Который час пытается расправиться Со мною шторм, и шансов никаких Но старый мой баркас тонуть не собирается Ведь с ним у нас один характер на двоих Князь — Баркас
Андрей по-прежнему не знал, кого и благодарить за внезапное просветление в Мишкиной душе. Мироздание ли сжалилось, или же в самой необычайной башке что-то щёлкнуло, наконец-то, не оружейным затвором, а ключиком от клетки, которым Миха заперся изнутри, решив помереть… Что случилось в ту ночь, что ему приснилось — Горшок так и не рассказал, однако это сильно поменяло Михино отношение к жизни. Не то, чтобы он вдруг начал радоваться жизни и стремиться жить на полную катушку — нет, это даже выглядело бы странно. Но Мишка пытался просто жить. Не сопротивлялся лечению, кормлению и другим процедурам, от которых день назад дёргал носом. Хотя многие физиологические аспекты его явно смущали. Мда, Горшок и смущение… Поверил бы кто из фанатов? Вряд ли… Мишу заметно тяготила мысль, что в данный момент ему требуется слишком много помощи. Порой Андрею казалась, что они в бескрайнем океане, где волнами, поочередно, на них набегают проблемы. Одна баркас не перевернула, выстояли — уже следующая в борта шквалом бьёт… Князь честно пытался поговорить, объяснить как-то, что это временно, что состояние улучшается, пусть медленно — но улучшается же! И руки уже меньше тряслись, и с едой они достигли значительного прогресса — за неделю ушли от опостылевших пюрешек к почти нормальной пище. Правда, Горшок обилие овощей в своем рационе не оценил. И натурально дергал мордой стоило ему унюхать злосчастный сельдерей. Только вот коварный Андрей тут же интересовался, а не хочет ли тот, в таком случае, вернуться к спецпюре — работало безотказно. Ну, а помощь с душем и туалетом… Здесь Князев честно считал, что стесняться и стыдиться нечего… некого, бл*дь! И не такое, порой, в их турах бывало. И не только в синей весёлой молодости, когда дружно ловили не только вертолёты, но и трактора, что бороздою счищали мозги… Физиологические потребности там сами решали, когда и при ком выстрелить. Именно это он осторожно и задвигал в своих комментариях. Но Мишке такие разговоры не улучшали настроение, а лишь, наоборот, кажется, больше зажимали. Зажатость эта Андрея беспокоила очень сильно. Горшок, хоть и не пытался больше самоустраниться из жизни, однако всё равно очень часто — видимо, неосознанно — пребывал в защитной позе: руки скрещивал, в комочек зажимался… Смотреть, короче, больно. Как огромная детина пытается угнездиться на махоньком пятачке, словно воробушек какой. Подгадав удачный момент, Князев-таки допытался о части этих причин (и хорошо, что допытался, ибо ему это и в голову бы не пришло!). — Понимаешь, звуки эти… — нехотя и раздраженно сказал Миша, неосознанно втягивая шею в плечи. — Они громкие слишком, словно кто-то на максимум вывернул динамик. — Горшочек помолчал немного, а затем признался тихо: — У меня постоянно уже башка болит от них. Не могу так, — он окончательно съежился и защитно обхватил себя руками. Андрей же не знал, что и сказать. Да, он читал, что обостряется слух, что звуки могут раздражать, об этом же его предупреждал психолог, но чтоб настолько… У них ведь нешумно почти. Нет тут рядом ни поездов шумных, ни аэропорта, ни испытательных полигонов, где вечно что-то взрывают. Сам он тоже с Агатой на полную музыку давно не включали, потому что всё это им говорили. Ну, Алиска порой бегает, ногами топчет, но… Тут уж бесполезно. Да и на слоника его доча не похожа. Хотя, чё он удивляется?! У Михи всё, порой, было слишком… Может, и сейчас это его яркое воображение и нетерпимость к ситуации «врубает звука на полную»? Тем не менее, с этим всё равно надо что-то делать. Только вот что? Против матушки-природы, если это она так издевается, не попрёшь. Против Мишкиной менталки — тоже. Не скажешь же ему: «Горшочек, не вари!» Князь вздохнул, позволив себе на миг потеряться в мыслях, где такое заклинание срабатывало и не было никаких проблем. Неожиданно вспомнилась Дианка — на своём первом концерте она тоже пищала про «слишком громко». И Алёна тогда одела на неё большие наушники… Постой-ка! — Подожди, я сейчас, — сказал Князь, словно опасался, что Горшок сейчас с чувством оскорбленной невинности встанет и уйдет (мало ли!); да и метнулся в другую комнату, схватил требуемый предмет и понесся обратно. — Можно, я тебе кое-что одену? — произнес, запыхавшись (сказывалось «сидение» дома без привычного кардио в прыг-скоках по сцене) , дождался нерешительного кивка и осторожно закрыл уши мягкими амбушюрами. — Я не могу выключить мир, но я могу сделать его тише для тебя, — полузадушено проговорил Андрей, напряженно вглядываясь. И правда, совсем не факт, что Горшочек поймет верно, а не наденет ему эти наушники на шею, придав ускорения неточным пинком куда уж придётся. Но Мишка замер. Прислушался будто к чему-то внутри. А потом робко улыбнулся: — И правда, тише. Князь внезапно понял, что задерживал дыхание и осторожно, стараясь производить меньше шума, выдохнул. Может, теперь Михе будет чуть удобнее, чуть легче приспособиться. Им всем нужно было научиться и приспособиться жить в новом мире. И они это делали, постепенно. Хотя Князев по-прежнему боялся откатов всяческих, а то будет, шаг вперед — два назад (в случае с Горшочком там могло быть и сто шагов назад, лучше уж не рисковать). И так чувство, что они ступают по зыбкому, едва вставшему льду, не желало выветриваться. Поэтому Андрей старался, по возможности, не накалять атмосферу. Так как настроение у Горшочка, отдуваясь за его временную немощь, скакало и прыгало за двоих: то он был почти прежним — даже на шутки-прибаутки реагировал, то внезапно взрывался. Вот, взять, к примеру, вчерашний случай…***
Андрей устал. Дело уже было вечером, к обычной дневной усталости примешивалось всё накопленное за прошедшее время. Оглянемся, как говаривалось в одном сериале, назад. После суда, когда ему каким-то чудом (спасибо Вахтангу и адвокату!) передали опеку над Мишкой, он, маргаритка наивная, думал, что все ужасы в прошлом и он станет понемногу ставить Миху на ноги. Три раза ха-ха! И вспоминать-то конец 13-го и начало 14-го — страшно. Предупреждала же ещё тогда Агата. А тут сначала одно — Мишку выводить из состояния невменоза, потом его же пытаться заставить жить — хотя вернее будет сказать эту жизнь тупо сохранить, несмотря на отчаянное сопротивление данного индивида… Ну, ладно, сейчас всё, вроде как, ползёт в гору, но никогда не знаешь в какой моменты ты с Горшочком покатишься с этой самой горы… Тот ещё аттракцион! Прибавим к этому, что за прошедший месяц Князев попросту погряз в отчетах и справках, замучился в постоянных больницах, куда опекаемый больной должен был являться вместе с опекуном, подвывал от невозможности толком работать, матерился от нападок на ситуацию, и на него в частности, фанатов и журналистов… И станет понятно, что до простого и счастливого «потихоньку ставим на ноги» ещё, как пешком до Китая. А Вселенная не хотела успокаиваться и подкидывала всё новые и новые идеи. Сегодня, вот, Реник прорезался. Товарищ Леонтьев охамел в край и совсем невежливо поинтересовался, как они будут решать вопрос с группой. Конечно, он мог его понять… Ну, или пытался, но это было так невовремя! Хотя… Удивительно, как этот штрих лосеподобный утерпел до конца праздников и ещё пару недель продержался. Недополученная прибыль, наверняка, капала тому на мозги, подобно средневековой пытке. Странно, но эта мысль почти заставила Андрея улыбнуться. Приятно, знаете ли, когда не один ты страдаешь… Только вот поводы совершенно разнились. Княже вообще-то отличался великим терпением. Иначе двадцать лет с Михой не выдержал бы… Хотя в итоге, конечно, и у него отсохло последнее терпение, но… Произошло это, как видите, через максимально далекое время. И к тому же, подгоняемый чувством вины за сей поступок, он сейчас со свистом впрягся по новой. Потому что не принесли особо счастья эти два года порознь. А засунутая в песок голова — нежелание видеть, что с тем творится, попытки зажить исключительно своей жизнью… Ну, вот к чему они привели?! Андрей судорожно вздохнул. Медленно-медленно выдохнул, призывая к себе всю собачью выдержку. А затем, максимально вежливо, сквозь стиснутые зубы, — а перед этим выслушав тонну идей от новоявленного и самопровозглашенного фронтмена, — пообещав в ближайшее время решить и перезвонить, попрощался. И отправился к Михе. Не чувствовал он себя вправе решать за него, хоть по бумагам так и было. Постучал. Ответа не дождался — ясно, настроение не фонтан… Надо бы потом, наверное… Но Князев решительно проигнорировал вспыхнувшую интуицию, решив не откладывать нарисовавшееся дельце на мильон лосей нетерпеливых. — Миш, — предупредительно сказал Андрей, — поговорить надо. Я вхожу. Внутри всё, как обычно — Мишка лежал на кровати, зарывшись лицом в подушку. По напряженной позе понятно, что не спит. — Мих, — присаживаясь на край кровати, начал Князев. — Сашка звонил. Лось. Надо подумать, что с Королем и Шутом делать… Давай вместе помозгуем, решим — разрешить им песни катать, с авторскими, или ещё как… Может, на небольшой срок… Они, прикинь, Северный флот хотят назваться… — Андрей очень хотел увидеть хоть какую-то реакцию. Песню же эту Горшок любил и выл в последнее время на закрытии программы особенно неистово. По мнению же самого Князя… Выбор был интересный, учитывая, что эта композиция едва ли не единственная, которую группа умыкнула столь дерзко у западных коллег. И, хоть и не видел реакции, всё равно продолжил разговаривать с Михой, рассуждая вслух: — Смекнули видно, что название мы им точно не оставим… — Как хочешь, — раздраженно перебили из-под подушки. — Мне пох*й. — Ты ж первый потом скажешь, что я всё сам порешал, тебя не спросил… — тяжко вздохнул Андрей с видом «плавали — знаем». — А тебе разрешение моё надо? С каких пор? — огрызнулся Горшок, не отнимая головы и, кажется, неслабо прикусывая край подушки. — Когда вы меня дееспособности лишали, что-то никто меня не спрашивал. — А, ну да, ты точно хотел остаться в психушке, — усталость давила на мозг, смывая границы терпения, — так лучше было, что ли? Слюни в подушку пускать от лекарств? Это вот то, чего хотел? Действительно, чего это я? — Князь прикусил язык, но было уже поздно, сказанного не воротишь. — Иди нах! — болезненно вскрикнул Мишка, чуть приподнимаясь над подушкой, чтобы затем с оглушительным плюхом в неё снова упасть, и уже оттуда, сдавленно пробормотать: — Сам решай. Не хочу ничего. Андрей же, до боли сжав губы, чтобы ещё что-то не ляпнуть, максимально тихо вышел из комнаты и осторожно прикрыл дверь. Сил, чтобы сейчас уговаривать Мишку, не осталось. Внутри словно бушевало ледяное пламя. Он почти слышал противный треск корки льда под ногами. Возможно, Агата тогда была права… и Мишка его возненавидел и просто смирился и нехотя живёт под его опекой… Впрочем, когда он чуть позже (прогулявшись до соседнего гастронома, чем немало удивил жену. Ибо Агата привыкла, что из дома Князь выползает только в случае острой необходимости, опасаясь оставлять Миху. А тут сам, бешено вращая глазами, допытался, чего дома кончилось — и, получив список, ушуршал!) всё же вернулся в комнату к Горшочку своему — помочь подготовиться ко сну в любом случае надо было — Мишка его сильно удивил. — Андрюх, ё-мое, — неловко начал он, приподнимаясь на постели. Лицо у него при этом было в самом деле виноватое. — Прости… Чёт накатило… Сам не знаю, зачем вые*нулся. Князев выдохнул — Павел Иванович говорил, что такие перепады настроения вполне нормальны, со временем при должной тактике должно стать лучше. Главное, чтоб в самом деле не возненавидел за опеку… осёл этот страдающий. — Мне не просто тоже, — устало подсел к своему несчастному лохматику и аккуратно обнял за плечи (Горшок, по обыкновению, вздрогнул). — Но я понимаю, сейчас нам всем непросто. Тебе — особенно. Ты тоже не обижайся, я, возможно, резковат был. Забыли, да? Мишка молча привалился головой к его плечу. «Законное Михино место», — с теплотой вдруг подумалось Андрею. Ничего, справились сегодня. И дальше справятся, назад не откатились пока.***
Так вот и жили. Не то, чтобы не тужили, но вполне сносно. Князь с легким удивлением понял, что почти привык, и даже не выл тихонько, когда никто уличить не мог. Помогать Мишке он привык давно, а вот всё остальное пришло чуть позже. Но Андрей привык и заполнять туеву кучу бумаг, и расшаркиваться с дамочками из опеки, и пробиваться к врачам, и почти не испытывать угрызения совести, в очередной раз планируя вместо полноценного тура краткий забег по клубам Питера и Ленобласти. Даже какое-то подобие нормальности начало появляться. Хрупкое, но всё же уже не затягивающее илистое дно… Или болото, там, какое-то… Наконец-то появилась возможность заняться и физическим здоровьем Горшочка. И, конечно, в первую очередь врачей волновала нога. Штифт надо было удалять — на этом настаивал ортопед — задачу свою тот выполнил, ногу продержал и позволил нормально срастить кость… Врачи опасались возможной инфекции — в Мишкином состоянии это могло бы стать одной из необратимых крайностей. И настаивали на операции. Но им тут же возражали кардиологи, совершенно верно замечавшие, что наркоз в таком состоянии, да учитывая проблемы с сердцем…. Шансы на «что-то пошло не так» существенно увеличивались. Андрей не мог об этом не думать. Решение нужно было принимать, как можно скорее, если верить настояниям ортопеда. Но и то, и другое могло кончиться плачевно. С мыслью об этом Князев теперь и просыпался, и засыпал. Помня о необходимости «третьего мнения», задавал бесчисленное количество вопросов врачам из разных клиник, не получая, впрочем, никаких однозначных ответов. Доктора, как ему показалось, вообще всегда очень осторожны в прогнозах, единственное, что они могли — выписывать всё новые и новые направления на исследования. От которых у Андрея только пухла голова и тощал кошелёк. Это не считая того, что любой выход из дома заставлял Мишку зажиматься ещё больше, несмотря на амбушюры… То ли звуки снаружи слишком резкие, то ли его из душевного равновесия выводила вообще вся ситуация с выходом в люди. Хотя пока им везло — и никто ни Миху, ни Князя из случайных встречных не узнал. Мишке он предпочитал не говорить о своих страхах — положительный настрой же, да, нужен? К тому же, Горшок и так к идее с операцией относился с весьма большим сомнением — видно было, что ему это не по душе совсем. Боялся, что ли… Или ещё чего… Андрей не знал. И предположить боялся. Поэтому, стараясь зарядить уверенностью и себя, и Миху, Князь и таскал последнего по всем назначенным процедурам. Развести бурную деятельность — лучший способ убежать от чего бы то ни было. Естественно, всё это не приносило удовольствия Горшочку. Во-первых, уставал тот сильно от этих мотаний, во-вторых, неприязнь к больничкам усилилась во сто крат, кажется… И дёргаться от неизбежных прикосновений — пусть даже и с предупреждением — Мишка стал гораздо больше. Даже вернувшись домой, он ещё какое-то время был весь такой взвинченный, что прикосновений и знакомых рук чурался. Съёживался защитно. Снова. Князев не мог перестать тревожиться. Да, психиатр говорил, что боязнь прикосновений — это нормально, что люди, потерявшие зрение, чувствительны к таким моментам, но Горшок однозначно реагировал слишком сильно. Как и в случае со звуками, только тут наушниками уже не поможешь. А что тут поделаешь, если тот слишком сильно вздрагивал, пытался отстраниться… Даже если знал, что сейчас его ждёт привычная в общем-то процедура. От всего этого Андрей терялся в догадках — корень зла, очевидно, крылся где-то в промежутке между выходом в окно и пребыванием в дурке. Раньше Мишка так не шугался прикосновений. Хотя раньше у него была апатия и депрессия, может, так и должна выглядеть эта фобия… Но не вспоминать, каким тот был раньше — тактильным, ласкучим — не мог. В голову лезли разные нехорошие мысли. Но когда они забирали Горшка, на нём не было синяков, так что в больничке, хоть и пичкали антипсихотиками до невменоза, но явно не били. Удерживали, наверное, как-то. Привязывали? Возможно. В этом дело всё, что ли? Он долго кружил с этой темой, пытаясь подобрать слова. Но так ничего дельного и не придумал. Потому в одно утро не выдержал — спросил в лоб: — Мих, что было в больнице? Почему ты так дергаешься каждый раз, когда кто-то, даже случайно, тебя касается? Не самый хороший выбор слов. Но Андрей не мог больше ждать. Ему надо было знать, только так он мог помочь. Или не мог, но, зная причину, уже легче. Чуточку, но… Его удручало то, что любое случайное касание отзывалось на Михе с таким гулом, будто тот — перетянутая струна, что вот-вот оборвётся. — Ничего особенного, — медленно, спустя длительное время, когда Князь с тихим вздохом уже решил, что его проигнорировали, ответил Мишка. Но ответил же! — Просто… они все действия выполняют молча, если видеть хотя бы… не так страшно, — совсем убито закончил он. В какой раз за всё это время Андрей почувствовал, что волоски на затылке встают дыбом? (Как ещё не поседел следом — удивительно просто.) То ли от страдания и страха в голосе друга, то ли от самой ситуации. Князеву почему-то всегда казалось, что Горшочек, к своему счастью, не помнит пребывания в дурке, но не тут-то было. Помнит, видимо. Отрывочно, возможно, но помнит. Или сейчас вспомнил. А что ещё тогда, бл*дь? Он попытался представить, как это, когда ты ничего не видишь, а твоим телом за тебя распоряжаются — заставляют пить лекарства, делают уколы, какие-то физиологические манипуляции. И всё это в равнодушной тишине. Ты не ты больше, а так, предмет с инвентарным номером. Настолько это жутко, что даже Мишка признается, что ему страшно. Андрей зябко поёжился. И тут же совсем похолодел, вспомнив, как ещё недавно сам и пичкал таблетками, и привязывал… Теперь отвратительный ужас этой ситуации вышел на новый уровень. Хотя, казалось, куда больше. — Миш, — он с трудом справился с собой, голос подводил. Про то, как Князь отбивал его от лап костлявых, в которые тот сам покорно лёг, они не говорили ни разу. Да и не было у него на это моральных сил. Единственное, на что Андрея хватило, это на тихое: — Можно, обниму? Горшок, вопреки мелькавшим обрывкам воспоминаний, доверчиво потянулся к нему. Комок в горле разросся до размера нехилого-такого снежка. — Я обещаю, — обнимая его, шептал куда-то в макушку. — Я не позволю ни самому себе так делать, ни другим. Больше никогда. Прослежу. Защищу. Обещаю. Князев очень надеялся, что действительно сможет выполнить свои обещания. Но жизнь имела свойства вносить коррективы, разбивая обещания и надежды о борта реальности.***
— Андрей, поговорить надо, — остановил его на выходе Каспер. Князь внутренне напрягся. На студию он завернул — посмотреть, как идут дела над новым альбомом — буквально на полчаса, после того, как всё утро катался с Михой по больницам — рентген, травматолог, хирург, ЭКГ и прочее-прочее… Помытарившись по такси какое-то время с и без того растревоженным больничками Горшком, Андрей, во-первых, решил, что всё-таки придётся получать права не только авторские… Но дело это небыстрое, а времени сейчас решительно не хватало. Не личного же водителя нанимать, а ездить приходилось часто. Выход нашёлся неожиданно. Упомянув вскользь о данных мытарствах Лёхе, Князь не ожидал, что в следующий раз его жене позвонит Алла. Так, теперь, хоть иногда, та занималась их развозом. Большое ей за это человеческое спасибо. Вот и сегодня Мишка после всех процедур, анализов, обследований и приемов совсем обессилел, заснув на обратном пути. Пользуясь этим, Андрей и попросил Горшенёву на минутку завернуть на студию, оставив дрыхнувшего Горшка с ней в машине. Чего от него Димке надо? — Давай, только быстрее, ладно, — проигнорировать было невозможно. Но и от промедлений всё внутри зудело… Вот проснётся от какого-нибудь звука его лохмач… И устроит Алле показательное выступление, бл*дь. — Скажи, Андрей, ты правда опять не согласился на тур? — с ходу впился в него Ришко. — И мы опять будем играть в близлежащих клубах и слегка отдаленных городах? А, так вот, в чём дело… Нет, он, конечно, знал, что Дима, да и остальные, ситуацией довольны были мало, но… Это разве не очевидно?! Времени-то всего ничего прошло. Месяц с небольшим. Так он сам за этот месяц так замотался, что собственное день рожденье едва не пропустил. Не сразу сообразил, что от него Балу из-за океана надо… А тот, оказывается, сам со здоровьем пропал, в лёжку лежал вот и пропал с радаров, щас вот ожил чуток про Миху спрашивал… Ну и его поздравлял. Пятый десяток пошёл — круто, чё! — Да, — пожал плечами Князь. — А что? — А то, что мы как бы тоже хотим развиваться, — Ришко сверкнул глазами. — А сейчас застряли в одной точке, давно могли бы провести гастроли большие, порадовали бы фанов, денег побольше заработали… Развивались бы творчески! — с жаром затирал скрипач. Андрей же нахмурил лоб, с трудом сдерживаясь от желания… Нет, не прописать Димке леща, а потереть устало виски. Вот опять-двадцать пять. Всё это он хорошо понимал, но думал — уж Каспер-то тоже его понимает… какие у него сейчас приоритеты. Деньги, творчество, фаны — всё это сейчас у Князя обреталось на затворках сознания. — Я сейчас не могу ездить так, как раньше, — терпеливо пояснил он. — Мне пока нужно здесь быть, Михе операцию организовать, да и вообще — он не готов ездить по куче городов. — Так оставь его здесь, оплати операцию, палату, пребывание, — не унимался Каспер. — Как раз бы скатались в тур, пока врачи занимаются Горшком. Не ты же его оперировать будешь, самолично! — доносил до него скрипач разумные в принципе вещи, но всё внутри у Андрея протестовало против такого. Князев уже было открыл рот, собираясь доходчиво объяснить музыканту, почему сие решение невозможно, как вдруг понял — бесполезно. Диме он ничего не докажет, Ришко хочет славы и денег, наверное. Или просто приключений хочет, гастрольной веселухи… Творчество — они и в Питере устраивать могут — прям не хочу, поэтому это мимо. Непонятно, что творится у этого товарища в голове. Наверное, дело в том, что, когда тот ушёл вслед за Князем из Короля и Шута, то уходил в перспективу… А того, что неожиданно появится фактор «Отказавший варить Горшочек» — никто не предполагал. Ну, реально, как такое спрогнозируешь? Как и безумный поступок Андрея, который вопреки наветам тех, кто считал это выгодным коммерческим ходом, пока никакой прибыли не принёс. Одни убытки. — Я всё решил, — заявил Князь со своим рубить, так рубить — Мы будем гастролировать, но не раньше, чем через полгода. — Ну, что ж, удачи, — горько хмыкнул Каспер, чего-то такого, видать, и ожидавший. — Но без меня, без обид, Андрей, но дозапишем альбом — и мне бы хотелось заняться собственным творчеством без помех. — И тебе не хворать, — вяло ответил Князев, разворачиваясь к выходу. Внутри было гадко. Конечно, он понимал, что ставит и себя, и свою карьеру, да и ребят своих в неудобное положение. Мягко скажем — да… Но надеялся, что они смогут перетерпеть сей период. Впрочем, насильно никого удерживать и уговаривать тоже не собирался. Лучше просто отпустить. Дима стал первой ласточкой, интересно, будет ли вторая, и кто?***
Мишка на удивление не проснулся. Так и дрых под пледиком — Алла накинула. Бедолага… Придётся его ещё и поуговаривать теперь — врачи разрешение дали наконец-то. Правда, сошлись на том, что на операции будет ещё и кардиолог присутствовать. Предлагали провести через две недели. И как уговорить свой Горшочек — воистину золотой уже — Князев не представлял. Будто мало им проблем… Ах, Каспер — полтергейст херов, теперь ещё скрипача где-то искать! Впрочем, тот по-мирному уходит — время есть. Пока Мишаню не прооперируют, Андрей и пальцем не шевельнёт. Не тем башка забита. Сделать он сейчас ничегошеньки не мог. Поэтому просто молча переложил бедовую голову на законное местечко — на плечо — и всю поездку охранял необходимый сон. Пока не поймал грустную улыбку Аллочки в зеркале заднего вида. Выразительно поднял бровь. — Славно смотритесь вдвоём, — в ответ на невысказанный вопрос произнесла шепотом Горшенёва. — И Миша уже получше выглядит. Бледный только очень. — Будешь тут бледным, — вздохнул Князь, — шестой месяц в четырех стенах. И, нет, поездки в больничку и обратно не работают. Какое там солнце — короткими перебежками от машины до больнички, от одного корпуса до другого. Да и вообще — солнце в Питере — явление спорное. Да, с этим тоже что-то надо делать. Не со светилом небесным, разумеется. Хотя звезда должна сиять… Провёл мозг Андрея неоднозначную параллель. С Горшочком. А то зачахнет совсем, хоть и не роза. Хотя выпускаемые порой шипы заставляли усомниться. «Подумаю об этом завтра», — мысль уже привычная, можно сказать — родная. Только вот, видимо, Вселенная не любит долгих размышлений и сборов. Либо мысли — материальны. Потому что действительно пришлось подумать об этом уже на следующий день.***
Есть люди — жаворонки, есть люди — совы, а есть нелюди, которым в любое время дня херово и клонит в сон. Такое бывает, если свергнуть к черту режим самому, либо иметь повод для бессонных ночей и переживаний. Как назвать такую вот птичку-неврастеничку?! Андрей со всей своей богатой фантазией затруднялся, слишком много вариантов лезло в голову. Но у той определенно должен был быть длинный клювик, чтоб заносчиво стучать по мозгам… Проходя мимо комнаты Мишки ранним утром, Князь, что плавал в каком-то зыбком тумане недосыпа, всё же уловил тихий всхлип, словно заморозивший его изнутри. Взбодрило лучше ледяного душа и крепкого чёрного эликсира полумёртвых неанархистов, поднимающих вместе взятыми. Осторожно постучал: — Можно зайду? Внутри всё разом стихло, но Андрей терпеливо ждал ответа. Наконец, дождался приглашения, что всё же счёл хорошим знаком. Либо же Горшок не стал ломаться, понимая, что никуда он не уйдет. — Миш, — присел в кресло рядом с кроватью. — Что случилось? Горшок, отвернувшись от него, упрямо помотал головой. — Мишк, — по данному качеству Князев мог бы ему фору дать, как и по, порой, срывающимся с языка оговоркам: — я же… Чуть не сказал «не слепой», но вовремя осекся, надеясь, что Миха это не считал. Но тот как отвернулся к стенке, так и лежал, длинные ноги под себя подобрав. Запнувшись на секунду, уверенно продолжил: — Могу помочь. Кошмар приснился? Он вообще-то надеялся, что нет. И что Мишка опять не увидел — неважно во сне, или в глюке — старого знакомца — шута. Ему до сих пор было непонятно, горько и обидно, что тот принял в страдающем разуме такую вот искореженную Тьмою форму. Для него это было естественно. Мастер всегда переживает за своё творение, а шут — его создание. Но он не делал его таким, как того узрел Горшочек… И сам Андрей тогда, в наркозе. — Знаешь, если сон рассказать, — Князь протянул руку и почти его уже коснулся, когда вспомнил, что прикосновения без предупреждения по-прежнему пугают Горшка, да к тому же обещал же такого не позволять, — он как-то менее страшным становится. Можно, я пересяду к тебе? Мишка равнодушно пожал плечами. Расценив это как согласие (ну, или хотя бы не сопротивление), он перебрался на кровать, присев совсем рядышком с его сгорбленной спиной… — Мих, можно дотронуться? И снова деланно равнодушное пожимание плечами. — Так всё же, — снова начал Князев, осторожно беря его за руку. То, что Мишка не вздрогнул, уже было хорошо. — Что случилось-то? Если кошмар — мы справимся с ним вместе, бывало уже, проходили, плавали — знаем. — Кошмар — это здесь и сейчас, Андрюх, — тихо сказал Горшенёв, заворочавшись, и, наконец, к нему покрасневшим лицом представ. — А снилась мне реальность. Настоящая, наверное. Мы там с девчонками гуляли. Осень, листья золотые… Настюшка листья подбрасывает, Сашка за руку держится и смеётся. Солнце светит. И так светло-светло. Хорошо на душе, понимаешь, да? После всей этой темноты… Вот там моя жизнь, почему я должен просыпаться здесь? Я не хотел просыпаться, понимаешь, да? И уткнулся горячечным лбом в плечо к Андрею, который машинально стал поглаживать его по голове. Подобная искренность, которую обрушил на него Миша… С одной стороны — хорошо, что больше не замыкается… А с другой… А что тут, бл*дь, скажешь? Но говорить надо. — Почему ты решил, что здесь не может быть так же? — заплетающимся языком начал, тщательно выравнивая тон, призывая к себе всё самообладание. Он должен был верить сам, чтоб заразить своей уверенностью Горшка. — Ты можешь слышать смех, шуршание листвы… — задыхаясь перечислял он. Конечно, понять в полной мере он не мог. Не уразуметь зрячему слепого, но… Помнится, Миха вот точно также — никак понимать его не хотел, упрямился, а теперь… Вон как перевернулось всё! И стали неважными те дрязги их. Сейчас главное — убедить, вселить веру в надежду на счастье. — Чувствовать свет солнца на коже, ветерок, ерошащий волосы… — потому вдохновенно продолжал Князь. Горшок всё также молчал, потому он и привинтил последний аргумент: — Мих, мы с тобой мир целый создали, неужели не сможем почувствовать отдельные моменты жизни? Мишка по-прежнему молчал, настороженно и часто вздыхая. — Ну, вот что, — тогда Андрей немного отстранился, заявив с деланым энтузиазмом: — Раз уж ты встал, у нас намечается прогулка! — и, пока тот не взорвался, прибавил почти сурово: — Так что давай одеваться, завтракать и в путь. Осени в феврале не обещаю, однако вместо листьев похрустим снежком. Он ещё пока лежит, словно дожидается одного Анархиста. Странно, но Горшочек его не сопротивлялся почти. Вытащить медведя из берлоги на прогулку оказалось чуть легче, чем предполагалось. Окрыленный этим фактом Князь разливался соловьем, описывая всё вокруг. Что вижу — о том пою, так, кажется? Снег, уже начинающий таять, веточки ещё заиндевелые, сосульки… Солнце яркое, уже почти весеннее. До того распелся, что не сразу заметил, что Мишка морщится и вообще — напрягся весь, вцепившись в его запястье, на которое опирался, особенно сильно, почти до боли. — Так, Миш, чё случилось? — а у самого сердце заколотилось быстро-быстро от испуга. — Болит чего? — Да не, нормально, — отмахивался Горшок, продолжая кривиться. Вполне в его стиле, бл*дь! — Да, блин, Миша! — Андрей уже сам чувствовал трясучку начинающуюся. — Ну, вот что, а? Давай без молчанок. — Ну, глаза, — помявшись неловко на заштифтованной ноге, выдавил Мишка, — болят. Солнце очень сильно светит. — Чего? — вытаращился Князев (ожидал чего угодно, но не этого), напугав, кажется, парочку собаководов. — А-а, ну, да, солнце сегодня особенно жаркое… Давай, что ли вон туда, под деревья, там тенёк… И, осторожно прихватив своего кротика, повёл к скверику в соседнем дворе. А в голове отчаянной пташкой о стекло билась дивная мысль — неужели возможно чудо, может же быть такое, что… Зрение прояснится и врачи ошиблись? Всколыхнувшаяся было надежда лопнула после того, как Андрей созвонился с врачом, предварительно отправив уставшего, заметно опьяневшего от свежего воздуха и обилия новых ощущений Мишку спать. Ну, не совсем лопнула, конечно, но после подробных объяснений, что такое бывает, что это как с ампутированной конечностью — фантомные боли… В общем, дамочка эта, столь обманчивая и зыбкая, съежилась и запаковалась в дальний угол сознания. Зато появилась другая мысль. Неоднозначная весьма, непонятно, как Мишка её воспримет, но попробовать стоило.***
Странно всё это было. Казалось, что теперь всю отмерянную жизнь будет царствовать в душе серость, родственная мраку, царившему в глазах, но… Мишка невольно начал признавать, что иногда просыпается в нем что-то похожее на любовь к этой жизни. Благо и дома все поддерживали такую атмосферу. Горшок невольно споткнулся на слове «дом». Непривычно так, но, выходит, он, в самом деле, думал о жилище Князевых как о своём доме. Странно — не испытывал ведь похожего ощущения в их доме с Ольгой, и не потому, что тот съёмным был. Да даже у родителей было… не так. Не то ощущение, хотя, может быть, он просто забыл — слишком давно тот дом перестал быть и его домом тоже. Там прошло его детство, началась юность, а затем… Сквоты, Там-Там, бесконечные мотания по друзьям в поисках угла на ночь. Он не жаловался — то время сейчас вспоминалось… ну не самое худшее, ё-моё. Вот, вроде ж, ни х*я за душой не было, а всё равно… Оглядываясь назад, таким богатым он никогда не был. Друзья — тогда, казалось, реально верные… Дело, с мыслью о котором просыпался и засыпал… Творческий огонь тогда в них горел — и дров-то подбрасывать не надо. так воспламенялись… И плевать было на отсутствие опыта, денег и крыши над головой… А потом… Всё постепенно пришло — и слава, и какие-никакие финансы, пусть он их и спускал быстро, но… Всё обратилось в рутину: самолёты, поезда, автобусы — гостиницы и бесконечные лица… Много лиц, сменяющих друг друга и ничем особым не запоминавшиеся. Порой казалось, что «дома» они проводят хорошо, если месяц суммарно в год… Так ведь меньше. В последние годы театр, наверное, отчасти пристанищем стал… Домом тоже назвать язык не проворачивался, хотя он порой готов был там и ночевать… Но там, в театре, это был не вполне Горшок — это был перевоплощенный герой, у которого была своя боль, свои проблемы, игрою в которого можно было заглушить собственную пустоту внутри и вопящее одиночество в толпе. Порой отиралась у него в сознании шальная мысль, что дом — это вовсе не стены, не место, а люди, с которыми хочется жить. По той логике разматывало его в последние годы вполне закономерно. Княже — подлец такой — отирался с ним бок о бок двадцать лет, причем по суммарным часам, проведённым вместе, он и Мусика даже переплюнул… Немудрено, что сейчас эта квартира воспринималась домом. Крепостью какой-то. И всё б хорошо, но тревога в стенах сей цитадели обитала. Если бы только не возвращающиеся с характером бумеранга мысли о том, что напрасно он так доверяет Андрею… А вдруг тот действительно снова бросит? Пережить это ещё раз не хватит сил. Может, и в самом деле поговорить с Княже? Как папа советовал? Нет, слишком страшно… Услышит ещё, что причин нет, что Андрюха просто так взял и свалил, потому что надоело возиться — и всё, склеенный из осколков вкривь и вкось мир снова рухнет. Поэтому Мишка молчал, довольствуясь тем, что сейчас Князев рядом, что к нему можно прижаться, можно положить, как раньше, голову на плечо… И загнать все тревожащие мысли в дальний угол мрака. А жизнь меж тем становилась всё интереснее и… доступнее. Физически он немного восстановился — даже по квартире уже мог сам передвигаться — спасибо, Агатке, за скотч на стенах — рукой касаешься и понимаешь, куда топать надо. Ещё штырь в ноге периодически не ныл бы — вовсе красота. Да и остальные чувства, казалось, начали работать с удвоенной силой, что помогало приспособиться. Вот, звуки, например. До чертиков пугающие свой громкостью раньше, они с каждым днем воспринимались всё более терпимо. И даже польза от такого улучшенного слуха была. Сейчас, например, Миша почувствовал приближение Князя ещё до того, как тот постучал. Ну, вот, наловчился он домашних своих определять по походке. Мелкая вообще просто — Алиска топает и скачет, как маленький котик… Или пони. Агата ходит легко и быстро. А у Андрея шаги тяжелые, но не грузные, а сильные такие и уверенные. Вот и сейчас, как только его шаги затихли у двери комнаты, он, не дожидаясь привычного формального стука, позвал: — Входи, давай. — Как понял? — судя по голосу, Князь улыбался. Но вот увидеть это воочию и опровергнуть или подтвердить догадку — возможности не было. Не спросишь же… Хотя можно и спросить, но соврать тому ничто не помещает, если только Мишка скоро не обрастёт встроенным детектором лжи… Хм, интересно, а это ему надо?! Или в неведение счастье? — Шаги у тебя такие, за километр слышно. — Вот запишусь в балет, не сможешь меня опознавать, — уже в голос засмеялся Андрей. На душе чуть потеплело — в самом деле, не ошибся. — Поздно, Андрей! — неожиданно пропел Горшенёв, используя знакомый такой мотивчик: — балетные па тебе уже не грозят. — Ой, да ладно, — деланно обиделся друг, ничем не выдав того, что недоупражнение это в «музыку» — первое за хреналион времени — его цепануло: — не рушь мечты. Лучше спроси, с чем я явился. — И с чем же? — Мишке действительно было любопытно, с чем этот массовик-затейник на этот раз притопал. Всё ведь пытался его расшевелить да занять чем-то. Иногда даже получалось. — Вот! — и, судя по звуку, Княже что-то высыпал на кровать. — Вашу руку, сударь! — спасибо, хоть других органов не требовал… Тоже сказанет чего — хоть стой, хоть в подвал проваливайся! Заинтригованный Мишка протянул правую руку. Андрей, аккуратно её взяв, провёл до высыпанных предметов, отпуская, как только Миша до них дотронулся. Горшенёв ощупал их, подключив уже обе руки: — Очки? — неуверенно выдал, потому что сей предмет прямо касался болезненной темы глаз. Только вот этого можно было ожидать после недавней прогулки — от фантомных болей и рези от ненастоящего солнца должны были помочь вполне материальные очки. Тёмные. Ну и чтоб не пялились ещё некоторые — да… Он вздохнул тяжело. — Ага, — в этот момент Миха мог представить, как тот довольно закивал. — Очки. Самых разных форм и размеров, — словно продавец на ярмарке, что продавал маски в глухом переулке, завлекал Князь. — А не всё ли равно? — поморщился Горшок. — Любые подойдут. Он ни шиша не видел, но иллюзий о собственной внешности не питал. Наверняка… тот ещё тихий ужас теперь, по счастью, ходячий. — Не-е-е, ты не прав, — судя по звуку, Князь осторожно достал одни из кучи. — Можно? — снова спросил. Миша рвано кивнул, разрешая всё, чтобы он там ни придумал. Упрямая ослиная башка. Своим энтузиазмом и мёртвого-то анархиста достанет, а он таковым всё же не был. Потом он почувствовал холодный металл на переносице. — Вот, — удовлетворенно сказал Князев. — В этих ты — вылитый Леннон. Пока Горшочек не успел вскинуться, быстро поменял очки: — А в этих — Оззи Осборн. — А в этих? — невольно включился в игру на третьей паре Мишка. Потому что… Ну, знал подлец, чем заинтересовать! — А в этой… — Андрей немного подумал. — Джимми Леви! Миша засмеялся — хорошие образы ему Княже подбирал, что и устоять-то сложно. Воображение у него работало на пять с плюсом. Так они перемеряли ещё кучу очков (оптику что ли ограбил это безумный или реквизит чей свистнул?!), некоторые весьма и весьма странные. Нашлись образы и Кобейна, и Вишеза и даже Боярского. Только шляпы не хватало, но, гаденько посмеиваясь, его друже заявил, что дело легко исправимо, а шарф Зенитовский у него есть… А на неизвестной по счёту паре Андрей выдал: — Кот Базилио! Не отличить! — Отлично! — засиял вдруг Миша. — Вот их и буду носить. Он и сам не понимал, почему именно этот, всплывший в сознании киношный образ кота-мошенника, так согрел сердце. Сам ведь Горшочек — увы, не притворялся… Да и на кота походил, разве что на дранного. Хотя Базилио со своей Алисой — весьма потасканный кошара с вертихвосткой лисой… Нет, такие параллели им не проводились. Просто… Это было приятное воспоминание, светлое. Может, потому, что это было чем-то родом из детства и юности, когда деревья казались большими, а в душе было столько надежд и планов… Когда казалось, что они все как мушкетеры — вместе со всем справятся. Иначе и быть не может. В такие моменты сомнения и страхи отступали. Семья не заканчивается кровью, не так ли? Может же и ему повезти, и, хотя бы сейчас, обрести дом?***
Андрей пытался заставить себя выдохнуть. Ведь всё было неплохо… да?! А вот поверить в это сложнее. У Мишки, кажется, всё меньше было «плохих» дней. Конечно, от радости тот не светился, но даже относительное «хорошо» уже было неплохо в их ситуации. И расшевелить его удавалось всё легче и легче — взять хотя бы очки — ну, вот не был Князь уверен, что в него же и не швырнут ими же. А Горшочек его вон, развеселился даже, примеряя. Тогда-то Андрей и поймал себя на мысли, что впервые, пожалуй, Мишка смеялся так, как раньше. И понял, как скучал по нему. По прежнему Мишке. Боялся ведь, что ушёл навсегда тот Горшок? Ну, вот, доказательство, что здесь ещё, не просто тенью обретается, а вполне ж себе проявляется и понемногу возвращается. Да и в быту тоже становилось всё легче обходиться. Может, пережили они уже самое страшное, и отпустит наконец-то душащий изнутри страх? Что всё хорошо только здесь и сейчас, а завтра рухнет снова со свистом в пропасть?! Что их накроет волной афтершока под конец? А ведь всё это бодрило и придавало сил, особенно, когда жизнь продолжала преподносить сюрприз за сюрпризом… Жаль, не киндер — в самом-то деле, а! Вслед за Каспером ещё две увесистые «ласточки» ныне сидели на чемоданах — гитарист Володя с барабанщиком тоже на выход попросились. М-да, разбегается группа. Кое-кто, по имени Сашка Лось может позлорадствовать и снова предложить объединиться — а вот херушки! Других найдем… Время есть… Благо, хотя бы отчаливали «ласточки» перелётные тоже мирно — не бросили в середине записи альбома, а терпеливо дожидались полного сведения. Но искать новых, по-хорошему, уже сейчас надо… Андрей пытался отбросить застрявшую мысль, что и репутация у его детища сейчас не ахти, с таким положением дел музыканты вообще могут не пойти к нему… Никакие, не то что хорошие. Всё это проносилось в голове княжеской, пока заваривал он чай. Мишка захотел. Ну, тоже ведь показатель хороший, да? Раньше-то вообще без желаний и без хотелок каких… Только аморфное принимание ситуации и всего того, что другие пытаются предложить. В самом лучшем случае — выбор из поставленных перед ним альтернатив. Игра у них водилась такая — «чего хочет Горшочек»: — Мишк, на обед будешь курицу? — по обыкновению вопрошал Князь. Псведогрузинское «Жри-че-дали» Агата тож практиковала, но не всегда ж… — Да, — болванчиком кивал Горшок, который имел моду уже опосля морду дергать… — Или рыбу? — наученный интересовался Андрей. — Да, — безразлично пожимал плечами тот. — Миша, что будешь — курицу или рыбу?! — на этом моменте Княже несколько зверел, но держал себя в руках. А вы сами попробуйте не озвереть, когда вот такие диалоги по каждому поводу. Вот у Агаты лучше такое получалось. То ли она терпеливее была, то ли общение с Алиской закалило. А сейчас вот, послушайте-ка, сам попросил чай. Маленький шаг, но для них кажется прорывом каким-то. — Мих! — зычно позвал в глубь квартиры. — Чай готов, плыви на кухню, — кем именно дельфином или карасиком, — не уточнил. Но действие это тоже приятно отдавалось в сердце — Мишка достаточно окреп и физически, и психологически, чтобы самому передвигаться. Хотя бы по квартире. Вот и пришел его живчик. И даже довольный вполне, вроде бы. Правда, ровно до того момента, пока чай не попробовал. — Мих, пей уже свой чай, — Князь закатил глаза, хотя и понимал, что сей мимический спектакль Горшочек не сможет заценить. Но… он ему не бариста, бл*, чтоб так привередничать. Да и кто в трезвом уме может испортить чай?! — Он зелёный и противный, — скривился Горшок. — Тебе сейчас вообще бы воду пить, и чай сильно разбавленный, — Андрей поморщился — вот, реально, с Алиской легче договориться. — Хочешь, сахар положу? — миролюбиво предложил скрасить «полезную гадость». — Хочу, — не стал ломаться его друже. Князев привычно взял ложку и сахарницу… и замер. Только что его осенила неожиданная мысль. — А знаешь, давай-ка сам, — он решительно поставил сахарницу перед Михой. — Чё? — не понял тот, аж бровями задрожав от возмущения: — Я вообще-то слепой. — Ну, не паралитик же, — хмыкнул Андрей, который не собирался отступаться от посетившей его удачной, как ему думалось, мысли. — Слушай, я сейчас дотронусь до твоей руки, — и, взяв левую руку, положил её на сахарницу, придвинув ту максимально близко к чашке. В правую же руку вложил ложку: — Давай, Мишк, пробуй, — попросил выжидательно. — Не смогу, — упрямился Горшенёв, не двигаясь. — Ну, тогда пей такой, — пожал плечами Андрей, зная, что его не увидят. — Выбор есть, — Князев отпустил Михины руки и спокойно уселся рядом, наблюдая. Внутри бушевала буря, но Горшку показывать её было нельзя. — Поиздеваться решил? — едко осведомился друже. — Ну, да, радость тебе всё это. — Всего лишь выбор даю, — Андрею стоило больших трудов сохранить самообладание. Радость — как же… Смотреть, как набивает шишки этот крот, пытаясь выполнить ранее казавшиеся простейшими манипуляции… Но ведь без этих шишек метафорических (за реальные его опека вздует! И доказывай, что не осёл!), Горшочек его никогда хотя бы часть самостоятельности и самоуважения не вернёт. Пару минут они просто сидели в тишине, потом Мишка, всё же нащупав сахарницу, зачерпнул полную ложку сладкого песка. И тут же просыпал часть. Остановился беспомощно, выжидательно — мол де, смотри, чё ты творишь. — Продолжай, — Андрей был неумолим, хотя ему очень хотелось помочь, сделав всё за него. Но нельзя… Никак нельзя. И он вцепился в края стула дрожащими пальцами, продолжая внимательно наблюдать, как Миха всё же нашёл наощупь чашку и отправил туда всю ложку. Со второй прошло ещё удачнее. Теперь осталось только размешать, а это уже оказалось проще, и Горшочек его отлично справился. Только тогда Князев выдохнул наконец, и потянулся было за своим кофе... Как тут же случайно, из-за немного трясущихся рук, опрокинул его на себя. Благо, хоть остывший был. — Ну и кто тут слепой? — довольно пробулькал Мишка, интуитивно всё понявший, запивая озвученное победно-сладким чаем.***
Пользуясь Мишкиным благостным расположением духа, решил Андрей в этот день в очередной раз подкатить к Горшочку на тему операции. В конце концов, та уже назначена была… почти. Но Князеву очень важно было, чтобы Мишка сам согласился с необходимостью. До этого-то ершился и всячески противился даже просьбам хотя бы обсудить. Собственно, особо ничего хорошее настроение после «боя Горшка с сахарницей» не поменяло — Миха всё так же был резко против. — Мишк, ну, — устало протянул Андрей, — реально, вот сколько раз мне придется повторить тебе, что штырь этот из ноги надо вынуть. Не дурствуй, пожалуйста. Это быстрая операция. Просто достанут эту фигню — хоп, и ты уже в палате. Полежишь пару деньков, пронаблюдаешься и домой. — Не хочу, — Горшок аж весь сжался. И Князеву это сильно не понравилось. Точно так же Мишка весь зажимался на том дурацком видео, для суда, почти так же зажимался от прикосновений (хотя в последнее время и с этим наметился прогресс), но тогда у него, скорее всего, был отходняк от антипсихотиков… Да и моральное состояние было сильно хуже. Ну, сейчас-то всё лучше немного, а у него чувство такое, будто он с ножом к горлу к Горшочку подходит. — Миш, — он мысленно сосчитал до пяти и попробовал зайти с другой стороны. — Штифт у тебя и так уже больше, чем положено. Мих, есть риск инфекции, а значит, больнички на ещё более долгий срок. Князь подошёл поближе, присел на корточки, пытаясь заглянуть в лицо — да, иррационально, зная, что тот его всё равно не увидит, но психологически ему самому было легче. Конечно, согласие Мишки было вовсе не обязательным, в конце концов, по закону, все решения за него принимал Андрей, но… Князеву и думать не хотелось, что он вот так возьмёт и насильно потащит этого упрямца на операцию, разрушив всё то, пока ещё слишком хрупкое, доверие, выстроившееся между ними за последнее время. Нет, заставить Мишку было бы самым неудачным шагом из всех возможных. — Миха, — Андрей уже толком не понимал, что говорить и как убедить его, — надо, пожалуйста. Ты же знаешь, что можешь всем поделиться? Что происходит сейчас в твоей головушке? Давай вместе всё обдумаем, а? Расскажи, что же тебя так в операции смущает, ну, Мих! По телу у Мишки пробежала дрожь. «Бл*дь, — подумал Князь, — только бы не снова приступ». Но, очевидно, это было не болезненное, а скорее эмоциональное явление, так как Горшок всё же справился с этой дрожью и, внезапно очень тихо спросил: — А ты меня заберёшь обратно? Теперь дрожь уже прошибла и самого Андрея. Ну, да, всё логично… Сказывалась боязнь больниц, плюс наложился страх опять быть брошенным и преданным. Мог бы и сам догадаться. А он тут стоит с умным видом, уговаривает, да ещё и с небольшим раздражением к нежелавшему понимать очевидного Горшочку. — Миш, — с трудом вернув себе контроль за голосом, выговорил, — ну, конечно. Вот, смотри, операцию мы планировали сделать на следующей неделе, а ещё через неделю уже начнет приходить специалист этот, всё время забываю его название, — почесал в затылке, пока мысль услужливо не заскочила в голову: — а, реабилитолог. Крутой чувак, на самом деле. Ещё и массажи делает. Стали бы мы приглашать его домой, если бы планировали тебя «забыть» в больничке? В общем, будет у тебя полноценный курс восстановительного лечения со спа-процедурами, так как я вообще-то рассчитываю тебя в свет выводить, на прогулки там… Очки для чего подбирали, а? — Князь едва не задохнулся от переполнявших его чувств. Вот че дурачина удумал, а?! Чтоб он, да «забыл», да он, бл*дь, на студию не может вырваться без постоянного чувства — а как там это чудило лохматое без него… — И вообще, — решил заканчивать монолог Князь. — Ты хромаешь и по стеночкам только передвигаешься сам! Ну, как мне тебя куда-то выводить, а, скажи на милость? А ведь, пока я работаю костылем в таких ситуевинах, наслаждаться и тебе, и мне свежим воздухом проблематично. Однако, не получая никакой реакции, он ещё подумал: — Обещаю, я буду рядом. Это всего несколько дней. Давай, а? Мишка, скрючившись, отвернулся, явно по-прежнему не убежденный, но едва заметно кивнул. Мерзкое чувство Андрея, что он опять Горшка принуждает, никуда не исчезло, желаемого облегчения это вырванное согласие не принесло. Но так как в остальном всё было слишком хорошо, то Андрей загнал поглубже эту противную мысль, решив, что операция в приоритете должна быть. Ну и формально Горшочек согласился же, да? Хотя это, видимо, испортило ему настроение и аппетит. Даже ужин не доел. Князев вздохнул тяжко, но всерьёз беспокоиться пока не стал. Утро вечера мудренее, глядишь, и Мишка с утра будет более позитивно настроен. Ну да, ну да — убеждать себя Княже вынуждено научился. Чего не учёл Андрей — до утра ещё должна пройти целая ночь, а пздц обычно наступает весьма и весьма непредсказуемо быстро. Вот и их случился в ночи. И начался опять — какое совпадение — с писка радионяни. Словив дежавю, Андрей побежал к Мишке, внутренне чувствуя, что не кошмар отнюдь тому приснился. И не ошибся. Миха метался в постели. Подлетев и не получив никакого связного ответа на попытки разбудить, дотронувшись до него — спрашивать разрешения не было времени — почувствовал идущий от кожи жар. Изрыгая проклятия на головы каким-то неведомым анархистам, спешно понесся обратно, за градусником — хотя и без градусника было понятно: температура там совсем не нормальная… Не нашёл бы в суете и панике без разбуженной его топанием Агаты. Та решительно отправила его с водой и полотенцем обратно в комнату к Мишке, сама же побежала за телефоном и градусником.***
— Миша, Мих, — доносилось словно издалека. Будто он сидел в каком-то чахлом подполье или… нет, лучше в бане, а в дверь долбились и невнятно что-то кричали, кажется, зовя по имени. Горшок поморщился. Всё тело болело и горело, он словно в адском пламени очутился. Очень хотелось пить, руки и ноги, будто выламывали в разные стороны на дыбе какой средневековой, голова была тяжелой, пустой и сильно больной. Дышать тоже было тяжело — кажется, легкие плавились от окружающей температуры. Кожу сильно щипало, материал, на котором он лежал, казалось, был сделан из наждачки. Наверное, некстати подумалось,у него по всему телу уже масса ран. А он всё ёрзал и метался, пытаясь уйти от касаний с этим материалом. Но то было бесполезно, снова словно в болоте увязал, а сил и так не было, оставалось только перестать, наконец, барахтаться… да и идти ко дну. — Миша, я здесь, — опять этот голос. Он с трудом нашарил в памяти имя… Андрей упрямо что-то повторял, прижимая приятно холодящую руку к горячечному лбу… Ему не хотелось, чтобы тот её отпускал, но он сделал это, сказав: — Миша, надо измерить температуру. — Не реагирует — сказал Андрей куда-то в сторону. До Мишки донесся неразборчивый ответ ещё одного голоса, женского что ли… Он горел в лихорадке и слабо понимал. И снова, кажется, ему: — Мишк, надо полежать спокойно, я сейчас тебя немного придержу, не бойся, всё хорошо. Тут же две сильные руки надежно, но крепко прижали его к наждачной поверхности. Он аж взвыл. Раздался тихий писк. — Андрей, почти 40, — испуганный женский голос стал ближе. Руки перестали его сдерживать, Миша невольно вздрогнул — несмотря на ограничения и раздирающую поверхность, с этими руками он чувствовал себя увереннее. Вот ведь парадокс! Кажется, дамочка звонила куда-то… Он ни в чем не был уверен. — Звонила, звонила, — рядом вдруг оказался выпрыгнувший из ниоткуда шут, и Миша вдруг разом вспомнил кто и где он. — Бригаду вызывает, избавляется от тебя, дурака, проблемного. Этого уродца он давно уже не видел, надеялся вообще не увидеть… Что ж, вот он опять здесь. Выбрался-таки из поезда, куда его папа затолкал одного. Миша обреченно застонал… — Миша, — Андрей был рядом. До лба аккуратно прикоснулась мокрая тряпка. Горшочек дёрнулся, стремясь избавиться от неприятного ощущения. Лучше бы руки… Прохладные, слегка мозолистые от долгого рисования и игры… на гитаре, кажется. — Не надо, — кое-как вымученно протянул он. — Это поможет, — тряпочка прошлась по лбу, вискам, лицу, шее, рукам, ногам. На минуточку жжение словно прекратилось. И потом вернулось снова. — Он специально мучает тебя! — заверещал мерзавец-шут. — Мишка, я помочь хочу, — словно тоже услышав мерзкий голос, возразил Андрей, приподнял его и поднес к губам стакан с прохладной водой. Горшок жадно пил, чуть не давясь, а жажда не уходила. Шут в голове бесновался и орал, суча лапками: «Не пей, Горшочек, козлёночком станешь!» — Ещё! — выдохнул Мишка умоляюще, — пожалуйста, воды. — Сейчас, надо лекарство выпить. Миша заскулил, жажда, боль и огонь продолжали убивать. — Горшок! Он же мучает тебя! Мстит! — истерил шут, подливая масла в огонь. — Мишань, давай, — голос Андрея был надежен и спокоен. — Лекарство тебе поможет, снизит температуру, открой рот. И он совершенно не хотел сопротивляться, несмотря на взвывшего в голосину глюкошута. В рот попала вязкая сладкая жидкость. Княже уговорил его выпить несколько ложечек с лекарственным сиропом, а потом прислонил к губам стакан с водой. Попив, но снова не утолив жажды, Миша судорожно вцепился в распростертую над ним руку Андрея. Пальцы неожиданно скребанули по бороздкам знакомых шрамов… В уме что-то жалобно дернулось с табличкой «Не влезай убьёт!», в кои-то веки Горшочек решил внутренний голос послушаться. — Да, конечно! — шут злобно зашипел, брызжа слюной, что казалась ядовитой, как ртуть. — Верь ему!!! Доверяй, наивный маленький Мишка. А затем он снова оторвёт тебе лапу — хотя нет, путаю… С лапой там другая история… Короче, бросит он тебя, потому что ты нехороший! Запомни, Горшочек:ты — плохой! — Уйди, — прохрипел Горшок и с ужасом понял, что вслух. Задрожал, нашарил отпущенную было руку Князева и вцепился в неё пуще прежнего: — Андро, тут шут, — зашептал на грани паники. — Миша, ты сильнее его, понимаешь, — Андрей обнял его, и дрожь понемногу проходила, пламя и боль чуточку отступали. Или так казалось… Неважно — главное ему становилось легче. — А если он не свалит, тогда я заставлю уйти, пусть знает. Мишка вдруг почувствовал необъяснимое спокойствие: Княже рядом, он защитит. Шут так и стоял вдалеке, не смея приближаться, касаться, потому что руки Андрея всё так же защищали, закрывали, оберегали. — А ну, брысь отсюда! — вдруг громко сказал Князь, так, что Миха невольно вздрогнул, но обращался тот не к нему: — Не смей его больше трогать. Не в мою смену. Шут попятился. И уходил всё дальше и дальше, пока совсем не растворился во мгле. И — почему-то Миша был в этом абсолютно уверен — он не решится вернуться. Чувство внезапной свободы вскружило его. Кажется, его кошмар наяву, а не только в бреду только что покинул эту Вселенную. Но не факт, что не переселился мучить другого несчастного Мишку — мысль эту, впрочем, поглотила неизбывная радость освобождения. — Ушёл? — тихо спросил Андрей. — Свалил, — довольно подтвердил Миха, расслабленно опускаясь на подушки. — Спасибо… — слабым шепотом прошелестел то слово, которое кажется должен был сказать своему Князю давным-давно… И провалился в сон.***
Андрей и сам не понимал до конца, отчего решил прикрикнуть на несуществующий глюк. То ли от Мишки заразился, то ли просто в отчаянии был. И в ярости некоторой. Потому что всеми фибрами души ощущал, что это не их шут преследует Горшка, не совсем их. И всё же было в нём что-то знакомое. Мишу хотелось защитить, внушить ему мысль, что здесь безопасно, что никакие глюкошуты не доберутся — так отчаянно и испуганно он произнес: «Андро, тут шут». Перед глазами у Князева моментально встал тот образ из его наркозного видения — искаженный шут, управляющий марионеточным Мишкой. Поэтому и вырвался этот приказ. И то ли слова его подействовали — он всё-таки его породил… вроде как, да?! Либо же всё-таки то лекарство начало действовать, но Мишка успокоился немного, пробормотав что-то про ушедшего шута. Помогло и ладно. Да не просто… То, что сорвалось с губ Горшочка перед тем, как он забылся недолгим поверхностным сном… Кажется, это была первая его высказанная вслух, пусть и в бреду почти, благодарность… Но тепло всё равно разлилось по душе. До этого ещё мучали бывало сомнения — ненавидит или нет за опеку… А тут вон оно как… Доброе слово и кошке приятно, а Княже наш покрупнее пушистой будет. Лекарство, к счастью, тоже помогло, потому что к приезду врачей, всё же вызванных Агатой, температура упала почти на градус и лохматик его проваливался уже не в бред, а в болезненную дрёму. Ничего критичного медики — крепенькие дамочки, похожие на ведьмочек — не обнаружили — ничего, что требовало бы госпитализации. Предположили вирус и, оставив инструкции, отбыли, даром, что не на мётлах, к следующему пациенту. Заодно оставив Андрею муторное чувство вины. Вирус, вирус… Откуда, бл*дь? У них никто не болеет. Ну, Алиска недавно чихала, но носилась же конем, и вообще, никаких признаков болезни не показывала. Нет — и в этом Князев был уверен почти на сто процентов, — тут другое… Прогулка, на которую вытащил он Миху, да это давление с операцией виноваты. Вот и занедужил. От его необдуманных действий. Чувство вины было очень острым. Вот, куда торопился, потащив Мишку на улицу? А с операцией так вообще — может, знак Вселенная подает, чтоб не торопились… Конечно, ничуть не способствовал облегчению душевных терзаний и медленный процесс лечения. Температура, хоть и сбивалась, но плохо. Хорошо, хоть до критических отметок больше не пыталась подняться. Мишка, чувствуя себя откровенно неважно, оказался достаточно трудным пациентом: всё было не так — воды слишком мало, или она слишком теплая (или холодная…), постельное белье колючее, есть не хочется, или хочется, но не то всё. В общем, любое действие было не таким, как хотелось больному организму, который и в нормальном-то состоянии порой такие концерты закатывал… Князев потихонечку закипал. Подкидывали дровишек и дела с группой, и опять прорезавшиеся музыканты из Короля и Шута — им нужны были ответы и, хотя бы, предложения. А Андрей ничего не мог сейчас решить! Да и не хотел — всё внимание было сфокусировано на Михе. Операцию тоже пришлось перенести — до выздоровления полного. Теперь ещё и тут гадать — не будет ли осложнений от затягивающегося промедления. Или же другой вариант — после выздоровления придётся заново уговаривать Мишку. Всё эти мысли сейчас страшно отравляли и без того непростую жизнь Князя. А заодно усложняли жизнь всем окружающим. Агата, которой в какой-то момент надоело, видимо, всё это долго терпеть, подтверждая в который раз уже за всю их совместную жизнь статус доброй ведьмы, выгнала практически Андрея из квартиры, вложив ручку Алиски в его: — Погуляйте, отдохните, проветритесь, — ультимативно посоветовала она. — И, да, я справлюсь. Пожалуйста, Андрюш, проведи время вместе с дочерью, выдохни немного. Побеситесь как следует, — и, придав ускорения тычком под ребра, закрыла дверь перед носом удивленно хлопающего глазами Князя. Делать нечего. С такой Агатой лучше не спорить. Погуляв немного для приличия на детской площадке, и папа, и дочь заскучали. Андрей от монотонного хождения от горочки к качелькам, в которые ещё и надо было умудриться упихнуть Алиску в зимнем комбинезоне. Дочь — от отсутствия подходящих по возрасту детей. На счастье своё Князев внезапно вспомнил про недавно открывшийся неподалёку развлекательный центр. Вообще райончик, куда они спешно сорвались — был им пока до конца не обжит, не обхожен… Надо было это срочно исправлять! Потому сейчас, довольные столь приятным разнообразием прогулки, они бодро двинули туда. На самом деле, ожиданий больших у Андрея не было. Он уже мысленно прикидывал, от каких аттракционов нужно будет Алиску оттаскивать, а в какие можно и запустить трехлётку. Однако между размешиванием слякоти на площадке и медленном замерзании оттаявших было соплей и нахождением в теплом помещении — предпочтительнее всё же было второе. Но всё оказалось лучше, чем предполагалось — там были батуты. Ух, и напрыгались они от души. Даже непонятно, кто больше кайфанул — дочь, или сам Князь — давно уже он так беззаботно не проводил время. Да и прыгать — любил… А сейчас по сцене наскакаться не часто удавалось. Так что домой, вопреки ожиданиям, Андрей вернулся в приподнятом настроении и с чуть меньшим грузом на душе. Там, как и обещала Агата, всё было под контролем. Напротив, пациент их беспокойный выглядел присмиревшим и искренне радым его, если не видеть, то слышать…***
Вопреки опасениям Андрея, Мишка против операции после выздоровления не возражал. Уговаривать заново не пришлось. И вот уже через две недели, после всех необходимых анализов и процедур, его увезли в операционную. Князев проводил каталку почти до дверей — врачи и глазом не моргнули, проявив понимание (или, вероятнее, прекрасное понимание обеспечила хорошая дополнительная сумма денег) , и остался ждать. Благо, заверили, что ждать долго не придется — максимум часа полтора. Так оно и вышло. Но и эти полтора часа, показалось, вечностью растянулись. Князев уже и сходил выпил кофе — отвратительный на вкус, но, впрочем, в гастрольных турах, порой, и хуже бурду пробовали, — и позвонил два раза Агате, и принял входящий от Лёшки — тот тоже ощутимо волновался, но старался скрыть свои чувства. Они отвлечённо побеседовали, что, наверное, стоит уже привезти к Михе Татьяну Ивановну, или, наоборот, сына к маме, естественно, когда тому станет лучше. Андрей пообещал позвонить, когда всё закончится… И снова осталось одно сплошное, ничем не разбавленное ожидание. Когда в оставшееся беззащитным из-за вынужденного безделья сознание прорывались разные демоны… Наконец, Мишку вернули обратно. Ещё не отошедшего от наркоза. В постоперационной палате, так-то, Андрею тоже быть не положено было. Но… Деньги, как водится, могут решить не всё, но многое. Поэтому помогли и в этом вопросе. И с палатой отдельной, и с пребыванием там постороннего. Выслушав заверения хирурга, что всё прошло абсолютно штатно, без всяких неожиданных ситуаций, Князев снова остался ждать, но теперь уже пока Мишка проснётся. Достав заранее припасенный томик «Властелина Колец», стал читать вслух. Это и его самого успокаивало, и, по расчётам Андрея, могло успокоить и одного нервного пациента, когда тот очнётся. Хотелось ему, чтобы Миха не в тишине просыпался, а голос знакомый слышал, чтобы знал, что не один.***
Попискивание больничных мониторов… Сколько раз он уже слышал это? Теперь ни с чем не перепутаешь… Звуки возвращались медленно, будто продираясь сквозь вязкую темноту, ныне всегда окружавшую его. Однако, уныние не успело проникнуть к нему в мысли — помимо ритмичных сигналов, здесь были и другие звуки. Голос. Андрея. Миха невольно прислушался: — Тропа петляла по густому лесу, небо закрывали золотистые листья, и путники чувствовали, что идут под уклон, — бодро читал Андрей (Горшок, естественно, сразу узнал это повествование). — Лиг через десять ясени расступились, в небе сверкнуло полуденное солнце, путники невольно ускорили шаг, вышли на открытую поляну и огляделись. Справа от них струилась Ворожея, прозрачная, звонкая и не очень широкая; а впереди, перерезая им путь на восток, бесшумно катил свои темные воды необозримо широкий и хмурый Андуин. И Мишке внезапно стало спокойно и хорошо. Княже здесь, рядом. Читает. Видимо, давно — голос слегка охрипший. Наугад Горшок чуть-чуть двинул рукой по кровати в сторону голоса. Этот жест заметили. Чтение прервалось. — С возвращением в мир бодрствующих, Мих, — его осторожно взяли за руку. — Ты был здесь всё это время? — горло слегка саднило, но не спросить не мог — Мишке легче было бы поверить в новые глюки от не выветрившегося до конца наркоза, чем в то, что Андрей сидит с ним рядом… Сидел всё это время и читал. — Ну, да — легко и просто ответил тот. — Я же обещал. — Почему? — он все ещё не понимал. Реальность туго доходила, рассыпаясь обухом ударившего его в другой больничке топора… метафорического, естественно. — Дурак ты, Миш, — от Андрея это почему-то прозвучало совсем необидно. — Друг ты мой, люблю тебя, забочусь, — сделал тот вынужденную паузу, прочистил севшее горло… — Да и, — голос его немного посерьёзнел. — Не хотелось, чтобы ты просыпался в тишине с чужими людьми рядом. И Горшочку очень хотелось верить. Просто верить, без всяких там «но». Однако Миша просто не мог! Не мог верить, когда всё уже было — и в больничке так же рядышком сидел, и слова красивые говорил. А потом Княже его, или не его, взял и ушёл, оставив только боль. Без прощания и объяснения. Хоть мало-мальского — будто он не заслуживал… А сейчас вот снова сидит. И снова может пропасть, исчезнуть… Мысль эта была столь нестерпимой, что он слишком сильно и хрипло вздохнул, заставив Андрея всполошиться: — Миш, чего? — засуетился тот, вскидываясь к нему. — Больно? — Почему ты ушёл? — сдерживаться больше не было никаких сил. Может, просто настало время взглянуть правде в глаза, какой бы горькой она не была. А, может, так просто наркоз действовал, лишая сил и смывая все барьеры. — Откуда? — недоумевающе спросил прикидывающийся валенком, а, может, и в самом деле не догоняющий Князь. — Из больницы! — ну, что же он всё не отвечает, почему делает вид, что не помнит. — Ты же обещал, говорил, что лапу протянешь… Я тебе доверился… — это совсем уж вырвалось полувсхлипом, но Мишке уже всё равно было, он ощущал свист в ушах от очередного падения в бездну. Потому пробасил сипло, надрываясь: — Почему?! Голос окончательно сорвался, пересушенное лекарствами горло таких нагрузок явно не выдерживало. — Вот, выпей, — Андрей поднёс ему стаканчик, видимо, с водой. Руки его ощутимо подрагивали. Горшенёв его принял, хотя предпочел бы узнать правду — но глотку скребло невыносимо. — Мих, — ну, вот, заговорил, наконец… Голос Князя был непривычно растерянным. — Я сейчас вообще не понимаю, как всё это объяснить, это страшные совпадения. — Ага, конечно, — брякнул он, сворачиваясь в тугой клубок боли… Совпадения… Знал он такие совпадения, бл*дь. Понятно дело — щас Князь начнёт юлить и оправдываться — вот зачем спросил, с*ка?! Стало тошно… — Да, блин, Горшок, дай договорить-то! — занервничал его опекун, значит сейчас юлить будет — верняк. А тот взял и внезапно выдал такое, чего уж Мишка и предположить не мог: — Меня с того концерта на скорой увезли. В больничку. Хрень какая-то в горле на связках выросла, киста вроде, короче, даже дышать почти не мог. Резко обострилась — от нервов, видать. Пришлось вырезать её, кисту эту. Миша не знал, что и сказать. Где-то на границе сознания кто-то голосом, очень похожим на шутовской, устало и горько произнес: «Дурак, ты, Горшочек». А по настрадавшейся душе меж тем разливалось приятное и очень нежное чувство — не бросал Княже, не уходил. — Не бросал, — машинально озвучил мысли. — Да, Миш, не бросал. Но я всё равно дурак, — повинился Князев, тяжко вздыхая, — запретил тебе рассказывать. Ведь врачи же говорили, что волновать тебя нельзя. Я думал, выпишут, приду к тебе, вместе поржем над превратностями судьбы… А видишь как всё обернулось, — наверняка разведя руками, чего он, конечно ж, не видел — неловко закончил. — Бывает же в жизни… — отстранённо пробормотал Горшок. Князю он почему-то поверил сразу. Чувствовал, что не обманывает, говорит всё как есть. — Почему же никто не сказал? — вслух продолжил думать, разворачивая сей запутанный клубок из чужих недомолвок — когда все так запросто решали за него, как ему лучше. Обида тонкой иглою кольнула сердце. — Не знаю, Миш, — задумчиво протянул Андрей. — Сначала, наверное, не хотели тебя волновать, потом, возможно, в суете все об этом забыли… как-то так… — он удрученно замолчал, тяжело дыша. Это чуть отрезвило. Иголку Горшок пока отодвинул в сторону — не одному ему хреново было. — Ты тоже, понимаешь, — Мишка замялся, перекатывая вставшие комом в горле такие необходимые сейчас слова: — Ну, прости, что ли… Что думал плохо, — а сам невольно подумал о том, что было до метанольчика отхлёбнутого: — И говорил тоже, — осторожно прибавил, вступая на зыбкую почву неоткрещивания от их расколовшегося прошлого. — Проехали, — Князев покрепче сжал его руку, наверняка, думая о том же… о тех двух годах, а после свернул всё в более привычное теперь русло: — Давай просто в следующий раз всё-таки говорить, прежде чем… — он задушено помолчал, видать, припомнив ему окно. — Что-то делать, а? — Забились, — в ответ и Мишка руку сжал. Уж больно дорого его попытки самоустраниться из жизни обходятся. Странно, но в этой больничке его вдруг снова посетило ощущение дома. Видимо, дело всё-таки было не в стенах, которые особо, Горшочек был уверен, не переменились… А в людях, которые его окружали… Человеке. Теперь он в этом точно был уверен.