Но я живу, не видя дня Во мраке бесконечной ночи И нет надежды у меня В гробу смыкаю свои очи. Исповедь вампира — Король и Шут
Каким бы страшным не казался мир, но время неумолимо неслось вперёд. Первый шок прошёл, начало приходить смутное осознание, что как раньше уже не будет. На фанатских пабликах наметился новый раскол. Массовая истерия доходила до немыслимых Князем масштабов. Кто-то называл печальный судьбы финал Горшка — лучшей антирекламой нездорового образа жизни. Кто-то посыпал голову пеплом, твердя, доколе в России будут столь безуспешно бороться с контрафактным алкоголем? Потом их усмиряли те, кто говорил, что они, вообще-то, панки да и сам Горшок был за анархию и, наверное, понимал, что покупал. Находились те, кто умудрялся во всем обвинить Князя. Вот — мол де, нехороший человек, друга бросил, а тот с расстройства метанольчику хлебнул, но не рассчитал, что выживет. Удивительно много нашлось тех, кто считал это неудачным суицидом. Были те, кто решил, что контрафакт Горшку подсунули — даже расследование проводить пытались. Мож, подарил кто «добрый»? Ну, кому материальная выгода от этого была. Ага, неизбалованному слушателями Князю, например. На самом деле было и официальное расследование. Концов в воде не нашли. Сам Мишка тоже ничего толком про своих барыг не вспомнил. Или не захотел. Ну а пока народ изощрялся в остроумии. Кто-то откровенно подтрунивал, но больше, конечно, оказалось тех, кто реально сопереживал. Даже сбор на Миху открыли и потом матери что-то передали. Как потом кто-то в сети неудачно пошутил, на эвтаназию и билет до одной скандинавской страны, где она разрешена. Если не брать во внимание этот скотский момент — деньги реально пригодились. Пока речи о том, чтоб перевезти его куда-то, где получше подлечат, не было, но и эта палата обходилась вовсе не в копейку. Горшок же тратил всё, что получал. Лёха помогал, именно этим прикрываясь, он включил в репертуар их песни. Андрей сперва чуть язык от возмущения не проглотил, а потом махнул рукой. Пускай. Деньги в самом деле были нужны. Но Горшенёв хотя бы его спросил. Ренник же только предложил ему вернуться в Король и Шут, а уже потом от чужих людей Князь узнал, что те прекрасно дают концерты без Михи… Ещё и не стесняются на билетах писать, что половина стоимости идет на лечение Горшка. Тут уже у Андрея капитально так внутренности скрутило. Он тоже старался помогать деньгами, но на билетах ничего подобного писать не собирался. Как и кричать везде… Осталось только поражаться цинизму бывших товарищей. Только вот в одном злые языки оказались правы. Выход Михи из игры привёл к тому, что все последние концерты у Князя — битком. И орги стали звать на более крупные площадки. Тот его клятый концерт, когда никто не знал, но он уже — его кто-то заснял на мыльницу. В инете тот собрал неприличное число просмотров. В комментариях писали разное: от жутких упреков в цинизме и выступлении, когда друг помирал, до тонны комментариев о качестве его вокала, тесноте их дружбы и умении держать лицо. Кажется, от этого видео фанаты Короля и Шута по-настоящему вспомнили о его роли в истории. А ещё о том, какими неразлучниками фронтмены некогда были. Град обвинений был мощный, но… Неожиданно князевская дружина выросла в несколько десятков раз. Часть фанатов разглядела искренность и перестали обвинять его в предательстве… После такого финала саморазрушения у Михи. Ну и… как бы странно не звучало, только через это клятое видео часть ребят расслушала его новый репертуар. Признаться, хоть вся эта возня и раздражала, но волновала Князя куда меньше, чем то, что происходило в палате… Увы, та не была краем земли и самые отбитые сумели просочиться. Жуткие фото безучастного Горшка разлетелись по сети. Какой-то упырь ещё и Андрея там снял. Как раз в этот момент он Миху в больничный дворик вывозил. И… Да, курить тому тоже, по-хорошему, было нельзя. Совсем организм ослаб. Но у Горшка и так радостей почти не осталось… В общем, Князь уступил голосу здравого смысла и поджег тому стрельнутую у санитара за автограф сигарету. Этот-то момент и попал в объектив. Вот ору-то было в сети… Но это всё — внешнее и наносимое, оно меркло в сравнении с той бездной, что расползалась внутри после каждого визита туда. Порой Андрею кажется, что он — единственный, кто понимает, что с Мишкой происходит психически что-то очень страшное. Миха почти не разговаривает. Иногда на вопросы врачей односложно отвечает. А иногда молчит целыми днями. Для тех, кто Горшка хоть немного знал «до» — поведение немыслимое. Да, тот образ лихого панка-анархиста, которому лишь б на уши присесть — тоже не истинный, но… И подобная молчанка ощущалась страшно. В палате всегда кто-то есть. Родня, братва, друзья — так в похоронах панка, вроде пелось? Ну, так то похороны были… А Мишка, вроде как, жив. Потому поток страждущих повидаться очень быстро иссяк, оставив после себя скудный ручеек. Не Андрею их осуждать. Впечатление те выносили оттуда гнетущее. У него и у самого, признаться, ноги до сих пор тяжелели, когда он оказывался перед палатой. Но, а Горшку каково? Потому Князь и бывал там так часто, как только мог. Если у Татьяны Ивановны и были претензии — она держала их при себе. Как-то раз смертельно усталый Юрий Михайлович обмолвился, что, если Андрея долго нет (а туры он что отменит?!), Миха ещё глубже в депрессию спадает. Князь это запомнил, потому и ходил, порой натурально заставляя себя. Больше-то некому. Мать, отец, да изредка Лёшка — не густо, правда?! Остальные пришли самый первый раз, ужаснулись, а повторили только на день рождения… Но то заслуживает отдельных разборов полёта позже. А пока… Да, одного Горшка не оставляли. И всем не то, чтобы всё равно. Они просто смирились. Врачи советовали психологов — понятно же, травма, депрессия. Но Андрей отчего-то был свято уверен — тут что-то намного глубже. Мишка ведет себя слишком спокойно — а ведь он без транквилизаторов. Те отменили через два дня, удостоверившись, что бури эмоций не видать. Он вообще в этот раз, на удивление, смирный пациент. Не пытается сбежать, покорно принимает помощь, не истерит, не злится, не горюет. И это тоже слишком странно. Потому что и злость, и горе в его ситуации — в порядке вещей. А ещё Горшок ровно ничего не делает. Ничего. Совсем. Не пытается даже… приспособиться. Равнодушно даёт себя и накормить, и помыть, и спать уложить. В прямом смысле. Князь прикрывает глаза устало и думает о том, какую истерику закатил бы Миха, не завладей им эта апатия. Уж лучше бы, право, уткой поколотил, чем вот так… Будто здесь осталось только его тело, а душа, в существование которой этот кадр никогда особо не верил, отлетела в неведомые дали. Врачи советуют дать время, но и говорят, что уже полторы недели прошло, надо потихоньку ставить пациента на ноги. Только «как», если тому сейчас всё одинаково фиолетово-чёрно?! Пожимали плечами. Оно и верно… Их специализация — токсикология, а не психиатрия. — Он ещё не приспособился, — устало замечает Лёшка, когда в один из дней Андрей-таки делится с ним своими наблюдениями. Он ведь тоже не железный, чтоб удерживать всё в себе. И без того груз этих мыслей не давал вздохнуть. Порой до того, что Князь терял голос. Да, вы не ослышались. Один ослеп, а второго связки подводили. Ладно в общении в быту, но ведь и на концертах бывало переклинивало. Князь жестом извинялся, брал паузу, пил водички и кое-как, поскрипывая, продолжал петь, постепенно возвращая голос в тонус. Нервы шалили. Агата советовала психолога. Но урвать в этом бешенном графике концерты-точка-больница-дом время не получалось. Но, если это дело начнёт прогрессировать… Придётся заняться проблемой вплотную. Но не сейчас. — Лёх, ну ты-то чушь не неси, — честно, Князя уже зло начинало брать. Такого нон-конформиста непримиримого как Миха ещё поискать надо. Неужели они не понимают?! — Ты лучше не неси, — посмотрел на него Ягода необычно зло. — Правда, а? Человек ослеп, ослаб и нуждается в длительном лечении. Ты бы на его месте как себя вел? — ввинчивал гвозди Лёха, а затем попытался смягчить. — Я понимаю, ты помочь хочешь. Все мы хотим. Но тут, наверное, только время поможет. И психолог, — вспомнил тот о нанятой ими дамочке, что приходила и общалась со стенкой. Каждый день по часу. И за что платили? — Он с ней даже и не говорит… — раздражение прорвалось наружу. То маскировался страх, что мозгоправы тут бессильны. — Когда-нибудь заговорит. — Горшенёв-младший смотрит на время. — Всё, Андрей, бежать надо, — для верности у их ворона даж пятки сверкают. Увы, много кто вот так приходил, словно отметиться, и убегал под надуманным предлогом. Оставалось порадоваться Мишкиной апатии… А то б загрузился тем, что вокруг течет жизнь своим чередом, а он выпал… И ничего страшного с миром не произошло. Князь прикусил язык. От этого разговора осталось какое-то чувство вязкости. И ещё большей уверенности, что на такое поведение Горшка нужно обратить больше внимания. Может, пора подключать уже психиатров? Страшно даже думать, но куда деваться? А вдруг Мишка не пытается приспособиться, может, потому что жить не собирается? Через несколько дней его могут выписать… Родители заберут к себе… Может, именно этого он и ждет? Когда контроль ослабнет и… Нет, даже и думать жутко. Но ведь и правда. Вопрос, кто нынче по Горшкам дежурный — теперь вовсе не шуточный. Родители, понятно дело, не бросят, но надолго ли их хватит? Сами, чай, не молоды… Оля всем видом показывает, что Миху ей жалко, но сам виноват, она гробить жизнь девочкам из-за него не собирается. Прямо так она не говорила… Пока. Но бывала редко и особым энтузиазмом нести это бремя не горела. Так что велика вероятность, что Мишка воспользуется тем, что родители не в состоянии бдить за ним денно и нощно. А какова альтернатива? Спецучреждение? Пансионат? Дом инвалидов? Дурка, бл*дь?! Андрей поморщился — куда не плюнь — везде пздц, из которого не выпутаться. Выход был лишь один — подлечить, насколько, возможно, а главное колпак на место водрузить. Живут же незрячие. Некоторые сами себя в быту обслуживают. Работают даже! Помнится, в начале всего этого кошмара он задумывался, а нужна ли такая жизнь, не лучше ли было б, если смерть забрала бы сразу, не повелась на очередной откуп? На невысказанный вопрос к Вселенной неожиданно пришёл ответ. Неизвестно, что именно послужило виной: подсознание его, или высшие силы какие, но тот оказался исчерпывающим… Да и какая разница, кто, если от него прошило до самой глубины души?! Ту ночь Князев запомнил на всю жизнь. В последнее время у него со сном были проблемы, поэтому он тогда, как обычно уже, проглотив легкое снотворное, провалился в сновидение. А вот уже это было редкостью — лекарственный сон у него обычно не вызывал видений. Просто отрубало и вся. А тут ещё и так реалистично, словно он прожил этот пздц в какой-то другой реальности. Параллельной, бл*дь! Он был в ванной. Песню писал — ну, нравится человеку творить под шум воды и лопание пузырьков. Ещё и кораблики из флакончиков пускал — мальчишки… Они в любом возрасте мальчишки. К тому же там песня была про морских волков. Для аутентичности он перерыл добрую батарею спецсредств жены, которая отчего-то вновь решила объявить природе и кудряшкам бой… И нашёл-таки похожие на ладьи! Внезапно дверь распахнулась (Андрей замер было, как сурикат перед опасностью, мысленно кляня себя за забывчивость — дверь не запер, маразм! Нет, вы не подумайте, он ничего против совместного приема ванны с сексуальным подтекстом не имел, но тут как бы… Ну где кораблики и секс?!), и вошла… точнее вползла бледная Агата, цепляющаяся за косяк. Князь посмотрел на жену, и его затопило ужасом. — Миха, — треснуто прошелестела она. Чувства разом исчезли. Словно в тумане. Словно падаешь куда-то и не можешь выбраться. Из какой-то темной бездны пришла эта новость. Ей не было нужды договаривать. — Дверь закрой, — услышал свой голос будто бы со стороны. Жена послушалась, тихонько выйдя и притворив за собой дверь, но Князь слышал её дыхание. Агата никуда не ушла. Возможно опасалась того, что он и сделал. Погрузился под воду с головой. Дождался пузырьков, того, что в легких всё зажгло, чтоб больно стало физически, а не душевно. А затем вынырнул, наткнувшись на большие испуганные глаза жены. Молча вылез из ванны, также молча принял полотенце, оделся и они вышли из дома навстречу безумной поездке через весь Питер с нервами обнаженными и натянутыми как струна. Потом был дом в Озерках. И Миша в комнате наверху. Шагнувший в вечность. Распластавшийся ничком на полу. С разбитым лбом. Зажигалкой в окаменелой руке. В комнате, где отовсюду на Андрея пялились их афиши, большую часть из которых нарисовал он. Странно, но та, с Тоддом, была сорвана. Взгляд против воли отметил это даже на волне затопившего ужаса. Выныривая из этого жуткого сна, с трудом успокоив бьющееся сердце, Князь понял, как минимум, что такой вариант стал бы и его концом. Нет, он жил бы и дальше, не подумайте чего. Но чувство потери и вины терзало бы всю оставшуюся жизнь. И ничто бы не заглушило. Никакие побеги в нарисованный мир, где Миху можно было оживить. Ничто. Ничто не могло заглушить то чувство ноющей пустоты на месте, где раньше жила любовь, что хоть в последние годы подверглась коррозии и даже злости и обиде, но… Не выветрилась. Не сумела бы просто до конца. Никак. Горшок, весь такой невозможный, местами ершистый и порою невыносимый, влез ему на подкорку, зубьями вцепился в душу, как то дерево — впустил корни… Князь поежился. Андрей избегал сейчас с Михой разговоров о уходе, группе и вообще. Старательно обходил все острые углы. Тот и не спрашивал. Он, вообще-то, почти не говорил. Уж лучше бы обвинял… Так легче бы было. А ещё Князь вдруг почему-то ясно понял, что Мишка может и должен жить, даже если сейчас не видит смысла. Если раньше его терзали сомнения, то сейчас их не осталось. Может, сон так повлиял, может, статьи, которые он читал (Агата — молодец, начала ему скидывать разный материал на тему слепоты). Так он узнал о слепых художниках, скульптурах, писателях, музыкантах, просто людях, которые, даже потеряв зрение, смогли счастливо жить и творить. Теперь нужно было как-то донести эту светлую мысль в Мишкину голову. Может, это выведет его из того жуткого апатичного состояния.***
И в этой нелегкой борьбе он, похоже, был один. Горшенёвы… Они, конечно, сильно беспокоились, делали и сделают всё, чтобы Мишка хоть как-то оправился. Но они не считали, что пришло время бить во все колокола. Лёшка с философским видом уповает на психологию — медицина решит всё, да? Татьяна Ивановна хлопочет, варит и таскает в больничку диетические блюда (выбор-то продуктов весьма ограничен пока), окружает старшего сына вниманием, заботой, жалостью. Будто с ребёнком малым. Только что слюнявчик на шею не повязала. А то так и кормит-то с ложечки. Хорошо, что про самолётики не приговаривает. Хотя, конечно… Че ж это Андрей сразу не сообразил! Он же их не увидит — так и что толку?! Не помогает и то, что Мишка вообще не сопротивляется. Покорно и равнодушно принимает всё, что дают. Не просит ничего сверх, не вырывает ложку. Иногда Андрею кажется, что Горшок не слышит их вообще. Он даже продавил Леху, чтоб тот с врачом поговорил об этом. Но, нет — слышит Миша хорошо. И Андрей в очередной раз слышит бесполезное «время лечит». И бессильно скрипит зубами. Что касается Юрия Михайловича… Наверное, никто точно не сможет сказать, что тот чувствует. Он приходит к Мише как по часам. Помогает, молча, жене. Иногда неловко гладит сына по плечу. Не видя прежнего бурного протеста, надолго теряется, зависая. Потом осмеливается настолько, что вместо плеча проводит по безвольно наклоненной голове. Никакой реакции не происходит. Юрий Михайлович вздыхает. Им всем кажется, что тот предпочёл бы услышать гневную отповедь. Потому гладит он его редко. Видимо, тогда, когда совсем невмоготу становится от бессилия. Ещё реже что-то говорит, видимо, просто не зная, что сказать. Растерянный, много курящий в последнее время, осунувшийся. Да, здоровье-то у него и так не ахти уже было, а ситуация ещё добавляет. И Андрей точно не решается просить о помощи Мишкиного отца — не хватало тому оказаться в соседнем отделении с сыном. Вон она, кардиология, родимая, из окна видна! И он пробует сам. Разговаривает. Выдавливая бесполезные слова. И словно говорит со стенкой — Миха всё также изредка включается в реальный мир, но по-прежнему так, словно действительность эта его напрягает, и он хочет куда-то туда, куда-то обратно в свою голову. Балу раньше как-то шутил, что у них с Михой одна голова на двоих… Что ж, теперь Андрей совсем перестал чувствовать, что прокручивает закрывшийся в своем разуме Горшок. И до этого всё летело в пропасть, а сейчас вот, кажется, окончательно поломалось. Но делать нечего. «Время лечит» стояло костью поперёк горла, потому Князь из кожи вон лез. Старался. Он пробует читать новые стихи. И петь. Негромко — громкие звуки врачи запрещают — сохраняется опасность новых припадков, а противосудорожную терапию пока проводить не рекомендуется — организм должен хоть немного оправиться. Делая это, Андрей надеется, что вот-вот безразличие слетит, как маска. И вот уже Горшок в него вгрызется с чавканьем и вопросом: «Что это за унылое говно ты поешь?» Его перфоманс в самом деле вызывает реакцию — Мишка зажимается от упрямого «внешнего раздражителя» и отворачивается, зажимая уши. Ну, хоть реагирует. А то некоторые уж точно списали его, посчитав завядшим овощем. «Например, Оля…» — со злобой подумал Князь, сам того не ожидая, но потом устыдился. Вот тут всё сложно. Андрей честно пытался её понять. Она в больнице была всего лишь несколько раз. Конечно, дети занимают много времени… Но у Князева возникло острое чувство, что это просто отговорка. Старается об этом не думать, в конце концов, он, по словам Агаты, сейчас всё чересчур остро воспринимает… Да и Ольга не обязана. Ведь так, верно? Может, ещё тогда самому плюнуть ему в рожу, сказав, что ты, Мих, сам во всем виноват — это тебе кармой прилетело, и свалить в закат? Ведь он-то совершенно не обязан тут находиться. Андрей ему формально никто… Только вот чувства вместе со штампом в паспорте не появляются. Они либо есть, либо их нет. Либо их убило лопнувшее терпение. Боже упаси Князя тут кого-то осуждать. Сам ведь не выдержал. Хотя точно не нормальный. Другое дело, что один раз у него возникла мысль, что, возможно, присутствие дочек помогло бы немного… расшевелить его. Ну, показать, что жизнь идет, что хотя бы ради Насти с Сашей стоит побарахтаться. Ну, вот сейчас, когда Мишка уже немного физически оправился, можно было бы ненадолго… Он даже поговорил об этом с Ольгой, но женщина ответила категорическим отказом. А Князев почувствовал, что не в праве настаивать и уговаривать. Потому продолжает невесело напевать «Тяни» в одного, молясь, чтоб и тут не напророчествовал. Доходит до того, что вытаскивает даже этого медведя пару раз из берлоги, то есть из палаты на улицу. Естественно, с разрешения врачей. Да, тот не увидит, конечно, но почувствует ветерок, лучи солнца… Услышит звуки. Может, всё это немного проветрит и голову его. Князь настолько в отчаянии, что даже сигарету ему сам в рот кладет. Тут уже сработал рефлекс, Горшок жадно затягивается. Андрей же думает о том, что, стараясь наполнить вкусом жизнь, он, наверное, сослужил дурную службу. И без того ведь ломка была… И не только по куреву. Что, Княже, а герыч доставать пойдешь? Ему становится тошно, он едва сдерживается, чтоб не отнять папироску прямо изо рта. Горький дым щиплет глаза. В этот момент ему самому нестерпимо хочется курить. Тоже недавно, считай, бросил… Щелчка камеры он не слышит. Зато потом увидит — свою кислую рожу в колонке какого-то сомнительного интернет-портала. И чуть просветлевшую, дорвавшуюся физию Михи. Может, и стоило тогда отнять у него её? Вывел бы хоть на какие-то эмоции?! Но что-то внутри всё же мешает провернуть столь жестокий эксперимент. Потому так же, как ранее у него кончалось время, сейчас у него кончаются способы. Однажды, собираясь в больницу, Андрей неожиданно подумал, что может вместо разговоров (устал он выдавливать из себя поэмы в прозе), взять с собой книгу, да и почитать Мишке. Чтоб хоть звуки были в этом импровизированном склепе. Но какую? Лавкрафта он отмел сразу — ужасов и так сейчас хватает. Детективы, фэнтези тоже отложил. Немного дольше думал над фантастикой. Но и её забраковала внутренняя интуиция. Хотя, признаться, тому равнодушию он предпочел бы любой даже самый бессмысленный спор за Достоевского! Взгляд неожиданно упал на книжку, забытую Агатой на кухне — кажется, её она читала недавно Алиске. Ну, да, точно она — «Лисьи сказки». Хм, а может и подойти. Не могут же в детской книжке написать ужасы какие или безнадегу? Про животных — так Мишка всегда животинок любил. Может, это как раз то, что надо, что-то такое бесхитростное, милое, чтоб вот слушать и голова отдыхала. Ну и пусть, что детская. И он забросил её в рюкзак. Пригодится. Как и ожидалось, Миха оставался всё тем же новым чужим Михой. То есть молча сидел в ворохе подушек и одеял и абстрагировался от мира. Попытки разговорить, как и ожидалось, ничего не дали. Тогда Княже вытащил свою козырную карту: — Я вот сегодня хочу прочитать, что там Агатка купила новенького Лиске — надо же знать, что сейчас для детей-то пишут, — преувеличенно бодро начал он. Ну и что, что врал, как дышал. Плевать. Для благого дела… — Представь, она купила Алиске сказки про лис. Ну, ты понял да?! — обратил он внимание на игру слов, но ответа не последовало. Но Андрей не сдавался. — Я вслух, ладно? Может, потом скажешь, что думаешь. Если захочешь, — неуверенно закончил он. Затея вдруг резко показалась ему неправильной, а слова какими-то глупыми. Но… Князев, решив, что отступать сейчас уже глупо, открыл первую страницу и начал читать. Это оказались истории о разных лисах, лисицах и лисятах (неудивительно!), простые житейские ситуации, но прописанные настолько по-доброму, что Князев и сам увлекся. Помнится, они и сами некогда… прониклись историей бременских музыкантов. Тоже ведь… Чем не добрая сказка? А тут уж совсем нежность и любовь в каждой строчке. И казалось даже, что суровая и страшная реальность отступала. Всё шло гладко. Миха всё также молчал, но по изменившемуся дыханию, Князь понял — слушает, внимательно! Но вот, дойдя до одной маленькой сказочки, он стал невольно запинаться. Ещё и связки вновь перехватило. Андрей даже поильник Мишкин вынужден был позаимствовать. Краем сознания он отметил неожиданный успех: голова повернута в его сторону, а с лица слетело на секунду безучастное выражение. Казалось, ещё немного и тот ему скажет: — Какого хрена остановился, Андро! Хочу ещё сказку! — ну ладно… Тут он покривил душой, но так ему дочки говорили, да. Князь еле отдышался и вернул себе голос. Мда, может, это ему стоит поговорить с приходящим к Горшку психологом? Хоть не зазря придет дамочка… Он помотал головой, стремясь выкинуть лишние мысли. Но уж слишком много притаилось смысла в нескольких строчках детской незатейливой сказочки. Андрей вновь откашлялся и продолжил чтение: «— Лисенок, — сказал лисенок лисенку, — ты помни, пожалуйста, что, если тебе тяжело, плохо, грустно, страшно, если ты устал — ты просто протяни лапу. И я протяну тебе свою, где бы ты ни был, даже если там — другие звезды или все ходят на головах», — он запнулся снова и попытался восстановить сбивающееся дыхание, острое чувство боли и надежды какой-то. «Потому что печаль одного лисенка, разделенная на двух лисят, — это ведь совсем не страшно. А когда тебя держит за лапу другая лапа — какая разница, что там еще есть в мире?» — дочитав, Князь остановился. Посмотрел на Мишку — тот, казалось, пребывал в том же состоянии. Андрей же дальше читать не мог, всё мысленно просил — услышь же меня, пойми меня, протяни мне свою лапу, черт возьми. Я за неё возьмусь и не отпущу! Тяни — я вытяну тебя, только шанс дай. Да, больше читать он не мог, чувства и эмоции не просто захлестывали, а, словно штормовые волны, перехлестывали через утлую лодочку сознания. — Ладно, Мишк, — скомкано начал Князь, захлопывая детскую (мать-перемать!) книжку. — Уже скоро врачи меня прогонят. Тебе отдыхать надо, — отрывисто оправдался он, пообещав. — Завтра зайду. И уже, не надеясь даже, у самой двери вдруг услышал очень тихое, неуверенное: — А если есть что-то… кто-то, мешающий лапу протянуть?***
Внутри всё было натянуто. До боли, так, что даже дышать становилось противно. А всё из-за шута. Теперь он практически не исчезал, будь то сон или явь. Это от его колющих, режущих и бьющих наотмашь слов всё натягивалось до предела. Кажется, оставалось только ждать, пока всё окончательно оборвётся, и Миша окончательно останется покорной марионеткой, пустым телом без проблеска сознания. Может, так и лучше будет. Для всех. К слову, его особо никто и не трогал. Заботились, лечили, психолога к нему приводили… Впрочем, её он так же почти не услышал из-за воплей мерзкого глюка. Тому сделалось особенно томно от того: «Какой жалкой пигалицей они придумали меня изгнать! Хорошо, что ты её не видишь, Горшочек! Ни кожи, ни рожи — ты на таких и раньше-то не смотрел… А сейчас тебе и видеть не надо! Только ухватиться, а вот здесь уже да, природа не обделила… Так что — дерзай!» Мишка в такие визиты только посильнее сжимал губы, чтобы никаких лишних сведений не выдать. Потому что, вопреки всему… В дурке оказаться не хотелось. Это был бы самый ужасный финиш. Несводимое пятно на биографию, которая пусть и не была блистательной, но… Психушкой-то зачем всё портить?! Потому и молчал, лишаясь, возможно, единственного шанса хоть как-то, может, медикаментозно избавиться от персональной шизы. А зачем? Миха скуксился. Жизнь свою он уже в унитаз слил, о чём неустанно шут и повторял. Доживать тихо-мирно? Не про него… И тут глюк верно прочёл намерения — усыпить бдительность и докончить начатое метанолом. Только, похоже, что ту он усыпил уже давно. А на решительные действия пока кишка оказывалась тонка. Шут изводил его нелестными комментариями, обвинял в трусости… Но Горшок всё также плавал в своем сознании, отрешенный и вялый, изредка ловя обрывчатую нить реальности. Та всё больше от него ускользала. Потому что и не требовалось от него ничего такого, на что надо было выныривать из своей раковины на поверхность. Да родители, например, говорили с ним, но больше, старательно делая вид, что жизнь продолжается, планы строили, не учитывая его мнение, впрочем, он его и не собирался высказывать. Рассказывали, как готовят квартиру к возвращению — да, поселить его собирались у родителей. Как предмет мебели какой. Они уже всё решили, даже график составили — кто, когда к нему приходит, кто, когда остается на ночь, чтоб помочь. Он в этой жизни больше ничего не решал и не участвовал в ней. Впрочем, шут иногда оставлял его. И в эти моменты Мишка словно ненадолго выгружался обратно в мир. И слышал отчетливо присутствующих. А вот некоторых он бы и рад был услышать — может, Сашку там, или Настюху. Но Ольга никогда их не приводила, немного нервно пояснив, что больница — не место для детей, и вообще, не стоит им пока видеть такой поучительный пример, пощадим детскую психику. Сложно было не согласиться. Чуть пораскинув остатками мозгов, Горшок покивал. Ему вдруг стало очень не по себе. когда он представил, что вот они пришли… И что? Сашка в страхе утыкается матери в живот, Настюха стоит оцепенело, прекрасно понимая, что он с собой натворил. Глядите, дети, наглядный пример, как жить не надо, ё-моё! Нет уж, пусть лучше помнят его другим… А вот некоторых кадров хотелось бы больше никогда не видеть и не слышать. Ну с первым у него точно проблем не возникнет, а со вторым посложнее! Затыкать уши пальцами — как-то, знаете ли, совсем уж слабость являть, чего б не хотелось. Например, друзей-товарищей из Короля и Шута. Заявились тут к нему на днях, компашка старая. Где до это были, стало понятно уже минут через пять — шут, как нарочно, скрылся в окружающей темноте. Уж лучше б его кривляния посмотрел, чем этот цирк с лосями послушал. После долгих расшаркиваний с мамой и папой выяснилось следующее: группа катает концерты. На лечение собирают. Его лечение. На этом моменте Мишку неожиданно затошнило от неприятных ощущений. Оказывается, что-то пробивалось и сквозь корку апатии. А поёт сейчас Реник. Прекрасно. Все теперь тоже всем довольны. Мусик вон Леонтьева благодарит, Сашенькой называет. А тот и не отстает — вежливо так о Михе спрашивает, рассуждает о делах музыкальных, начисто игнорируя тот факт, что Горшок вообще-то не в коме тут валяется, можно хоть попытаться сделать вид, что пришел не по делам? Пор с Яшкой не лучше. Хоть и пытаются с ним общаться, но неловкость их чувствуется даже без зрения. Словно не могут решить, как и о чем говорить. Жалеть? Вести себя как обычно? Истории какие рассказать? А ещё страх какой-то от них фоном идет. Увечность его их пугает и нервирует. Сбежать скорее хотят, играть дальше рок и оставить его на границе своего сознания, как предмет неприятный, но обязательный. А у Михи от понимания происходящего струны внутри натягиваются всё сильнее. Вот, люди добрые! И реально не обвинишь, что злые… Все ж о его благе пекутся… Ага! И для того выключили его из этой жизни. Теперь ни зрения, ни здоровья, ни семьи, ни группы. Шут может не стараться — больнее уже не будет. Он — живой труп. Вы когда-нибудь жили, как после смерти? Вот Горшенёв — да. И даже день рождения, сороковой, с*ка, праздновал! Вот ж слово какое мерзкое. Праздник, да! Ох*ть какой! Может, какая струна внутри и вправду порвалась от этого визита. Иначе чем объяснить последовавший внезапный поступок? Именно так! Его поступок. Действие. Единственное за херову тучу дней, проведенных в лежании, когда сам он даже бровью не водил. Но довели проклятые, ей богу, довели! Коллеги, так сказать, подарки ему привезли на юбилей — плед пушистый, тапочки теплые (не белые хоть?! Надо при случае у Мусика спросить!) — у Мишки аж мурашки пошли от внезапной вспышки ярости — как деду столетнему, ё-моё. Впрочем, эта вспышка по инерции мигнула и угасла. И всё бы закончилось мирно, он бы погрузился назад в свою меланхолию, но последний подарок заставил эту искру полыхнуть — да так ярко… На другом конце отделения услышали, и, кажется, кто-то кому-то денег проиграл. Не совсем овощем оказался товарищ Горшенёв — да. Реник ему торжественно презентовал — в руки вложил — какое-то там «Ароматное ассорти». По*бень какую-то… Бутылочки маленькие, наполненные ароматами разными — травы скошенной, леса тропического, бриза морского… В общем, много и разных — как Лось ученый пояснил. Это был сильный удар. Подтекст так и просился… Наслаждайся, Горшочек, нюхай бутылочки, дорисовывай в воображении — только это тебе и остается. Палатка, скажи спасибо не оградка, да запах лекарств, а вовсе не мир, который большой и всё ещё до конца неизведанный. Да они много, где были… Но что там видели? Гостиницы, вокзалы да ДК… Тьфу, бл*! И Мишка сорвался. Швырнул всем набором в предполагаемую по звуку сторону нахождения Реника. Так же, судя по звуку — попал. Вот такой морской бой вышел. Линкор Леонтьева был подбит, чтоб убить ему бы наборчик поувесистее, по счастью, понадобился бы. Впрочем, особой пользы сие действие не принесло. Пованивающий дикой смесью ароматов Лось, конечно, свалил и, истончая за собой по больничке непередаваемое амбре, забрал с собой барабанщика и гитариста. Самому же Мишке от этого незначительного усилия стало так плохо, что пришлось опять врачей звать. Впрочем, те и так уже были на ближних подступах. Шуму он поднял, да, как и вони. Проветривали потом не одни сутки — благо лето. В общем, навёл суету. И очень надеялся в ближайшее время никого из музыкантов рядом с собой не увидеть. То есть не услышать. Ну вы, бл*дь, поняли. Впрочем, одного человека он даже ждал. Князь приходил регулярно и был единственным, по сути, кто продолжал его тормошить. А не гладить по головке, тяжко вздыхая, думая, что, если он не видит, то и не слышит тоже. Мишка, конечно, сам виноват. Позволил апатии себя охватить, но… Может, это была защитная реакция организма? Смотреть на все, словно через толстенное стекло. Будто это не с ним происходит. С кем-то другим. С неудачником… Шут это стекло старательно бил молоточком, напоминал, что смотреть-то он не может. Даже осознать, в какой момент кому захочется к нему свои грабли протянуть. Но защитная реакция организма очень быстро позволила адаптироваться и никак не реагировать на манипуляции врачей, прикосновения Мусечки. Словно это тело ему не принадлежало. Мишка заперся в своей черепной коробке, а ключ выбросил в окно. Только вот то, что это пустые слова, он понял, когда до него робко дотронулся отец. Ему стоило огромных усилий сохранить маску безучастности. Это настолько не вязалось с образом из памяти, что процессор Мишки завис, приняв это за сбой в системе. Только вот попозже это повторилось вновь. Его легонько погладили по плечу. От осознания, что это отец, внутри что-то обрывалось. Иррационально хотелось поддаться навстречу руке, словно кот. Слишком мало ласки и добрых слов он видел и слышал от него в детстве, а уж потом и подавно. А тут… Хотелось кусать губы в кровь, а после спросить: неужели это было так сложно? подарить немного тепла, когда оно было так нужно. Но Мишка молчал, боясь, пошевелиться. Спугнуть. вскоре отец осмелел, стал гладить и по голове. Сложнее всего было никак не реагировать. Вот ещё — потом и вовсе не дождешься. Только вот всё чаще проводимые мысленно параллели между собой и бесполезной, хоть и любимой зверюшкой, убивали. Потому — да, единственный, кто его активно тормошил, не желая примириться с ролью осла до скончания дней под опекой — был, вот ирония судьбы, Княже. С одной стороны, это раздражало неимоверно, а с другой — шут в его присутствии почему-то терял, казалось, свои дьявольские силы и отползал в сторону. От Андрея тепло какое-то шло живое. А ещё он не смирился. От его хлопот и забот было стыдно, но и приятно. Князь всё пробовал и пробовал новые способы вытащить его наружу. Во всех смыслах. То на прогулку утянет, то истории рассказывает, то о всякой чепухе болтает, чтоб эфир занять. Даже песни пел. Правда, Михе песни эти — как коту серпом по яйцам оказались — слишком больно. Слишком хорошо он понимал, какой части себя теперь лишился. Андрей и не пел больше, понял, видимо, состояние. А сегодня, вот, массовик-затейник книгу притащил. Вопреки орам и предупреждениям шута, что надолго его не хватит. Детскую какую-то. Глюк, как обычно с неприятным хлюпом сердито ускользнул, а детская книжечка со сказками неожиданно пришлась по душе. Можно было просто слушать знакомый голос, ни о чем не думать… Даже голова не так сильно болеть стала. А всё не так просто оказалось. Специально, или нет, но Князь умудрился такую книжечку притащить, в которой сказки некоторые были совсем не детскими. Не в плане — страшные, а какие-то мудрые, вот. И когда про двух лисят Андрюха прочитал, Михе показалось вдруг, что он сам как лисенок, которого пытается обнять и укрыть от мира такой же рыжий проказник, лапки к нему тянет, не обидную жалость предлагает, а дружеское сочувствие. И вот тогда-то Мишка и сам не знал, почему, но вдруг решился ему про Шута рассказать. Наверное, не понял бы никто, кроме самого Андрея. Он-то хорошо умел мысли распутывать. Вот и вывалил на него Горшок всё: и про шута с его, Андрюхиным, лицом и не только (ведь менял, бл*дь, вместо костюмчика неизбывного, но рожа Андро — любимой маской была, да! Ещё гад заповадился с мордой самого Горшка приходить!), и про струны, что в душе натянуты, и про выключенность свою странную, которой как экраном от мира отгородился звуконепроницаемым. Сказал всё это, а внутри всё захлюпало… Стену безразличия куда-то смыло горькими слезами, что вдруг пролезли наружу. Как там было в похоронах панка… Он бы разозлился, за наган схватился, стреляя по слезам?! Что ж, он был жив, ветер не унёс его прах, а потому повышал влажность в палате. Хрена, детка, это Питер, хотел бы он сказать рок-н-ролл… Да вот только крутые панки, наверное, не рыдают в заботливо подставленное плечо друга. Друга, который сказал, что Тодд его — говно. Который ушёл в никуда, разве что голым задом не мелькая. И который теперь был рядом неизвестно почему… Родители, брат — понятно. Группе о делах надо было печься и правах. Оля в рамках приличий проведывала. А этот хрена припёрся? Прогнать духу не хватило. Ни тогда, в первый раз, ни, тем более, сейчас. Ещё в недалеком прошлом «мерзкий предатель», Андрей сейчас обнимал, защищая действительно, теперь уже защищая от мира. Метафора со спасательным кругом вышла б слишком сопливой, но сил оторваться у него не было. Впервые за долгое время затрепетавшей, ожившей от спячки душе полегчало. И верилось Мишке, что может что и получится, может и найдет он хотя бы спасение от ублюдка шута, а может, и Князь не уйдет всё же. Совсем-совсем. Что навсегда вернулся в его жизнь. Хотелось верить. И даже Лёшка, пришедший внезапно, не нарушил появившуюся впервые тоненькую струнку надежды. И то, как он навострился различать вошедших до того, как те что-то скажут… Тоже внушало робкий оптимизм. Словно хмурое питерское солнышко всё же взошло для него.