Сердцу не прикажешь

Владимир был почти уверен, что Анна испытывает к нему неприязнь, но, как крепостная, не выражает ее в открытую. А что может чувствовать к нему девушка, которую он много лет презирал, высмеивал и пытался лишний раз напомнить ей об ее особом положении в доме, давая ей указания, как служанке: то принести книги из библиотеки, то начистить сапоги или немедленно прибрать на столе. Грозился перед гостями раскрыть ее крепостное положение. И все это он проделывал, если поблизости не было Ивана Ивановича. В разговорах с отцом (в присутствии Анны) он внезапно мог спросить: не много ли средств ушло на новое модное платье для служанки Платоновой? Или поинтересоваться за чашкой чая, сколько можно приглашать для крепостной учителей музыки и словесности, если эти знания служанке все равно не понадобятся? Правда, дома, в Двугорском, Владимир бывал крайне редко. Его захватила жизненная круговерть: учеба в Кадетском корпусе, а затем и военная служба под Петербургом, дуэли, путешествия, двухлетняя Кавказская кампания, ранение, госпиталь, снова путешествия, и вновь Кавказ… А сейчас Корф, осознав, что испытывает к Анне сильные чувства, находился на перепутье: он пока еще готов отпустить ее к другому, в надежде забыть Анну и не мучиться. Ведь чтобы связать жизнь с бывшей крепостной, нужна решимость, готовность противостоять обществу. А готов ли он к этому? Его одолевали сомнения… Основная причина этих сомнений заключалась в боязни быть непрощенным Анной из-за прошлых унижений и отвратительного отношения к воспитаннице отца. С другой стороны, Владимир хотел, чтобы Анна всегда была рядом, чтобы привыкала к нему в новом качестве: в качестве любящего мужчины… Боясь отпустить ее от себя, он не желал отдавать ей вольную. «Она просила свободу, как самое заветное… Она явно что-то задумала и не желает посвящать меня в свои планы… Я снова вспылил, не выдержал, ушел, не добился от нее толкового ответа! Но я непременно узнаю обо всем нынче же после трапезы и приму решение! Наверное, проще отпустить птичку, чем ежедневно наблюдать, как она тоскует и томится в моем обществе… Но и отпустить ее «в никуда» я тоже не могу, поэтому… ежели я решусь ее отпустить, то мне необходимо обеспечить ей безбедную жизнь… Необходимо что-то придумать… Однако в театр она не поедет! Мне хорошо известно, как молодые актрисы делают там карьеру…» *** Анна, узнав о долгах Кудинова, краснея, после обеда сказала ему, что два дня назад случайно услышала его разговор с Владимиром и она хочет и может помочь ему, Петру. Но только для этого нужно пригласить в поместье ювелира и попытаться продать тому дядюшкино золотое колье с бриллиантами, которое Иван Иванович подарил ей на восемнадцатилетие. Аннушка искренне считала, что, как крепостная, она не имеет права обладать этой драгоценностью. А из разговора друзей поняла, что Владимир, желая помочь Петру, планирует заложить часть своих земель. И полагала, что, ежели она сама поможет Кудинову, то вернет долг и Корфу. Хотя, зная гордый и, в общем-то, благородный нрав своего хозяина, Анна понимала, что тот был бы крайне возмущен ее «помощью». — Я понимаю, Петр Алексеевич, что сумма от продажи колье не покроет ваши долги даже наполовину, но хотя бы частично. — Несмотря на сомнения, Анна все же решилась. «Как же это сделать без ведома Владимира? Может, мне самой добраться до Петербурга, — размышляла она, — но ведь я пока крепостная. И без разрешения хозяина отлучиться не смогу. Владимир же еще не выдал вольную. И получу ли я ее вообще?» Петр смутился, сердечно поблагодарил Анну, но от помощи отказался, многократно целуя ее нежные ладошки. Он никак не мог остановиться, и губы его заскользили выше запястья, как Анна вдруг заметила в дверях Владимира, который замер в проеме, с болью и тоской взирал на эту сцену. Девушка сконфузилась и вырвала свою руку из ладони Петра, а тот затуманенным взором непонимающе уставился на Корфа. — Владимир, я прошу у тебя руки Анны Петровны, — поднявшись, выговорил Кудинов, справившись с волнением. Девушка же словно приросла к диванчику и не могла вымолвить ни слова. Корф подошел к Анне. Возвышаясь над ней и не узнавая своего голоса от звона в ушах, произнес: — Ну что ж, благословляю вас… Совет да любовь! Петр благодарно взглянул на друга, а девушка, прижав ладони к пылающим щекам, выбежала из гостиной. Она дважды споткнулась на лестнице, запутавшись в длинном платье и больно ударилась о ступени. Добравшись наконец до своей спальни и заперев ее изнутри, Анна пыталась отдышаться: что же сейчас произошло? В комнату постучались. Это была служанка Глаша. Она проговорила в замочную скважину, что барон Корф требует Анну к себе в кабинет. Девушка ответила Глаше, что пока не в состоянии спуститься, а та тут же побежала сообщить это барону. Не прошло и пяти минут, как снова раздался стук в дверь, и властный голос произнес: — Анна, откройте! Пришлось подчиниться. Девушка сделала два шага назад, пропуская в комнату Корфа. В руках он держал аккуратный желтый сверток. Неужели?.. — Анна, — начал Владимир с каким-то неопределенным выражением на лице. Глубоко вздохнул: — Анна, вот ваша вольная, вы давно свободны, просто я… — Барон откашлялся, посмотрел на бывшую крепостную глазами, полными боли, и опустил веки, чтобы та не прочла в них отчаяние. — Я желаю вам счастья… с Петром… вы его заслуживаете, как никто другой. Анна дрожащей рукой приняла от мужчины сверток, развернула его и пролепетала: — Благодарю вас, Владимир, но я… И замолчала. — Что? — едва сдерживая эмоции, глухо спросил Корф. — Я не могу принять предложение Петра Алексеевича… Я решила переехать к Ирине Михайловне. Владимир опешил. — Но почему? — Крепостная не пара дворянину. Мое происхождение не позволяет мне его любить. Но дело не только в этом… — А в чем же? — допытывался Корф. — Я не смогу сделать его счастливым. — Вы ошибаетесь, Анна: Петр очень любит вас! — Но я не люблю его. Барон замер. — А вы любили… кого-нибудь? — Он словно испепелял Анну взглядом. Повысил голос: — Скажите мне, вы любили когда-нибудь? И что вы вообще знаете о любви? — Я любила, я люблю… Простите, Владимир Иванович, но это… слишком личное, — она перешла на шепот. — И кто же этот счастливчик? — с нажимом спросил Корф. — Отвечайте. Я считаю, что за выданную вам вольную я заслуживаю награду в виде вашей откровенности. — Это не имеет значения… К чему этот разговор, Владимир Иванович? — Имеет! Отвечайте, Анна! Я же должен знать, как лучше устроить вашу судьбу. Я теперь… кхм… ваш опекун, я отвечаю за вас, — настаивал Корф, глядя в ее растерянные глаза. Девушка тяжело вздохнула и опустила ресницы, стараясь не растаять от внимательного и требовательного взгляда любимого человека и невольно не выдать себя… И наконец произнесла первое, что пришло на ум: — Миша. Князь Михаил Репнин. В этот момент Владимиру казалось, что у него все плывет перед глазами. На ватных ногах он подошел к окну и с минуту смотрел на хмурое небо. — Вот в чем дело, значит! Князь Репнин, — хрипло сказал он, но вдруг, резко обернувшись, вновь заговорил гневно и громко: — А ради чего тогда вы морочили голову Никите, а затем Петру? Поощряли их ухаживания, довели почти до безумия… Ради чего все это было? — Я… морочила голову и довела до безумия? — искренне удивилась Анна. — Что вы такое говорите, Владимир Иванович? Я просто жила, надеясь забыть… М-михаила. Я прекрасно понимаю, что крепостная, пусть даже бывшая, князю, да и просто дворянину, не пара. С Петром Алексеевичем я общалась как с другом, как с вашим гостем, а Никита… — Она замолчала. — А что Никита? Он-то чем плох? Девушка перевела дыхание и внезапно ощутила себя по-настоящему свободной, смелой, решительной… — Простите, Владимир Иванович… Я подозреваю, вам все хорошо известно о Никите и почему мы с ним расстались. Но мне кажется, что это не имеет значения теперь. — Анна подошла к комоду и аккуратно положила на него вольную. Затем она вернулась к барону и, одарив его добрым лучистым взором, почти нежно, но решительно произнесла: — Я хочу еще раз поблагодарить вас, Владимир Иванович, за дарованную мне свободу. Вы даже не представляете себе мое нынешнее состояние: оно подобно полету. Вы всегда были свободным человеком, и вам никогда меня не понять… А теперь позвольте мне немного отдохнуть перед дорогой: я более не хочу быть обузой для вас, поэтому намерена завтра же переехать к Ирине. Она звала меня…