Сердцу не прикажешь

Никто не будет так любить тебя, как я. Никто. Я точно знаю. Слышишь? Никто не будет целовать, как я тебя. Никто и никогда. Увидишь. Никто не сможет так шептать тебе: Люблю! Как я тебе шепчу. Не сможет. Никто не сможет так отдать любовь свою, Как я тебе. Мне Бог поможет… /Ж. Дебюсси/

*** Утро следующего дня… Едва Корф проснулся на рассвете, тут же мысли одолели его: о женщинах… Об Анне, Полине и Ирине… Владимир вспоминал, как вчера, ожидая в фойе театра Анну и Ирину, он внезапно заметил в толпе посетителей Полину, и сердце его замерло… Воспоминания о проведенных с нею ночах вновь нахлынули на него… Но изумление пересилило, к тому же, на Корфа нашло раздражение: что Полина делает в этом театре? Он же отправил ее в другой театр, к Оболенскому! Полька тоже заметила его и, кокетливо улыбаясь, приблизилась к бывшему хозяину и любовнику в одном лице. Барон жестом отозвал ее за угол, чтобы не говорить с нею на виду у всех любопытствующих. От своей бывшей крепостной он выслушал жалобы о том, что господин Оболенский не оценил ее таланта, что ей приходится играть лишь в массовых сценах или в эпизодических ролях, ютиться в одной комнате с тремя другими бездарными актрисульками. А ей хочется иметь более значимые роли, красиво жить и хорошо питаться. Корф незаметно сунул ей в руку несколько крупных купюр и сказал, что на днях заедет в театр к Оболенскому и все разузнает. — А теперь — прощай! — прошептал барон: не хватало ему, чтобы Анна увидела его беседующим с Полиной! Он уже развернулся с целью вновь отойти к окну и ожидать там Анну, как Полька взяла его за руку, и, слегка прикасаясь к Владимиру всем телом и глядя в глаза, тихо сказала: — Я могла бы после спектакля приехать к вам в особняк, на Фонтанку… — Н-не стоит, — с некоторой заминкой ответил Корф, поджимая губы и отворачиваясь. Полина же уловила эту заминку в ответе барона и продолжала льнуть к нему: — Помните, Владимир Иванович, как нам всегда было хорошо вместе… — и провела ладонью по мужской щеке. — Я уже сказал: нет! Прощай! — отчеканил Корф и быстрым шагом направился прочь от искушения и затерялся в толпе… «Как некстати эта Полина, — подумал Владимир, приподнимаясь и спуская ноги с постели. — Ладно, на неделе разузнаю о ней у Оболенского, помогу, чем смогу, и дело с концом!» *** Алла Прокопьевна нервно передвигалась по своему кабинету, время от времени замирая и тревожно задумываясь. Вопреки ее надеждам, Платонову приняли в Институт, чего она уж никак не ожидала. Но, увы, талант Анны не подлежал сомнению и привел в восторг преподавателей… Директриса села за бумаги и принялась листать расходную книгу Института, которую она же сама и вела… Как бы ей выкрутиться? Но ничего придумать она толком не успела: в кабинет вошли трое мужчин: инспектор Роман Васильевич Ладин, полный человек средних лет, и еще один господин, чуть помоложе его: высокий статный полицейский Иван Федорович Лаврецкий, он же дальний родственник Корфа. С ними был и сам Владимир Иванович. Алла Прокопьевна от неожиданности вскочила со своего места, барон по-хозяйски расположился напротив кресла директрисы, а Лаврецкий уселся в ее кресло. Инспектор встал недалеко от Ивана Федоровича. Господа просмотрели расходную книгу, потребовали новейший Устав Института, а также записи казначея. Высчитали приблизительную сумму денег, присвоенную госпожой Светловой за последние три года. — Мы вынуждены вас предупредить, Алла Прокопьевна! Вы отныне под нашим пристальным наблюдением, — ровным голосом заговорил Лаврецкий, постукивая костяшками пальцев по столу. — Вы в Указ Института сегодня же включите новый пункт: все благотворительные поступления должны быть строго официальными. Четкое ежедневное ведение расходной книги для вас отныне обязательно. Каждый месяц, 1-го числа, вас будет навещать наш инспектор, Роман Васильевич Ладин. За несоблюдение перечисленных мною обязательств, Алла Прокопьевна, мы вынуждены будем предать дело огласке и передать в суд. — Полицейский поднялся. — Кроме того… — вкрадчиво произнес Владимир, — не пытайтесь даже малейшим образом вредить Анне Платоновой. Я думаю, мы с вами друг друга прекрасно поняли. — Корф гневно взглянул на пунцовую пожилую даму и резко встал, сделав кивок головой: — За сим позвольте откланяться… *** Корф, одержавший победу над директрисой, в превосходном расположении духа, почти напевая, прибыл к Добролюбовым, чтобы пригласить Анну и Ирину на прогулку по набережной Фонтанки в нынешний ясный и теплый денек. А заодно он желал провести с ними обоими воспитательно-вразумительную беседу на предмет того, как следует относиться к выходкам снобов из высшего общества… В ответ на извещение от слуги о прибытии барона Корфа в гостиную вышла лишь одна Аннушка с покрасневшими глазами. Владимир сразу заметил ее состояние. От слез ли покраснели глаза? Или от бессонницы? Ну что ж… Он предполагал нечто подобное… Его внимательный взгляд также отметил спутанную косу Анны, алевшие явно нездоровым румянцем щечки, а выражение ее глаз он так и не сумел разглядеть: девушка, как он вошел, еще ни разу не взглянула на него. Несмотря на немного растрепанный вид, корсет под светлым домашним платьем был на ней, он это точно знал… Ох, уж эти дамы… Они могли не спать ночью, отвратительно себя чувствовать, но при этом с самого утра умудрялись затягивать свое хрупкое тело в душный и неудобный корсет! Ежели он решится, и Анна станет его женой, он отучит ее от этой дурной привычки хотя бы в домашних условиях… Он многому ее научит, оградит от всего плохого, она будет счастлива с ним, он почти не сомневался в этом… Почти… Анна, скрестив руки на груди, как можно строже и равнодушнее заявила Владимиру: — Вам не стоит более посещать нас, Владимир Иванович… Корф уже примерно знал, что его любимая скажет далее, поэтому, изобразив на лице крайнее изумление, иронично произнес: — Неужели? — Это может повлиять, и уже влияет, на вашу (и без того небезупречную) репутацию, — продолжала девушка тихим голосом, по-прежнему так и не посмотрев на Корфа. Она глядела в пол, и будто бы находила возле своих туфель много занимательного. — Я не понял, от чего, по-вашему, может пострадать моя репутация? — мягко спросил мужчина. Анна, наконец, подняла глаза на собеседника, который являл образец невозмутимого спокойствия. Владимир, заложив руки за спину, замер посреди гостиной, в трех шагах от нее. Темный редингот и брюки такого же оттенка ладно сидели на нем, а белоснежная сорочка с воротником под горло еще более подчеркивала элегантность его облика. Девушка попыталась проглотить ком в горле и поспешно отвернулась от мужчины. — Ну же, Анна Петровна, скажите, наконец, от чего может пострадать моя репутация? М-м-м? Я предполагал нынче услышать от вас нечто подобное, Анна, но разве можно до такой степени изводить себя? Нужно учиться быть выше мнения света, сплетен… Знал бы я, что вы за ночь столько всего надумаете, ни за что бы не ушел вчера… — А что бы изменилось? Вы запретили бы мне думать? — голос Анны звучал слабо и обреченно. — Хотя бы! — вскричал Корф. — Но это же вовсе не смешно, Владимир Иванович… Все эти слухи в театре, шепотки, насмешки… Мы с Ириной все слышали, все заметили, мы же не глухи и не слепы… Владимир, я молю вас, очень-очень молю: забудьте нас, забудьте этот дом, живите своей жизнью… Уезжайте… куда-нибудь… Не стоит оформлять надо мною опекунство, ни к чему все это… Я благодарна вам за все: за вольную, за помощь и участие, за поддержку в Институте, вы и так сделали для меня многое… Но… отныне дороги у нас с вами разные, и они никогда не пересекутся… Прощайте… Прощайте, Владимир Иванович! Корф сделал было два шага вперед по направлению к девушке, но остановился. Если он сейчас коснется ее, то не совладает с собою и натворит или наговорит нечто неподобающее… Было слышно, как где-то хлопнула дверь, от сквозняка приоткрылось окно в гостиной и повеяло утренней прохладой. Анна поежилась, поправив на плечах шаль, обхватила себя руками и уже развернулась, чтобы уйти… — Нет, нет, Анна, даже не просите меня об этом… это… невозможно. Я люблю вас, безумно, долго… и знаю, что безответно, но не видеть вас — это выше моих сил. Неужели вы до сих пор этого не поняли? — произнес Владимир на одном дыхании, негромко, быстро, но очень внятно. Девушка довольно долго смотрела на Корфа широко раскрытыми глазами. А он не делал попыток более приблизиться, а лишь глядел на нее с затаенной болью и очень ласково. В его взгляде плескались, переливаясь через край: нежность, страсть, надежда, отчаяние, боль, мольба о прощении и твердая решимость теперь уже не отступать… — Вы говорите… Всё, что вы говорите… это бессмысленно… это уму не постижимо! — ошеломленно прошептала Анна, непроизвольно отступая назад и всё так же прижимая руки к груди, словно желая оградиться от мужчины. — Не отрицаю! Уму не постижима такая любовь, которую я давно питаю к вам… Вы даже и представить себе не можете, какая это мука и боль! — Нет, нет, так не должно быть, это неправильно, это… невозможно… — продолжала шептать Анна. Она верила и не верила в искренность слов Владимира… Со своим недоверием она будет разбираться позже, а сейчас признания мужчины словно оглушили ее, потрясли до глубины души и медленно, но верно разрушали созданный ею же зАмок личных убеждений и запретов. — Ах! Владимир Иванович! — Ирина искала Анну и, услышав ее голосок в гостиной, поспешила туда. Ей стало досадно, что после бессонной ночи и слез она была бледна, дурно причесана, а покрасневшие глаза и вовсю не красили ее. Ирочка отметила, что Аннушка выглядит не лучшим образом, но при этом весьма смело объясняется с бароном. Восклицание Ирины заставило влюбленных встрепенуться. Владимир едва не выругался: эта девушка никогда не даст им с Анной поговорить! Он, сделав над собою почти невероятное усилие, сухо поприветствовал Ирочку, поинтересовался ее самочувствием и здоровьем тетушки. Аня воспользовалась паузой и поспешила к спасительной двери. — Анна, останьтесь! — слова барона зазвучали как приказ. — Анна! — И тут же сник и позволил ей уйти: все равно при Ирине они уже ничего не скажут друг другу… Корф, проводив любимую тревожным взглядом, присел в кресло и откинулся назад, стараясь отдышаться. Голова у него шла кругом. Хорошо, что в этом доме он мог не соблюдать строгого этикета. Ирочка оперлась о спинку стоящей рядом козетки. — Тетушка совсем плоха нынче, Владимир Иванович, — она тихонько всхлипнула. — Мечется в бреду и не узнает меня… А еще вчера разговаривала… Это все из-за меня! Я, глупая, поведала тетушке о том, что было давеча в театре, и она, бедная, так расстроилась, что ей ночью стало хуже. Ах, это я во всем виновата! Тетушка… это все, что у меня осталось, — Корф поднялся, и бедняжка разрыдалась у него на плече. Тот вспомнил недавнюю смерть отца и свое одиночество, почти отчаяние. Но он взрослый, сильный, здоровый мужчина, а эта девушка… — Я вас с Анной никогда не оставлю, Ирина, все будет хорошо, — прошептал он, ласково гладя Иру по волосам. Она приподняла голову, благодарно посмотрела на барона и снова спрятала лицо на его груди… Корф отстранил девушку от себя и строго взглянул на нее. — А что такого произошло вчера в театре, что вы на пару с Анной надумали себе непонятно что? Из-за чего так убиваться? Для чего надо было расстраивать тетушку и самим вбивать себе в голову разные глупости? Не спать из-за этого ночью! Никак я не пойму! — кипятился Владимир, стараясь убедить в правдивости своих же слов и самого себя. — Да все эти дамы и так называемые джентльмены из высшего света готовы от скуки и от безделья высмеять все, что угодно! Когда-то я и сам вращался среди этих людей, и отчасти был таким, но как же все это мерзко, скучно, гадко! — Да, Владимир, вы правы, но поймите… — начала Ирина, но у Корфа сейчас была своя боль, и он перебил девушку и в сердцах продолжал: — Неужели вы думаете, что меня или Петра так сильно волнуют эти слухи, сплетни? Мы все это уже давно переросли! Поймите же, наконец! Почему я должен оглядываться, переживать, если кто-то косо на вас или на меня посмотрел? Мало ли что этим высокомерным людям в следующий раз взбредет в голову! Нужно же быть выше этого! А Анна, я знаю, умная девушка, однако, не может понять и принять очевидных вещей! Она не верит мне!.. А, впрочем, что говорить: я сам, сам во всем виноват! Моя вина перед нею безмерна, я в свое время унижал ее и ставил на место, намекая на крепостное положение, и такое никогда не забудется… Корф кружил по гостиной, все говорил и говорил, порой нетерпеливым жестом проводя ладонью по темным волосам или сцепляя руки за спиной. Голос его то набирал силу, то переходил почти на шепот… Ирина же следила за ним умиленным взглядом. — Анна не держит на вас зла, Владимир Иванович, — тихо проговорила она. — Знаю, — Корф остановился, посмотрел на собеседницу, — она добра, милосердна, готова простить, но… — И, закусив нижнюю губу, замолчал. Он знал о чувствах Ирочки к нему и понимал, что она любит его безответно и ничего не требует взамен, но это понимание и врожденная деликатность мешали ему произнести вслух те самые слова о своей мучительной любви к Анне… Ирина повела барона пить чай, пока они дожидаются доктора, а с тетушкой, мол, пока пусть побудет Анна. Ира понимала, что Владимир трижды прав, но не могла и стеснялась поведать ему о своих страданиях и унижениях, что ей довелось пережить из-за своей болезни… Хотя она чувствовала, что Корф все знает, понимает ее лучше, чем хочет показать. А своей строгой отповедью пытается помочь. Ирина также не исключала, что барон знает о ее чувствах к нему. Она почти не сомневалась в этом… За чаем Владимир сидел, как на иголках: теперь он очень сожалел о своих словах, сказанных Анне. Ему мнилось, будто он неосторожным признанием разрушил только начавшую зарождаться между ним и Анной дружбу и доверие. Но мольба девушки об окончательном прощании настолько ошеломила его, что Корф и сам не знал, как у него вырвалось это признание. Это случилось неожиданно для него самого, и шло от души, от истерзанного годами сердца… Прежде всего, им нужно было поговорить, он должен был доходчиво объяснить Ане, что ему нет дела до слухов и сплетен, что он уже давно не дорожит мнением высшего света и все это перерос… Так нет же: он не сдержался, признался в своих чувствах, напугал Анну и только все испортил, не успев расположить ее к себе. — Вам еще чаю, Владимир Иванович? — спросила Ирина. Корф покачал головой. Пожалуй, ему лучше сейчас уйти, и у себя дома в спокойной обстановке попытаться осмыслить происходящее и решить, что же делать далее. Возможно, ему придется на время покинуть Петербург… В столовую внезапно вошла Анна за отваром для тетушки (из-за пережитого стресса девушка позабыла, что в доме имеются слуги). Она взяла в руки кувшин и чашу, так и не подняла на барона глаз и заторопилась покинуть столовую. В эту минуту возник слуга и доложил, что прибыл молодой человек, Николай Серегин, и дожидается в гостиной Анну Петровну. Корф медленно поднялся из-за стола, повернулся к Платоновой и бросил на нее тяжёлый, вмиг потемневший взгляд. Анна тихо ахнула, поставила кувшин с чашей на стол и прижала ладонь к губам. Ира испуганно поглядывала то на Владимира, то на подругу… — Что же вы застыли, Анна? Идите… нехорошо заставлять гостя ждать! Аня сильно покраснела и отрицательно помотала головой. Затем, опомнившись, пошла к двери. Тут произошло нечто уж совсем неожиданное для девушек: обычно внешне сдержанный и обходительный, Владимир догнал Анну, крепко взял за руку и поспешно вывел из столовой в коридор. — Ступайте к нему! Но только помните, — тяжело дыша и нависая над Аней, отчаянно зашептал мужчина. Он и сам не заметил, как прижал ее к стене, — так, как я люблю, вас никто не сможет любить, слышите? Никто! И никогда!.. Слышишь?! Корф нежно заключил ее лицо в свои ладони и вгляделся в растерянные, наполненные слезами глаза. Не зная, каким еще образом разрушить невидимые барьеры меж ними и успокоить Анну, он приник к ее устам долгим и жаждущим поцелуем, крепко обнимая ее… Недалеко послышался шелест платья и быстрые шаги: это Ирина промчалась мимо них к тетушке. — Пустите, Владимир, меня ждут, — Аня вырвалась из горячих объятий. Корф отвернулся, переводя дыхание. Прислонившись головой к прохладной стене, он прикрыл глаза: не мог смотреть, как она уходит от него… Корф услышал позади себя странные звуки, обернулся и, несмотря на печаль, охватившую все его существо, едва не рассмеялся: видимо, когда девушка сбегала от его объятий, у нее развязалась подвязка от чулок, отчего на одной ноге чулки приспустились и теперь болтались возле туфли. Подвязка же змейкой белела возле стены, где Владимир минуту назад целовал Анну. Впопыхах она ничего не заметила и, бросившись бежать, зацепилась ногою за спустившийся чулок и едва не упала. Корф подошел к девушке и опустился перед ней на корточки: — Не судьба вам встретиться с гостем, Анна! Не судьба!.. Держитесь руками за мои плечи и поднимите вашу ногу, — ровным голосом скомандовал барон. Она, словно во сне, совершенно обессилев, повиновалась и будто со стороны наблюдала, как мужчина осторожно приподнял ее ногу и медленно освободил ее от туфли и от чулок. «Не так давно это уже было, и повторяется, и я снова таю от него… Стыдно-то как, но я совершенно не имею воли: все словно в тумане…». А он, совсем осмелев, прижался к Аниной лодыжке губами и не отпускал ее до тех пор, пока она не выдернула ногу. Поспешно вставив босую ступню в туфлю, она вновь попыталась убежать. Корф поднялся с колен, придержал Анну за руку и ласково провел рукою по ее пылающей щеке: — Знаю, ты совсем не спала нынче, милая… — тихо сказал он. — Иди поспи… И прости, что напугал тебя: и так слишком много потрясений выпало тебе. — Немного помолчав, продолжил: — И… можете не беспокоиться, я сам выйду к вашему гостю. Ты не против? Анна, судорожно кивнув и прошептав «благодарю», ушла, а Владимир, спрятав женский чулок и подвязку в карман, направился навстречу ухажеру своей ненаглядной красавицы. *** Николай сильно нервничал. Его сердце от неизвестности и волнения рвалось из груди. Он с трудом заставлял себя ровно стоять посреди чужой гостиной, а руки он то заводил за спину, то сцеплял перед собою или же опускал их по швам. Любые шорохи в доме Добролюбовых заставляли его невольно вздрагивать, хотя раньше он за собою такого не замечал: он всегда считал себя спокойным и рассудительным человеком. Благодать Божия, впитываемая с молоком матери, благотворно сказалась на его характере, и он вырос добрым, чутким и уравновешенным… — Я так понимаю, вы — Николай… м-м-м Серегин? — раздался позади юноши звучный молодой голос. Николай обернулся и увидел в трех шагах от себя красивого, щегольски одетого аристократа, лет на семь-восемь старше его самого. Было заметно, что он в этом доме чувствует себя как рыба в воде, и вообще его манера держать себя вызывала желание подражать ему. — Доброго здравия, господин… — Николай замялся, вспомнив, что не знает имени вошедшего. — Барон Корф, Владимир Иванович, к вашим услугам! — Да, господин Корф, вы не ошиблись, я, действительно, Николай… Николай Степанович Серегин. — Итак, Николай Степанович, с чем пожаловали? Я никогда прежде не встречал вас в этом доме. — Я бы хотел увидеть Анну Петровну, а также ее опекуна… — Ее опекуна? — брови Корфа взметнулись вверх. Он вкрадчиво спросил: — У вас к нему дело? — Простите меня за вопрос, господин барон, а кем вы приходитесь Анне Петровне? Дело в том, что у меня… деликатное дело… Я бы хотел попросить у опекуна Анны позволения ухаживать за ней… Глаза Корфа сверкнули темным гневным огнем, на лице застыла холодная маска, но лишь на мгновение, поскольку очень скоро барон вновь напустил на себя снисходительно-ироничный вид. — Отвечая на ваш вопрос, Николай Степанович, скажу: я и есть опекун Анны Петровны. Но это еще не все! Анна — моя невеста, моя будущая жена… Юноша побледнел, переступил с одной ноги на другую. Судорожно сглотнул и уставился на барона изумленными ярко-синими глазами. — Но Анна Петровна говорила, что вы — лишь ее опекун… — растерянно проговорил он. — Все верно! Анна Петровна пока не знает о моих намерениях. — Кофр не стал лукавить. — В таком случае, я тоже хочу сделать ей предложение, — заявил Николай. Он был впервые жизни так сильно влюблен, решительно настроен, и ему море казалось по колено. — У вас, увы, нет шансов, молодой человек! — чеканил Корф. Он говорил медленно, спокойно, но видел, что каждое его слово причиняет боль юноше. — Я — ее опекун, и вам, в любом случае, нужно будет спрашивать моего благословения… А я, как вы понимаете, его не дам! — Даже если Анна Петровна предпочтет меня? — не сдавался Серегин. Его сотрясала внутренняя дрожь, он пытался это скрыть за бравадой и мнимым спокойствием. Ведь на кону было его счастье. Корф на мгновенье растерялся… Ему стало жаль Николая: он видел в нем прекрасного честного чистого человека, искреннего и любящего, под стать его Анне, и при других обстоятельствах Владимир бы порадовался за нее… Но себя он жалел больше… — Ну что ж… Вижу, вы просто так не отступитесь, молодой человек, но имейте в виду, что Анна Петровна сейчас… э-э-э… больна, и вы не сможете ее увидеть в ближайшее время… — Что с нею? — воскликнул Николай и, непроизвольно дернувшись, переступил с ноги на ногу. — Чем она больна? — Надеюсь, ничего страшного, — устало ответил Владимир и строго посмотрел на юношу. — Но, повторяю: видеть ее нынче никак нельзя. — Прощайте, Владимир Иванович, но знайте: я буду справляться о здоровье Анны Петровны и, когда она выздоровеет, я с нею лично поговорю начистоту и узнаю, кого она предпочитает. — И певчий, резко кивнув барону, словно солдат, развернулся и покинул дом Добролюбовых. — Как же все это надоело… — раздраженно прошептал Корф вслед ушедшему гостю. «Я не успел сказать Анне самое главное… Самое главное, от чего зависит моя дальнейшая жизнь… Но пришло ли то время? Не тороплю ли я события? Готов ли я принять отказ? Принять, смириться и начать жизнь заново… без Ани? Это лишь мне дорого все, что связано с нею… А она настроена решительно! Я в ней нуждаюсь более, чем она во мне… Вернее, она совершенно не нуждается… »