Сердцу не прикажешь

Вот наш барин рано утром, пробудившись ото сна, Потянулся, сразу залпом осушил бокал вина. Чуть спросонок оклемавшись, приобрёл свой статный вид И теперь, подбочив руки, Анечку прислать велит…

*** Кудинов открыл глаза первым. Что такое? Кругом темно, на столе догорает свеча, в кресле напротив спит бледный Корф, а у него самого голова тяжелая, во рту сухость и горечь. Как противно!.. Заметив на столике два пустых графина из-под бренди и вина и пару бокалов, Петр вспомнил всё… Владимир велел ему присесть, а сам, достав из шкафчика алкогольные напитки и бокалы, с шумом выставил на столик. Затем рухнул в кресло напротив и, быстро налив себе и Петру бренди, мрачно произнес: — За прекрасных дам! За их таланты! — Голос у него слегка дрожал и звучал угрожающе. Корф одним резким движением опрокинул в себя бренди. Кудинов последовал его примеру. Они пили еще и еще, пока не опустел графин, а после принялись за терпкое вино. У Корфа, как давно заметил Кудинов, была одна особенность: тот мог выпить несколько бокалов спиртного сразу, но при этом казался трезвым. Даже рассуждал очень здраво. В этот раз Владимир пустился пространно размышлять о великосветских женщинах, о том, как ими движет скука, как часто скучны и до смешного предсказуемы они сами… Разговор перешел на Анну, и барон поведал другу о том, что та была крепостной его отца. — Ты сказал была, — Кудинов чуть подался вперед. — Надеюсь, ты-то освободил ее? А отчего этого не сделал при жизни твой отец? Владимир с удовлетворением отметил, что Петр не возмутился, не особенно удивился такой новости. «Репнин бы на его месте метал громы и молнии: ах, от него скрыли, ах, поступили подло, не предупредив. Я хорошо знаю Мишеля», — подумал барон. — Да, Петр, я освободил Анну еще до того, как ты сделал ей предложение. Она тогда за конюха Никиту замуж собиралась. Хм… Счастливой быть хотела. — Корф не стал вдаваться в подробности об ошибке в вольной и о том, что теперь требуется ее перерегистрация. — Вот как? — поднял брови Петр. — За Никиту? А отчего ж не вышла? Неужто ты запретил ей? — Напротив, — мрачно отозвался Корф. — Вроде я рассказывал тебе о Никите. Не помню… Анна умоляла меня отпустить ее на свободу, хотела замуж выйти, родить детишек. Я благословил их брак, выписал им обоим вольные. А Никита изменил ей, не выдержал… Да тут мало кто выдержит!.. Анна же, узнав об измене, не смогла простить. А после она познакомилась с тобой… Скажи: а если бы ты тогда узнал, что Анна — моя крепостная, как бы ты поступил? — Владимир прищурившись посмотрел Петру в глаза. — Я бы потребовал у тебя вольную для Анны, а затем сделал ей предложение. От которого она отказалась, любя князя Репнина… — Бред! Бред все это! — глухо произнес Корф, поджимая губы. И громче добавил: — Не любит она никакого Репнина! — Думаешь, Анна слукавила? — Угу. — Ох, Корф, как понять этих женщин? — Именно! — Ну довольно… За Анну! — Кудинов поднял вновь наполненный бароном бокал. — За Анну! — согласился Корф, и мужчины снова выпили. — Я вот только одного не могу понять, Владимир: что же твой отец не освободил ее? — вновь поинтересовался Петр. — Это длинная неприятная история. Барон поведал другу о том, как его покойный отец готовил Анну в актрисы. Кудинов был возмущен: такое сокровище — в актрисы? — Я всегда любил Анну, — с болью прошептал Владимир, сжимая в руке бокал. — Но как же я в свое время мучил ее, издевался над нею всего лишь потому, что мне так было проще держать ее на расстоянии. Я считал ее недостойной своей любви. Твердил себе и ей: мол, крепостная дворянину не пара! Я сам вырыл себе яму, поэтому она… никогда не сможет полюбить меня. — Да-а, наломал ты дров, — пробурчал Кудинов. — Надо же, сколько тайн хранил в себе! В течение многих лет я только и слышал: «Корф ловелас, вертопрах». А тут на тебе! Друзья пили, не закусывая: звать слугу не хотелось. И они махнули на сию мелочь рукой… Что было дальше, Петр не помнил. К вечеру друзья, благодаря стараниям Авдотьи, немного пришли в себя, и Корф предложил отвлечься: сыграть в бильярд. Петр и Владимир прошли анфиладу полупустых комнат и темных коридоров и оказались в просторном помещении. Слуга зажег свечи, и взору Петра предстала зала, выдержанная в синих тонах нескольких оттенков. Ее середину занимали два массивных бильярдных стола, обтянутые зеленым сукном. Три исполинских окна скрывались за тяжелыми темно-синими портьерами. У стены напротив дверей располагался светлый камин с позолоченной отделкой; возле лежала медвежья шкура. На остальных стенах бильярдной висели несколько видов холодных оружий и устрашающие картины художников прошлого столетия. Кудинов засмотрелся на список Жан-Этьен Лиотара «Три грации». — Довольно созерцать дам! — услышал он раздраженный голос Владимира. Кудинов обернулся. Корф уже был в полной готовности: сложил шары в треугольник, а сам стоял возле стола, размахивая кием. — Начали! — провозгласил Владимир и с силой ударил кием по белому шару. От мощного удара разноцветные шары с грохотом раскатились по столу. Один из них сразу же угодил в угловую лузу. На протяжении всей игры барон забивал шары с таким азартом, даже яростью, словно желал их разбить вдребезги. Он настолько погрузился в игру, что казалось, будто для него ничего другого не существует. Во время передышки Петр заговорил: — Владимир, ты прости меня: я не хотел жаловаться на Анну и тем более причинять тебе боль. Но ты ведь знаешь, я и сам был неравнодушен к ней, да и до сих пор… Но я сейчас не об этом. — Кудинов тяжело вздохнул. — Не дело ей ходить по городу в одиночку. Мало ли проходимцев вокруг? Да и за тебя мне обидно, Владимир! Поэтому я счел нужным рассказать о нашей неожиданной встрече. — Не стоит оправдываться передо мною, Петр, — сурово ответил Корф, опираясь рукой на кий. — Ты поступил верно! И я благодарен тебе! Ты только вообрази: я приехал в Петербург, ни о чем не знаю, все молчат… Ирина подругу не выдает, тетушка ее больно хитра: тоже молчит. А Анна разгуливает по городу! Когда ей заблагорассудится! Без сопровождения! Мало того: встречается и беседует с проходимцами! Она бы еще домой к нему пошла!.. А я просил ее не раз, предупреждал! — Все, остынь, Корф! Что ты руками-то размахался? Того и гляди, собьешь меня кием!.. Ты лучше успокойся немного и подумай! — Я подумаю, — зло прошептал барон. — Не сомневайся! — Володя! Анна очень красива и, разумеется, притягивает мужские взоры. Нам ли с тобою этого не знать? К тому же она ласкова и обходительна… Неудивительно, что певчий растаял и так скоро сошелся с нею. — Этот певчий меня мало интересует! Анна не должна ходить без сопровождения! Я приму необходимые меры! — бушевал барон. — Не будь с нею слишком суров, Владимир. Не переусердствуй со своей опекой! — Ты все ещё ее… любишь? — Корф запнулся на последнем слове. — Нет, — поспешно пробасил Петр и тут же добавил, отвернувшись: — Не знаю, Владимир. Когда я ее увидел, понял, что встреча с нею взволновала меня. Корф недобро усмехнулся и с грохотом бросил кий в углубление бильярдного стола, давая понять, что игра окончена. Кудинов немного подумал, внимательно посмотрел на мрачного друга. Затем отпил из чаши клюквенного морса, вернул ее на миниатюрный резной столик и продолжал: — Володя, думаю, тебе необходимо отвлечься! Тем более что ты пока свободен и не связан ни с кем ни помолвкой, ни узами брака… Как я, к примеру, давеча с приятелем после службы посетил литературный салон Елены Головиной: ты наверняка знаешь и ее, и сей салон. В обществе милых дам и интересных людей мне стало легче. Я завязал несколько полезных знакомств: одно из них, кажется, со временем перетечет в романтическое… — Уверен: мне легче не станет… Пока пьешь вино, тебе хорошо, но вскоре наступает горькое похмелье. Становится только хуже. Думаешь, я за много лет не пытался вот так отвлечься? Все одно: сначала я, словно мотылек, лечу на чуждый мне огонь женского обаяния и красоты, но вскоре он выжигает все в моей душе и остается лишь пепел… — Зацепило же тебя, Корф! И как все сложно! Эх… Красиво говоришь: «пепел, обаяние»… Слушай, ты стихи писать не пробовал?.. *** Корф после ухода Петра нехотя послал через слугу короткую записку Добролюбовым: «Любезная Ирина Михайловна! Прошу покорнейше меня простить: навестить покамест вас не могу. Известите меня нынче же, как здоровье Анны Петровны. С низким поклоном. В. Корф». Час спустя слуга принес барону ответ от Ирины: «Благодарим вас, Владимир Иванович! Анна чувствует себя неплохо, необходимые лекарства принимает. Ирина». Беспокойство за здоровье Ани отпустило Корфа, зато ревность и хандра вновь поселились в душе. *** На другой день Ирина вернулась из Института лишь к вечеру и, побеседовав немного с подругой, отправилась к себе переодеться. Анна осталась в гостиной дочитывать «Бедную Лизу». Она перевернула страничку и напряглась: кажется, послышался голос барона Корфа. Едва его высокая фигура показалась в дверном проеме, у Анны замерло сердце. Для чего мужчине столько обаяния?.. На темной челке блестели капли дождя, рукава плаща вымокли: день выдался холодным и дождливым. — Я вижу, вы снова в добром здравии, сударыня? — Барон склонился над рукой Платоновой для быстрого поцелуя, почти не прикоснувшись к ладони губами. Ее руку он выпустил сразу же. Анна подняла глаза и подумала о том, что и он чувствует себя неважно: под глазами залегли тени, небритость добавляла лицу мрачности, а взгляд казался не то усталым, не то потухшим. — Благодарю вас, Владимир! Мне уже лучше. Анна про себя отметила, что барон нынче не такой, как обычно. Он явно не в себе и словно зол на что-то. Девушка прикрыла глаза. Как же больно видеть его! Она хотела поблагодарить Владимира за доктора и за беспокойство о ней, но смутилась: побоялась разговора на щекотливую тему о женском недомогании. Помолчав немного, с надеждой взглянула на него. — Простите, Владимир… Позвольте узнать: что с моей вольной? Вам удалось съездить в суд? Этот робкий и столь ожидаемый вопрос, заданный тихим голосом, вывел Владимира из едва обретенного за прошедший день равновесия. Его чуть не задушил очередной приступ ярости и… ревности. «Анна позволяет незнакомцам себя сопровождать и, похоже, считает это в порядке вещей!» — пронеслось в его голове. — А так ли нужна вам вольная? Вы же все равно поступаете так, как вам заблагорассудится! Я вас в поместье перед вашим отъездом и в письме просил: будьте осторожны, не ходите без сопровождения. Так нет же! Ваше упрямство и легкомыслие не знает границ! Девушка закусила губу. Конечно же, Петр поведал Владимиру об их встрече возле храма. — Но я ходила лишь в храм, Владимир. А не куда-нибудь… На душе было очень тяжело: мне накануне отказали в Институте. Я давеча рассказывала вам… Мне не с кем было посоветоваться, и я пошла в церковь помолиться Богу, испросить у Него помощи, — в глазах Анны заблестели слезы. — Я надеялась, что в святом месте со мною ничего дурного не случится. И не случилось… Понимаете: Ирина с утра уехала в Институт, а ее тетушка еще спала; мне не хотелось тревожить кого-то… — Советоваться вам не с кем, спросить некого, все уехали, все спали! И вы решили, что можно делать все, что вам придет в голову! — со злой иронией выпалил Корф. Он не мигая смотрел на Анну. — У вас что-то случилось? — быстро спросила девушка, не сводя с мужчины ясных и лучистых глаз. Он поджал губы, отвел взор в сторону и заговорил снова. Голос его звучал тихо, но жестко: — Анна Петровна, я много думал и решил, что моя ошибка в вольной — не случайность, это промысел Божий. И вы… по-прежнему в моей власти! Глаза Анны расширились в изумлении. И его неожиданные слова подтолкнули подтолкнули ее к дерзости: — Конечно! Вы снова мой хозяин и можете приказать все что угодно, — нарочито спокойно, скрестив руки на груди, сказала Анна и подошла к Владимиру почти вплотную. — Теперь я понимаю, что все ваши разговоры о дружбе и заботе — пустое! Вы не человек своего слова! Сказанное ею глубоко задело его, но чего же он хотел? Он сам начал с Анной разговор на повышенных тонах, вот и получил… — Ежели я по-прежнему в вашей власти… Что вам угодно, барин? С Аниных уст «барин» прозвучало нелепо, и Корф невольно усмехнулся. Он решил поддержать ее «игру»: — Пока мне угодно, чтобы вы слушались меня и не выходили неизвестно куда, непонятно с кем и без моего сопровождения или сопровождения Григория. — Значит, мне запрещено знакомиться с кем-либо и общаться с порядочными людьми? Корф едва не вскипел и смерил Анну ледяным взглядом: — Я вижу, до вас не доходит смысл моих слов! Я пытаюсь донести до вас, что разгуливать по городу в одиночку опасно, знакомиться с кем попало — тем более! — Но послушайте, Владимир, тот случай в церкви был исключительный, — оправдывалась Анна, желая успокоить Корфа. Она всерьез опасалась остаться без вольной, поэтому старалась объясниться с мужчиной, оставаясь предельно вежливой. — Прошу вас: поймите… Меня сопровождал не кто-нибудь, а певчий храма. А перед этим он взял у батюшки благословение, чтобы меня проводить. Значит, он порядочный и честный человек. Иначе я никогда не позволила бы себя провожать… не поверила бы… Вы же тоже верующий в Бога человек, Владимир… Корф резко выдохнул. — При чем здесь моя вера?! Ежели вы продолжаете упорствовать и считать, что знакомиться подобным образом безопасно, то я вынужден не доверять вам… И запрещаю заводить знакомства с кем-либо без моего согласия. — Голос барона звучал спокойно, но жестко. А глаза его… Они словно жили другой жизнью: в них читались растерянность и утомление. Анна опустила голову. — Вы несправедливы ко мне, Владимир Иванович! — Справедлив! Я дал обещание умирающему отцу, что не оставлю вас! А дальше… Посмотрю на ваше поведение, сударыня, и жизнь покажет… Я сегодня же вызову из поместья Григория. Он будет везде сопровождать вас и докладывать мне о каждом вашем шаге. Владимиру в этот миг больше всего хотелось броситься перед Анной на колени, зацеловать ее всю, а вместо этого он, скрестив руки на груди и, не глядя на девушку, продолжал нести ахинею. «Так вот что движет Владимиром: обещание, данное отцу… И он сам наверняка не рад со мною нянчиться. Обязательства перед покойным отцом явно гнетут его…» — Знаете, я могла бы подумать, что вы устроили весь этот спектакль с ошибкой в вольной, чтоб поиздеваться надо мной. Но все же… не верю в подобную подлость! Но я не могу понять вас! Вы ссылаетесь на слово, данное Ивану Ивановичу? А сами мучаете меня, не позволяете выбирать, чем заниматься в жизни, запрещаете заводить дружеские и полезные знакомства, манипулируете мною, пользуясь правом опекуна, а теперь и хозяина! За что вы меня так не любите, Владимир Иванович? Что я вам сделала? — Досадуя на то, что барон молчит, тяжелым взглядом пригвождая ее к полу, Аня со слезами в голосе продолжила: — Вы даже не уважаете меня! А совсем недавно мне казалось, что мы сможем стать друзьями… Но я разочаровалась в вас! — Я не намерен оправдываться перед вами, — чеканя слова, зло проговорил Владимир, меж тем понимая, что сам себе роет яму и снова увеличивает пропасть между собою и Анной. — Конечно, вы же хозяин! К чему оправдываться… перед крепостной? В гостиную, где происходила сия словесная перепалка, вошла Ирина, и Корф впервые обрадовался ее вмешательству: кто знает, до чего бы они с Анной дошли в своих препирательствах? — Что у вас произошло? Вы ссоритесь? — Ирина, прости, — сказала Анна, тяжело дыша и едва сдерживая слезы. — Думаю, мне не место в этом доме и в городе… Я по-прежнему крепостная господина Корфа, мне пора возвращаться в поместье. — Это ваша единственная здравая мысль за сегодня! — констатировал барон. Он был так расстроен и взбудоражен, что забыл поприветствовать Ирину. Та перевела взгляд с Анны на Владимира, и губы ее дрогнули в улыбке. — Что же вы словно дети малые? Вы послушайте себя: какую чушь вы несете! Прошу вас: угомонитесь, остыньте, — молила она. Меж тем молчание в гостиной становилось все тягостнее. — Анечка, не переживай ты так: я уверена, Владимир Иванович неудачно пошутил. И у тебя обязательно будет вольная… Не так ли? — Ира устремила взор на насупленного барона. — Я уже говорил и еще раз повторю: все будет зависеть от поведения Анны Петровны. Добролюбова откашлялась: — Я вот что подумала, друзья мои, — сказала Ирина, остановившись между Анной и Владимиром. — Не сходить ли нам вместе куда-нибудь развеяться? Скажем, на литературный вечер, на выставку или в театр? На этой неделе у меня с утра лишь по два занятия в Институте, а днем и вечером я свободна. — Прекрасная мысль, Ирина Михайловна, остановимся на театре… На какой спектакль вы хотели бы пойти? — ровным голосом спросил Корф, избегая глядеть на Анну. Та молчала, нервно хрустя пальцами: «Владимир с Ириной беседуют как ни в чем не бывало!» — Предлагаю пойти на спектакль «Ревизор» (*). Я читала в газетах, что скоро премьера… Анна, ты согласна? — Добролюбова умоляюще посмотрела на подругу. — Анечка? Платонова сделала книксен и прошептала: — С вашего позволения, я вас оставлю. Глядя вслед удаляющейся Анне, Владимир почувствовал, как сильно он устал. Даже окликнуть ее, что-то говорить ей и доказывать не было ни моральных, ни физических сил, и барон медленно опустился на козетку. Он провел бессонную ночь, а с утра пораньше уже съездил в суд — перерегистрировал вольную. Ирина присела рядом. — Простите, Ирина Михайловна, что вам пришлось стать свидетелем столь неприятной сцены. Я и сам не рад, что вспылил… Я пытался донести до Анны, что гулять по Петербургу в одиночестве опасно! И позволять неизвестно кому себя провожать! А потом я… и сам не знаю…. Меня понесло, я начал нести всякий вздор… — Отлично вас понимаю, Владимир Иванович! Я и сама ей не раз говорила, чтобы не ходила одна, но она… — Так упряма, — произнесли Ирина и Владимир почти синхронно. Девушка тихонько засмеялась. — Но вы-то каковы, Владимир Иванович! До чего дошли! Вольной хотите Анну лишить! — Что вы, Ирина Михайловна… Вот вольная, — Корф достал из нагрудного кармана сюртука новенький хрустящий документ. — Только сегодня перерегистрировал. Вроде без ошибок… А еще… Анне недавно минуло восемнадцать, она еще несовершеннолетняя (**), так что не будет лишним, ежели я оформлю опекунство над ней. — Опекунство? Хорошая идея! Тогда у вас будет повод на правах опекуна контролировать Анну… ой, то есть… помогать ей. — Ира взглянула на вольную и улыбнулась: — Да, все в порядке, ошибок нет. А теперь идите, порадуйте Анну и попросите у нее прощения. Вам же самому станет легче, Владимир Иванович… Корф вздохнул и молча поцеловал девушке руку.