Сердцу не прикажешь

Ах, от господ подалей; У них беды себе на всякий час готовь, Минуй нас пуще всех печалей И барский гнев, и барская любовь…

*** Анна в слезах вбежала в свою комнату и ничком упала на кровать. До чего дошёл Корф! В дни недомогания она была особенно раздражительной и даже плаксивой. А Владимир, как и в былые времена, решил довести ее. Неужели вернулся прежний молодой барон, с его насмешками и издевательствами над нею? — Владимир, ох, Владимир, — всхлипывала в подушку девушка. В дверь робко постучались. Вошла Маруся: — Ваши лекарства, барышня, — и поставила на столик поднос. Ну какая она барышня?! Она вновь крепостная Корфа. У нее ничего нет! Даже свободы… Анна села на кровати, обхватила колени руками и уткнулась в них головой. Вновь заплакала. Услышав скрип открываемой двери, обернулась. На пороге комнаты появилась Ирочка: — Аня, Владимир Иванович тебя… — Я не хочу ничего о нем слышать! — Платонова плотно прикрыла уши ладонями. — Владимир хочет еще раз поговорить с тобою. Разреши ему войти, пожалуйста. Только ты прежде сама успокойся, Анечка… Он рвётся к тебе, говорит, что ночевать у нас останется прямо в гостиной, ежели не поговорит с тобою… А я пришла, чтобы успокоить тебя. — Он… Он говорил, чтобы я собиралась в поместье, что мне не место в городе! — Анна снова всхлипнула. — Это ты сама придумала, Анечка… Ты совсем не так все понимаешь! — Но Владимир это подтвердил! И лишил меня вольной, он не уважает меня! — Это не так, Анна! Умоляю: пусть он войдет. Позволь ему повиниться пред тобою. — Корф хочет повиниться перед своей крепостной? Нет! Пусть ночует в гостиной! — Анна, поговори с Владимиром! Он выписал тебе новую вольную, я видела ее своими глазами. — Ах! Правда? Так что же он тогда говорил?.. Он мне столько всего наговорил, Ирочка! — Все, все, успокойся. Барон искренне сожалеет… Все, я его зову, — заявила Ира. — Хорошо, я с ним поговорю, но только не здесь. — Желание получить документ, подтверждающий ее свободу, было настолько сильным, что затмевало болезненное чувство обиды на Владимира. Анна, свесив ноги с кровати, оглядела комнату. Она показалась ей слишком девичьей, слишком… нежной. Ей померещилось, что, ежели Корф сюда войдёт, он непременно разгадает ее сокровенную тайну. — Я сама выйду к барону в гостиную. — Вот и славно. Мы с ним договорились о театре… Премьера через четыре дня. — Ира, я не пойду в театр! — Ну полно, Анечка, полно. — Ирина приобняла подругу за плечи, погладила по белокурым волосам. — Ты, главное, успокойся и иди… Иди к нему. …Анна, внутренне трепеща, вошла в гостиную. Владимир стоял у окна, положив на подоконник руку. Склонился над оставленной ею книгой «Бедная Лиза», держа ее в другой руке. Строгий его профиль выделялся на фоне темно-бордовых портьер, освещаемый лучами заходящего солнца. Услышав шаги и шелест юбок, он обернулся и захлопнул книгу. Казалось, лицо его выражало смущение и целую гамму неопределенных чувств. — Анна Петровна, присядьте, прошу вас. Они сели на козетку. Девушка внимательно посмотрела на мужчину. Что он еще желает ей сказать? Мыслимо ли: гордый барон хочет извиниться перед своей крепостной… Глаза его, чуть покрасневшие, воспаленные, хранившие следы усталости и напряжения, пытливо смотрели на девушку. Плотно сжатые губы Владимира слегка подрагивали, словно он хотел заговорить, но не решался. — Анна, я… приношу свои извинения. Я был неправ. Вспылил и наговорил вам много неподобающего. Но и вы должны понять, что… Анна сидела и смотрела на Владимира, вглядывалась в его лицо. Она словно видела его впервые. Ресницы черные, длинные, прикрывали глаза, когда он начинал говорить; крылья носа трепетали. Гладкие, чуть выступающие скулы были мраморно-бледными. При сильном волнении они покрывались едва заметным румянцем. Глаза его, меняющие цвет при различном освещении и в зависимости от цвета одежды, казались теперь темно-синими в крапинку. Нижняя губа чуть пухлее верхней, но четко очерченная. Барон ее сейчас закусывает. Значит, волнуется… На подбородке ямочка, а чуть ниже — россыпь мелких родинок. Темная челка доходит до красиво изогнутых бровей, закрывая половину лба и придает лицу Владимира совершенство, завершенность. А короткая мужская стрижка, так модная нынче, делает облик барона по-мальчишески трогательным. Руки мужчины, соединенные в замок, также выдают нервозность. Анне захотелось прикоснуться к ним, накрыть своей ладонью. Она непроизвольно сжала пальцы в кулачки, стараясь побороть искушение. — Что… Что я должна понять, Владимир Иванович? Корф отозвался слегка хриплым тихим голосом: — Что выходить одной небезопасно, знакомиться и доверять людям даже в храме — тоже… А меня еще раз искренне прошу простить, Анна. Я не имел намерения ни обидеть, ни оскорбить вас. Владимир протянул ей сверток. — Вот ваша вольная. Завтра мы с вами съездим в Институт. Попробуем договориться с директрисой. Да-да, разумеется, вам нужно поехать со мною. Вы в состоянии? Здоровье позволяет? В гостиную вошла Маруся: — Барышня, простите! Ирина Михайловна просила напомнить: вы забыли принять лекарства. Оставили их на столике в комнате, — робко сказала служанка. — Как можно столь легкомысленно относиться к своему здоровью, Анна? — возмутился барон. И тут же осекся: опять он взялся за свое и позволяет себе резкий назидательный тон! Через мгновенье он уже мягче добавил, кивая на лекарства: — Пейте. Пейте. Анна промолчала и послушно выпила все, что необходимо. Лишь бы Владимир не продолжал разговор про женские недомогания. — Так что же? Поедете со мной в институт завтра же, Анна? Здоровье вам позволяет? — повторил он свой вопрос, когда девушка отставила поднос на столик. — Пока нет, — прошептала она и сильно покраснела. Корф, чтобы сгладить неловкость, кашлянул, встал с козетки и снова подошёл к окну, продолжая держать в руках вольную. Отодвинул тяжелую портьеру. — Кажется, вновь дождь начался, — проговорил он. — Владимир, — Аня тоже поднялась. — Я благодарю вас за вольную, и простите тоже, что наговорила вам… Что вы… будто нарочно… Я на самом деле… — Не будем вспоминать, Анна! Все прошло. Мы поняли друг друга, чему я весьма рад… А сейчас мне пора. Да… Григорий в самом деле будет сопровождать вас ради безопасности. Я не шутил. Поймите меня правильно… И сам я, когда смогу, с радостью составлю вам компанию… Думаю, завтра к вечеру Григорий прибудет в город, а через день уже приступит к своим обязанностям… Вот, возьмите наконец вашу вольную. — Благодарю. — Анна бережно приняла из рук барона долгожданный документ и аккуратно положила его на столик возле козетки. Корф застегнул сюртук на все пуговицы, передернул плечами, поправил ворот и провел ладонями по рукавам, разглаживая складки ткани. Казалось, барон вновь приобрел холеный и слегка надменный вид, подобающий молодому аристократу. Платонова, словно завороженная, наблюдала за его действиями. — Прошу, ваше благородие. — Слуга подал плащ. — Да, Анна, вот ещё что я хотел вам сказать… Когда вам станет лучше, вы должны непременно посетить наш дом! Авдотья по вам соскучилась, все спрашивала о вас; ключница Евдокия, наш старый Афанасий, внучка экономки Фотинья, Акулина — все вас помнят, очень любят и ждут. Им известно, что вы в Петербурге. — Я тоже всех люблю и помню, Владимир. И очень тронута, но… Мне неудобно… — Неудобно, Анна, несколько другое. К примеру, без подушек спать или штаны через голову надевать. Поверьте! — Корф с удовлетворением отметил, что девушка едва не засмеялась: вовремя прикрыла кулачком рот, но все же прыснула. — Не подведите меня… И доставьте мне удовольствие видеть вас дома… А теперь мне точно пора: день был долгим и… трудным, а дела мои еще не завершены. — Он взял ее руки в свои, медленно поцеловал их и приник щекой к нежным ладоням. — Еще раз прошу меня простить… за все. Анну от его ласковых прикосновений бросило в дрожь, и она, желая скрыть свою реакцию, быстро отняла руки и невпопад спросила: — Как, у вас и вечером дела? — Дома, дома дела ждут, Анна… Нужно сделать несколько срочных заказов и распоряжений. Я ведь давно не был в столице. — Корф взглянул на часы. — Скоро должен прибыть человек, желающий купить у меня декорации и костюмы бывшего крепостного театра. В Двугорском я не нашел покупателя, а в Петербурге — сразу же. *** — Я люблю вас, Владимир Иванович, как же я вас люблю, — прошептала девушка, едва за бароном закрылась дверь. Она обхватила себя руками. Ее бил озноб. И в то же время голова ее горела, щеки пылали. «Когда Владимир ласковый — тяжело, а когда злой, непредсказуемый и непримиримый — еще хуже… Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь! Золотые слова!» — думала Анна. Она медленно, стараясь преодолеть дрожь во всем теле, прошла в свою комнату. Легла на кровать и свернулась калачиком. У нее было сил достать покрывало или позвать кого-нибудь. Анна, немного пригревшись, задремала. Ей приснился Владимир; будто она с ним в поместье. Дом казался ей во сне особенно светлым; комнаты просторные, праздничные, были украшены цветами и березовыми ветками. Анна с Владимиром, взявшись за руки, прошли в детскую, где на разноцветном ковре играли трое детишек в белых рубашечках и в таких же башмачках. — Мама, маменька! — Дети увидели Анну и, бросив игрушки, поспешили в ее объятия. — А к папеньке кто пойдет? — спросил Корф. — Или меня все боятся? — ПапА, папенька, — белокурая красавица дочка вырвалась из материнских рук и потопала к отцу. — Я не боюсь, ПапА… Я люблю… Анна очнулась от сего дивного сна и дотянулась до покрывала. Завернувшись в него, попыталась вновь уснуть. Но не смогла: барон Корф с белокурой девочкой на руках долго стояли у нее перед глазами. *** Ирина день ото дня размышляла: как же ей лучше поступить, чем и каким образом помочь Анне и Владимиру? Она не могла рассказать Корфу об опасениях Ани, так как это означало бы открыть тайну ее любви. А Платонова взяла с Добролюбовой слово, что та никогда ничего о ней не расскажет барону. После откровенного разговора с подругой Ирина задумалась: смогут ли Анна и Владимир быть вместе? Принесет ли это счастье им обоим? Ведь столько преград между ними… И чем больше Ира общалась с Анной, тем больше убеждалась в том, что эта девушка, обладательница почти ангельской внешности, на вид такая хрупкая и беззащитная, имеет стойкий, сильный характер, очень упряма и своевольна; к дружеским советам не прислушивается. И если ее подруга задалась целью избегать барона, чтобы «не портить ему жизнь», то ее вряд ли можно переубедить. Аня запрячет свои чувства к Владимиру Корфу в самый укромный уголок души, будет страдать и терпеть лишения, сносить все тяготы жизни, нежели поступится своими моральными принципами. Но, судя по всему, Анна согласилась принять помощь Корфа по трудоустройству в Институт. Поняла наконец упрямица, что иного выхода на данный момент у нее нет! *** Два дня спустя — Добро пожаловать домой, Анна Петровна! — Владимир пропустил девушку вперед, когда сияющий от радости, словно медный таз, лакей Афанасий распахнул пред ними двери. Старый слуга исчез, но тут же вернулся с ее любимыми домашними туфельками в руках: хотел помочь переобуться, как это было всегда при Иване Ивановиче. Анна покраснела и бросила взгляд на невозмутимого Корфа. — Нет-нет, Афанасий, что ты… Благодарю, я сама. Девушка прошла в середину залы и огляделась. До боли знакомая гостиная на этот раз показалась Анне непривычно просторной и светлой (как и поместный дом в ее недавнем сне). Паркет, начищенный до блеска, если хорошенько всмотреться, позволял смутно разглядеть собственное отражение. Вот ее любимый диванчик, рядом столик, два изящных резных стула. Из-за приоткрытой двери, ведущей в малую гостиную, виднеется рояль. На одной из стен по-прежнему висят два больших портрета: Ивана Ивановича (теперь уже с траурной лентой), а рядом — Веры Николаевны, матери Владимира. Лица на портретах выглядели как живые. Казалось, будто старый барон Корф с супругой приветствовали Аннушку в своем доме. Внезапно она почувствовала себя очень неловко, словно не на своём месте. Обернулась к стоящему рядом Корфу, украдкой вдыхающему запах ее волос. — Владимир, я, пожалуй, схожу на кухню, проведаю друзей… — Хорошо, Анна. Ежели что-то понадобится, я в кабинете. Но не забудьте: скоро обед. Через полчаса жду вас в столовой. А после обеда мы с вами выезжаем. Ему очень хотелось последовать за нею на кухню и полюбоваться на то, как ее встречают друзья, как греется она в лучах их любви. Он направился было в кабинет, но, развернувшись, все же пошел за Анной. — Я с вами. Мне нужно отдать несколько распоряжений, — слукавил он. Аня целовалась и обнималась со всеми, не замечая, как стоящий в дверях кухни Владимир счастливо улыбается, наблюдая эту трогательную сцену. — Ох, Аннушка, девонька ты наша, неужто ты приехала? Сдержал слово-то барин наш, сдержал, — заголосила Авдотья, прижимая к себе девушку. Затем поцеловала ее в макушку, в обе щечки, отстранилась и оглядела подслеповатыми глазами. — Ох и хороша ты, Анечка: настоящая невеста! И жених, поди, имеется? При слове «жених» улыбка Владимира погасла. Он развернулся и ушел, никем не замеченный. Авдотья повела Платонову в людскую: хотела показать, какой милый младенчик Феденька родился три месяца назад у молоденькой прачки Акулины. — Ах, какой прелестный! — воскликнула Анна, осторожно беря на руки укутанного в платки малыша. Разглядывая его, она вспоминала свой дивный сон. Чего только не приснится! Но ведь как наяву все было: их с Владимиром дети, их нежные ручки, румяные щечки… — А барин-то наш, Владимир Иванович, колыбельку нам новую подарил, — рассказывала Акулина. — Давеча Филипке моему дал денег и велел ехать за нею, купить ее. Что это с ним нынче, с молодым хозяином нашим? Не привыкшие мы к подобной щедрости… Анна улыбнулась, пожала плечами. — Можно я побуду немного с твоим Феденькой? — спросила она у Акулины. — Конечно, Аня, а я пока пойду поем, дабы молока больше было. Оставшись одна с малышом, Анна долго пела Феденьке колыбельные и романсы, гладила младенчика, целовала в круглые щечки и пушистую макушечку. Платонова с крошкой на руках прошла на кухню поглядеть, который час. Ах, минуло уже более получаса. Владимир наверняка будет недоволен… — Аннушка, давай мне Федюшу: его благородие велел напомнить, чтобы ты поторопилась. Барин ждет тебя в столовой, — скороговоркой произнес Филипп, муж Акулины, он же — один из молодых лакеев Корфов. *** — Анна, я все понимаю: мы только приехали, вы не успели толком со всеми пообщаться, но мы можем опоздать в Институт и не застать директрису. Зато у вас будет повод посетить этот дом снова. — Корф встал из-за стола и придержал для Анны стул там, где она всегда сидела на трапезах при Иване Ивановиче. Сам же он занимал теперь место отца. — Благодарю вас, Владимир, — у девушки от волнения перед встречей с директрисой пропал аппетит. Барон же, напротив, с удовольствием поглощал обед. — Анна, что случилось? Так сильно волнуетесь? — Девушка смогла лишь кивнуть. Взяла со стола ложку и тут же отложила ее в сторону. Корф улыбнулся: — Напрасно. Поверьте: не съест вас Алла Прокопьевна. Хм… Вы знаете, я часто вспоминаю один случай… О том, как меня, кадета, производили в офицеры, в драгунский полк. Рассказать вам? Девушка вся обратилась в слух. Не внимать рассказам хозяина дома было бы невежливо. — Анна, когда нас, выпускников Петербургского кадетского корпуса, производили в офицеры в чин подпоручика… Да… Надо сказать, что наш корпус один из первых, в котором всех выпускников производили в офицеры сразу при выпуске (*). Я, разумеется, несколько переволновался, накануне ночью плохо спал… Прибыли генералы, прочие высокопоставленные чины, родители будущих офицеров. Мой отец… — Корф прикрыл глаза, сглотнул. — Все выстроились возле корпуса на плацу… Мои товарищи произносили клятвы, получали погоны, петлицы, армейские жетоны и прочие офицерские атрибуты… И вот настала моя очередь предстать перед генералами и офицерами, произнести клятву. А я стою и понимаю, что забыл все начисто. Так переволновался. — Владимир говорил и говорил, с удовлетворением отмечая, что Анна расслабилась, улыбнулась и начала с аппетитом есть первое. — Думаю, что делать? Всплыли в памяти первые слова клятвы, я начал: «Я, Корф Владимир Иванович, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред Святым Его Евангелием, в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Николаю Павловичу, Самодержцу Всероссийскому, и Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику, верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего…» Голос Владимира, мягкий, глубокий, наполнял тишину столовой. Анна, слушая его, живо представляла себе все, о чем рассказывал гостеприимный хозяин. Перед ее мысленным взором возник молодой кадет, произносящий клятву. Она остро прочувствовала трудный для него момент, его волнение, когда он забыл слова… Тем временем Корф, продолжая рассказ, осторожно вложил в руки Анны вилку, убрал тарелку с недоеденным ею супом и поставил перед девушкой ее любимое блюдо: вареный картофель и кусочки утки, фаршированной яблоками, черносливом и изюмом. — А дальше опять не помню, — продолжал барон. — В горле пересохло. Сзади товарищи подсказать не могут. Текст клятвы длинный. Взглянул на отца: тот весь красный стоит. В это время мне лист с клятвой кто-то протягивает. Оказывается, я его выронил, пока ждал своей очереди… Тут я очнулся: как же мог забыть, что все мои товарищи клятву с текстом в руках произносят. — Да неужто, Владимир, вы о себе это рассказываете? — удивилась Анна. — Вы всегда отличались собранностью и прекрасной памятью. — В жизни все бывает, Анна. Главное, слушая меня, вы спокойно поели… Однако нам пора. — Корф подождал, пока Анна допила компот. Едва она встала из-за стола, Владимир тоже поднялся, протянул ей руку. — С Богом? *** — Нет, нет и нет, господин барон: мы не можем принять бывшую крепостную на службу в Государственное учебное заведение Ведомства Императрицы Марии, — твердила директриса. Она демонстративно отодвинула вольную, лежащую на столе, в сторону Владимира. — Прошу вас, войдите в положение, — в третий раз терпеливо повторил Корф, — Анне нужно где-то начать. Она сирота, вскоре я оформлю опекунство над нею… Я собираю необходимые документы: оформление может занять несколько месяцев… Алла Прокопьевна, ведь в Институте много воспитанниц-сирот, — гнул своё барон. — Пойдёмте, прошу вас, Владимир Иванович, — прошептала Анна, дотронувшись до его руки. Но Корф был не из тех, кто легко сдается. — Вы вынуждаете меня, — внешне спокойно сказал он директрисе, — обратиться к высокопоставленным лицам, Алла Прокопьевна. — Что же вы так носитесь со своей бывшей крепостной, господин барон! Вы и так сделали для нее многое: дали ей свободу. Отпустите ее теперь, пусть сама пробивает себе дорогу. — Сия тирада была произнесена директрисой шёпотом, но Анна, имея чуткий музыкальный слух, все расслышала. Она вскочила с кресла. — Сядьте! — Корф поймал Анну за руку и снова усадил. — Алла Прокопьевна, извольте… Прочтите это. Барон протянул пожилой даме бумагу. Он на протяжении всего разговора держался совершенно спокойно, был почтителен и невозмутим. Анна поняла: он что-то задумал. Директриса начала читать, и ее темные брови поднимались все выше. — Это похоже на шантаж, господин барон! — Дама бросила на стол пенсне. — Отнюдь! — покачал головой Владимир. — Ваше решение, Алла Прокопьевна? Госпожа Светлова с ненавистью посмотрела на Корфа, затем перевела испепеляющий взгляд на Анну и сквозь зубы проговорила: — Завтра Анна… Петровна пройдет собеседование и продемонстрирует свои таланты. Ровно в два часа пополудни жду вас здесь. Посмотрим, что скажут наши преподаватели. — Благодарим вас, Алла Прокопьевна. До завтра. — Владимир встал, поклонился директрисе. Анна тоже поднялась, сделала реверанс и прошептала: — Благодарим вас. Корф и Платонова покинули кабинет. Барон вел Анну длинными бесконечными коридорами к выходу. Им изредка попадались спешащие на занятия воспитанницы Института и их классные дамы. — Ох, Владимир, что же вы наделали! Вы вмешались в совершенно бесполезное дело, поссорились с директрисой! Вы портите свою репутацию… Ах, Владимир Иванович, ну зачем вам это нужно? Алла Прокопьевна права: я ваша бывшая крепостная, и вам не стоит… — Замолчите сейчас же! И я ничего скверного не совершил. Я сделал то, что должен был сделать. Анна с Владимиром вышли из здания, прошли институтский двор, миновали ворота и теперь шагали по Кирочной улице, огибающей Таврический сад. (**) Девушка, волнуясь, одной рукою крепко сжимала ладонь Корфа, а другой теребила его рукав: — Что это за бумага? Какой документ? Чем вы так напугали директрису? Вы и в самом деле применили шантаж, Владимир? Ах, зачем вы это сделали? — плакала Аня. — Анна, прошу вас, успокойтесь. Тихо, тихо, спокойно, сейчас я вам все объясню… Едва Анна с Владимиром сели в дожидавшийся их экипаж, Корф поспешил утешить девушку: — Мой дальний родственник, с которым у меня прекрасные отношения, служит в полиции. И по моей просьбе узнал про директрису кое-что. Она творит тёмные дела, связанные с распределением средств, поступающих в фонд Института. Я, конечно, несколько блефовал, поскольку доказать причастность госпожи Светловой трудно, но денежные махинации с ее стороны налицо. А директриса тем, что так скоро уступила нам с вами, лишь подтвердила мои подозрения. Она не на шутку испугалась, когда увидела предоставленный мною список доходов и расходов… Так вот, ежели о делах Аллы Прокопьевны станет известно определенным лицам, то в тюрьму ее за это не посадят, на каторгу не сошлют. Не бойтесь. А вот должности директрисы ее могут лишить. Вы понимаете, Анна? Я провернул двойное дело: теперь директрисе неповадно будет воровать! Пусть знает, что она под надзором полиции! Анна хотела сказать Владимиру что-то вроде: «Неужели дуэль с гофмаршалом Стромиловым вас ничему не научила?(***) Вы постоянно ищете неприятности на свою голову!» Но не посмела, поскольку почтение и уважение, которые она испытывала к нему как к барину, пусть даже бывшему, давали о себе знать. — Можно трогаться! — крикнул Корф кучеру и захлопнул дверцу экипажа. — Владимир, но… Стыдно-то как… Ежели меня примут в институт, как я буду смотреть в глаза директрисе? — Стыдно должно быть ей, Анна. И стыдно вдвойне. — Отчего вдвойне? — За свои махинации, за обворовывание сирот, за оскорбление, нанесенное вам… Пренеприятнейшая женщина! Экипаж резко дернулся, прежде чем тронуться с места, и Корф предусмотрительно придержал девушку за локоть. Анна всмотрелась в его лицо. Оно было так близко… Суровые черты смягчились, глаза блестели; даже его всегда казавшийся хищным нос виделся теперь красивым, скульптурно-изящным. — А вдруг Алла Прокопьевна станет мстить вам? — Анна взяла Владимира за ладонь, он погладил в ответ ее кисть. — С чего вы это взяли, Анна, м-м? В своих книжках начитались страшных историй? — Нет, но Ирочка мне рассказала кое-что о ней, про ее недобрый, тяжелый нрав… — Уверен, Анна: ничего не случится. Директриса будет помалкивать. — А вдруг у нее найдутся влиятельные знакомые или сообщники. И они… — Анна, вы точно начитались того, чего не следует. Завтра же составлю список наиболее полезной литературы для вас! «Ах да, — подумала Анна, — барон же говорил директрисе, что собирается оформить опекунство надо мною. Мне, похоже, никогда в полной мере не узнать, что такое свобода… Свобода моя теперь лишь только на бумаге, в вольной. А на деле…» Но девушка вновь вернулась к так взволновавшему ее разговору про Аллу Прокопьевну: — Ох, Владимир… Ваша репутация и так отнюдь не безупречна, а вы все усугубляете… Почему вы не посоветовались со мною? — продолжала всхлипывать Анна. — Я бы вам запретила ставить директрисе какие-либо условия… — Я знаю, — ласково сказал Владимир, пытаясь ладонью стереть слезы с ее лица. Но карету качало, и у него толком ничего не вышло. — Поэтому и не посоветовался. — Корф как бы невзначай придвинулся поближе к девушке и теперь наслаждался их нечаянной близостью. — Я это сделал для вас, Анна, потому что вы очень хотели попасть в Институт, да и я сам желаю, чтобы вы были при деле и не скучали. «И чтобы не ринулись в актрисы или частной учительницей в семью с похотливым отцом семейства», — добавил про себя Владимир. Корф почувствовал, как Анна склонила голову на его плечо и продолжала беззвучно плакать. — Моя маленькая, чистая, наивная, глупенькая девочка, ты совсем-совсем еще не знаешь жизни… А она подчас сурова, очень сурова… Как бы я хотел оградить тебя от всего скверного, опасного, страшного… И если бы ты знала, как я люблю тебя и на что я способен ради тебя, — одними губами прошептал Владимир. Он ощутил вдруг, как Анин носик касается его шеи. Волна желания накрыла его с головой, но он лишь крепче прижал к себе девушку, стараясь усмирить свои чувства. Любовь победила, рождая нежность и заботу, и мужчина не выпускал Анну из объятий до самого дома Добролюбовых… Примечания: (*) — В 1830 году появились шесть кадетских корпусов, получивших право производства всех выпускников в офицеры сразу при выпуске — до этого из кадетских корпусов выходили не офицеры, а юнкера с правом на производство, хотя выпускников производили в офицеры очень быстро, через несколько месяцев после прибытия в войска. (**) — В 1832 году Елена Павловна обратилась к Николаю I с просьбой о помощи в строительстве нового здания института, было куплено место общей площадью 7807 квадратных сажен в Рождественской части города на углу Кирочной и Таврической улиц, рядом с Таврическим садом. 28 июня 1837 года Великая княгиня Елена Павловна открыла в нём новый учебный год.