Сердцу не прикажешь

— Нет, благодарю, друг, я не могу принять от тебя эту сумму. — Кудинов с благодарностью смотрел на барона, который минуту назад выложил стопку ассигнаций на стол. — Разбогатеешь — отдашь, — отмахнулся Владимир. — Ты мне как брат, и я не желаю, чтобы из-за долгов своего отца ты лишился единственного поместья: сколько ж его можно перезакладывать? Петр наконец сдался. Иного выхода у него уже не было. Он подошел к Корфу и, дружески приобняв его, произнес растроганно: — Наверное, ни у кого нет такого друга, как у меня… Я счастливый человек, мне можно только позавидовать. — Улыбка у Кудинова вышла горькая, грустная. — Но я верну тебе все сполна, как только погашу долги и восстановлю права на поместье. Барон печально покачал головой: — На что мне теперь? Деньги, поместья… — Порою, в особо грустные минуты, он любил вообразить себя разорившимся и лишившимся всего. — А мне на что? — Петр выпил третью порцию бренди. — Мы теперь с тобой друзья по несчастью. Мы влюблены в одну женщину, а она никого из нас не любит и радостно собирается в дорогу. А мы с тобою тут… — Угу, — мрачно отозвался Корф, вслед за другом опустошая бокал. Ничего не берет! Все та же тупая боль в сердце, а на душе словно кошки скребут. Анна уезжает… — Володя, а что ж ты мне сразу не сознался, что давно любишь Анну? Знаешь, я бы никогда не посмел… Ты ведь понимаешь… Ты — мой лучший друг. Анна мне страсть как понравилась с первого взгляда, но знал бы я о твоих чувствах — уехал бы отсюда в первый же день. Я был уверен, что вы как брат и сестра. Владимир протяжно вздохнул: — Я был слишком горд: боялся признаться и тебе, и Анне. И даже самому себе! Ведь я… обижал ее раньше, держал себя высокомерно с нею, дерзил. К тому же я считал, что она то Никиту любит, то к тебе благоволит. А меня — я был убежден — она презирает и боится! Я и сейчас уверен в этом. И совершенно запутался! А она… любит князя Репнина! — воскликнул Корф, пьяно махнув рукой. — Вот счастливец! Живет себе за границей и не знает, какое счастье ему привалило… — Да, — отозвался Петр, жуя виноград, — живет и не знает. Ты говоришь, он тоже в Анну… влюблен? — Да-да, Мишель тоже… А как он смотрел на нее на балу у Потоцкого, когда она пела! Ты бы видел, ты бы слышал! Как она пела… И танцевала с Репниным… Я грозился раскрыть перед всеми ее крепостное положение, ежели она не перестанет с ним заигрывать. А затем… Ну ты же помнишь: после той злополучной дуэли и разжалования Репнины были вынуждены уехать в Италию… А так Миша ни за что бы не уехал! — Тьфу, пропасть, — выругался Кудинов. — И что нам делать? Вызвать его, что ли? Барон, дурачась, вскочил на ноги: — На дуэль? Да запросто! Как только вернется. — Да ну тебя, Корф! Только и знаешь, как проблемы дуэлями решать! Я имел в виду вызвать его сюда из-за границы. И сказать: так, мол, и так, возвращайся — принцесса гибнет без взаимности… Петр умолк, глядя на еще пуще помрачневшее лицо Владимира. «Ежели Анна и любит Репнина, — подумал барон, — у них нет будущего: бывшая крепостная — не пара родовитому дворянину. Аня прекрасно понимает это. Она умница, не тешит себя иллюзиями и не желает быть содержанкой богатого князя… Я горжусь ею!» *** …Владимир провел тревожную ночь, вспоминая своих покойных родителей… Ныне уже мало кто помнил о том, что после смерти его матери по уезду распространились страшные слухи… Будто больную маменьку отравила ее же родная сестра Надежда, которая была влюблена в его отца, Ивана Ивановича. Кроме того, поговаривали, что и старый барон отвечал ей горячей взаимностью. Он сделал все возможное для того, чтобы суд признал Надежду невиновной. Та тоже отрицала свою вину. Вскоре после смерти сестры она уехала в неизвестном направлении, приняв от Ивана Ивановича крупную сумму денег. Молодой человек впал в отчаяние, случайно обнаружив любезную переписку тети и отца и разглядев крохотный портрет Надежды в карманных часах родителя. Юноша стал считать Ивана Ивановича предателем по отношению к матери и решительно не понимал, как можно поддерживать дружбу с ее убийцей? Семейные перипетии еще более омрачили отношения Владимира с отцом: доверие к самому близкому человеку было подорвано. Сын пытался поговорить с Иваном Ивановичем о матери, о тетке, но тот всегда закрывался от него и заявлял, что это «не его, собственно, Владимира, дело». А несколько лет спустя на фоне этих напряженных отношений сына и отца, «встала» между ними красивая девочка Аня, дочь крепостных. По категоричному мнению молодого Корфа, отец нашел себе игрушку, с азартом взялся за воспитание и образование дворовой девки, уделяя ей все свое время, а с сыном общался довольно редко и холодно. Владимир с той поры стал еще более замкнутым, он никому не желал раскрывать свою душу, а в людях часто замечал чванство, лицемерие и презрение к окружающим… Вынужденно вращаясь в светском обществе, он порою надевал на себя маску беспристрастности и загадочной холодности. Закрытый даже от близких друзей, больше слушал, чем говорил; с дамами же был учтивым и обманчиво-обходительным, с бесцеремонными красотками — бесцеремонным. Лишь изредка взгляд молодого барона загорался при виде скромной хорошенькой дворянки, похожей на Анну, но он тотчас одергивал себя: женитьба в ближайшие десятилетия не входила в его планы. А Иван Иванович мечтал видеть сына женатым на княжне Елизавете Долгорукой, но, понимая, что Владимир не горит желанием на ней жениться, не настаивал на браке. И всё же надеялся: авось его единственный наследник образумится и свяжет себя брачными узами либо с Лизой, либо с какой-нибудь другой, приглянувшейся ему дворянкой. …Корф в который раз заснул лишь на рассвете: сон сморил его, когда он, пытаясь отвлечься от тяжелых дум и воспоминаний, раскрыл томик со стихами… *** — Готовы к отъезду, сударыня? — заложив руки за спину, иронично-учтиво спросил Владимир. Они утром «случайно» встретились в библиотеке, где Анна выбирала книгу в дорогу. Корф замер в двух шагах от девушки и невольно вдохнул аромат ее волос. Утомленный взгляд Владимира упал на ее изящную шейку, и он прикрыл глаза и отвернулся, отошел к окну. Как же он сможет жить, дышать без нее? — Да, почти готова, Владимир Иванович, — тихо и грустно отозвалась Анна. Мельком взглянула на напряженную спину барона. — Выбираю книгу в дорогу… Вы ведь разрешите мне взять с собой любую? Корф смог лишь кивнуть. Ему хотелось так много ей сказать… Но нужные слова не шли на ум, голова с похмелья гудела… Ах да! — Анна, а не рано ли вы собрались? — резко развернувшись к ней, развел руками Владимир. — Вы бы сначала послали письмо Ирине Михайловне, дождались бы ее ответа, убедились, что она у себя дома и ждет вас. Анна растерялась. А ведь он прав! Вчера она впопыхах об этом и не подумала… О чем она только думала? Об этом мужчине, который сейчас здесь, перед нею. — Вы п-правы, Владимир Иванович, действительно, нужно написать Ирине в Петербург. Как же я сама не догадалась? А быть может, она все еще гостит у Долгоруких? — размышляла вслух девушка, опустив глаза и теребя обложку книги. Корф снисходительно кивнул, усмехнулся: — Понимаю… Вы же думали о Репнине ©. А где сейчас Ирина Михайловна — этого я вам сказать не могу. — Барону страстно хотелось задержать Анну у себя под любым предлогом. Не притвориться ли ему больным? А что, разве это так плохо? Он будет лежать, стонать и охать, а Анна из милосердия станет за ним ухаживать. А там, глядишь, и… Прервав свои недостойные мысли, Владимир склонил голову на бок и ласково посмотрел на любимую: — Могу я поинтересоваться, что за книгу вы выбрали? Не французский ли роман? Чтобы еще более забить свою хорошенькую голову этими романтическими бреднями? Анна даже задохнулась от такой бесцеремонности, а Корф, воспользовавшись ее замешательством, вынул из ее рук книгу и вслух прочел: — «Бедная Лиза», Николай Карамзин. Н-да, хорошо: автор хотя бы русский! — Я года два назад читала эту книгу. Вот хочу перечитать, — словно оправдывалась Анна. Барон вернул ей роман. Он понимал, что рано или поздно эта чудесная девушка, скорее всего, уедет. Но пока она будет ждать ответа от Ирины, он проведет все это время рядом с нею: Кудинов с утра покинул его дом… Корф твердо решил, что не оставит Анну: он будет следить за ее жизнью; ему даже интересно было теперь взглянуть на нее в новом качестве «самостоятельной барышни». Как она устроится? На что решится? И примет ли от него материальную помощь? Или заупрямится, откажется и попытается «сама наладить свою жизнь», возможно нарвавшись на неприятности? А он всегда будет наготове — и спасет, и защитит ее, ежели потребуется… Нет, он ее не оставит совсем, он не сможет… — Петр уехал, Анна, и просил передать вам это. — Владимир протянул ей запечатанный конверт. Она смущенно кивнула и спрятала конверт в книге Карамзина. — Благодарю вас, Владимир. — Только не Иванович! — перебил он ее. Анна улыбнулась. Какой же он все-таки невозможный, ее бывший хозяин… Сейчас стоит к ней спиной, разливает вино и не знает, как сильно она его любит, как искренне желает ему счастья… Наладились ли его любовные дела? Недавно он так страдал! — Анна… за свободу? — Одарив девушку чарующей улыбкой, Корф протянул ей бокал. — Да книгу-то положите… Что вы держите ее, как родную? © Аня тихонько засмеялась. Ей стало вдруг так легко, хорошо рядом с ним. Она положила книгу на стол и аккуратно приняла из рук мужчины вино: — Да, благодарю вас, Владимир! За свободу, — и чуть пригубила напиток. — Да, — протянул Корф, — за свободу от вредного, противного и злобного хозяина… Я поздравляю вас, Анна! — Он выпил залпом. — Ну что вы, — серьезно возразила бывшая крепостная, — вы вовсе не такой… Вы… Они стояли посреди библиотеки с бокалами в руках, шутили и не могли налюбоваться друг на друга. — И какой же я? — тихо спросил Владимир, лаская девушку взглядом. Она покраснела, потупилась. — Простите, мне следует поспешить, письмо Ирине составить и отправить… Корф расстроился: как она могла нарушить такой волшебный миг? И разочарованно произнес глухим голосом: — Пишите, пишите, Анна, прямо здесь. Вот за этим столом. Садитесь. А я рядом посижу, журнал полистаю. Владимир сел в кресло у окна и делал вид, что очень занят журналом, а сам из-под полуопущенных ресниц наблюдал, как Аня села за стол, взяла лист бумаги и, обмакнув перо в чернила, начала составлять письмо. Он заметил, что, выводя строчки, она едва заметно шевелит губами, а задумавшись, откладывает перо в сторону. «Не любит Анна никакого Репнина, — размышлял Корф, рассеянно листая журнал. — Или любит? Страдает? Понимает, что князь — ей не пара, но… сердцу не прикажешь разлюбить?..»