Пока не поздно, нужно всеми способами пытаться завоевать сердце Анны! Корф снова схватился за голову. Как же болит! А вчера в кабинете он, кажется, перебил все попавшиеся под руку бокалы и под конец шарахнул об стенку массивный отцовский графин. Молодой человек, переодевшись и скорчив своему отражению в зеркале грустную физиономию, пожелал спуститься в кабинет, чтобы ознакомиться со свежей утренней почтой, выписать обещанные «вольные», а затем он планировал верхом отправиться в суд для их регистрации. Он чувствовал себя разбитым и утомленным, но в то же время слегка воодушевленным. Владимир, проходя мимо комнаты Анны, не удержался и замедлил шаг. Он заметил, что дверь ее спальни немного приоткрыта, и это показалось ему странным. Не случилось ли чего? Анна всегда была очень аккуратна и осторожна. Пытаясь сначала что-то разглядеть сквозь щелку, он чуть нагнулся и вдруг услышал всхлип, потом еще один. Несомненно, плакала Анна. Но почему? Что случилось? Корф осторожно постучал, и рыдания смолкли. Он, замерев, прислушивался к каждому шороху за дверью, но вскоре стало ясно, что далее ничего не последует: Анна будет продолжать играть в молчанку. Тогда Владимир, еще раз решительно постучав, распахнул дверь и увидел сидящую на неразобранной кровати заплаканную Аню. Причем на ней было то же самое платье, что и вчера. Она что, совсем не ложилась почивать? Анна, никак не ожидавшая увидеть сейчас Владимира, немедленно вскочила, успев надеть на лицо маску бесстрастности, и с видимым усилием произнесла: — Доброе утро, В-владимир Иванович… Ч-что привело вас ко мне? Он оглядел ее всю. Ему так захотелось тотчас вытереть платком ее слезы, обнять, крепко прижать к себе, но он лишь растерянно спросил: — Анна, что случилось? Отчего вы плачете? И… почему вы босиком? Девушка отвернулась, а Корф, проследив за ее взглядом, обнаружил один ее башмачок на столике возле зеркала, а второй — в дальнем углу комнаты. — Так значит, мадемуазель, вы разбрасывались башмачками? — невесело пошутил он, подбирая ее обувь. Пока он сам швырялся в кабинете бокалами, Анна бросалась ботиками? Барон вернулся к девушке и, присев на корточки, поставил перед ней пару башмачков. Ой, какие же они крохотные по сравнению с его обувью! Корф нахмурился, вспомнив, как совсем недавно отдал ей приказ вычистить до блеска его сапоги. И она вычистила! А он не смог их более носить. Так и остались они стоять в его шкафу, в Петербургском особняке… Он осторожно дотронулся до ее ноги и мягко направил ступню в один из башмачков. Анна с изумлением смотрела на хозяина, но стояла очень прямо, прислонившись к стене. Слезы снова полились из ее прекрасных глаз, но Владимир этого не заметил, потому что был занят весьма приятным для него делом: взяв вторую ступню Анны в обе ладони, он на какой-то миг замер и осторожно погладил лодыжку… Вот и вторая ножка плавно опустилась в ботик, а Владимир ощутил на своей щеке нежное касание подола девичьего платья. Нехотя поднявшись и глядя в заплаканные глаза своей крепостной, Корф слегка охрипшим голосом тихо спросил: — Может быть, вы все же сейчас позавтракаете со мной, Анна? И заодно расскажете, что у вас стряслось? К некоторому удивлению Владимира, Анна кивнула и молча направилась к двери. Пропустив девушку вперед, он следовал за нею по коридорам и залам, ведущим в столовую, попутно любуясь ее грациозной фигуркой. Анна, словно не замечая ничего и никого вокруг, позволила Корфу придержать для себя стул и усадить за стол. Салфетка выпала у нее из рук, барон тотчас подал ей новую. Девушка несколько раз поддевала вилкой яичницу, но та снова оказывалась на тарелке. Бедняжка была настолько погружена в себя, что не замечала угрюмости Корфа и его молчаливой борьбы с самим собою. Разумеется, поддержать беседу она не могла. Корф, немного успокоившись, с тревогой наблюдал за тем, как Анна пытается сделать вид, что завтракает, но видел, что она не может проглотить ни кусочка. Наконец Аня, отпив из чашки кофе, обратила на Владимира утомленный взгляд, беззвучно умоляя разрешить ей покинуть столовую. — Анна! Я еще раз повторю свой вопрос: объясните мне, что у вас произошло ночью? Или утром? Молчанием вы не отделаетесь, не надейтесь даже… Итак? Девушка, опустив глаза, молча теребила в руках салфетку. — Все в порядке, Владимир Иванович, правда, поверьте, у меня все хорошо… Позвольте мне уйти к Варваре. — Анна снова бросила на хозяина полный муки взор. Барон лишь кивнул, понимая, что если он начнет сейчас настаивать, то это кончится вновь его несдержанностью, объятиями, поцелуями, и кто знает, до чего еще он может дойти… О, если бы он был не такого горячего нрава! Если бы… Где его хвалебная внешняя холодность?! — Хорошо, Анна, ступайте! А я отлучусь до вечера. Доберусь верхом до суда, чтобы исполнить то, что давеча пообещал вам… Так что раньше ужина меня не ждите. Владимир удивился, не увидев прежней радости на лице Анны. Она даже помрачнела после его слов. — Что-то не так? Вы словно не рады, Анна? Неужели вам уже не нужна вольная? — Он быстро поднялся из-за стола и в два счета оказался возле девушки. Корф с силой схватился за спинку ее стула, будто бы это могло помочь ему вытряхнуть наконец из нее ответ. Она резко встала и, схватившись за голову, тихо охнула: барон рукой случайно прищемил ей волосы. Он это понял и, извинившись, стал гладить девушку по растрепанным волосам и наконец несмело прижал ее голову к своей груди. Она лишь тихонько всхлипывала, а Владимир, бормоча о том, какой же он неловкий, прижался губами к ее макушке, затем к виску. Но Анна, резко вырвавшись, убежала от таких любящих, теплых и уютных объятий, а он остался стоять один, ощущая вокруг себя лишь холод и пустоту…