Сердцу не прикажешь

Трепетная, смущенная, Снится или не снится?! Как снегом запорошенная, Звездочки на ресницах… «Не ждал меня? — скажешь, дурочка… — А я вот явилась… Можно?» «Сказка моя! Снегурочка! Чудо мое невозможное!» /Из стихов Э. Асадова/

*** Анна, словно во сне, вошла в свою комнату, посмотрела на ногу без чулок и всхлипнула. Стыд, казалось, затопил ее всю. А воспоминания сегодняшнего дня закружились перед нею, как в калейдоскопе, голова закружилась… Девушка медленно подошла к кровати и опустилась на нее. Тугой корсет сжимал грудь и талию, но Анна не замечала этого… Признание Владимира эхом раздавалось в ушах и причиняло головную боль. Его лицо, искаженное болью в момент признания, стояло у нее перед глазами, а тело хранило прикосновения его нежных и смелых рук… — Любовь к нему — мука, — прошептала Анна, — И я… была бы рада надеяться на чудо, счастье и любовь с Владимиром, но жизнь… сама жизнь мне всякий раз доказывает, что я, бывшая крепостная, барону не пара: чего стоила встреча в Летнем саду с его друзьями, а вчера в театре был такой позор, стыд… люди шептались о моем низком происхождении, косо и с презрением смотрели на Владимира, а некоторые не снимали перед ним шляпы, не подавали руки… Бедненький мой… Такой позор! Как Владимир вообще вынес такое?! И все из-за меня, из-за меня… Но как они узнали?.. Ведь Владимир — никому ни слова, он сам просил меня молчать о моем происхождении… Ах, позор, позор, стыд, — уткнувшись головой в подушку, плакала Анна. А слова Полины разбередили ее старые раны. Аннушка, как молоденькая и неопытная девушка, не могла понять психологию зрелого взрослого мужчины: если она могла допустить и принять тот факт, что Владимир и вправду давно влюблен в нее, то при этом его давняя (и не прекратившаяся по сей день) связь с Полиной не укладывалась у Ани в голове. Для нее это было дико и непонятно… К тому же, рассказы Полины наводили девушку на мысли, что она, Анна — тоже очередное временное увлечение барона, у которого было много женщин. (Хотя Иван Иванович, как Аня помнила, всегда опровергал подобные слухи, уверяя, что славу ловеласа сын «заработал» благодаря своим внешним данным и природному обаянию). …Владимир открылся ей в своей давней любви… Уму непостижимо! Какую цель он преследует, признаваясь ей в пылких чувствах и одновременно встречаясь с Полиной?.. А для нее, Анны, любовь (в том числе и физическая) возможна только с любимым единственным мужчиной. Ведь не зря она отказала Кудинову… Анна попыталась представить рядом с собою Николая, но ощутила при этом в сердце лишь пустоту. Даже некоторое внутреннее отторжение и неприязнь. Это не ее человек! Она с ним не может быть счастлива… И сделала бы его несчастным. Она ни с кем не сможет стать счастливой, но и с любимым Владимиром ей не по пути… Конечно же, Анна верила, что в данный момент Корф не на шутку увлечен ею, но была убеждена, что это ненадолго: Владимир очень горяч, а ее мнимая холодность поможет ему остыть! Но, тем не менее, девушка чувствовала, что зашла в тупик. Бессонные ночи, душевные терзания, мысли и тревоги лишали ее сил и разрушали здоровье… Переосмыслив признания Владимира, Анна почувствовала, как сильно приблизилась к тому порогу, за которым могло быть или огромное счастье, или безграничное горе. Приобретение или потеря. Барон свой шаг сделал, и теперь лишь от нее зависит, будет ли что-либо между ними… «Нет! Нет! Однозначно, не будет! — горячо шептала Анна, накрывшись пледом с головой. — Я не допущу, чтобы наши отношения дошли до точки невозврата! Я слишком люблю Владимира, чтобы сделать его несчастным! Он, родовитый дворянин, никогда не сможет жениться на мне, на крепостной… А, став его содержанкой и живя во грехе, я погублю и свою душу, и его… Во мне всё противится этому греху… А наши дети, рожденные вне брака, станут ли уважать такую мать, как я? Станут ли любить?.. Ох, я в своих мыслях зашла очень далеко! Какие дети?! Бежать от Корфа надо, бежать… Бежать от единственного человека, которого я люблю… Мне кажется, мое сердце сейчас разорвется, и меня не станет… " Из-за прошлой бессонной ночи, безрассудной утренней прогулки в легком платье и дневных волнений у Анны поднялся сильный жар, и она впала в тревожное полузабытье… Ее мысли о Владимире словно накручивались на тугую, воображаемую ею пружину, и когда она, эта пружина, натягивалась до предела, — поскольку мысли не имели выхода и разрешения, — воображаемая спираль лопалась, и девушка проваливалась в бездну. Через некоторое время она немного приходила в себя, и все начиналось сначала… Аня вдруг почувствовала, как теплые женские руки переодевают ее, слышала голос Ирочки, Лукерьи и Маруси, но не имела сил что-либо сказать или приоткрыть глаза. Внезапно комнатный воздух изменился, запахло чем-то чужим, тошнотворно-приторным, лекарственным, послышался незнакомый мужской голос, повелевший всем покинуть комнату больной. Анна вновь потеряла сознание, так и не поняв, что прибыл доктор. … Смеркалось… Девушка ненадолго пришла в себя и заметалась в жару, попыталась перевернуться на другой бок, чтобы найти на постели место попрохладнее. Наконец, ей это удалось, и она снова погрузилась в тяжелую вязкую полудрему… И вновь барон Корф пришел к ней в видениях… — Я вам нравлюсь? Признайтесь! — вкрадчиво спрашивал у Анны Владимир. При этом лицо его приняло самодовольное выражение, он сощурил глаза и пристально глядел на девушку. — Ну, иногда, совсем чуть-чуть, — осторожно отвечала она. — Когда вы не ведёте себя как… как… наглец! — А ведь я, сдаётся мне, нравлюсь вам именно потому, что я — наглец… (*) Затем Владимир исчез, и в комнате показался Иван Иванович. Поначалу он улыбался, потом становился все серьезнее, злее, и наконец, он топнул на Анну ногою и закричал пронзительно-визгливо: — Прочь, прочь от моего сына, безродная девка! В другом своем тягучем мучительном полусне Анна увидела молодого Корфа, сидящего в отцовском кресле и зловещим голосом повторяющего ей слова про князя Репнина: — Крепостная князю не пара, не пара, не пара… Репнин знает себе цену, как, впрочем, и я… Картинка сменилась, и Владимир оказался возле Полины, а вскоре, откуда-то возникли Ирина, Наташа Репнина, Лиза Долгорукая, Катя Нарышкина и другие девушки. Все смотрят ему в рот, любуются им, а барон им что-то рассказывает, смеется. Вдруг он замечает ее, Анну, стоящую позади всех, подходит к ней и заявляет: — Что-то заскучал я с ними… А ты — моя, отныне ты будешь только моей… Затем молодой барон послал ее в лавку Мозеса за шампанским. Нагло уставился на нее, указал на дверь и отчеканил: — Извольте! Анна влепила барину звонкую пощечину и убежала… … А в реальной жизни Анна никому не рассказывала, как в тот день чуть не заблудилась в Петербурге, едва не угодила под лошадь князя Репнина, а на обратном пути к ней пристал один нечистоплотный пьяный извозчик, и девушка с трудом от него избавилась, убежав и спрятавшись в тени деревьев. … Аня не знала, что молодой Корф в то самое время спешил на бал к Потоцкому, надеясь утешиться в обществе знатных красоток, но заведомо понимая, что предстоящий бал-маскарад не поможет ему окончательно избавиться от душевной занозы, которую отец привезет нынче туда же для выступления перед светской публикой… *** Владимир не находил себе места: у Анны, по словам доктора, началась опасная стадия горячки, а тетушка Ирины была на грани жизни и смерти. Старый врач развел руками, сказал, что надежда только на чудо: Раиса Николаевна — дама пожилая, а в таком возрасте длительный жар часто приводит к летальному исходу, тем более, при ее сердечном заболевании. Насчет Анны доктор тоже ничего однозначного не сообщил, а лишь сухо произнес: — В моих силах поставить диагноз, назначить лечение и дать рекомендации, но я не могу предугадать исход такой болезни, как нервная горячка… (**) Помолчав, строго добавил: — У больной не должно быть никаких волнений! Я повторяю: ни-ка-ких! Корф не на шутку был напуган состоянием Анны и, сидя в гостиной дома Добролюбовых на диванчике, обхватив голову руками, занимался самобичеванием. Он во всем находил свою вину и дал себе слово, что отныне никогда не станет давить на нее, признаваться в своих чувствах и водить по общественным местам, где ее могли бы унизить или заикнуться о ее крепостном положении. И ежели она предпочтет Николая, то он не станет препятствовать им, лишь бы Анна не переживала, осталась бы жива и была счастлива… Таковы были мысли Владимира в момент отчаяния и страха за Анину жизнь. Чуть позже они покажутся ему нелепыми… Корф догадался, что именно Полина разболтала в театре о крепостном положении Анны: больше некому… Он пока не знал, как расправится с бывшей любовницей: нынче ему было не до этого… В один из тревожных вечеров Ирина оставила Владимира ночевать в своем доме в гостевой комнате. Барон вызвал ещё одного «более толкового доктора», которому заплатил уйму денег, но зато новый молодой лекарь обнадежил Владимира и Ирину, выписав больным новые «сильнодействующие лекарства». Раисе Николаевне на следующее утро, казалось, полегчало. Анне тоже. Зато и Ирина, и Владимир проснулись с нешуточной головной болью: оба почти не сомкнули глаз в эту ночь и забылись лишь на рассвете. Прошло три томительных дня… Все трое: Анна, Ирина и Владимир, находясь под одной крышей, остро чувствовали каждый свое одиночество. Ирочка ощущала себя никому не нужной и часто задумывалась о своей вечной одинокой доле. Анна также страшилась всего и, кроме грядущего одиночества, ничего уже не ждала от жизни. Владимир же изнемогал, понимая, что если Анна не ответит на его чувства, то его ждёт или бессмысленная вереница дней, месяцев, лет… На днях его посетила шальная мысль: добиться аудиенции у Его Величества и попросить отправить его в горячую точку на Кавказ. Не то, чтобы Корф туда стремился, однако теперь «Кавказ» казался ему единственной «зацепкой», своего рода выходом из любовного и нравственного тупика. Иногда Владимиру казалось, что он напрасно торопит события, и готов ждать Анну год, если потребуется, два года, всю жизнь… Он не был уверен, что не сорвется, что не продолжит встречаться с другими женщинами. Но он твердо знал, что если он когда-либо женится, то только на Анне. В любом случае, она навсегда останется его мечтой, его идеалом… Корф, занятый своими переживаниями, так и не узнал, что в дом ежедневно наведывался Николай Серегин и справлялся о здоровье Анны через Лукерью. Он каким-то образом смог уговорить служанку помалкивать о своих визитах. *** Как-то утром барон вошел в комнату к Анне следом за Ириной. Он ничего не замечал вокруг, а лишь глядел на бледное осунувшееся лицо своей возлюбленной. Казалось, Аня спала, но, услышав шум, тут же открыла глаза и посмотрела на Владимира. Ее взгляд выражал муку и усталость, а рука, лежащая поверх одеяла, сжалась в кулак. — Анечка, милая, доброе утро! Тебе уже лучше? — Ирочка села на постель к больной. — Мне… лучше, благодарю, — прошептала Анна. Корф стоял недалеко от кровати, прислушивался. Он собирался к себе на Фонтанку, но перед этим желал лично убедиться, что Анне полегчало. — Сейчас Маруся принесет тебе поесть, питье и лекарства, — сказала Ирина. Больная на это только кивнула и медленно повернула голову к стене. Она прикрыла глаза, и Корф решил, что она уснула. Он, немного потоптавшись на месте, шепотом сообщил Ире, что у него возникло срочное дело, поэтому он временно их покинет. Но тут же успокоил погрустневшую девушку: он вечером же вернётся к ним, и за ним можно послать в любую минуту, если случится что-нибудь срочное и непредвиденное. *** … Дома Корф решил взбодриться и привести себя в порядок: вылил на себя несколько вёдер то горячей, то почти ледяной воды, затем немного поел и выпил бокал крепкого спиртного напитка, который не опьянил, а, напротив, привнес немного ясности в его мысли. Владимира потянуло в сон, и он заснул прямо на диванчике в гостиной. — Глупенькая моя, снегурочка, — пробормотал барон, проснувшись от дверного хлопка: он так явственно видел во сне Анну, чувствовал ее рядом, и теперь досадовал, что его разбудили… Кого там принесло?! — К твоему сожалению, мой друг, это всего лишь я, а не дурочка-снегурочка. Проснись! — Корф услышал позади себя низкий бас Кудинова и вскочил с диванчика. Петр предложил сыграть, как в прошлый раз, в бильярд, Корф, конечно же, был не в настроении. Друзья пообедали и поделились друг с другом новостями. Узнав о болезни Анны и Ириной тетушки, Петр пожелал посетить дом Добролюбовых вместе с Владимиром. *** Вечером, выспавшийся и отдохнувший Владимир, как и обещал Ирине, вместе с Петром вернулся на квартиру на Гороховой улице. Сердце его тревожно замирало в надежде на встречу с Анной… Она шла на поправку, но в тот вечер еще была очень слаба и не желала никого видеть. К ней заходила лишь Ирочка, да Лукерья с Марусей. Раисе Николаевне меж тем становилось все хуже и хуже… Ирина обрадовалась Петру, была учтива с ним, когда тот заговорил с нею и поинтересовался здоровьем ее домочадцев. Он, желая отвлечь ее, рассказал о чудесном выздоровлении одного из своих друзей, которому доктора прочили верную смерть от непонятной болезни. Потом зачем-то завел разговор о своем поместье и о многократной помощи Владимира в одалживании ему денег. — Я счастлив, что у меня есть такой друг! — вещал Петр. Владимир же в тот момент нарочито кашлянул и поднялся с кресла. — Полно, Петр, полно! — раздраженно сказал он. — Ирина Михайловна, позвольте мне все же навестить Анну. Как по мне, это намного лучше, чем слушать скучные речи моего товарища. Ирина мило улыбнулась, как бы примиряя друзей, но затем растерянно взглянула на Владимира. — Я не знаю… Анна говорила мне, что не желает никого видеть по той причине, что… очень слаба. — Я прошу вас. Хотя бы на пару минут! — Ну, хорошо, Владимир Иванович, я провожу… *** … Владимир в прошлый раз не разглядел убранство комнаты: настолько он был взволнован. А сейчас, войдя и убедившись, что Аня крепко спит, огляделся… Нынешняя спальня Анны заметно отличалась от ее комнаты в его поместье, была просторнее. Справа — кровать без балдахина, слева — резной дамский письменный стол, а между ними высокий, почти под потолок, вещевой шкаф. На полу — светлый пушистый ковер. В комнате был еще и комод, и прикроватная тумба в стиле ампир, небольшой столик с изящными стульями, большое окно и очень широкие подоконники… От всего, что находилось в помещении, веяло необыкновенной женственностью, аккуратностью, словно все вещи являлись частью самой Анны… Барон подошел поближе к кровати и опустился на колени. Всмотрелся в Анино лицо, а затем перевел взгляд на икону Богородицы, висевшую над постелью. Неосознанно шепча слова молитвы, он провел ладонью по руке девушки, лежащей поверх одеяла. Она была влажной. На лице также выступили капельки пота… Снова жар?! Он приложил ладонь к ее лбу: горячий! Анна зашевелилась, ее лицо исказилось болью, а в уголке глаза появилась маленькая слезинка. С сухих губ сорвался еле слышный шепот: — Владимир… Владимир, ох, как же ты измучил меня… Уйди, я прошу, уйди… Мне нехорошо… я так устала! Корф вслушивался, что же Анна скажет далее, и ее «приговор» не заставил себя ждать: — Господи, смилуйся надо мною! Помоги, чтобы он навсегда исчез из моей жизни! Помоги! Я не могу так больше… Владимир медленно вышел от Анны. На душе у него было прескверно… «Значит, я ей настолько неприятен, — думал он, — что она даже во сне гонит меня… Или не во сне?! Понятно, что у нее жар, ей нехорошо… Я ее измучил? Или так опротивел, что ей плохо, когда я рядом?.. Судя по ее поведению накануне болезни, верно второе…» Услышав доносившиеся из гостиной голоса Петра и Ирины, Корф досадливо поморщился. Ему хотелось немедленно или выскочить на улицу, оседлать коня и в бешеной скачке привести в порядок мысли и угомониться (что было в принципе невозможно, поскольку Владимир находился в центре Петербурга, приближалась ночь, и дико скачущий по ночным улицам всадник сразу же привлек бы внимание полиции)… Или оказаться дома и напиться так, чтобы забыть, кто он и как его зовут. Но и этого сделать он не мог, его неправильно поймут: он только что пришел ночевать к Добролюбовым, к тому же, он обещал Ирине не оставлять их с Анной. Корф незамеченным прошел по коридору мимо гостиной на кухню. Там сидел Григорий, и не один: он мило беседовал и чаевничал с Марусей. Единственная свеча на столе освещала их счастливые лица. Увидев вошедшего Владимира Ивановича, крепостной вскочил: — Вам что-нибудь угодно, барин? — Заканчивай свои разговоры и налей бренди или коньяку, ну что-нибудь! Что встал, как вкопанный? А ты что встала? Ступай! Неужели в доме нет дел?! — рявкнул барон на Марусю. Девка, поклонившись, тотчас убежала, а Григорий смекнул, что с барином что-то не так и решил схитрить. Спустился в погреб, нашел бутылку с коньяком и, открыв ее, вылил половину содержимого в небольшой медный кувшин. Закупорив бутыль, крепостной вылез из погреба, запер его и проверил замок на прочность, а ключ спрятал под старой половицей. Будет барон требовать еще коньяку или вина, а никто из слуг не сможет пробраться в погреб… Григорий чтил и уважал своего молодого хозяина, по-братски заботился о нем: видел, что тот нынче не в себе… — Володя! А я уж по всему дому тебя ищу! Куда запропастился? — это Кудинов полчаса спустя появился на кухне и удивленно уставился на друга, распивающего коньяк с крепостным. — Корф! Я тебя не понимаю! Это что такое? Петр застыл в дверном проеме, позабыв про стоящую позади себя Ирину. — Присоединяйся, — махнул рукой Владимир. — И вы, Ирина Михайловна, тоже… О, коньяк уже кончился… Григорий, неси еще! — Так нету больше спиртного-то, барин. Последнее вынес, — проговорил Григорий, не моргнув глазом. — Как, нет? — удивился барон. — Эй, Архипыч, или как тебя там? Поди сюда! — и громко зазвонил в лежащий на столе колокольчик. Появившийся на кухне старик Архипыч, выслушав приказ барона, пошел было к погребу, а вернулся ни с чем… Корф мгновенно протрезвел, сурово и понимающе взглянул на Григория и, не произнеся ни слова, громыхнул отодвинутой лавкой и направился к выходу. Задержавшись у порога, он обернулся к Ирине и Петру. — Прошу меня извинить, друзья! Покойной всем ночи! — поклонился, и почти твердым шагом прошел до отведенной для него комнаты. После этого случая Владимир больше не оставался на ночь у Добролюбовых, к тому же, Петр почти каждый день навещал Ирину, и друзья вместе покидали гостеприимный дом вечером. У них появилась новая привычка: Владимир частенько в разговорах с Петром называл Анну Снегурочкой, а Петр — Царевной Несмеяной… Аня тем временем потихоньку выздоравливала, но была печальна, задумчива, явно сторонилась Корфа и предпочитала одиночество или компанию Ирины. *** Слухи, которые пустила Полина о бароне Корфе и его бывшей крепостной Анне Платоновой, разумеется, дошли до некоторых сотрудников Мариинского Института, посетивших премьеру «Ревизор». Но Провидению было угодно не дать распространиться этим сплетням… Так, старый профессор Института при знакомом имени «Анна Платонова» поначалу насторожился… Анна — крепостная?! Но рассудил: раз сама директриса приняла новую девушку в Институт, значит, с ее происхождением все в порядке, за сим успокоился и вскоре позабыл о театральном инциденте. А молоденькая учительница математики, тоже ставшая свидетельницей театральных сплетен, была полукровкой: незаконнорожденной дочерью князя, которую отец признал официально лишь в пятнадцать лет. Поэтому она с пониманием относилась к людям низкого происхождения, уважая, прежде всего, их человечность и талант. А в способностях и прекрасных манерах Анны она успела убедиться во время экзамена. Еще две учительницы (по рисованию и естествознанию), смекнувшие, о каком бароне Корфе и Анне Платоновой идет речь, страшно возмутились: как же так, бывшая крепостная будет преподавать в Институте и обучать детей благородного происхождения? Они пошли к директрисе… Та в страхе собственного разоблачения опровергла их домыслы и велела «не лезть туда, куда не следует», пригрозив увольнением… Таким образом, очень скоро все успокоились, и сплетни были позабыты… *** А Владимир был готов к «удару». Он сделал для Анны все, что мог: устроил в Институт, постарался ввести в то общество, в котором ей предстояло жить, и не его вина, что они столкнулись в театре со сплетницей Полиной: кто же ожидал, что и она заявится на премьеру? Теперь, считал Корф, что бы ни случилось, Анна должна быть готова к любому повороту судьбы, к разоблачению. Ее уволят из Института, осмеют, унизят?.. А он подставит Анне свое плечо, научит быть выше сплетен и пересудов, а там, глядишь, она проникнется им и полюбит: поймет, что ближе и роднее его у нее никого на свете не было и не будет… Владимир считал, что он поступил правильно, сделал двойное благое дело: госпожа Светлова теперь побоится обкрадывать детей! И он устроил в Институт такого светлого человечка, как Анна, поскольку был убежден в том, что его возлюбленная способна дать детям много хорошего, доброго, нужного, а еще в том, что ей просто необходимо учиться жить в обществе, не взирая на происхождение… Да, он сделал для нее все, что мог… А если все же тайна ее происхождения в Институте раскроется, то Анне придется принять тот факт, что без помощи мужчины, без его покровительства, ей не выжить… Или суждено всю жизнь быть приживалкой у Ирины Добролюбовой… Незавидная участь красивой одаренной девушки… *** Корф, отдавая себе отчет в том, что некоторые из преподавателей, бывшие на экзамене Платоновой, присутствовали и на премьере, и до них могли дойти слухи о происхождении Анны, поспешил наведаться к директрисе и поставить ее в известность о театральном инциденте. Алла Прокофьевна возмутилась: мол, это не ее забота, а проблема Корфа. Тот, побелев от гнева, велел ей все отрицать и сослаться на неоспоримый директорский авторитет, если кто-то из преподавателей станет возмущаться. — Все будет сделано как должно, — зло процедила госпожа Светлова. Трудоустройство Анны в Институт стало для Корфа своего рода внутренним протестом против существовавшего мироустройства и классового неравенства. Он не желал бросаться в омут и поддаваться революционным настроениям, но нынче в личном малом масштабе ему хотелось доказать всем, что его любимая Анна, будучи безродной, бывшей крепостной, способна на многое: способна привнести в сей погрязший в грехах и пороках мир, много светлого, разумного, доброго… А еще Корф никогда прежде не задумывался об участи инвалидов, пока эта проблема не коснулась его так близко… Ведь если бы не протекция отца, Ирина оказалась бы «за бортом» этой жизни, не смогла бы преподавать и быть полноценным членом общества… Разве это справедливо? И разве справедливо то, что Анна, свободная женщина, но не имевшая дворянского происхождения, не имела права трудится там, где ей хочется — согласно ее таланту?..