Сказка о справедливости

– Пушистик, миленький, прошу, никуда не уходи, я сейчас!.. Отец Брок, едва успевший переступить домашний порог, впопыхах усадил Баки на его скамеечку для переобувания и вручил поделку, оставленную прямо на полу в прихожей рассерженным папой Стивом. Поскольку Баки был еще совсем скромным в росте, то использовать большие пуфы беспрепятственно, чтобы сидеть и обуваться с прилежностью, как это делали родители, не мог. А он же хотел во всем быть похожим на них, поэтому ему была куплена скамейка – точная копия родительских пуфов, такая же кучерявая и бежевая, но низенькая. К счастью, уже пятьсот лет как прошли те времена, когда кроха путал право и лево и частенько пытался идти до детского сада в "перепутанном" и неудобном положении… К несчастью, то что происходило в данный момент на его глазах, не могло вписаться ни в одно разумное представление Баки о своей семье. – Нет, Стив!.. – Сына обижать?! Я им покажу!.. Я им устрою!.. – Нет, Стив, нет!.. – Испепелю!.. Уничтожу!.. Раскрошу так, что пыли не останется!.. – Нет!.. Угомонись!.. Родители сцепились в лифте – они не дрались, только толкались. Точнее, отец выталкивал папу, не пуская того в самую опасную и самую запретную для Баки комнату, где хранился арсенал. Оружие, необходимое для службы в Аду, маленький Баки видел всего пару раз мельком, когда двойные двери лифта приоткрыли ему суровые тайны родительского ремесла. И было то оружие страшнее страшного, потому что уготовано было для массового поражения. И хранился весь этот кошмар под семнадцатью замками от любопытных, так как любопытных и правда хватало. Соседи, к примеру, завидев, как отец с папой в новый дом затаскивают лифт, очень сильно любопытничали расспросами наводящими: про одноэтажное строение, про мало места и про смысл. Причем пересуды случились оба раза, что их семья переезжала, по крайней мере, Баки так помнил. И папа тогда вполне серьезно предложил заезжать по ночам, чем всем и каждому разъяснять. Лифт же для родителей был и останется особенным – они там познакомились. Они же его и сломали при первом общении. Его же им и подарили на свадьбу в качестве оригинального подарка от коллектива. Но помимо этого свадебный лифт служил еще и гарантом безопасности, потому как отец его все-таки починил. А что отец Брок чинил, то позже работало с непостижимой силой, и лифт надежно закрывал собой весь живой мир от неминуемой гибели, то есть служил проходом в оружейную комнату. – Нет, Стив! – отцу все-таки удалось вытолкнуть папу за пределы лифта в гостиную. – Ты не можешь устраивать апокалипсисы, несогласованные с руководством!.. – Могу! И плевать я хотел на разрешения, раскромсаю всех до единого за кровинку!.. – и адское пламя уже опасно метнулось между папиных пальцев и заиграло не только на копье хвоста, но и на витиеватом острие рогов, что сделались в несколько раз больше и мощнее. – Отойди, Брок… Папа Стив сказал это самым угрожающим тоном, что слышал Баки, и слезы, которые малыш прятал из последних сил, вырвались наружу, чтобы литься и литься по щекам бесенка, перепуганного до смерти. То, что сейчас творилось дома, было только его виной. Всё-всё самое плохое происходило только из-за него. – Нет, Стив, опомнись, они заберут его у нас!.. Навсегда заберут!!! Когда у отца Брока за спиной распахнулись крылья – черные, огромные и слегка блестящие, Баки даже выронил ценность из своих ладошек. И миниатюрный ад неловко шлепнулся на пол, потеряв от удара и картонную крышку, и фигурки человечков. – Заберут, понимаешь? – отец шел на папу, и крылья его с необъяснимым, но подлинным ветром трепетали в воздухе – они были живыми. – Нет, мы сбежим! Я им всем покажу, и мы сбежим!.. – папа Стив не хотел верить и не хотел слушаться, но уже отступал назад шаг за шагом. – Нет, Стив, что – там, – отец указал рукой в пол, – что – там, – затем ткнул пальцем в потолок и продолжил: – только и ждут, когда мы ошибемся. И как только это случится, они заберут его. Не нас с тобой разлучат, а его заберут!!! – Нет. – Заберут, Стив, и ты это знаешь лучше меня. Маленький Баки сразу догадался про "там, внизу" и "там, наверху" – речь шла, конечно же, про Ад и Рай. Также он понял, что стал причиной вообще всех бед своей семьи: папа едва не развязал новую войну, а у отца, так вообще, крылья пробились на нервах. Лучше бы его и вправду забрали те всемогущие "они" – хоть вниз, хоть вверх, только чтоб родители не страдали! – Папка!!! – Баки бросился в отчаянии, пытаясь поднять слишком тяжелые для себя крылья, чтобы собрать те в кучку и как можно быстрее спрятать от вездесущих любопытных. Он обливался слезами, больше не сдерживаясь. – Пусть меня заберут, пусть! Это я во всем виноват!!! – Родной!.. – Пушистичек!.. Оба родителя будто очнулись и в испуге ринулись к нему, даже больше и не думая толкаться. И оба оказались на коленях перед малышом, чтобы не нависать, а быть вровень, потому как и до сегодняшнего трагического случая в их доме было запрещено нависать над сыном. Бывало, отец Брок прям четко папе Стиву говорил: "Не нависай, а объясняй!", и папа всегда слушался. – Это!.. Они!.. – отец, мгновенно сложив свою черную тайну за спину, подбирал правильные слова. – Это в какой-то степени из-за тебя, но!.. – Нет, это не из-за тебя, маленький! Они всегда были, но!.. – и папа тоже подбирал объяснение, которое почему-то полностью противоречило отцовскому. Но!.. В результате родители сошлись во мнении, что отец Брок, в первую очередь защищая Баки, показал свои крылья и истинную силу, но так же они, крылья, были с отцом и до сегодня, а если говорить уж совсем честным языком, то практически всегда. – Понимаешь, родной? – папа Стив, боясь напугать Баки хоть чем-то еще, тихонечко-тихонечко дотронулся до заплаканного личика, убирая упавшие прядки густющей шевелюры, что вся – с первого до последнего волоска – была как у отца. Генетика – это вам не шутки какие-то. – И в этом нет никакой твоей вины, пушистичек, – отец Брок, также с колен, с истинной нежностью поцеловал Баки в нос, в самый кончик, раскрасневшийся от пролитых слезинок. Вообще, в их семье поцелуи были разрешены всем и каждому – без повода. Не нужно было ждать каких-то особенных моментов наподобие: "Ну, я на целый день в офис, люблю-целую" или "Спокойной ночи, спи сладко, чмок в висок". Нет, у них дома система работала иначе, зато безотказно: попал в поле зрения, будь добр, принимай ласковости. Конечно, маленькому Баки в этом плане больше всех перепадало: и в носик, и в обе щеки, и в макушку, и в плечо – куда родителя дотягивались, там отпечатки свои и увековечивали. Но и Баки в долгу не оставался: хоть на цыпочках, хоть со стула, а бывало даже с подоконника (у него там некоторые растения были посажены – лимон и апельсин – из косточек ради эксперимента) тянулся не только в ответ, но и сам первым, чтобы подарить свою частичку тепла для всеобщего обогрева. А то ведь так и замерзнуть недолго, нецелованным-то. – Прости меня, лапонька, – папа Стив поцеловал его вслед за отцом куда-то в рожки, и сам тоже немножко плакал. Путь к поцелуям у папы случился не самым простым, даже тернистым, как он сам признавался. Когда папа Стив ощутил, что маленький Баки уже зародился в нем, то сразу бросил курить. А курил он так много и так часто, что отец Брок клялся прикрыть всю табачную индустрию разом и насовсем. Потом, когда они уже вернулись из больницы, где Баки родился, и стали жить дома, папа опять закурил, не так много, как раньше, но всё же. И вот настал тот момент (очень быстро настал, прям трех минут не прошло, как въехали в родительскую спальню), когда папе очень захотелось поцеловать Баки без какого-либо повода, а просто потому что он у них с отцом теперь есть, и папа уже было дотянулся, но не смог – от него воняло табачищем. И папе пришлось делать непростой выбор: либо курить и мерзнуть, либо… Очевидно, папа Стив свой правильный выбор сделал. Маленький Баки много-много моргал на сухую, пока обнимал в ответ родителей и обдумывал новую для себя информацию про крылья. Да только старая обида, вернее, случившаяся неудача на Ярмарке одержала перевес над всеми остальными размышлениями. – Меня не заберут… "они"? – Баки только хотел уточнить некоторые моменты, прежде чем... – Нет!.. Нет!.. – и папа, и отец, на этот раз ни словом не противореча друг другу, утвердительно отрицали какую угодно угрозу из возможных. – И я же не целиком виноват… в этом? – Баки было неловко вновь поднимать тему крыльев, но он все-таки указал рукой отцу за спину, прежде чем... – В этом нет ничьей вины!.. Их даже не следует рассматривать с "виноватого" ракурса!.. – и опять родители обоюдно утверждали через отрицание. – Тогда мне нужно немного поплакать, – честно подытожил Баки, готовясь сесть прямо на пол. Хотя, по-хорошему, ему хотелось лечь, свернуться в клубок, дотянувшись хвостом до рогов, и прилично так порыдать от тяжести прошедшего дня. Отец Брок без слов протянул к нему свои мозолистые ладони, предложив тем самым разделить всю горечь до последней капли – до самого конца, и Баки с облегчением забрался к отцу на руки, потому что боль делить – это нормально. Ненормально, когда рядом вроде бы всех много и шумно, но когда плохо, ты остаешься один в оглушающей тишине. – А мне можно? – папа Стив, поскольку у отца уже всё место на руках оказалось занято, попросился тоже поплакать, хотя бы постояв рядом. И отец Брок тут же присел на пол, удерживая Баки, но вытянув ноги так, чтобы папа смог забраться и чтобы тому было не менее комфортно делиться горем. И папа Стив всё понял без слов, как-то умостившись между отцовскими коленом и карманом штанов, и ткнулся тому в бок, обливаясь слезами. Печальное "прежде чем", которое маленький Баки так долго терпел в себе, наступило. Но стало бы неполным и не до самого конца, если бы Софийка не ворвалась в дом, сметая всё на своем пути, потому что опять пропустила очень и очень многое из-за неподобающего для адского пса поведения. – Девочка моя, ну, если только сюда?.. – отец Брок указал взглядом и специально пошевелил оставшейся свободной ногой. И "девочка" весьма крупных габаритов (Софи в росте и массе уже во всю обогнала Баки, хотя ей и ста лет еще не было) с весьма печальным вздохом под стать обстановке мигом забралась на предложенное место, положив свою черную, как ночь, морду отцу на лодыжку и принялась с усердием жевать шнурок его берца. Если не вкратце, то Софи подарили папе на работе в знак большого уважения и потому что в доме растет мальчишка. А какой мальчишка без собаки? Правильно, какой-то неправильный вырастет. В Аду же, как известно, никаких, кроме прямых потомков самого Цербера и его супруги, других псовых отродясь не водилось. Вот только Софи, Софийка – для домашних, пока, ну, никак не дотягивала до своих великих и свирепых предков-охранников. И дело не в том, что щенок совсем, как возмущался папа Стив, а в том, что очень много позволялось лишнего, как возмущался папа Стив, уже гневаясь, и если честно, было за что. Во-первых, "девочка" сразу смекнула, кто в доме главный по "позволительностям", и выбрала отца Брока себе в хозяева. Папа был сражен такой собачьей преданностью наповал, но зря так быстро сдался, то было самое начало: Софийка не просто нарушала правила – она была рождена, чтобы держать папу Стива в тонусе. Собаки Ада не выносят воды, даже боятся, в силу своего знойного происхождения – так написано в каждом справочнике по уходу за животными. Софийка, казалось, была не знакома ни только со справочной литературой, но и со своими прямыми родственниками, потому что сидела в бассейне сутками. Более того, периодически плавала с удовольствием, а если бы папа Стив не ворчал, то, возможно, даже освоила бы кроль на спине. Еще Софийка отрицала любую прикормку, но объедала соседские деревья, плодоносные и не очень, зато свои – на придомовой территории берегла без устали. Истинный Цербер, попробуйте только подойти! И на подоконнике лимон и апельсин, тоненькие пока что стебли будущих деревцев, выращенные Баки, тоже охраняла, порой даже от себя самой, порыкивая на свою же тень, маячующую от солнца. Также адский песик-девочка не выносила, когда папа Стив делал ей выговоры, и, гордо отвернувшись, пряталась за спину Баки, чтобы не просто продолжить хулиганить, но еще и язык показать, когда папа отворачивался. Да, Софийка очень даже умела дразниться вполне по-дьявольски и, конечно, выть, когда ей было на что-то обидно. Или грустно, как сейчас. – У-у-у… Никто!.. Никто ко мне не подошел, я бездарен! – подвывал маленький Баки, всем собой держась за отца. – У-у-у… Какой же я идиот!.. Кому сдалось истинное положение дел?! – подвывал не менее горестно уже папа Стив, крепко-накрепко держась за мужа. – У-у-у… – без слов продолжения, но с неким музыкальным мотивом в отчаянии вторила обоим Софи, дожевывая уже второй шнурок на другом берце отца. – У-у-у… Никому!.. Никому не понравилось мое творчество! – захлебывался в слезах Баки. – У-у-у… Как?! Как я мог понравиться такому прекрасному созданию?! – папа Стив не только захлебывался слезами, но и занимался самоанализом, заглядывая в глаза отцу Броку. – У-у-у… – судя по всему, страшно понравившиеся, но слишком быстро закончившиеся шнурки вызвали в Софи новый виток расстроенных чувств, и она подвыла на особо трагичной ноте. – Плачьте, мои хорошие, плачьте, – отец Брок, как мог, дотянулся, чтобы погладить своих мальчиков и одну девочку, принявшуюся подъедать уже специальные клепки-крючки на его многострадальных берцах. – Ни одна слезинка не должна остаться внутри, потому что не для этого создана… И все продолжили реветь, жаловаться и упиваться обидами на одной ноте, потому что генетическая наследственность не просто существует, но даже подвывает в одной тональности. Не мешало бы заметить, что в их доме, где процветали любовь, ласка и уважительное отношение к друг другу, слезы приветствовались в неменьшей степени, чем поцелуи и объятия. К примеру, принес ты из школы плохие отметки, и стыдно тебе – плакать разрешалось. Другой пример: у родителей на работе случались оказии, из-за которых пропадали распланированные выходные – в этом случае тоже плакать разрешалось. И когда фильм оказался очень грустным, и коль кашу совсем доедать не хочется, и даже мизинцем об ножку дивана – в простых и сложных жизненных ситуациях в их семье плакать разрешалось всем и каждому независимо от степени причиненного ущерба. Потому что, как объяснил однажды отец Брок, оставшиеся невыплаканными слезы рано или поздно превратятся в опасные шипы и будут ранить. Ранить всех без разбора, включая и того, кто не отпустил их когда-то на волю. Маленький Баки не сразу понял, что икает именно он, оттого что всё доплакал. Ему очень захотелось пить, и он собрался было шепнуть отцу свою просьбу, да так и замер, во второй раз увидев черные крылья у того за спиной, которые удерживали всех их от падения. Очевидно, самые красивые крылья на свете! Отцу Броку нельзя было сдвинуться и пересесть к стене, чтобы упереться, иначе момент откровений был бы безжалостно разрушен, и крылья, послужившие нерушимой опорой в столь непростом деле, буквально спасли семью. – Может, супика?.. – сердечно предложил отец, когда всеобщее отчаяние отступило, оставив после себя лишь затяжные выдохи и громкое шмыганье носами. Не сговариваясь, все согласились и двинулись в сторону кухни. Софийка, очевидно, не наевшаяся отцовской обувью, вмиг обогнала процессию, чтобы застыть возле мисок в ожидании. И отец Брок налил всем по тарелочке, про проказницу с миской тоже не забыл, хотя еду со стола Софи не особо признавала, за исключением булочек, которыми ее баловал Баки украдкой. Иногда и не украдкой. Да что там?! Иногда не только сын и отец, но и сам папа Стив нарушал режим в отношении питомца и сладкого. Баки привычно выловил ложкой лук, чтобы переложить в тарелку к отцу, который к такому пищевому непринятию сына относился с пониманием и лук во всех блюдах, обжаренный и не только, уважал. – А мне можно? – папа Стив, который лук уважал только на словах, но ел из вредности, спросил разрешения, чтобы также аннулировать нелюбимый продукт из своей порции – сегодня он позволил себе слабость. И именно сегодня генетика окончательно победила всех своих противников луковой сегрегацией. Отец Брок молчком помог папе собрать всё до последнего ломтика, только до отцовской тарелки отварной лук так и не добрался – Софийка не выдержала дележки без своего участия и выпросила столь странное угощение. Пока Баки кушал свой суп вприкуску с хлебушком, он непроизвольно уронил еще пару слезинок прямо в тарелку, до конца принимая истинное положение своих дел, и так вдумчиво вздохнул, что папа Стив вновь зашелся угрызениями совести. – Прости, прости меня, родной, – шептал папа и гладил его по голове, по плечам да, вообще, везде. – Я так виноват, так виноват перед тобой!.. Перед всеми!.. – Стив, ты хотел, как лучше, – не соглашаясь с обвинениями, отец Брок гладил и папу, и Баки, еще успевал гладить и угощать хлебушком Софийку, которая тоже так вдумчиво вздыхала, положив свою крупную голову отцу на колено. – Нет, папуль, я даже рад… Невесело рад, но рад, что познакомился с этим понятием, – пусть и ослабевшим голосом, но вполне твердо подытожил Баки и облизнул ложку, завершив ночной перекус. – Спасибо, было очень вкусно. А ведь действительно было не только вкусно, но еще и очень-очень поздно: за окнами вовсю мерцали крошечные звезды, рассыпавшись на темном небосводе, пришло время сна. – Пушистик, ты же придешь к нам? – с тревогой уточнил отец Брок, удерживая папу Стива от вмешательства. Баки обернулся, чтобы сказать родителям, что не прощается, но хочет кое-что обдумать наедине с собой, и медленно пошел в детскую. Софийка, разумеется, тут же присоединилась к нему, прихватив пару кусочков хлеба для спокойствия. И сколько бы папа Стив ни возмущался несносным поведением адского питомца, даже он не стал бы спорить с фактом: Софи не подпустит к Баки никого ни "снизу", ни "сверху" – никого, кроме родных, заступая еженощно на свой воображаемый пост возле порога комнаты сынишки. Церберова порода – это уже совсем никакие не шутки, тем более про генетику шутили выше.