Надежда

Он говорит себе, когда бежит на отчаянный зов рога, в распростёртые объятия смертельной опасности, что сделал бы то же самое для любого другого члена Братства.              И это действительно правда.              Он говорит себе, что сражался бы с той же яростью; что в любом случае пнул бы поверженного урука просто убеждаясь в смерти чудовища, а не из-за слепого отчаяния, охватившего всё его естество при виде распростёртого на земле тела, из груди которого торчало три стрелы с облезлым оперением.              Хвала Эру, он всё ещё дышит.              Но попытки сохранять голову холодной осыпаются прахом в момент, когда он падает на землю рядом с Боромиром; от себя не скрыть, что глаза заволакивает мутная пелена задолго до того, как Боромир произносит прощальные слова, признавая его своим королём.              — Нет, — Арагорн судорожно сжимает чужую ладонь, отвергая не титул, а саму мысль о будущем без уверенного присутствия гондорского капитана рядом… и всё остальное, в чём он так поздно признался себе и что теперь навсегда останется невысказанным. — Нет, нет, нет…              Дыхание Боромира все тяжелеет, и становится очевидно, что ему осталось недолго.              Мир следопыта сужается до столь хорошо знакомого лица, до блестящих от пота рыжеватых волос и потускневших серых глаз; Леголас и Гимли, стоящие чуть в отдалении, превращаются в размытые силуэты на периферии зрения. Он знает, что должен вручить Боромиру меч и позволить ему уйти достойно, как подобает любому доблестному воину, не омрачая последние минуты скорбью и мельтешением.              Но вместо напутственных слов лесную тишину прорезает отчаянное «Нет!», которое, наверное, донеслось даже до стремительно удаляющегося отряда уруков.              Он отказывается признавать, что это конец. Если ему суждено однажды стать королём — хотя он этого никогда и не желал — потому что нет никого другого, кто мог бы видеть свет сквозь тени так же, как и он, — пускай. Но тогда это будет его первым указом: сегодня Боромир не умрёт. Потому что с тех пор, как он впервые увидел капитана в Двоедоле, он был уверен в одном: в нем живёт свет. Свет, за который он борется. Тот свет, который побуждал его двигаться вперёд даже в самой густой тьме Кхазад-дума, и после их великой потери, когда он почти ничего не мог видеть.              Чья-то рука невесомо, словно упавший лист, ложится на его плечо.              — Арагорн… — тихо зовёт Леголас, однако безнадёжность в голосе спутника заставляет того лишь с вызовом тряхнуть головой.              — Помоги, — выдавливает Арагорн. — Пожалуйста. Стрелы…              Мольба не оставляет его равнодушным. Леголас присаживается рядом, хватка на плече становится осязаемее, будто эльф чувствует гораздо больше, чем Арагорн успел озвучить.              — Даже если нам удастся вынуть стрелы и остановить кровотечение, вряд ли он переживает эту ночь, — предостерегает Леголас. — Неизвестно, каким ядом урук-хай покрывают стрелы. Возможно, быстрая…              — Мы обязаны хотя бы попытаться, — Арагорн уверенно снимает с себя руку эльфа и тянется за первой стрелой, с отстранённым ужасом понимая, что тускнеющие глаза Боромира становятся более стеклянными.              Он ломает древко, сочувственно морщась, хотя и знает, что Боромир сейчас вряд ли чувствует боль.              — Он сделал бы то же самое для любого из вас, — добавляет Арагорн, не в силах сдержать беспрекословную настойчивость в голосе, пока спутники неподвижно смотрят на него.              В ответ раздаётся глухой звук падения кого-то на колени.              Гимли, устроившийся по другую сторону от Боромира, выглядит необычайно мрачным, когда сжимает древко следующей стрелы.              — Будет больно, парень, — предупреждает он бессознательного человека.              — Леголас, нам нужно эльфийское лекарство. Ацелас, — умоляет Арагорн, доставая последнюю стрелу; её выход из груди Боромира сопровождает свежая струя ярко-алой крови. Сильный металлический запах забивается в нос и горло настолько плотно, что одно безумное мгновение Арагорн всерьёз задаётся вопросом, сможет ли он когда-нибудь снова учуять что-нибудь ещё.              Остроглазый эльф без лишних уговоров встаёт на ноги и начинает прочесывать окружающий лес, пока его товарищи совместными усилиями пытаются остановить кровотечение с помощью плаща Арагорна.              Глаза Боромира закрылись.              Это хорошо или плохо?              — Дыши, будь ты неладен, — рычит Гимли; Арагорн недоумевает, зачем гному понадобилось заставлять почти мёртвого человека что-то делать, но Гимли крепко хватает за запястье, и он понимает, что эта фраза адресовалась ему.              Арагорн проводит языком по пересохшей нижней губе и кивает. И делает вздох.              И с ясностью, которую даёт дыхание, вспоминает последний разговор с Арвен в Двоедоле, когда она вложила в его руки две вещи: кулон, теперь висящий у него на шее как обещание новой встречи, и маленькую фляжку с жидкостью, сильно пахнущую вишнёвой наливкой. Мирувор, целебный напиток эльфов. Арагорн знал, что он облегчает боль и борется с лихорадкой, но, возможно, снадобье способно на большее.              Кажется, сейчас невероятно удачный момент испытать его возможности.              «Так я буду точно уверена, что мы снова встретимся, — сказала Арвен — лучший друг, о котором может только мечтать хоть будущий король, хоть простой пахарь. — Используй его только тогда, когда жизнь твоя окажется на волоске».              Он поспешно лезет в карман своего пропитанного кровью плаща и неуклюже достаёт оттуда серебряный флакон; Гимли ничего не спрашивает, лишь любопытно рассматривает вещицу.              Возможно, на кону стоит не его жизнь, но Арагорн знает: если Боромир погибнет, то сам он вряд ли останется — целым — прежним. И Арвен, разумеется, поймёт, что её дар был использован самым лучшим из возможных образов.              Дождавшись, когда Гимли приподнимет голову Боромира, Арагорн подносит к его губам крохотную фляжку и осторожно вливает её содержимое капитану в горло, пока она полностью не опустела.              После этого Гимли отступает, но Арагорн задерживается, его щека чуть не прижалась к губам Боромира, ловя каждый слабый вздох в томительном ожидании возвращения эльфа. Спустя маленькую вечность — или несколько минут — на поляну наконец возвращается Леголас, триумфально зажав в кулаке стебли маленьких белых цветков.              Вместе с Гимли они разводят костёр и заваривают свежий чай с лепестками целебного растения, пока Арагорн — пальцы сжимают запястье Боромира там, где слабо бьётся пульс — обсуждает с ними дальнейшие действия.              — Мы не можем бросить Мерри и Пиппина на произвол судьбы, так же как не можем оставить Боромира. — Все обмениваются согласными взглядами. — Каждый момент промедления уносит хоббитов все дальше от нашей помощи. — При этих словах Арагорн чувствует резкий укол вины: он потратил весь мирувор и теперь ему не остаётся ничего, кроме как стыдливо засунуть пустой флакончик в карман своего запятнанного кровью плаща. — Леголас, Гимли, вам надо отправляться в погоню. Прямо сейчас, не дожидаясь, пока стемнеет. Я смогу самостоятельно закончить обработку ран Боромира.              Гимли без вопросов отряхивает колени и сноровисто начинает складывать вещи, но Леголас не спешит последовать его примеру. Он наклоняется к Арагорну и тихо шепчет, что, впрочем, излишне, ведь никто и так их не подслушает:              — Разве тебя совсем не страшит мысль остаться здесь в одиночестве с приходом темноты?              И словно в подтверждении слов эльфа дыхание Боромира на секунду сбивается.              — Значит, я поспешу, — напряженно отвечает Арагорн, искренне надеясь, что ему не придётся так поступать. — Догнать вас не составит особого труда для того, кому не приходится путешествовать вместе с раненым.              Голубые глаза Леголаса слегка сужаются, но не из-за сомнений, а из-за беспокойства.              — Боюсь, ты недооцениваешь тяжесть горя и то, как сильно оно может замедлить твои шаги в момент, когда мы будем нужны тебе так же сильно, как Мерри и Пиппину.              — Оставь переживания для хоббитов, друг мой, — настаивает Арагорн, чуть глубже впиваясь пальцами в запястье Боромира в поисках успокоительного трепета жизни. — Отправляйтесь в дорогу. Мы скоро вас нагоним.              И Арагорн остаётся наедине со своими мыслями и сгущающимися сумерками.              После обработки и перевязки ран, он спускается к бегущему неподалёку ручью, чтобы простирнуть их покрытую пятнами земли и крови одежду. Вечер довольно тёплый, но, уходя, Арагорн всë-таки прикрывает бесчувственного Боромира своей запасной рубахой: не хватало усугублять его и без того плачевное состояние простудой.              Когда стирка оказывается позади, Арагорн, предусмотрительно раздевшись до пояса, заходит в ручей, чтобы тщательно умыться.              На расстоянии от берега вода оказывается настолько ледяной, что уже через пару мгновений начинают стучать зубы. Однако он упрямо плещет ею на лицо, а в самом конце даже целиком опускает голову в проточную воду, словно подобное может подготовить к тому, что ожидает его по возвращению к костру.              Вновь он становится на колени рядом с Боромиром и поворачивает голову так, чтобы чувствовать дыхание капитана щекой — если оно, в принципе, есть.              И оно есть.              Сердце Арагорна с надеждой ударяется о рёбра.              Затем он ложится рядом с Боромиром, обхватывает бледное лицо капитана ладонями, намереваясь согреть. Ненароком проскальзывает образ — не в первый раз — как эти сейчас бескровные губы тянутся к нему с явным намерением поцеловать.              — Я не хочу становиться королём чего бы то ни было, — пытаясь отвлечься от неуместных мыслей признается он вслух. Разговаривать с таким Боромиром, чьи глаза не светятся молчаливым осуждением и в принципе закрыты, оказывается невероятно просто. — Но когда я заставляю себя задуматься об этом, то не представляю подле себя королеву. Даже Арвен, хотя я и доверяю ей больше, чем себе, и люблю как родственную душу и сестру. Вместо этого я вижу рядом со мной консорта, сильного, храброго, но втайне чуткого и нетерпящего дворцовые интриги. Раньше он был безликим, но с тех пор, как мы вышли из Двоедола с Фродо… — Арагорн с трудом сглатывает, когда поток эмоций борется за место в его горле, прежде наконец произнести правду вслух: — …большую часть времени — на самом деле, всё путешествие — он — это ты. И когда придёт время, я тебе во всëм признаюсь. Потому что больше не собираюсь тратить остаток нашей жизни, какой бы короткой она ни была, ни на что, кроме правды. Особенно после сегодняшнего.              Ещё одна пауза, на сей раз более длинная и тяжёлая.              — Правда в том, что я желаю тебя в самом прямом смысле этого слова. Но также ужасно боюсь, что ты не поймёшь или — ещё хуже — вовсе отвернёшься от меня как от соратника, короля и кого-то в этом роде. Знаю, в Гондоре такие отношения в лучшем случае порицаются, а твой отец…              Он резко замолкает, когда замечает, что Боромир смотрит на него мутным, расфокусированным взглядом.              Первым порывом было спросить, как много он успел услышать, но Боромир заговорил первым:              — Наливка? — хрипит он.              — Мирувор, — не задумываясь поправляет Арагорн, чувствуя, как от облегчения начинает кружиться голова. Когда он вновь увидится с Арвен, то немедля припадёт к земле у её ног, лишь бы хоть как-то выразить необъятную благодарность эльфийской деве за столь чудесный дар. — Должно быть, тебя мучает жажда. Не двигайся — я принесу попить.              — Надеюсь, что-то потеплее твоих рук, — хрипло отмечает Боромир, и Арагорн понимает, что всё ещё нежно обхватывает ладонями лицо другого мужчины.              Он быстро отстраняется и поворачивается к огню, надеясь, что тёплые отблески пламени скроют румянец, который поднимается по его шее и темнеет на щеках. Очень удачно начинает закипать чайник, и он наливает немного ацеласового отвара в помятую оловянную кружку, прежде чем поднести её к губам Боромира.              — Лёжа и… захлебнуться… недолго, — отмечает капитан со странно мрачным выражением на лице. — Хотя я этого и заслуживаю… Как-никак это я пытался отобрать проклятущее кольцо у Фродо. Отцу следовало… послать Фарамира, он-то точно не поддался бы мерзости…              — Хватит, — жёстко пресекает поток самобичевания Арагорн. — Я не собираюсь это слушать. — Он садится позади Боромира, стараясь особо не задерживать взгляд на блестящей в свете костра обнажённой коже, когда просовывает руки под мышки и осторожно тянет, пока Боромир не откидывается на его грудь, а затем кладёт ладони ему на талию, удерживая в одном положении. — Так… лучше? — выдыхает Арагорн ему в самое ухо, надеясь, что он не почувствует участившееся сердцебиение или хотя бы не свяжет это с их непосредственной близостью.              — Да, — несмотря на неожиданно резкую сварливость ответа, Арагорна прошивает позорная дрожь. Он тяжело сглатывает.              — Боюсь, это лучшее, что я могу сделать для удобного сидения, — говорит он сквозь шум крови в ушах. Они ещё никогда не были настолько близки, но даже если Боромиру и неловко, то он никак это не показывает. Каким-то образом, спустя мгновение, Арагорн находит силы продолжить: — Мы можем провести так остаток ночи, если тебе удобно; наши вещи ещё сохнут, так что вряд ли получится сообразить тебе под спину достойную подушку.              Боромир бросает взгляд на бельевую верёвку неподалёку, где покачиваются на вечернем ветерке большая часть их одежды. Арагорн уверен, что ему, должно быть, почудилась нотка поддразнивания в голосе собеседника, когда Боромир серьёзно замечает:              — Хм… Хорошо обманывает смерть. И также хорошо стирает. Есть ли в этом мире что-нибудь непосильное тебе?              Губы Арагорна приоткрываются. Он совершенно не знает, как ответить.              Но Боромир не продолжает мысль и сосредотачивается на дымящемся чае. Арагорн наклоняется вперёд, почти упираясь подбородком ему в плечо, чтобы поднять другую, гораздо более важную тему:              — Ты возжелал Кольцо только из-за его обещаний дать тебе нечто, чего ты желаешь больше всего на свете. Именно так оно и заманивает своих жертв. Ты искал надежду для Гондора — и это стремление никак нельзя назвать злым или эгоистичным, ведь тебя направляла любовь, в первую очередь к своему народу.              — Какая похвальная уверенность. С чего ты вообще возомнил, будто ведаешь моё сердце? — вызывающе вскидывается Боромир. Что ж, лишнее доказательство поистине непревзойдённых свойств ацеласа, способного не просто вернуть человека с порога смерти, но тут же подарить ему достаточно сил на гнев.              — Потому что мы с тобой похожи, а твоё сердце сильно в тех местах, где моё — нет, — уверенно возражает Арагорн. Шум крови в ушах усиливается, когда он задаётся вопросом, не зашёл ли он слишком далеко, не сказал ли слишком много.              Боромир резко поворачивает голову с явным намерением продолжить тираду уже глаза в глаза. От неожиданности они едва не сталкиваются носами, касаясь дыханием губ друг друга, и неловко замирают.              Неудивительно, но именно Боромир находится первым. Он уже не кажется таким свирепым, как мгновение назад:              — Думаю… — он умолкает, рассеянно слизывая капельку отвара с нижней губы. — Я действительно ошибся: у Гондора ещё есть надежда.              Затем, как ни в чём не бывало, он расслабленно откидывается на грудь Арагорна и неспешно цедит чай, давая следопыту время оценить кровотечение, просачивающееся сквозь повязки; всего пара небольших пятен, что не может не радовать. Леголас и Гимли оказали неоценимую помощь, и Арагорн знает, что теперь в неоплатном в долгу перед ними.              — Что такое мирувор? — тихо интересуется Боромир некоторое время спустя, когда над головой начинают появляться первые звезды.              Арагорн никогда не признает, что от их нынешней позы его измученное за день тело практически сразу начинает предательски ныть. Но это, вероятно, первый и последний раз, когда ему доводится держать в объятиях этого невероятного человека, буквально кожей чувствуя его силу и тепло.              Поэтому он слегка наклоняется вперёд, на этот раз позволяя своему подбородку полностью лечь на плечо Боромира, и отвечает:              — Целебное эльфийское снадобье. Хотя иногда они используют его в качестве десертного напитка на праздниках.              Проходит секунда, и Боромир устало приподнимает уголки губ, позабавленной мыслью о приобщении к эльфийским торжествам пускай и по не самому приятному поводу.              — А как насчёт чая? — спрашивает Арагорн, стараясь ничем не выказать своего любопытства. — Он ведь не отдавал вишней?              К тому моменту Боромир успел осушить уже три чашки отвара — теперь следопыт был уверен, что рассвет они встретят вместе. Ему, вероятно, невдомёк, что ацелас приобретает вкус и запах того, что человек любит больше всего на свете, но Арагорн не собирается разглашать такой секрет раньше времени.              — Даже не знаю, как описать его вкус, — спустя пару мгновений колебаний признаётся Боромир. — Не похож ни на что из всего, что мне доводилось пробовать раньше, и… — Он замолкает, переводя разом опустевший взгляд на пламя костра. — В то же время безумно знаком. Почему так сложно объяснить?..              — Тебе следует немного поспать, — это всё, что удаётся сказать Арагорну, пока его разум лихорадочно перебирает возможные варианты. О Эру, неужели нельзя было выразиться хоть немного конкретнее? — Если я тебе понадоблюсь, просто позови.              Глаза Боромира покорно закрываются, но по-настоящему он засыпает ещё не скоро.              Арагорн старается хранить неподвижность, чтобы лишний раз не тревожить раны, и большую часть ночи его занимают сбивчивые размышления на тему, как долго бодрствовал Боромир перед тем, как попросить воды. Однако с горем пополам ему удаётся задвинуть и обратить внимание на кое-что гораздо более важное.              Боромир жив, а небо слегка светлеет, возвещая о скором восходе.              Для счастья этого вполне достаточно.