from soul to soul

•Игорь• Волче знал — что-то не так. Миша закрывался в комнате, редко выходил есть и был похож на грустную подделку; будто выгорел от своих же улыбок, расцветавших под утро. Губы обкусывал, смотрел без интереса фильмы, отвечал невпопад и выходил выносить мусор, собираясь по часу. Игорю всё равно, но волче злился, рычал, беспокоился, заставляя в немой ярости принюхиваться и отделять наложившиеся запахи друг на друга, выискивая среди информационного хлама искомый мишкин. Так, на всякий. И ничего, только зря мальчишку пугал. Миша ещё учился в школе. Прилежно, старательно, так, чтобы не потерять честь семьи. Игорь, собираясь выйти с волче, пару раз видел его засыпавшего над учебниками, но Миша был не глупым гиппопотамчиком, Миша шёл на золотую медаль, Миша знал, когда стоит лечь спать, а у кого завтра он так уж и быть спишет. Дело было в другом, и то, что запах немного сменился, злил волче ещё сильнее. Мачеха да Мишка стали теперь его единственной семьёй, и даже такую он не в состоянии был защитить. Лидия Марковна плакала, и её отчаянием квартира пропахла настолько сильно, что Игорь отказывался от встреч с одногруппниками, от бойких девчонок, и от радостного забытья отказывался тоже, потому что вмиг поумнел, открыв глаза на затухающую женщину и брата-школьника, поэтому Игорь испытывал себя физическим трудом, и волче довольствовался благодарностью Лидии, ведя себя как пёс, а не гордый волк. — Кормилец. — Лидия смела трогать волосы Игоря, касаться его прядей, притрагиваться к холке, массировать её, пока оголодавший на сменах Игорь поглощал тарелками суп, стараясь не думать, что не работай он, не плавало бы в бульоне мясо. После, на сладких пирожных, как бы невзначай спрашивал: — Как Миша? — И наблюдал напряжение. Чувствовал переживание матери по своему несмышлёнышу, упрямое такое переживание. Надоедающее так, что однажды он припечатал серьёзно.— Я же чувствую. Лидия Марковна набрала полную грудь воздуха да как-то поникла вся. Посмотрела спокойно в волчьи глаза, решилась на что-то, перекрестившись у Игоря на глазах впервые: — Задирают. — Спасибо за обед. — Игорь встал исполином из-за стола, поставил в раковину тарелку, прикрыл за собой дверь. Радовалась бы Лидия первой благодарности от него, если бы не Мишка? Наверное. Игорь отогнал от Марковны мысли, когда дошёл до нужной двери. Обычная такая, тёмная, с матовым стеклом, а всё равно боязно стучать. Игорь прислушался — волче насторожился. Переживал. Но Игорь всё равно постучал. •Миша• Глупо было Игоря бояться. Да, волк, но он — часть семьи, а семью Миша любит. Он не боялся его, просто не ожидал встретить на пороге комнаты, такого собранного, серьёзного. Не злого. Игорь их не любил, не скрывал этого даже. Свиньёй, конечно, не относился, но поносил на первых порах после смерти отца, как только мог. Мишке бы обижаться на пару ласковых, вот только видел он перед собой детину сломленного, недоверчивого, думавшего, как ему мишкина мама Лидия Марковна скажет: «Ну что, Игорёшка, собирай вещички, ты, парень видный, тебе восемнадцать исполнилось, стало быть, не пропадёшь». Тогда было страшно всем, но Игорю позволительно было, по мнению Миши, дрожать в своей комнате. И вот теперь Игорь здесь. Изучает его в дверях, плечами широкими и спиной невозможной весь проём занимает. — Отойди. Миша с места ни сдвинулся. — Не надо. — Но лёгкое тело отступало под вторжением сильного, а затем сжалось, изучая реакцию пришельца. Первое, что увидел Игорь — порезанный рюкзак. Неровные, некрасивые полосы разъехались по лицу Годжо. Лямка почти порвалась. Через день-другой будет болтаться. Этот рюкзак отец выбирал сам — Игорь только закатывал глаза, послушно толкая тележку. Этот рюкзак отец упаковывал самостоятельно, радуясь, что нашёл общий язык с пасынком. Напоминание об отце, на которое посягнули. Волче остановился рычать, когда краем глаза Игорь увидел, как Миша вздрогнул зайцем. Миша, утешавший Игоря в самые тёмные дни волчьей потери, теперь вздрагивал от его недовольства. — Как долго? Молчание Миши волче воспринял на свой счёт. — Да брось, никого я не трону. Нужен ты мне больно. Деньги отцовские жаль. Компенсировали бы что ли. Миша всё так же молчал, как-то по-тупому разглядывая Игоря. Становилось неуютно. Он жалел, что зашёл к брату. Жалел, что вмешался, пойдя удовлетворять желания внутреннего зверя, ведь волче никогда не был логичным. Это животное, инстинкты, руководящие второй ипостасью, это странная нежность к людям, разделявшим его боль. Та часть, которую Игорь отчаянно хотел вырвать из себя — сорная трава, оплетавшая сердце была не нужна. Когда волче проскулил тоску, Миша разлепил губы: — Порядок. Игорь кивнул и вышел неспешно, только вот Миша не передумал — у него было время поделиться своей болью, настучав на обидчиков. Но он молчал то ли в гордости, то ли в желании самостоятельно разобраться. Игорю всё равно. Силой признания вытаскивать не хотелось, и Игорь окончательно ушёл с чужих владений. Волче забился в агонии. •Игорь• Второе, замеченное волче, стали контейнеры с обедами, сунутые в руки Мише Лидией Марковной. Игорь проигнорировал. Игоря это не касается. Он вообще не член семьи. Отец просто помешался на чужой женщине. Не касается. Не касается. Не касается. Волче — извращённое животное. Раз Миша не говорит, значит, не важно, значит «порядок», и беспокоиться волче не нужно. Миша похудел. Миша устал. Миша заболел. Запахи слабого тела не давали спать, беспокоили нюх и нутро, заставляли сердце биться учащённо и беспокойно, и Игорю не нравились изменения. Игорь считал себя чужаком, проходя мимо кухни, стеля себе кровать; Игорь чувствовал, что ему не доверяют семейные проблемы, и это злило отчего-то сильнее, чем наличие этой самой семьи. Игорь был сильным волком. Он был хорошим волком. Он был достойным своего отца, но эти хрупкие люди не доверяли ему, единственному сильному кормильцу. «Зачем тебя загружать» — говорила Лидия, отдаляя Игоря ещё сильнее. «Ты и так работаешь, всё новые смены берёшь». Игорь продолжал игнорировать. •Миша• — Успокойся, мам, всё обошлось. — Улыбнулся нежно её сын. Лидия Марковна лежала в постели, уснувшая усталой пичугой в одежде. Её холодные ладони цеплялись за дрожавшие кисти сына, и невыносимо сердцу её было ловить каждый мишин излом. — Ну почему ты такой упрямый, Миша. Он бы помог, он очень сильный. — Сам справлюсь. — Глаза её устало закрылись. Укрыв её печали пуховым одеялом, Миша поднялся на ноги. В какой-то миг бывшие друзья дали ясно понять, что никогда не считали его равным. Он так, забавное дополнение тупого оптимизма. Мальчик, который всем помогает импульсивными толчками дружбы, которую, в общем-то, высмеивали за спиной по большому счёту. Удобен настолько, что впору стыдиться. Говорить Игорю не хотелось. Это было что-то чересчур личное. Будто он бы спросил лично у него: «В твоих глазах я шестёрка?», «Я правда настолько удобен?», «Ты рядом, потому что …» — он всегда обрывал эту чёрную мысль. С одной стороны, он знал, нет никаких причин Игорю оставаться рядом. Они не семья — сильное звено, сплочавшее их, отжило своё. А с другой, правду не хотелось слышать. Потому что от друзей не так больно, как от него. И пусть над ним будут потешаться в десять раз сильнее, он ни за что не признавался никому, что боялся узнать, как выглядит в глазах Игоря. В его глазах он должен быть бесстрашным шутом, нелепым до мозга костей, таким, чтобы Игорь быстрее хотел от него отвязаться. В очередной раз ложь слетала с его губ, когда Игорь заметил синяк. И Миша вздрогнул, когда взглянул на него. В глубине зрачков — Волче. Волче хотел крови.