Открыт роман Читатель пьян Разлив вино — Шагнул в окно Танец злобного гения — Король и шут
Слушая Мишку, Андрей нервно сглатывал ком в горле. Того прорвало. По-настоящему. То и пары слогов от него не дождешься, а сейчас вот… Он, конечно, предполагал, что дело — плохо, но, как выяснилось, истинных размеров данной трубы не представлял. Признаться, Князь и не думал, что для слепого глюк может оказаться реалистичнее… Правда-кривда, какая теперь, нах*й, разница?! Результат-то вон. Хотя даже это было лучше того овощного состояния, когда, видимо, Горшок был целиком и полностью отдан на растерзание своим демонам… То, что и шиза-то у него персонализированная, Андрея как-то не удивило. Только вот упоминание, что шут именно с его рожей разгуливать повадился, насторожило. Видимо, не отболел уход из группы… Ждал тот от него подспудно удара под дых. Князь тяжко прикрыл глаза, чтобы, вновь открыв и присмотревшись, ощутить легкий укол совести. Мишка, такой беззащитный и уязвимый сейчас, доверчиво прижался к нему, утыкаясь головой в плечо, трясясь в беззвучных рыданиях. Андрей же в ужасе думал, что им делать-то со всем этим. Наверное, надо срочно искать психиатра, частника, вестимо. Да ещё и так, чтобы Мишка, с сомнением всегда относившийся к мозгоправам, понял и принял эту помощь, не расценил, как предательство. Не накрутил себя, что вот, де, душу раскрыл, а близкие его только и смогли, что психиатра государственного подключить, с возможной дорогой в психушку. С учетом характера его глюков и неврологических нарушений — вариант, увы, вполне реальный. Но и помощь Горшочку необходима. Вон как его треклятый ГлюкоШут всего за две недели извёл! Поэтому, крепко прижимая обессилевшего от страха и боли друга, что столько времени был один со своей бедой, Андрей теперь был готов воевать за Мишу хоть со всем миром, даже и один против всех, даже и с самим Михой, если понадобится. Осложнилось и без того непростое дело ещё и тем, что про шута услышал Лешка. Вот уж точно — пришёл не вовремя, или всё же вовремя. Тут как посмотреть. С одной стороны, страх Мишки попасть на учёт в дурку он понимал, а с другой… Ну, это всё-таки Лёшка вошёл, а не врач какой, что просигнализировать был бы обязан. Вот, а с другой — всё же две головы лучше, чем одна. Глядишь, и придумают план какой-никакой. Однако Горшенёв-младший всегда был довольно прагматичным и цепким. Качества хорошие, но в деле лечения души не всегда помогающие. Видимо, поэтому тот, терпеливо выслушав сбивчивые объяснения Андрея (Мишка снова замкнулся в себе, хрупкий момент был нарушен), всё же сообщил лечащим врачам о состоянии дел. А те, в свою очередь, организовали консультацию психиатра. На состоявшийся осмотр, да и последующий в той же палате семейный совет с участием нужного врача, Князева, естественно, никто не пустил. В общем-то, да, кто он Мишке? Юридически никто. О результатах узнал от Михи же, когда пришёл к нему ближе к вечеру. По счастью, тот оживился с его приходом, опознав по шагам, до того, как Андрей поздоровался. Прогресс не был потерян. Горшочек шёл на контакт. Только вот своё место апатия уступила злости… Но только какой-то бессильной. глухой, больше напоминавшей тоску и перепрелую обиду. Но на что? На заключение специалиста? — Врачиха эта, — Мишка словно выдавливал из себя эту информацию. — Представляешь, она говорила, что единственный вариант — стационар, понимаешь, да? И все мои были «за», даже Мусик! — в его голосе чувствовалась не то обида, не то дикая усталость. То ли на ситуацию в целом, то ли на врача, также обращавшуюся с ним как с предметом интерьера (что, по мнению Князя, уже многое говорило об уровне профессионализма), то ли на семью, так легко от него в дурку избавляющуюся. — Может, так и лучше было бы, — Князь вздрогнул, услышав такое, по загривку пробежал холод. Мишка же продолжал, не замечая, какое действие возымели его слова. — Хоть от шута избавлюсь, да и проблем от меня меньше будет. Я ж всё в своей жизни запорол. Чего теперь всем из-за меня страдать… — Горшок обхватил головенку худущими руками, опутанными капельницей. Те у него мелко-мелко дрожали. А затем поднял болезненно голову, проронив: — Только… Это ж конец, Андрюх, — вздохнул тоскливо, договаривая: — Я оттуда не выйду. Внутри всё окончательно заледенело. Не выйдет. Точно. Не выживет в системе. И раньше-то… Но там хоть надежда была: курс прошёл детоксикации и дальше вперёд с песней. А сейчас? Билет в один конец, вся жизнь во мраке, без надежд, с горящим клеймом поехавшего кукухой нарика. — Мишк, мы придумаем что-нибудь, — Андрей и сам-то себе не верил, тем более не верил этим словам и Горшок. Но и оставить это так… Шестеренки в голове шевелились неповоротливо. Пока самым рабочим казался вариант с Кавказской пленницей — только вместо спального мешка — кокон с больничным одеялом, вместо щуплого филолога на фольклорной практике — колобочек Княже, что в принципе мог бы попытаться закосить под разгружающего белье в прачечную санитара… Только вот даже худющему Горшку было далековато до тонкой и звонкой красавицы-комсомолки. То бишь спина точно не вывезет. Как трупа, простынкой прикрыв, на каталке умыкнуть? Или вовсе просто уйти гулять с концами? А потом куда? В розыск же объявят. По лесам прятаться с глубоко больным человеком? О, то-то ж потом заголовки в сети будут! Тогда по ним обоим дурка заплачет. А семьи кто кормить будет? Князь вздохнул. Выхода не было. Совсем. Единственное, что он мог, это подсесть поближе, неловко приобнимая. — А не надо ничего придумывать, — внезапно отстранился Горшочек от надежного дружеского плеча, хитро вытянувшись. — В психушку я не поеду. Отец против, представляешь? — голос незнакомо зазвенел, словно по нему разлилась… гордость? — Сказал, что это путь в никуда, и меня он не отдаст. Нет, определенно, зазвучали какие-то новые нотки. Словно Мишка не верил или боялся поверить, что именно отец его вдруг понимает, защищает от ставшего вдруг таким лицемерно-заботливым мира. Андрей пригляделся, считывая эмоции. Не верилось, но, кажется, полыхающий почти всю Мишкину жизнь конфликт с отцом вдруг почти погас. От одного простого действия, где тот встал на сторону сына, не пошёл против, а показал тем самым ему всю таившуюся любовь. А та была… Князь низко опустил голову. Он-то в этом был уверен, потому что нелюбимых сыновей не отмазывают от армии наперекор собственным принципам и желаниям. От одного знания, что Мишкино пребывание в казармах закончится ещё хуже, чем у Балу. Что Горшок нарвётся, обязательно. Сколиоз, ха! И то был отнюдь не единичный эпизод. Да где-то тот передавил, вспылил, но… Они были похожи. Сам Мишка это признавал и боялся. А теперь, вот, нечего бояться. Самое страшное уже случилось. Сейчас Горшочку очень нужна была эта любовь, ему нужен был защитник — надёжный, сильный в лице отца. Пусть так поздно, но, кажется, теперь Миша её чувствовал, хотя и страшно боялся снова обжечься, прикоснувшись к этой светлой энергии. — Значит, точно справимся, — в эти слова Князь постарался вложить максимум уверенности, ну и чтоб весомее читалось, чуть сжал покатые плечи. — Видишь, ты не один, мы вместе всё преодолеем, — а затем припомнил давешнее: — Помнишь — печаль одного лисенка, разделенная на двух лисят… — Это ведь совсем не страшно, — тихо закончил Мишка, неловко ткнувшись холодным носом куда-то в район шеи. Князя вновь обожгло понимаем, что сделал он это совершенно не специально. Просто ёрзал, как раньше, не в силах долго оставаться без движения, но теперь… Он тот ещё кротек. Пальцы сомкнулись на чужих плечах сильнее — как бы он хотел, чтоб спина перед ним расправилась, расслабившись, чтоб Горшочек вновь задышал спокойнее. Но — нет. Слишком рано о таком мечтать. Они в начале долгого нелегкого пути, где даже при самом оптимистичном исходе, как раньше уже не будет. — А если её делить на двух лисят и опытного лиса, — осторожно улыбнулся Андрей, закрепляя их небольшой успех. — То она совершенно точно станет тем, с чем можно справиться. Мишка хмыкнул на «опытного лиса», но ерничать и спорить не стал. Даже родственника этих псовых не помянул. Полного песца. В тот вечер они ещё долго разговаривали. О всяких пустяках. Не о шизе, дурке и музыке, а том, как одни и те же казалось бы простые вещи представляются с разных концов мировосприятия. Например, Андрей и не задумывался, что, оказывается, лампочка в палате издает столько шуму, что сам он весьма красноречиво переминается с ноги на ногу, когда нервничает и не знает, чего б сказать. Что, оказывается, Мишка прекрасно отличает, когда он заявился к нему прямо с самолёта, а когда прибыл, отоспавшись, с дому. По запаху, бл*дь! А ведь он незрячий совсем недавно. — Может, тебе вместо собаки в милицию работать пойти? — откровенно ржет Князь. — Ага, наркотики нюхать, — хмыкает Мишка, и они оба ненадолго стихают. Да, тот вынужденно чистый всё время госпитализации, да и потом… Не станут же родители ему колоть герыч. А сам он со слепу не сможет, даже если захочет. Хотя, почему если… Андрей сжимает зубы. Ломку ему тут неоднократно снимали, но не полностью. Медицина, знаете ли, не всесильна. Сейчас самое страшное уже, вроде как, было позади, но… Зная Горшка, тот срывался и будучи довольно долго в завязке. Да проблем в перспективе было громадьё, но… Сейчас они говорили, а не он вёл беспредметный диалог с самим собой, пока Мишка изображал стеночку. — Говоришь, этот ловкий гад меня боится? — тихо-тихо спросил он о шуте. Мишка рвано кивнул. И тогда Андрей решился, аккуратно вложил тому в руки настоящий раритет! Дисковой плеер. С наушниками, разумеется. — Значит, если придёт, врубай. — Новый альбом твой что ли? — поморщился Горшок. Князь решил на свой счёт то не приписывать. Понятно, что соль на рану Мишке это всё. Потому ответил просто: — Нет, я Алиске марафон сказок устроил. Разных. Вот записал, подумал, вдруг тебе от знакомца нашего поможет, — и он внимательно всмотрелся на удивленно замершее лицо Мишки. Можно было ожидать, что тот разозлится, обругает его за то, что дитём малым посчитал, сказки приволок, но… Горшок его удивляет бережно пряча плеер под подушку. — Дай, я тебе вкл пока… — его просунутую граблю мягко отталкивают. Мишка важно изрекает: — Сам разберусь, — а ведь вчера Андрей был свидетелем того, как его с ложечки мама кормила. Потому он выдыхает облегченно. Даже уходил сегодня Князев с ощущением, что наконец-то появился проблеск света, по которому можно выбраться из колодца, в котором они все временно застряли. Только вот аккуратно претворяя за собой дверь, он и представить не мог, что в следующий раз откроет дверь в палату к Мишке весьма нескоро. Ничего же не предвещало, да?***
На следующий день был запланирован концерт в «Космонавте». И с самого начала всё шло через одно место (вот и не верь в знаки судьбы после этого). Ещё ночью у Алиски снова поднялась температура и Андрей с Агатой жутко не выспались. Утром восстало двое зомби, на которых не хватило некроманта. Они пошоркались на кухне в поисках волшебного эликсира. Причем Андрей до того не выспался, что высыпал собаке вместо влажного корма малиновое варенье, морсом из которого отпаивали Алиску. Хвостик очень удивился, но ягоду приговорил до того, как Князь осознал свой промах. Затем Агата протянула ему «эликсира», который тут же оказался в раковине. Перепутать сахар и соль — куда не шло, но баночку кофе с цикорием и долбануть туда соли… Ладно, посмеялись — и чуток проснулись. Нет худа без добра, так? Но начавшийся через жопу день только начал свой разбег. Потом постоянно звонили орги, точнее, Вахтангу звонили, ну, а тот уже Князю, в случаях, когда требовалось его решение, — всё время происходили какие-то мелкие накладочки. Не смертельно, но жить мешают. Вот, взять хотя бы то, что на чеке долго настраивали инструменты. Что-то всё никак не получалось. А по дороге в клуб у таксиста спустило колесо. Как только ворона не обгадила… Но это ж, вроде, к деньгам? А те всё никак Андрея полюбить, вопреки наветам, не желали. В итоге, к моменту начала концерта, Князев ощущал, что голос проседает сильнее обычного. От волнения, видимо. Дав самому себе зарок после обратиться к врачу, наконец, он пошел на сцену. А то это ж не дело. Какой он, бл*дь, певец без голоса? У Мишки тот хоть оставался… А вот у Андрея от нервов чет совсем сдавал. Невовремя. Ужасно невовремя. Ну, а когда бывало иначе? В жизни всегда так. Грёбаный закон Мёрфи. С горем пополам пели и играли. Егорыч носился туда-сюда, добавляя в воду для Андрея то лимон, то имбирь, то какие-то капельки для горла. Помогать особо не помогало, но видимость деятельности создавало. Была б психосоматика — испугалась бы такой беготни, но хренушки! А Князя это всё нервировало ещё больше. В голове почему-то все время вертелась мысль о кислородных масках в самолётах — хочешь помочь другу, помоги сначала себе, надень сперва на себя воображаемую масочку, бл*дь. Наверное, он бы и допел. И всё не скатилось окончательно. Но у судьбы или вселенной были другие планы. В середине песни «Два друга и разбойники» (ну, потянуло его на старенькое и не такое занюханное! Зря, как оказалось!) Андрей вдруг увидел взметнувшийся вверх самодельный плакат, где пафосной кроваво-красной краской было неаккуратно выведено: «Ну, что, Иуда, наслаждаешься своими тридцатью серебряниками?». И всё б ничего. И похуже, как говорится видали, но… Чёрт дёрнул Князя глянуть, кто ж это такой дерзкий плакатик развернул, а ещё луч прожектора, гад, подсобил… В неясном отсвете ему показалось, что на него злобно взирал сам Горшок. Молодой, растрепанный, словно воробей — здоровёхонький! Горло и дыхание перехватило. Ему писали и обиднее вещи. Гораздо обиднее. И тело так не реагировало. А тут… Андрей зажмурился, понятно, что скорее всего просто отдаленно похожий парень, но он стал спусковым крючком для понимания, что как прежде уже не будет. Мишка не проникнет к нему втайне на концерт, не вывалит потом громко тонну дерьма… Ничего такого не сделает. Ему, наверное, и звуки всё концертные слишком громкие покажутся — с обостренным-то слухом… Не посмотрит гневно. Не будет ничего! Только полностью доживающий свои дни во мраке четырех стен, контролируемый другими Мишка, словно кукла колдуна какая… Князь внезапно почувствовал, что задыхается, голоса не было вообще, вырывался лишь какой-то натужный страшный хрип. Будто он — та самая телега, что заскрипела у деда, которого сожрали волки… Снова подбежал техник, Андрей с трудом отошёл с ним за край сцены, уже даже не пытаясь делать вид, что всё в порядке — дышать становилось всё труднее, каждый вдох давался огромными усилиями. Пока его отпаивали водичкой и другими способами пытались помочь (кто-то сунул ингалятор для астматиков, но и тот особо не помог) , Вахтанг вызывал скорую. Князь был сам не свой. В голове набатом звучал рой страшных мыслей, от которых ему становилось только хуже и хуже. Может, ему и стало бы легче, и можно было бы попробовать успокоиться… Если бы не было так панически страшно, не стучала в голове мысль: «Допрыгался! Надо было раньше решать со здоровьем», со вторящей ей в унисон: «Бл*, сейчас здесь откинусь, что с девчонками моими будет? А с Михой?» И почему орги свою жопу не прикрыли: скорой за дежурство не заплатили? Знали же, что вокруг группы ситуация нехорошая, а, ну, как разные группировки фанатов друг другу бошки поотшибают?! Сэкономили, бл*дь! Краем уха Андрей слышал, как лютует битком набитый клуб, как Вахтанг извиняется, кратко объясняя, что Андрею Сергеевичу поплохело. Мдя… Естественно, когда приехали врачи и в категоричной форме забрали солиста в больницу, концерт пришлось отменить. Потом злые языки, заприметившие-таки злосчастный плакатец, но не внешность чувака его державшего (видать, в самом деле воображение с ним злую шутку сыграло! Ну похож! Но не так, чтоб очень!) , долго бесновались в интернете на тему: «Правда глаза колет и голоса лишает». Ага, такую группу развалили! Один своими пьянками, другой — уходом. Один Ренник — молодец. На лосе чувак, да. Только вот и ему на орехи перепало. Народу ж лишь б кого обвинить. Так и орали ему, какого хрена у тебя гитара новехонькая, а фронтмен ваш разливную бормотуху из подвала хлебал! Княже, естественно, было не до того, чтоб оценить эпистолярные таланты некоторых сограждан. Дело, на удивление, оказалось не в голове. Да, нервы послужили катализатором, но причина оказалась отнюдь не психосоматической. Врачи спешно готовили его к операции — удалять кисту со связок.***
Позднее Плавая в сером тумане, где все предметы виделись обманчиво огромными и неестественными, Князев не мог ничего понять. Где он очутился, как? Зачем? И самое главное — как выбраться отсюда… А выбираться надо было. Что-то на краю сознания скребло зудящим басом… Мишка! Того удалось немного вытянуть наружу из того, казавшегося непроницаемым кокона, в который тот завернулся. Но не станет ли для него сокрушительным ударом то, что Андрей тут потерялся на дороге жизни в склизком тумане сомнений и тревог?! Князь не знал. Его собственная жизнь ускользала сквозь пальцы. Кажется, в этот раз он в самом деле облажался. Что с ним стало? Концерт, сорванное горло, плакат, паренёк его державший… Скорая, маска с кислородом, которая нисколько не облегчала приступа… В приемнике тот купировали, когда Андрей уже испугался, что всё — щас интубируют. Вот так просто… Час назад — скакал по сцене, а сейчас уже полутруп на ИВЛ… Но обошлось. Обследование. Экстренная операция, после которой был шанс не проснуться. На сам деле после любой есть. Особенно проводимой под общий наркозом. И вот теперь он здесь.Вновь один, как тень, один, как тень, среди камней надгробных, Он четвёртый день, четвёртый день, искал себе подобных. Вновь один, как тень, один, как тень, среди камней надгробных, Он четвёртый день, четвёртый день, искал себе подобных.
Собственные, когда-то выведенные строчки эхом отдавались по больной голове. Да и была ли у него здесь голова? А был ли мальчик? Князь зажмурился. Неприкаянной тенью он бродил и бродил по бездорожью, ощущая странную легкость и одновременно тяжесть во всем теле. Словно хочется взлететь, но держит что-то, заземляет. Будто он воздушный шарик или змей, надежно примотанный ниточкой к земле. А вокруг жуткая тишина. Андрей как-то читал, что от такой тишины можно даже с ума сойти. Если долго там находиться. А вот как как раз последнего он теперь боялся больше всего. Разум оказался неожиданно очень хрупкой вещью. Поэтому так обрадовался, услышав где-то там, в сером впереди, легкий перезвон колокольчиков. И пошёл на звук, предполагая, что нет ничего хуже блуждания в неизвестности и одиночестве. Звук становился всё отчётливее и внезапно из тумана выплыли две фигуры. Бледный — бледный Мишка, запакованный в смирительную рубашку, с поникшей головой, со свисающими на грудь длинными, спутанными седыми волосами, стоявший неподвижно. Лишь грудь чуть вздымалась, показывая, что не кукла, а живой человек. И огромный жуткий шут, возвышающийся над его фигурой. А ведь Горшочек совсем не маленького роста у них… Князь вздрогнул всем телом. — Бросил, Андрюшенька, дружочка, — злобно хохотало чудовищное создание с его же собственным лицом. — Оставил, а я подобрал. Посмотри, какой теперь! Послушный и спокойный, для его же блага. Во имя всеобщего блага я рожден в этой чудной голове, — Шут небрежно взлохматил Мишке волосы, а затем резко толкнул в спину. Миха лишь плюхнулся на колени, едва полностью не завалившись. Не подал ни голоса, ни взгля… Ах, да. Но Горшок и лица не поднял! То всё также безвольно лежало на груди. Он был покорен своей участи, даже и ремни на рубашке были ни к чему. — Как песик, правда, хорош? — продолжал ублюдок, внезапно поменяв личину на личико Ольги. — Пусть служит, да? Даже вот такой он может пригодиться. Рукой в струпьях тот приподнял Мишкину голову за подбородок, вынуждая взглянуть глаза в глаза Княже. Хотя как взглянуть… Слепо уставиться остановившимися темными провалами глаз пред собой. Зато он к своему ужасу разглядел его лицо. Помертвевшее, остановившееся — не просто тень, посмертная маска себя прежнего, живого, подвижного, эмоционального. — Смотри, Андрей, — радостно шипел ГлюкоШут, — всё это — твоя вина, только твоя. Не ушёл бы — не сорвался бы Горшочек, не закатился бы колобком в подполье. ТЫ виноват, только ты! Приручил диковинного зверька, а потом бросил, когда тот тебе зубы не просто показал, а в ляжку вонзил! Ишь, ты, о своих амбициях задумался! Ну, иди же тогда дальше своей дорогой, чего встал-то? А, демиург-задротище? Али совесть поперёк горла встала? Петь не даёт, да?! — Шут внезапно отпустил свою жертву и подскочил близко-близко: — А не встреть ты его в реставрационке, знаешь, что было бы? Полюбуйся! — И он очертил рукой широкий круг. Круг развеял туман, в том просвете Князь внезапно увидел Мишку, гуляющего с незнакомой женщиной и тремя ребятишками в парке. Счастливый и довольный Миха, здоровый, совсем не по-панковски одетый. — Смотри, смотри, дружок, — гадко шептал где-то сзади Шут. — Горшочек, не будь он твоим, был бы счастлив и здоров. Закончил училище, забросил мечты о музыке, встретил бы прекрасную девчонку… Ты знаешь, что он в Эрмитаже работает? И что его очень уважают и считают ценнейшим специалистом? Вот он здесь любит и любим. Ну, а ты что ему дал? Видение внезапно пропало. — Хмурый, ломки, клинички, — механически перечислял этот демон казавшийся бесконечным печальный список: — предательство, подпол, метанол. Хороша альтернативка! — а затем вдруг отошёл и устало опустился на землю. Странно, ещё минуту назад резво скакал, задвигая свою правду-матку, от которой все глаза искололись. — Устал я в эти игры играть, Есенин, — выдохнул. — Заканчивать пора. Не рассчитывай, что вернёшь Мишку, навсегда он мой, — Шут поднял своё мерзкое лицо, вновь ставшее Князевским, но диким, больным, злым… И тут Андрей, словно опомнившись, бросился к Михе. Но сколько бы он ни бежал, расстояние не уменьшалось. Вот же… порочный круг… Или беговая дорожка, с которой не сойти, только белка здесь вовсе не Шут, а Князь. Упитанная такая, насчет которой кто-то в канцелярии наверху аль внизу решил: а пусть покрутится, дружочек! Конечно, у него ж раньше жизнь такая спокойная была… Счастливая… Тут Андрей не смог не сыронизировать. — Пора тебе, — равнодушно отрезал Шут, когда внезапный яркий свет резанул откуда-то сверху. Рядом стояла выплывшая из ниоткуда небольшая скала, в изножье которой он успел заметить разводы подсохшей крови, такие же как на одежде у Горшка. — Нет! Стой! — закричал Князев, чувствуя, что его, словно потащило куда-то, ещё больше разделяя с неправильным шутом (его не видеть бы во век!) и его пленником… Который олицетворял, казалось, самые худшие кошмары Андрея после того, как Миша неосторожно поделился с ним образом шута. Всё смешивалось, качалось… А затем туман пропал, хотя всё тело, по ощущениям, всё ещё плыло, но голова была невыносимо тяжелой, словно вобрала в себя всё бремя мира, а шея болела. Над ним склонялся какой-то человек в светло-зеленом медицинском костюме, спрашивал что-то. Андрей прислушался — кажется, просили показать «ок», если он слышит. Князев хотел было спросить, зачем, но речевой аппарат отказывался подчиняться. Как, впрочем, и остальное тело. Но если пальцы удалось заставить шевельнуться, то с губ не сорвалось ничего членораздельного — хрип задушенного лося, и тот, потонувший в тампонах и дренажных трубках. Дышалось-то с трудом. Хорошо, что в глазах не темнело. Только звёздочки мелькали. И то хлеб. Всё лучше тумана и тех двоих… Он медленно-медленно начал вспоминать: концерт-хрип-больница-операция. Кое-как сложил требуемый жест, чтобы потом провалиться в тяжелый сон, лишенный каких-либо видений. Словно кто-то сжалился над Андреем, но нет. Всё только начиналось.***
Миша неуверенно, но чувствовал надежду. Андрей рядом, приходит, несмотря на все заверения Шута — уходить и не собирается. Сегодня не придет, правда, концерт… Михе не обидно, он бы удивился, если бы из-за него Князь бы всё поотменял, да сутками сидел. Да и потом неустойки платить… Не, это геммор. Но он обещал прийти завтра. И Мишка реально ждал. Не как собака, нет, но… Ждал. И был бы хвост — он бы им помахивал от нетерпения. Слишком уж скучно и однообразно тянулись дни в больнице: утренний обход, процедуры, приемы лекарств, процедуры, вечерний обход, снова лекарства — отбой. И всё это в кромешном мраке бесконечной ночи. Вы знаете, Горшок даже благодарен был четкому расписанию — так он хотя бы знал, какое время дня настало. Не то, чтобы ему от этой информации было холодно или жарко, но… Он же решил попробовать попытаться жить в этом новом качестве. Значит, надо было приспосабливаться. В конце концов наложить на себя руки он всегда успеет, верно? И лучше бы для этого немного окрепнуть, потому что пока Мишка не был уверен в собственных силах. А права на ошибку он не имел. Иначе точно — привет, дурка… Увы, не в номере! Нет, ему не страшно было про всё это рассуждать. Страшно было так жить… Но робкое семечко надежды проклюнулось. Горшок решил подождать. И не только Андрея, а вообще. Поглядеть… Авось, и не так всё ужасно окажется? С утра он был в хорошем настроении: с Лехой, заглянувшим вместе с родителями, поговорил и пошутил даже. Но всё время чутко прислушивался. Не хватало ему всё же одной тёплой энергии рядом. Время шло, шло, шло… Обед, ужин… Родители уже ушли, с ним остался на ночь брат… Они вообще старались его одного не оставлять. Совсем. Дежурили. Боялись чего, или же самим так спокойнее. Но Андрей так и не пришёл. Мишка старался отмахнуться от плохих мыслей — бывает же, ну не смог выбраться сегодня. Чего теперь голову пеплом посыпать? Надо всегда помнить, что у него своя жизнь, неограниченная вот… Горшок вздохнул тяжко, вновь вгрызаясь невидящим взглядом в пустоту… всем этим. Достал из-под подушки плеер и, спасаясь от подколок и ехидства своего персонального мучителя, включил родной голос. Его сказочник не подвел — даже просто механическая запись отгоняла глюки. Наутро ничего не изменилось. Князя не было. И днём не было, и вечером не пришёл. Внутри поднялся гнев. Ну, что тот, в самом деле, обещал и не пришёл! Ну, ладно, день-два, но три — это ни в какие ворота, ё-моё! Настроение, что с таким трудом приподнялось до уровня «плинтус», снова поползло куда-то на дно, в подвал. Чем дольше не было Андрея, тем сильнее звучал голос Шута, прорывался он уже и сквозь записанные сказки. Надиктованный голос искажался и туда начали примешиваться галлюцинации — слуховые. Переписывали финалы общеизвестных сказок. Так, например, Емеля со своим щучьим велением загадал роль Гамлета, а щука, посмеявшись, обрядила его в шута… При дворе самодура-Князя. Тот злым не был, только подтрунивал над юродивым, что с щуками общался да грезил о высоком… И заставлял декламировать потешные стишки и песенки, что сам Княже насочинял. Такой вот злой гений, бл*дь. Или вот сказка про Ивана-дурака… Только вот Ваня почему-то Мишкой стал. И лягуха, сколько б он её не целовал, в прекрасную деву не обращалась. Рядом ржал какой-то Лось. Потом мимо пронесся какой-то хрен на белом коне да с ладной бабой за спиной! Позже Мишка узнал, что то был Княжич Андрей и у него жаба обратилась-таки в красивишну, тьфу, напасть! Про Малыша и Карлсона он и вовсе молчал. Там ГлюкоШут превзошёл сам себя. Это ж надо было! Горшка обрядить приведением с мотором! Хотя Андро там тож хорош оказался — Малыш, мухаха, ё-моё! А знаете, каков был закономерный финал сей игры? Правильно, господа… Дети, понимаешь ли, растут… И перестают нуждаться во всяких там Карлсонах, живущих на крыше! Впрочем, не только дети, и не только в странных друзьях, что живут на крыше… На четвертый день Горшок понял — Андрей не придет. Тайные страхи сбывались с быстротой удара молнии. Глюк ликовал, припевая: «Конечно, прав, конечно, прав!» На пятый день Мишка даже не включал плеер. К чему? Только делать себе больнее от звуков родного голоса, который в очередной раз ушёл. Бросил. Снова поманил надеждой, а потом исчез из его жизни. Да и жизни ли? То, что от неё осталось. Наверное, Андрей понял, что бесполезно возиться с ним таким. Тяни — ты всё равно меня не вытянешь. И Князь бросил верёвку. Вот и ушёл в свою прекрасную жизнь. На шестой день вернулась апатия. Ничего не хотелось, еду ему снова с ложечки скармливала обеспокоенная Мусик, но Горшок ничего не мог с собой поделать. Рука ложку не держала. Потеть, самостоятельно поглощая пищу, а зачем?! Чтоб матери потом пришлось стирать ему футболку, ведь подрагивающими конечностями, да в полном мраке — мимо кассы проходила добрая половина блюда? Не-е-ет… А ещё каждый такой прием пищи растягивался на час. Минимум. До этого он горел энтузиазмом снова научиться себя обслуживать, но… Сейчас руки опустились. Мерзкий шут в голове бесчинствовал, как никогда. Смеялся, бесновался, присюсюкивал. — Что, Горшочек, разве я был не прав? — издевательски протягивал. — А ты ждёшь, ждёшь… Ушёл он, совсем, — пригвоздил, а затем плеснул соли на рану. — Ему ты больше не интересен, понимаешь, да? Ну что ты можешь ему дать? Он и от тебя относительно здорового сбежал, только пыль из-под копыт летела… А тут… На жалость рассчитывал? Как низко ты, Горшочек, пал! Пойми же, ты теперь калека, немощный, насквозь больной алкаш, что и ложку с кашей мимо рта проносит! Смирись! — бубенцы от затрясшегося колпака зазвенели совсем-совсем рядом в такт заливистому смеху. Ну а шут продолжал своё черное дело, ввинчивая ему всё новые и новые гвозди: Да, Мишаня, попал ты! На сцену больше не выползешь, а мелодии от тебя давно сбежали, даже Тодд в одиночку не вытянул. Чего куксишься? Правда глаза… Ах, да, те ведь уже! Ну, да, признай, не помоги братец, и зонг-опера твоя осталась бы на бумажках, да в думах великих. Эх, ты… Дурачина-простофиля! Ничего-то ты в жизни не можешь сделать правильно. Ну, так может хоть уйти сумеешь вовремя, пока окончательно немощью своей да характером скотским семью не извёл? Миша пытался не слушать. Даже в реальности стал закрывать уши руками (спойлер — не помогало!), зато врачи в очередной раз намекнули родным про спецучреждение. Родные, конечно, тоже отметили ухудшение его состояния. Мусик верно всё поняла — причина крылась в отсутствие одного купчинского поэта. — Мишутка, сынок, — присев на кровать, обняла его, притянув к себе, — Не сердись на него… жизнь идёт, ему надо дальше двигаться. Уверена, он вернется, вот, сейчас выпишут тебя, устроим праздник возвращения… Андрея пригласим, придет, а потом и так будет заходить. Ты просто помни, что он — человек занятой, он по возможности будет. Но мы же с тобой, родные и близкие тебя всегда поддержат. Неизвестно, чего этим мама добивалась. Наверное, утешить хотела. Но вышло это так до тошноты нелепо, что не только не утешило, но и, наоборот, ещё больше усугубило его падение. Да даже не то, как Андрей его снова бросил, убивало. А то, как он гад, красноречивый, был убедительным, когда обещал, что они вместе со всем справится. Вместе. Протяни лапу, бл*дь. Протянул, и что?! Он заставил поверить. Увидел таким слабым. А потом растоптал его веру, надежду и любовь. И, да, будь проклят — поганый телик, что трещал в общей палате неподалеку на одной волне канала, где крутили редкостное… мыло! А у Михи слух обострился! Он всё-всё слышал, в отличие от некоторых, тугих на ухо субъектов, что этот звук постоянно прибавляли! Вот и набрался… Всякого. Понимаешь ли. Мишка знал, что заикнись он — и родные тут же оборвут (если уже не оборвали, но результата что-то ноль. Правда, Лёха что-то пару раз сказануть порывался, но мать на него шикнула. Неужто Андрей их в пешее эротическое послал? Нет, вроде, не должен бы… Но тогда чего молчать-то, бл*дь? Чем таким они его волновать не хотят, если не отказам Андрея его навестить?) телефон и Князю, и Агатке, в попытках вернуть его. Но это было бы уже слишком: унижаться, показывать, что всё, Горшочек окончательно пал на дно, просить приехать… Нет, уж лучше пусть всё идёт так, как идёт. Авось, недолго всё продлится. И оборвётся вдруг, словно нить — мой дар на двух ногах ходить! Только этого ему не хватало, да, бл*дь, до полного счастья?! Он почти перестал спать. Плитой давила обида на всех и вся вокруг, а мерзкие выкрики в голове просто сводили с ума. Мишка всё чаще и чаще понимал, что не хочет жить вот так. Решение пришло в один из вечеров, когда мама проветривала палату. Свежий ветерок приятно обвевал его и манил за собой. Вот он, его путь. Вперёд в никуда. Шут в голове зааплодировал. Быстро и надежно. Судя по всему, лежит Горшочек не на первом этаже — отец, когда приходил, дышал с одышкой, словно долго бежал или поднимался в гору. «Вот и отлично», — с надеждой подумал Мишка. Не придется долго мучиться. Боли всё же не хотелось — и так тело ещё болело в разных местах. Лекарства же и иные способы отправиться в никуда он отмёл сразу — невыполнимо практически в его состоянии. Ага, так и видел в своём сознании, как слепо соорудив петлю с простыни, долго-долго не мог ни за что ту зацепить… Так и поймали б незадачливого то ли беглеца — ну мало ли, может, Горшок спуститься вниз хотел — то ли самоубивца. Так что всё было однозначно, прямо, как в их песенке. Жаль, что вина нет. Только вечеряшний коктейль из горсти лекарств, которые и глотать-то было нелегко. Он волевым усилием заставил себя нормально пообщаться и с Мамой, и с Лёшей — хотел, во-первых, чтобы они ничего не заподозрили (но, кажется, наоборот, такая активность добавила подозрений!), во-вторых, чтобы оставить напоследок о себе хорошие воспоминания. Им, наверное, будет легче, если на последних минутах они запомнят его хотя бы не апатично-депрессивным полуовощем. Поэтому Миха даже находил в себе силы и шутил, нелепо, местами вообще глупо, но он улыбался, чувствуя, как рядом оттаивает мать. Улыбался, даже когда мышцы лица уже сводило. С отцом было сложнее — он, во-первых, собирался остаться на ночь. Просто его очередь, ничего такого, о чём можно было бы волноваться. И это была проблема — спал тот довольно чутко, как и положено военному. Да и даже, если не учитывать это… Наверное, было бы проще дождись он дежурства Лёхи. Но тот приходил редко. Чаще всего с ним на ночь оставался кто-то из родителей. Сейчас вот снова в свой мини-тур укатил. А Горшочек больше не мог ждать, он подслушал, что не завтра, так послезавтра будет решаться вопрос о его выписке. Дома же кончать с собой он не хотел. Не хотел омрачать родные стены сим ужасным событием. Чтоб родители потом не могли там находиться… Так что ли? Нет. Потому и пришлось решаться. Сегодня, когда дежурит отец, а не Мусик… Сделать это в её присутствии он не посмел. Слишком высок будет груз… А отец… Он сильный, выдюжит, даже поймет потом, возможно… Мишка старался не думать, как будет в ночи проходить мимо его раскладушки к окну… мимо того человека, который сейчас всецело пребывал на его стороне, который, наконец-то, подарил ему долгожданную любовь. Он просто надеялся, что отец поймет и сможет простить. Все они смогут. Наконец, все ушли. Остались только они с отцом. Как обычно Горшочку помогли подготовиться ко сну, а потом отец немного посидел рядом, тепло и надежно обнимая. Они ни о чем не говорили, просто сидели. И хорошо, потому что у Михи горло сжималось — так трудно было понимать, что это их последние объятия. Он был готов уже отказаться от плана, когда подумал снова о беспросветной жизни домашнего зверька (хорошо, что не горшечного растения!) в квартире родителей, когда друзья, и даже Лёшка с семьей, будут заходить всё реже и реже, а он тихо угаснет в опостылевших четырех стенах, никому не нужный, приносящий одни проблемы. К тому же, вполне возможно, что родителей Миша переживет…. Организм даже с метанолом справился, что уж там. И ждёт его тогда совсем уж незавидная участь — доживание где-нибудь в интернате. Нет, лучше уж сразу всё решить. Дождавшись, пока отец уснёт — о чем свидетельствовало легкое похрапывание — Миша очень тихо встал, порадовавшись на мгновение, что ему перестали делать капельницы на ночь, оставив лишь дневные. На секунду поколебавшись, вытащил Андрюхин плеер — не хотелось ему в последние минуты жизни слышать мерзкий голос шута, который сегодня опять разорался. Княже хоть и предатель, но всё поприятнее аудиосопровождение будет. Хм… А, может, ему со Скалы включить? Мысль, конечно, его позабавила своей горькой иронией да вот только не было у него такой технической возможности… Разве что самому напеть, да вот беда — отца разбудит. Потому придется засыпать навечно под детское чтиво одного заблудшего Сказочника. Медленно — не только потому, что боялся врезаться или свалить что-нибудь, вызвав ненужный шум, а ещё и потому, что каждый шаг неожиданно давался ему с трудом (где-то на самом дальнем плане сознания кто-то, с подозрительно похожим на Князя голосом, отчаянно шептал: «Не надо!»), и, тихо ступая, стал пробираться к окну. Остановился рядом с постелью отца — больно было неимоверно. Прислушался к мерному похрапыванию. Тот мирно спал, ни о чем не подозревая. По лицу невольно потекла слезинка, другая — не решился их смахнуть — просто подумал, что надо уже заканчивать этот цирк, именуемый жизнью Миши Горшенёва. Окно было закрыто — но проблема ли это для незрячего открыть окно? Современное, пластиковое, с легким и не скрипучим механизмом. Выяснилось, что нет. Ночной ветерок неприятно холодил мокрое лицо. Забраться на подоконник было сложнее — ослабленное тело не очень-то хорошо воспринимало такие маневры. Он и дошёл-то эти пару шагов с трудом. Наверное, ему всё же помогал кто-то свыше или ниже, («Да никого там нет!» — устало проревел уставший сражаться с неожиданно нахлынувшей слабой надеждой и верой «в не конец» агностик внутри него.) потому что тут без небольшого шума не обошлось — но папа не проснулся. Привычным уже жестом вставил наушники — бодрый голос любимого Сказочника наполнил гудящую голову. Оставался лишь только шаг, последний шаг. Вечность ждала его уже давно. Но Горшочек игнорировал её распахнутые объятия, раз за разом отворачивая чуть в сторону. Но не сегодня. Подумав это, он отпустил створку и, нащупав под собой ногой провал (повезло, что москитки в казенном учреждении не оказалось), решительно туда шагнул. Короткий полёт, мелькнувшее вспышкой ощущение дикой свободы и голос Андрея, что прочел про Алису, ухнувшую в кротовую нору в погоне за белым мерзавце… Боль была внезапной и оглушающей. Он ничего больше не слышал, что доносилось бы из плеера. Может, тот разбился при падении. Но только не Мишка. Болело решительно всё. Дыхание не хотело подчиняться, голос тоже, сдавленные хрипы вырывались из легких. Противная дрожь проходила волнами по телу, принося с собой новые порции боли. Кожу будто огнем жгло, проникая внутрь и зажигая всё и там. Острые длинные иглы словно впивались в разные части тела. Боль отупляла, заставила забыть, кто он и что здесь делает. За какие прегрешения заслужил столь адские страдания? И это всё и не думало прекращаться. Проходящий по коже проказник ветер не облегчал, а лишь усиливал страдания. Спасительное забвение не наступало.