Сердцу не прикажешь

Я спросил у месяца: «Где моя любимая?» Месяц скрылся в облаке, не ответив мне. Я спросил у облака: «Где моя любимая?» Облако растаяло в небесной тишине… /Автор стихов — Киршон В. /

Пять дней спустя… Звон колокольчика, открытая служанкой дверь, стук Ириных каблучков по паркету гостиной, ее приветственный возглас. Рассеянно ответив девушке, Владимир стал искать глазами Анну: душа его, несмотря ни на что, рвалась к ней, к ней скорее… — Как хорошо, что вы пришли, Владимир Иванович! — воскликнула Ирочка. — Анна пока у тетушки — она совсем слаба… Что бы я делала без Анечки и без вас, Владимир? Как жила бы тогда? — Все будет хорошо, Ирина! Ваша тетушка обязательно поправится: помните, что говорил доктор… А Анна? Как она? Не успела Ира ответить, как послышался голос Анны: — Ирочка, где ты? Тетушке совсем плохо, она зовет тебя… — девушка застыла в дверях, заметив в гостиной Владимира. Ирина поспешила к тетушке, Анна ринулась было за нею, едва кивнув Корфу, но тот окликнул ее, успев поймать за кончики пальцев. — Анна, уделите мне пару минут, присядьте, — Владимир подвел девушку к козетке. Сел рядом. — Я вас прошу: давайте забудем все сказанное и недосказанное и станем вновь добрыми друзьями, Анна Петровна. Не нужно более избегать меня и вести себя так, словно я… сию же минуту схвачу вас и проглочу… — Анна смотрела на Владимира широко раскрытыми глазами, в них застыла печаль и мука, а при последних его словах она смутилась и вскочила. Но заметив мольбу во взгляде Корфа, смешалась и вновь опустилась рядом, нервно теребя платок. — Поверьте, я вовсе не чудовище, — продолжал Корф, все так же испытующе глядя на свою красавицу. — Ирине Михайловне нужна наша поддержка, я обещал ей ее, поэтому я вновь здесь и помогаю вам, чем могу. — Владимиру стало досадно от того, что он словно оправдывался. — И вот еще что, Анна… Я должен все же довести до конца процесс оформления опекунства над вами, независимо от того, желаете вы этого или нет. Я заявил об своей опеке в Институте перед преподавателями, — не ставьте меня в дурацкое положение… — Я понимаю, Владимир, но… — Не бойтесь, я не стану излишне давить на вас, это лишь формальности, так будет недолго, до вашего совершеннолетия, — мягко произнес Корф. Анна обреченно вздохнула, а после некоторое время молчала, кусая губы… Владимир всегда прав и все равно поступит по-своему… И как странно: после горячих признаний в любви он ей предлагает дружбу и собирается стать ее опекуном… Анна совершенно запуталась! А, быть может, он планирует вернуться в свое имение и отныне будет лишь изредка контролировать ее? Раз в полгода или в год? Тогда… между ними вполне возможна дружба! Он женится на хорошей девушке, вероятно, на Лизе Долгорукой, обзаведется детьми, а она, Анна… будет тихо радоваться за него… Желая услышать подтверждение своим домыслам, Аня спросила: — А что теперь с вашим поместьем, Владимир? Вы, как я понимаю, давно не были там? — Анна Петровна… Я, прежде всего, офицер, и хотел бы вернуться к военной службе, но не знаю, возможно ли это… Вам же известно: мое безделье вынужденное, по моей же глупости, — барон бросил быстрый взгляд на девушку и тут же спрятал глаза за длинными ресницами, — но… дело в том, что нынче наша армия несет существенные потери на Кавказе, не хватает офицеров… Так что есть надежда на то, что ежели я подам прошение об отправке меня в горячую точку, и тогда Государь одобрит мое прошение… Несмотря на опалу. — Перестаньте и не смейте так говорить, Владимир Иванович, — испугалась Анна. Она чуть было не схватила Корфа за руку, но вовремя одернула себя. Глубоко вздохнув, продолжала: — Ведь вам и так есть чем заняться в имении: у вас, помнится мне, были такие грандиозные планы, связанные с современными новшествами! Без вас поместье зачахнет, перестанет приносить доход… А все вверенные вам люди? Вы подумали, что станет с ними? А Варя?.. И я не думаю, что отец ваш одобрил бы ваши планы относительно службы в горячей точке… — Отец одобрил бы, — Владимир подивился столь пламенной речи Анны, которая в последнее время проявляла к нему лишь равнодушие и даже неприязнь. — Он, боевой офицер, одобрил бы… Он хотел гордиться мною, а я… — Иван Иванович и так гордится вами, я уверена… Сейчас взирает на вас с Небес и умоляет не делать глупости, — улыбнулась Аня. — Вы спросили, а как же вверенные мне люди? — перебил ее Корф, поскольку разговор становился для него тягостным, на языке вертелись новые признания в любви и уверения, и он поспешил направить его в другое русло. — Придется найти надежного управляющего, который позаботится и о моих людях, и о поместье… Корф запнулся. Анна сидела рядом с ним, опустив белокурую голову, и перебирала оборку на платье. Протянув руку, он смог бы обнять ее — так близко она находилась… А она была совсем обескуражена: не собирается барон ни жениться, ни жить в поместье… Кавказ теперь влечет его, Кавказ! Планы Корфа сменяют друг друга с невероятной частотой! Владимир попросил чаю, и растерявшаяся Аня повела его в столовую. Он шел за нею и любовался ее грациозной фигуркой в светлом платье, а в душе у него, казалось, расцветали новые нежные цветы: он был рад, что дружба и доверие понемногу возвращаются к ним. «Только бы ты была рядом,» — думал Владимир, наблюдая за Анной, звеневшей блюдцами, чашками и разливающей ароматный чай. Девушка поймала его взгляд, смутилась и выронила чашку с огненным напитком, который расплескался и попал на ее ладонь. Она попыталась сделать вид, что ей не больно, но вскочивший из-за стола и подбежавший к ней Владимир заметил покраснение на нежной кисти. Он не растерялся и, схватив Анну за талию, быстро подвел ее к кувшину с холодной водой и опустил больную Анину руку в спасительную ледяную жидкость. . — Не вынимай, не вынимай, стой, держи руку еще… вот так, а то растает моя Снегурочка, — прошептал Корф, придерживая свое пострадавшее сокровище за талию и за руку. Анна какое-то время тихонько трепыхалась, силясь вырваться из его объятий, но вскоре, признав свое поражение, расслабилась, и всем телом впитывала в себя тепло и ласку, исходящие от любимого и любящего мужчины. А он зарылся носом в ее волосы и вдыхал их нежный аромат… Как же хорошо! Когда же она поймет, что они созданы друг для друга и должны быть вместе?.. Хотя бы так прикоснуться к ней, будто бы случайно… Ладонь Владимира напряглась на ее талии: корсет не позволял чувствовать тепло ее тела… Тогда его рука взметнулась вверх и заскользила по плечику девушки и медленно прошлась до локтя… — Аня, я люблю… люблю, — одними губами прошептал Корф. Он не смог бы ответить на вопрос, что им сию минуту движет? Любовь ли? Страсть? Или боль истосковавшейся души? Все слилось воедино… Он закрыл глаза, глубоко вздохнул и сделал над собою усилие: им нужно объясниться, наконец, и Анна должна поведать ему о своих страхах… Им необходимо научиться понимать друг друга, а не целоваться неистово, а затем избегать, таиться… Он отстранился от нее, вглядываясь в раскрасневшееся личико… — Анна, пойми же, наконец… Прибежавшая служанка нарушила их уединение, сообщила, что «Раиса Николаевна кончается, а Ирина Михайловна просит Анну Петровну и Владимира Ивановича скорее подойти». Девушка ахнула, забыла про больную ладонь, вырвалась из кольца мужских рук и, на бегу стряхивая с себя остатки воды, исчезла за дверью. Корф поспешил за нею. *** Смерть Ириной тетушки примирили Анну и Корфа, временно отодвинув их личные обиды, пылкие чувства и недопонимание на второй план. Барон смирился: Анна и Ирина явно нуждались в его присутствии, но ходили печальные и отрешенные. … Прошло две недели со дня похорон Раисы Николаевны. Почти все это время Владимир был рядом с девушками, как мог, поддерживал их, помогал с организацией похорон и поминок. Прибыл на поминки и Петр Кудинов, который старался держаться подле плачущей Ирочки и готов был принести хоть какую-то пользу… За эти две недели Корф успел съездить в поместье, выдать вольную вернувшемуся с задания Никите. На вопрос бывшего своего крепостного об Анне барон холодно ответил, что с нею все в порядке, а остальное его не должно касаться. Никита был растерян, спросил, куда ему теперь податься? Владимир предложил остаться в поместье в качестве конюха, но теперь за жалование. Бывший крепостной, поколебавшись, попросил барона рекомендовать его в другое поместье. Мол, слишком свежи и болезненны для него все воспоминания… Корф исполнил просьбу Никиты: выделил ему денег на первое время и написал рекомендательное письмо. Варвара тоже спросила Корфа о своей любимице. Тот поспешил успокоить бывшую няньку: сообщил ей, что у Анны теперь новая жизнь, и она, возможно, скоро приступит к преподавательской деятельности в Мариинском институте. Но когда Варвара спросила Владимира о Полине, он лишь пожал плечами, не желая говорить о ней. Кухарка поняла все по-своему, и строго взглянув на молодого барина, изо всех сил громыхнула котлом. Корф, сбегая с кухни, пробормотал, что с Полиной ничего не сделается и «эта бывшая крепостная девка не достойна подобного беспокойства». *** Едва Анна окрепла после болезни, к ней вернулось желание поскорее приступить к работе в Институте: хотелось заняться, наконец, делом и отвлечься. К тому же, она опасалась, что за время ее болезни преподаватели Института передумают брать ее на испытательный срок, и она останется ни с чем: вновь окажется под полным покровительством Корфа. Но Анна стеснялась заговорить об этом с Владимиром. Она вообще старалась по возможности избегать его, потому как боялась вновь вернуться в то своё мучительное состояние пребывания на грани жизни и смерти, когда все её попытки понять Корфа и решить, что делать с его и со своими чувствами, закончились нервной горячкой… Но Корф помнил всё, что касалось Анны, и сам заговорил с нею об Институте и пообещал: как только оба доктора после осмотра выпишут заключение о том, что она здорова и ей можно приступить к работе, — так и быть, он отвезет её в Институт. — Благодарю вас, Владимир… А что, если…? — начала было Анна, но смутилась и не договорила… Замолчала. Корф уцепился за это и стал требовать, чтоб она закончила мысль. И девушка, обреченно вздохнув, сдалась: — Вдруг в институте, как и в театре, узнают, что я бывшая крепостная? Вдруг Алла Прокопьевна проговорится об этом или кто-то еще узнает? — Насчет директрисы можете не беспокоиться, Анна! Я уже говорил: она под надзором полиции и вряд ли захочет усугублять свое положение. — Так значит, вы её снова припугнули? — Угу. Я так испугал бедную директрису, что она дальше своего кабинета носа не высунет, — пошутил Корф. — А ежели говорить серьезно, Анна: прошу вас, перестаньте всего бояться, не накручивайте себя! А то, что произошло в театре… Поверьте, очень скоро все всё забудут, ибо найдут новый объект для сплетен. (Ему не хотелось говорить Анне о своих подозрениях относительно Полины. Прежде всего, считал, что это не по-мужски)… Кто-то мог вспомнить вас, проговориться от нечего делать… Да, я понимаю: то, что произошло, кажется неприятным… Вам, Анна, вам… Но не мне… Мне же больно лишь потому, что вы принимаете всё это слишком близко к сердцу… А мне… с некоторых пор плевать на мнение света, на сплетни… И вы должны научиться относиться к этому спокойнее. Желая укрепиться в своих подозрениях насчет Полины, Владимир на днях как бы невзначай поинтересовался у Ирины, знает ли она Полину Пенькову и встречалась ли Ирина и Анна с Полиной в театре? Заалевшие ярким румянцем щечки Ирины и ее потупленный взор сказали ему о многом. И он вообразил, что именно могла Полина наговорить о нем его скромным и целомудренным подругам. Что-то явно не предназначенное для нежных девичьих ушек… — И ежели тайна вашего происхождения раскроется… поймите: на Институте свет клином не сошелся! Что бы ни случилось, нужно быть выше слухов, сплетен. Не получится с Институтом, будем пробовать что-то иное… Всё будет хорошо… А проблемы, Анна, нужно решать по мере их поступления… Корф про себя подумал: «Тайна раскроется, и Анна поймет, наконец, и примет тот факт, что ей лучше жить со мною в родном поместье, рожать детей, быть хозяйкой имения, чем, живя в городе, постоянно оглядываться, всего бояться.» — Его только смущала мысль, что он всё же неприятен Анне: тот её лепет во сне был связан с негативным к нему отношением или какими-то другими ее личными страхами или сновидениями? Что, если он, Корф, нелюбим Анной так же, как и Петр Кудинов, которому она так отчаянно отказала, даже не раздумывая? Ведь сердцу же не прикажешь… Он запутался, а недавно считал себя «знатоком женских сердец». — Владимир, но… разве хорошо то, что я, не являясь дворянкой, стану преподавать в Институте, в государственном заведении Ведомства императрицы Марии? Простите, меня всё время гложут сомнения… Я очень хочу работать, но… имею ли я право?.. — Еще как имеете, Анна! С вашим прекрасным образованием, с вашими манерами… Кроме того, вы будете преподавать сироткам, у которых нет родителей, которые явно нуждаются в тепле и ласке, — Корф перевел дух и усмехнулся про себя: надо же, в какие дебри он нынче забрался! А совсем недавно и не помышлял ни о каких сиротках… ему даже и в голову не приходило думать о них… — Кроме того, Анна, вспомните историю Ирины: ее тоже приняли в Институт лишь по протекции отца и одной из подруг матери, а ведь сначала не хотели этого делать из-за увечности. Люди должны учиться ценить друг друга не за происхождение, не за внешность, а за ум, таланты, трудолюбие и моральные качества… Позже, оставшись одна, Анна еще долго думала об этом разговоре с Владимиром. Действительно, он стал для нее близким другом, чуть ли не наставником, утешителем — человеком, на которого можно было положиться в трудную минуту… Сколько мудрости она теперь находила в нем, доброты и терпения… Она не узнавала его… *** Николай Серегин узнал через Лукерью, что Анна выздоровела, а также о том, что барон Корф обычно появляется в доме у Добролюбовых после полудня, и однажды прибыл на Гороховую утром, в надежде избежать встречи с Владимиром и наедине переговорить с Аней. Николая встретила Ирочка. Она сразу же его узнала и представилась подругой Анны. Он вспомнил об её увечности и о том, что раньше часто видел в храме эту красивую, но нездоровую девушку, и пожалел о том, что чудотворную икону из их храма, увы, уже увезли… Поговорив ради приличия с Ириной несколько минут, юноша спросил об Анне… Та вышла к Николаю с неспокойным сердцем: она предчувствовала, что разговор будет непростой, и ей было жаль этого юношу… — Я люблю вас, Анна Петровна, — прошептал Николай, поцеловав девичью руку. Он долго вглядывался в лицо Анны, пытаясь угадать ее реакцию. Но видел лишь замешательство девушки. — Вы позволите мне ухаживать за вами? Я хочу, чтобы впоследствии вы стали моей женой… У вас, мне известно, слабое здоровье, а я смогу стать вам опорой и поддержкой на всю жизнь… Уверяю вас… вы не пожалеете… Я в силах сделать вас счастливой… Поверьте! Бог поможет нам!.. Что же вы молчите, Анна Петровна? Получив очень вежливый, но решительный отказ, несчастный юноша вылетел из гостиной и столкнулся в дверях с бароном Корфом. Владимир заметил, что на Николае лица нет и, взглянув на бледную Анну, испытал чувство дежавю: то же самое было недавно и с Петром, и с ним самим… Интересно, князя Репнина тоже бы постигла та же участь? (Хотя, скорее всего, Михаил сделал бы Анне предложение несколько иного рода… Приняла бы она его?)… Эх, Снегурочка… кто же растопит, наконец, твое сердце? Меж тем, барон после ухода Николая почувствовал невероятное облегчение: для него одной головной болью станет меньше… — Что случилось, Анна Петровна? — спросил он мягко. — Вас кто-то обидел? — Нет-нет, — услышал он торопливый ответ. Заметив, что глаза и щечки Анны мокры от слез, он протянул ей чистый белый платок. Она приняла его с благодарностью и вытерла лицо. — Точно? — спросил Корф. — А то я давно никого не вызывал на дуэль… Анна в эту минуту не способна была оценить шутку, — она окинула барона мрачным взглядом и отвернулась. Так и не добившись от красавицы ответа на вопрос, что же случилось между нею и Николаем, Корф напомнил ей о рекомендациях докторов и велел собираться на прогулку. — Владимир… — Анна умоляюще взглянула на Корфа. О, когда она так на него смотрит, он готов на всё, что угодно! — Что, Аня? — севшим голосом спросил Корф… Неужели она скажет что-то… ну хоть что-нибудь такое, что вселит в него надежду? — Я очень соскучилась по своим друзьям в вашем доме… А нам всё равно на прогулку… Может, мы прогуляемся с вами до Фонтанки? — Барон шумно выдохнул. Это, конечно, не то, что он ожидал, но весьма его радует… — Конечно, Анна, собирайтесь… Я жду вас! *** Прогуливаясь с Корфом по набережной Фонтанки (Ирина от прогулки с ними категорически отказалась и предпочла погрустить в одиночестве, хотя подруга звала ее, уговаривала составить компанию ей и Владимиру — всё же боязно находиться с Корфом наедине) Анна заметила, что он больше не берет ее ни за руку, ни под руку, а лишь идёт рядом с невозмутимым лицом, по которому прочесть что-либо невозможно… Понятно: они же стали друзьями! — Владимир… Я хотела спросить вас… Про Кавказ… — начала Анна. Она была очень встревожена и надеялась отговорить своего «друга» от его страшных планов. Хотела выяснить у него, отчего мужчины так стремятся рисковать своей жизнью? Отчасти потому она и согласилась на эту прогулку с ним: авось в неформальной обстановке удастся отвратить его от новых нелепых планов? — Я более не желаю говорить на эту тему, Анна, — довольно жестко перебил «подругу» Корф. — Но я не понимаю, Владимир, для чего вам так необходимо… — Анна! Не вынуждайте меня… «Упрямый, какой упрямый! И строгий! Ничего не скажет!» Некоторое время они шли молча, насупленные и погруженные в свои мрачные мысли. — Тогда расскажите что-нибудь, Владимир Иванович, — прервала Анна тягостное молчание. Мягко так попросила… Он понял ее маневр и благодарно кивнул: чуткая девушка… — Хорошо, Анна, продолжим наши уроки истории… Поскольку мы прогуливаемся вдоль берегов Фонтанки, поговорим о ней… Что бы вам рассказать? Кхм… Пожалуй… (Корф попытался собраться с мыслями)… С 1730-х годов до середины 18 века Фонтанка служила южной границей города. Берега застраивались усадьбами, первой из них стал Летний сад, где мы с вами давеча побывали… А вот там, видите, Старо-Калинкин мост, построенный в 1788 году, правда, ровно столетие назад он был еще деревянным… Он разводной: в башнях моста располагается специальный механизм, который с помощью цепей поднимает средний пролёт моста так, что под ним могут проплывать судна… В 1785–1788 годах через Фонтанку по этому типовому проекту были построены семь аналогичных мостов… Голос его звучал немного устало, даже равнодушно… Он тоже говорил для того, чтобы отвлечься… Но вскоре барон все же воодушевился… — Благодарю вас, Владимир, вы всегда так интересно рассказываете… — из вежливости говорит Анна. Она слушает его вполуха, мысли же ее далеко… — Вам известно, как я люблю историю… А там, Анна, — Владимир указал рукою на довольно скромное двухэтажное здание, — Летний Дворец Петра I… — Девушка обернулась и заметила на противоположном берегу реки небольшой домик в саду голландского фасада, пестро раскрашенный с золочеными оконными рамами и свинцовыми орнаментами. — После смерти Петра I, — продолжал барон, — Летний дворец потерял значение царского жилища. Некоторое время здесь жили придворные служители. В царствование Елизаветы Петровны, дочери Петра, чтившей память об отце, дворец починили, и в настоящее время бывшую царскую резиденцию употребляют как место для летнего проживания видных сановников… Его голос, бархатный и ровный, убаюкивал, и если бы Анна сейчас находилась в постели, она бы наверняка уснула… А так она шла и наслаждалась его звучанием… — А вот особняк Зиновьева, его с середины 18 века постоянно надстраивают, перестраивают и чего только еще с ним не делают, — комично произнес Корф, чем вызвал у Анны невольный смешок. Она взглянула на его профиль: при улыбке на его щеке образовалась очаровательная ямочка. — К примеру, два года назад возвели над крыльями дома третий этаж и оформили фасад в стиле барокко… — А это, — Корф указал на длинный двухэтажный желто-белый особняк, который выглядел солиднее даже Летнего Дворца Императора, — дом одного из молодых помещиков, который натворил в жизни много глупостей, но в них искренне раскаивается… Анна невесело посмотрела на особняк, затем на его владельца и, тяжело вздохнув, быстрее зашагала по направлению к почти родному дому. …После признания Корфа и ее болезни они уже не могли общаться как прежде. Все же между ними царила неловкость, в разговоре часто проявлялась сдержанность, недосказанность. Их «дружба» была лишь прикрытием. Терпение Владимира таяло, и Анна отчасти это понимала. Анна же была всею душою охвачена жертвенной и благородной, как ей казалось, целью: продолжать изображать мнимую холодность к Владимиру до тех пор, пока он сам не остынет и ему не надоест с нею «нянчиться». Когда-нибудь это произойдет, Анна не сомневалась в этом! А сама она позже встретит человека по душе и будет с ним счастлива. Она сможет, она сумеет! И произойдет это лишь тогда, когда Корф исчезнет из ее жизни, и она перестанет сравнивать с ним всех мужчин. Ей на память пришли строки из романа «Евгений Онегин», написанные от лица Татьяны Лариной, которые она давеча прочла в литературном журнале, выписываемом Ириной: … Смирив со временем, как знать, По сердцу я нашла бы друга, Была бы верная супруга И добродетельная мать… (*) *** Аня, едва войдя в особняк Корфа, сразу же поспешила на кухню к своим друзьям, а Владимир долго расхаживал по кабинету, размышляя, как ему лучше построить разговор с возлюбленной. Это удивительное создание явно избегало его, к ней нужен был особый подход… С одной стороны, нельзя быть слишком напористым, с другой — надо бы расположить ее к беседе так, чтобы Анна сама пожелала идти на контакт. А самое главное: как бы ни кружила ему голову страсть, как бы она ни затуманивала его разум, он должен при разговоре с нею держаться ровно, спокойно, быть убедительным… А это для него сейчас самое сложное. Тем более теперь, когда Анна в его родном доме, где все принадлежит ему, где он полновластный хозяин всего… всего, кроме ее сердца… Слуга принес Владимиру записку: нужно срочно явиться в банк: это было связано с долгом Петра Кудинова, друг ждал его в банке! Как некстати! И он совсем забыл об их уговоре с Петром, заставил друга прождать его целый час! Он, похоже, совсем потерял от любви голову… Любовь, казалось бы, наоборот, должна делать человека лучше… А выходит… Застегивая на ходу редингот, барон вбежал на кухню: Анны там не было. Лишь молодая служанка Параскева, помощница кухарки, перебирала за столом гречиху. — Анна где? — резко спросил Корф. Девица вскочила: — В людской она, барин, с младенчиком играется. Корф ринулся в людскую. И увидел весьма трогательную картину: Анна прижимает к себе младенца Феденьку и что-то нежно шепчет ему. Старая Авдотья сидит чуть поодаль на лавке, штопает белье. «Меня бы так хоть раз приласкала,» — пронеслось у Корфа в голове. — Анна, мне нужно срочно в банк, меня Петр ждет, я вернусь… не знаю точно, когда, но постараюсь как можно скорее… — Хорошо, Владимир Иванович, счастливого пути! «Она как будто рада?» Но время поджимает, перед другом и так неудобно. — Я вернусь… И мы поужинаем вместе… И я провожу вас… — Корф, убедившись, что Анна может одной рукой держать младенца, все же успевает взять ее за свободную руку и прикоснуться к ней губами. — С Богом! — вслед ему шепчет Анна, крепче прижимая к себе Феденьку. — Ох, а барин-то наш, я погляжу, души в тебе не чает? — не то спрашивает, не то утверждает старушка. Она, кряхтя, откладывает белье, встает с лавки и подходит ближе к Анне, всматривается в ее лицо… — Что ты, Авдотья, что ты говоришь? — испуганно восклицает Анна. Неужели это со стороны так заметно? Она осторожно кладет уснувшего у нее на руках младенца в люльку и удивленно глядит на старую служанку. — Знаю, что говорю, девочка, знаю, — ласково говорит ей Авдотья. — Я его с младых годов знаю… Лишь с тобою он такой… Старушка ведет девушку в свою комнатушку, усаживает на лавку, садится рядом. — Что тебя так тревожит, милая? Выскажи мне… — Ты говоришь, Авдотья, что Владимир со мной лишь такой… Но это не так… У него было много женщин, и сейчас он продолжает встречаться… — Ах, что ты, Аннушка! Все молодцы, покуда не женятся, то туды, то сюды, не знают, куда примкнуться… А то… Они таковы… Вот мой-то покойник, Царство ему Небесное, Павлуша, всё за мной ходил по молодости-то, я красива была, горда, да не давалася ему… Так он всё ходил за мною… А сам с девками… Тьфу!.. Покуда меня не образумила тетка моя… Уж повенчалися мы с Павлушей… И верен он мне был до гроба… Так уж они, молодцы, устроены: любовная хмель им кружит голову. Что господа, что невольные, все одно… И летят они, словно мотыльки, на огонек… А в сердце, в душе-то, одна лишь… Так оно бывает… Вот и барин наш таков… Не всё Анне было понятно из речей старушки, но кое-что в голове прояснилось, словно одна из частичек мозаики встала на своё место… — Так он барон, а я… я — всего лишь бывшая крепостная… я никто, Авдотья… — шепчет Анна, а старушка глядит на нее таким взглядом, будто знает гораздо больше сказанного… — Любовь настоящая не ведает преград, — гнет свое служанка, но Анну это не убеждает, она хочет возразить, что как раз их с Владимиром любовь имеет множество преград, но более не хочет спорить со старушкой. Она устала. Голова разболелась… — Что-то нехорошо мне, Авдотья! Прости… — Филипп, очень прошу: отвези меня домой: Владимир вернется не скоро, а мне не хочется оставаться здесь… — обращается она к слуге, застав того на кухне. — Но его благородие велел тебя не выпускать до его прихода, — Филипп виновато глядит на нее. Анна опешила… А ведь Корф обещал не давить на нее: сказал, что опекунство — лишь формальность, а на деле… Девушка, оглядываясь, идет через черный ход. Никого не встретив на пути, выходит на улицу, облегченно вдыхает свежий воздух… *** Тем временем Корф, повинившись перед Петром и завершив с ним все финансовые дела, как никогда, торопился домой: ведь там его ждет… его счастье, его любовь, неотразимая красавица. И он проведет этот вечер с нею. О, нет, он не станет нынче ничего выяснять, но он подарит ей сказку… Счастливый прекрасный вечер, и они побудут вновь добрыми друзьями, вспомнят детство, он расскажет ей о своих приключениях в Индии, и о том, как они с Репниным когда-то… Нет, не о Репнине… «Может, Анна на самом деле питает к князю какие-то чувства? Кудинову и Серегину отказала, от меня… шарахается… Что можно подумать? Хм… Репнин…» Владимир захлопнул дверцу кареты… Велел ехать до ресторана на Невском, где планировал сделать заказ ужина на дом. «Но Михаил-то далеко… В Италии!» — О, не о том он хотел подумать… Так вот, они с Анной поужинают, слуга принесет цветы, которые он сейчас купит возле ресторана. Анна любит розы, он ей подарит всевозможные, много-много… Кольцо дарить ей наверное не время (опять!) — это же такая нежная барышня, что снова накрутит себе невероятное и вновь сляжет от этого! Как давеча случилось… Хотя… насчет кольца и предложения руки и сердца… он посмотрит по ситуации… Корф невесело усмехнулся… Знал бы кто, что барон так носится со своей бывшей крепостной… Владимир, войдя в гостиную, скинул редингот и пригладил волосы. Волновался словно впервые влюбленный юнец… Где Анна? Заглянул в малую гостиную. Никого. В кабинете ее быть не могло. Может, она в библиотеке? Там нет… В своей бывшей комнате? Постучался, затаил дыхание, тихонько позвал: «Анна?». Тишина. Позвал громче… отворил дверь. Никого… — Анна! — крикнул он, вернувшись в гостиную. — Анны Петровны нет, ваше благородие, — сообщил Филипп, показавшись в дверях. — Что… ты… сказал? Как это — нет?! — Простите, ваше благородие: барышня просила отвезти ее до дому, а я ответил ей, что ваше благородие… то есть вы, барин, велели ее не выпускать… И она исчезла… Мы ищем ее уже около часа. — Ох, ну ты и разиня! Балда! Додумался, что сказать! — заорал Корф. — Коня мне, живо! Барон несся той дорогой, по которой они днем прогуливались с Анной. Ее нигде не было. И Владимир, уверенный, что упрямица уже дома у Ирины, почти успокоенный, позвонил в колокольчик у дверей дома Добролюбовых. — А где Анна? — спросила Ирина, едва Корф вошел. Он побледнел. — Не знаю…