Сердцу не прикажешь

Анна подняла голову, почувствовав на себе взгляд Владимира: — Что-то случилось? Корф приблизился к ней. — Ничего. Просто хотел взять другой другой журнал, посвежее. Вчера я видел в нем статью о… э-э-э… техническом прогрессе. Человечество не стоит на месте, Анна, и изобретает новые интересные и полезные вещи. Она задумчиво кивнула и вновь склонилась над письмом, а он, как зачарованный, смотрел на упавший на ее нежную щечку светлый локон. Рука его непроизвольно дрогнула: так хотелось погладить Анино плечико, которое слегка оголилось, когда она еще ниже опустила голову. «Нет, это никуда не годится, — рассердился на себя Корф, — надо отвлечься! Так и сорваться можно». Он глубоко вздохнул и осторожно, стараясь не потревожить Анну, взял со стола журнал. Снова сел в кресло и попытался сосредоточиться на чтении. — Простите… Перо сломалось. Владимир, где у вас запасные перья? Девушка с виноватым видом повернулась к бывшему хозяину и показала ему сломанное перо. Тот подошел к столу и попросил немного отодвинуться. Она повиновалась, и Владимир, отворив один из ящиков, достал новое перо и протянул Анне: — Держите. Оно точно не сломается, поскольку металлическое — одно из новшеств нашего века. Его когда-то подарил моему отцу один знакомый купец. (*) Анна поблагодарила барона, вздохнула о дядюшке, придвинулась ближе к столу и продолжила писать. Через минуту: — Ой, Владимир Иванович! Какая у меня большая клякса! Так непривычно писать этим пером. Корф встал и снова подошел к ней, смеясь: — Хм, клякса, да такая огромная, что письмо ваше расплылось. Что-то вы так неуклюжи, сударыня… Видимо, не судьба вам, Анна, нынче отправить письмо. Неужели вы не понимаете? — Я напишу новое, — заявила упрямица, скомкав испорченный лист. И взяла чистый. — Нет, — Корф накрыл ее ладонь своею. — Позже. Пойдемте лучше обедать, Анна Петровна. Пора уж. Аня бросила взгляд на настенные часы и повиновалась. Барон и его бывшая крепостная, минуя ряд комнат и коридоров, медленно шли в столовую. По пути Владимир галантно придерживал перед девушкой двери. — Хотел с вами поделиться, Анна. Как-то в одном из журналов я прочел о таком изобретении XIX-го века, как зерноуборочный комбайн. В 1836 году, — учительским тоном вещал барон, — в Калифорнии появилась занятная конструкция. Несколько лошадей тянули повозку, которая шумела, скрипела, пугала птиц и фермеров. Этот механический монстр пожирал пшеницу и выплевывал никому не нужную солому. А пшеница скапливалась внутри… (**) — Удивительно! Это изобретение значительно облегчило бы крестьянский труд, — тихо отозвалась девушка и остановилась возле дверей трапезной. — Анна, проходите! Прошу! В светлой и, как показалось в тот миг Владимиру, почти праздничной, столовой молодые люди чинно устроились за столом и продолжили беседу. — Да-а, Варвара постаралась, — Корф с удовлетворением оглядел блюда и задумчиво потер переносицу. — Ну так вот, на чем я остановился? — На новом комбайне, который… — напомнила Анна и начала разливать по тарелкам ароматные щи. — Да. Вы представьте: лошадь гонит по полю этот чудесный комбайн, который собирает пшеницу, а все ненужное сразу выбрасывает. Выполняет за крестьян однообразную неблагодарную работу. Это ж чудо какое! И хозяину выгодно, и крестьянину хорошо. Тоже мечтаю о таком. — Вы, значит, Владимир, помещиком стать надумали? — Ну а что делать? — Барон пожал плечами и принялся за щи, прихватив из плетеной тарелки ломоть теплого ароматного хлеба. — Служить мне нельзя, а жить как-то надо. Стремиться к чему-то, приносить пользу… Кстати, крепостной театр: декорации, костюмы и прочее, я планирую продать. А само здание использовать по иному назначению. Не нужен театр мне. Да и вам тоже. Вы ж не собираетесь в нем играть? И скажите мне, чем вы думаете заниматься? На что жить? — спросил он строго. — Крепостной театр — это прошлое… Вы же знаете: дядюшка хотел, чтоб я стала в нем примой. И не только… Он готовил меня в Императорский театр. — Анна чуть покраснела, смутилась и говорила очень тихо и быстро, но через несколько мгновений справилась с собою и продолжала уже обычным голосом. — А я успела лишь спеть на балу у Потоцкого… Корф помрачнел. — Простите, Владимир, я не хотела… — Девушка подумала, что невольно всколыхнула в нем воспоминания об Ольге, о дуэли и последующих неприятностях. — Все в порядке, — успокоил Анну барон, а сам еще пуще нахмурился, вспоминая Михаила, влюблённого в его крепостную. — Так вы не ответили, чем собираетесь заниматься, на какие средства жить? Служанка принесла второе и десерт; Корф отпустил ее, заявив, что они с Анной справятся сами. — Поживу пока у Ирины, привыкну к городу. Быть может, заведу знакомства, устроюсь в семью няней, компаньонкой или учительницей музыки. — Вот так сразу, без рекомендаций? От меня вы их не получите, — поддел Аню Корф. — Но предположим, предположим… Вас возьмут, ради ваших прелестных глаз. Вы думаете, все так просто? Не страшитесь домогательств господ, управляющих? Девушка покраснела. — Простите, Владимир Иванович, но я не хотела бы сейчас об этом говорить… — Хорошо, как скажете! Не сейчас. У нас еще будет время потолковать об этом, но потолкуем непременно! — Корф проявил редкую выдержку: ему не хотелось давить на Анну, но он отметил про себя, что она что-то недоговаривает и не до конца доверяет ему. Или в самом деле пока не знает, на что будет жить. — Благодарю вас за беспокойство. — Ну так вот… Вы кушайте, кушайте. И продолжим, Анечка, — начал очень тепло Владимир, но сразу замолчал. Надо же: вырвалось у него… Анна глянула на него удивленно и низко склонилась над салатом. Барон, чуть поерзав на стуле, продолжал: — Кхм, так вот… В одном из журналов я как-то прочел, что в этом году ученый, англичанин Уильям Толбот, изобрел способ создавать бумажные фотографии. (***) То есть, к примеру, захочу я иметь ваш портрет, и мне не нужно будет приглашать художника, сомневаясь при этом в его таланте… — Как вы сказали, Владимир? Бумажные?.. — Бумажные фотографии, — терпеливо повторил Корф. — Так вот, я приглашу не художника, а человека, который неким специальным приспособлением запечатлеет вас в один момент, и вам, Анна, не придется, как тогда, долго позировать художнику. — Вы помните? Год назад Иван Иванович пригласил в дом Корфов художника, который долго не мог изобразить на холсте Анну так, как это понравилось бы старому барону. И девушке пришлось два дня с небольшими передышками позировать перед художником. Владимир был зол (он ловил взгляды, которые порой бросал художник на крепостную) и негодовал (сколько можно мучить бедную девушку и портретиста?). Молодой Корф, хоть и сам порой тогда изводил Анну насмешками и укорами, но терпеть не мог, если ее обижал и мучил кто-то другой. — Я помню все, Анна, — Владимир одарил собеседницу проникновенным и печальным взором. — Что ж, давайте пить чай? Она кивнула и теперь наблюдала, как Корф точными и размеренными движениями разливает по чашкам чай, кладет лимон, сахар, размешивает ложкой. Себе и ей. Аня подумала, что скоро им придется расстаться навсегда, и на душе стало больно и очень тяжело… У девушки внезапно закружилась голова, и она была вынуждена опереться локтем о край стола и прикрыть глаза ладонью. — Анна, что с вами? Вам нездоровится? — Корф вскочил со стула. — Д-да, мне что-то немного стало дурно, Владимир. Я, пожалуй, пойду к себе… *** Анна, оказавшись наконец у себя в комнате, ничком упала на кровать и дала волю слезам. Наплакавшись, она так ослабла, что не заметила, как задремала, обхватив руками подушку. Ей снилось нечто тяжелое, мрачное, и во сне она в полной мере ощущала свое одиночество… Она бродила одна по темным аллеям, которые потом превратились в узкие лесные тропы, окруженные болотом. Но вскоре исчезли и все тропинки, и Анна начала утопать в трясине. Кто-то в последний критический миг протянул ей ветку березы, чтобы она ухватилась за нее. Кто же ее спаситель? Владимир!.. Анна, все еще всхлипывая, проснулась, но некоторое время не могла разомкнуть веки, а когда она все же раскрыла глаза, поняла, что уже вечереет. Сколько же она проспала? И что подумает о ней Корф? Девушка медленно встала с кровати и, подойдя к окну, приоткрыла его. Хлестал ливень, листва окружающих поместье деревьев потемнела, пахло как-то по-особенному: дождем, землею и мокрой травой. Стало еще грустнее, тоска охватила все ее существо: скоро она покинет ставший для нее родным дом. Она подставила руку дождю и попыталась умыться. Холодные капли чуть освежили ее разгоряченное лицо, и Анна почувствовала себя бодрее. Печально и протяжно вздохнув, она закрыла окно, поправила тяжелую портьеру и села за стол. «Надо скорее написать Ирине… Ой, а книгу Карамзина и письмо Петра я оставила в библиотеке. Опять придется туда идти и встретиться… с ним. Я не могу… Не могу…» Анна, решительно взяв бумагу и перо, принялась писать. При этом она так глубоко задумалась, что, очнувшись, увидела на листе выведенные собственною же рукой несколько красивых вензелей «ВК». С досадой отложив этот лист в сторону, она взяла новый, чистый. Написала наконец письмо Ирине: благо, никто ей теперь не мешал, и барон, как тогда, в библиотеке, над душой не стоял. Опустив письмо в конверт и запечатав его, она написала на нем Петербургский Иринин адрес, затем тихонько вышла из комнаты, чтобы найти крепостного Григория. Крадучись и думая лишь о том, как бы не столкнуться с бывшим хозяином, Анна спустилась по лестнице, пересекла коридор, попала в полутемную гостиную, в которой отчего-то оказались задернутыми почти все шторы. Прижав конверт к груди, она устремилась к двери, как вдруг из глубины залы раздался голос Владимира: — Анна! Девушка испуганно оглянулась и среди полумрака заметила стоявшего около диванчика Корфа. Видимо, он только что встал с него, потому что рядом лежал его слегка помятый сюртук. — Анна, — повторил Владимир и взял что-то со столика, — вы забыли это. — Барон протянул ей книгу «Бедная Лиза». Он подошел ближе и низким голосом спросил: — Как вы себя чувствуете?.. Я, простите, беспокоился о вас и послал к вам Варю: она сообщила мне, что вы заснули… А что у вас в руках? Написали все-таки письмо Ирине? Или Лизе? Корф шаг за шагом приближался к девушке, забрасывая вопросами, а она не знала, на какой из них ей в первую очередь отвечать. Анна остановилась. Полумрак и окружающая обстановка располагали к сближению, и молодые люди, глядя друг на друга, непроизвольно сделали еще один шаг навстречу. Корф смотрел ей прямо в глаза, и они ему казались огромными и темными при тусклом свете догорающих свечей. Анна едва приоткрыла ротик, и он не выдержал, прикоснулся рукою к ее манящим устам. Книга выпала из рук барона, и он с тихим стоном погладил волосы девушки и нежно обнял ее. Анна, чтобы не упасть, непроизвольно обняла его за талию, а носиком уткнулась ему в рубашку. Она невольно вдыхала мужской аромат: смесь одеколона, кофе и сигар. Письмо для Ирины также упало на пол. Он слегка отстранился от нее, давая возможность высвободиться, нежно взял в ладони ее личико и впервые в жизни осторожно, стараясь не спугнуть, приник к губам любимой женщины. Анна замерла, прислушиваясь к себе, а он, все более увлекаясь, покрывал быстрыми невесомыми поцелуями лоб, виски и щечки девушки, стараясь более не касаться нежных уст. «Владимир, я умираю… Что ты делаешь со мною? Я таю, словно воск, и не могу, не имею сил оттолкнуть тебя». «Анна, любимая, только не сейчас, не отталкивай меня, познай силу моих чувств… Ты должна прочувствовать, должна… " Он, целуя, дарил всю свою нежность и любовь, которые годами копились в душе и требовали выхода. Анна тянулась к нему навстречу, позволяя делать с собою то, что он желает… — Вся моя жизнь принадлежит только вам… лишь бы ты была рядом, — шептал Владимир между жаркими, но по-прежнему легкими поцелуями. «О, что он говорит! Это безумно… Надо остановиться, надо оттолкнуть его». Никто и никогда ее так не целовал! Сладко, нежно, вкладывая в поцелуи всю свою душу, даря блаженство, защиту и нежность… И он никогда и никого так не целовал: лишь отдавая, ничего не требуя взамен. — Радость моя, мое счастье, моя Анна, Анечка, — барон бережно и трепетно провел рукою вдоль спины девушки. Замер, умиротворенно уткнувшись лицом в ее шелковистые, слегка растрепанные, волосы. Стук, скрип открываемой тяжелой двери и топот сапог заставили Анну и Владимира оторваться друг от друга. Девушка, чувствуя себя на грани обморока, от слабости едва не упала, и Корф поддержал ее за локоть. В гостиной нарисовался виновато-смущенный Григорий. Пряча глаза и неловко шаркнув ногою, он проговорил: — Простите, барин, к вам барышни пожаловали…