Блуждают среди лесов призраки ночные Брутальные анархисты здесь и шуты И если спросить: «Откуда вы, парни? Чьи вы?» Послышится дружный хохот из темноты. Призраки Там-Тама — Князь
Человек — существо живучее. И ко многому привыкающее… Только вот к сыплющимся на семью бедам привыкать как-то совершенно не хотелось. Горшенёв за последний год пережил столько дерьма, что, казалось бы, удивить его чем-то уже было нельзя. Но, нет… Жизнь в очередной раз выдала такой фортель, что оставалось только стоять, сжимать зубы и, не замечая того, цепляться с силой за плечо Ренника, который стоял рядом молча и не протестовал. Миха — фрукт живучий. Андрюха тоже. Было б иначе — ещё там, в поезде бы, кони двинул. Только это и оставалось повторять Алексею, наблюдавшему, как брата и Андрея распределяют по скорым и увозят. А внутри нефтяным пятном разливалось чувство, будто пружина какая лопнула — ни двинуться, ни сказать чего. Пружина эта недавно закрутилась — когда, отыграв концерт, он, весь в мыле, тупо уставился на вибрирующий как-то истерично телефон. Звонила жена, что само по себе было странно. Та должна была приятно проводить время с подругами, и, обычно, от него в это время ничего не требовалось. Он и сам старался её не тревожить. Но тут… Голос в трубке повторял тональность вибрации. Внутри всё натянулось, закручиваясь. Аллочка, конечно, человек эмоциональный, но чтоб так… Лёха сразу понял, что случился не просто пздц, а пздц в квадрате. Или в кубе. Потому что ситуация со всех сторон была отвратительно страшной. Похищенный Мишка, который, очевидно, не растратил свою магнетическую силу, притягивая неприятности к себе и близким ему людям… Отец, мама, и вот теперь Андрюха, наплевавший на свою явно серьёзную травму. И вишенкой на торте неизбежная шумиха в СМИ… Помнится, у него ещё тогда, в начале, теплилась надежда, что это всё фанатские проделки, ну, вот мало ли… Иногда эти, с позволения сказать, люди удивлять и пугать умели. Вот, может, позвонит вскоре Мишка, скажет, где находится. Ну или поймут, что наигрались, да подкинут к чьей-нибудь репточке. А пружина в душе, несмотря на все уговоры, продолжала закручиваться. Все надежды лопнули после первого видео. Князь прав был — это что-то личное. Вот, знаете, пружины разные бывают… Есть старые, ссохшиеся, но ещё рабочие — в Союзе делали на совесть, не жалея материалов, а есть легкие, современные… Так вот, у него в душе, определенно, крутился этот мастодонт, а то и вовсе амортизатор с Камаза… И вот эта огромная штука после увиденного умудрилась и закрутилась до, казалось бы, максимума, однако нужно было продолжать искать. Нельзя было сдаваться. Пока был шанс, крошечная надежда вернуть Мишку. И не только потому что в противном случае он не смог бы смотреть в глаза матери, нет… Хоть и душа по-прежнему болела, а смерть отца простить до конца было невозможно, но лишаться брата, да ещё и так страшно… Нет, Лёшка и сам на себя в зеркало смотреть бы не смог, если бы не знал, что сделал всё, что мог. Да и как можно… После того, что маньяк им присылал. Изувер мастерски играл даже не на струнах их душ… Нет, столько струн не было ни в одном инструменте. Нет, то были клавишные — и он нажимал на самые болезненные. Алексей до сих пор не понимал, как они смогли досмотреть до конца все клятые видео — когда от каждого кадра внутри что-то трескалось и ломалось. От собственного бессилия. От осознания, что дальше будет хуже. Это было невыносимо видеть, как дорогому для тебя человеку причиняют мучения, понимая, что остановятся ублюдки по ту сторону экрана только убив… Сыграв финальный аккорд в своей жуткой пьесе. И, скорее всего, сделают это они тоже на камеру, потому что они рады замучить не только свою беспомощную жертву, но и всех его близких… И это поджаривало изнутри. Если и есть ад — то он был прямо здесь и прямо сейчас. В квартире Князевых, на ноуте Андрюхи, и как всегда, за эти три раза, их отделяла только наведенная дрожащей рукой мышь на кнопочку «плей»… Только вот, как оказалось, пружина не до конца закрутилась. Не тогда, когда ублюдок в маске фактически вынес Мишке приговор, а уже за городом, куда они приехали больше для того, чтобы успокоить взвинченного до предела Андрея, что-то безумно повторявшего про старый дом. Вот, когда обнаружил Ягода свежевскопанный явно не под помидоры участок земли — именно в тот момент понял, что всё, докрутилось до максимума. Горшенёв никогда не думал, что будет откапывать собственного брата, прекрасно понимая, что это действие может быть напрасным — там, возможно, уже некого спасать. Но и остановиться не мог. Хотя руки тряслись так, что брошенная «садоводом-любителем» лопата ходуном ходила. А сейчас, вот, не просто закрутилось, а уже ощутимо лопнуло что-то внутри. Главное, чтоб не тромб — да… А то хватит им полумертвых музыкантов, пожалуй. Но, вот, да — лопнуло в тот момент, когда Мишку Андрей с Сашкой Балуновым реанимировать пытались. Ни одной мысли не было в голове. Стерильная пустота, будто вымел кто метлой. Потому просто стоял тупо и смотрел. На большее и не хватало. Сашка Леонтьев руку на плечо положил — так он этого прикосновения не почувствовал даже, заметил случайно боковым зрением. Оцепенение и отупение не спало и в тот момент, когда землисто-белый Миха сделал всё-таки самостоятельный вдох. Может, чувство тяжести чуть уменьшилось, а может — больше стало. Страх какой-то на подкорке сознания начал формироваться. Задышал — молодец… Но что-то внутри напомнило, что это далеко не всё… Горшочек их и так не в лучшем виде был, а сейчас вообще подтекать может начать. Что и не удержат они его — зря откапывали… От мысли этой повеяло холодом могильным и страхом животным, но не мог не думать про это Лёшенька, совсем не мог… Увы, не после того, как видел, что с отцом случилось. Не смог двигаться и когда Князь почти рядышком свалился. Вот ирония жуткая — двое почти в одной могиле. Полуживые оба — знание это совсем не помогает отвиснуть. Потому что знает Алексей, чем может закончиться пробуждение Мишки без Андрюхи рядом… Потому и собирает себя в кулак. Он нужен брату. Сейчас и здесь. Больше некому. А пока даже сил не находится, чтобы хотя бы спросить, куда их везут — кажется, это спрашивает кто-то другой — Балу, возможно. Лёшка не уверен. Он вообще не уверен, что адекватно воспринимает реальность. Или что это — вообще реальность, а не какой-то нескончаемый кошмар, а проснуться он почему-то не может. Причем уснул ещё в прошлом году. Может, это его декорацией какой тюкнуло? Или мёртвой вороной? Вот и ловит цветастые глюки в коме?! Но нет… На автомате, утягиваемый всё тем же Ренником, доходит до машин. А перед глазами пляшут удаляющиеся огни скорых. Тогда взгляд натыкается на Гордеева, которого утаскивают сотрудники полиции. К зарождающемуся страху примешивается жуткое чувство ненависти. Чёрное, сжигающее. Лёша вдруг отчетливо — и это странно, учитывая, что всё остальное по-прежнему в оцепенении — понимает, что если Мишка или Андрей не выживут… Он найдет способ добраться до этого психопата и самолично свернуть ему шею. Ну или хотя бы наполнить его дальнейшие дни невыносимой мукой, причинив здоровью тяжкий вред. Так, наверное, даже лучше… И сидеть меньше. Он почти каркает вороном, когда ловит себя на таких измышлениях… Например, о том, какой позвонок и чем ломать лучше? А ведь не думал даже, что способен на подобные размышления. Тут Ягода, наконец, обратил внимание на остальных. И, судя по лицам друзей, провожающих недобрыми взглядами бывшего директора — не он один об этом задумался. Тёмное порождает тёмное… Остаётся только надеяться, что светлое в мире, и в нём конкретно, всё же победит. Потом им пришлось разделиться — Балу, например, уехал к Агате. Правильно в общем-то… Когда получаешь плохие новости лучше, если рядом будет кто-то. Не в одиночестве вот это вот всё. Хотя лучше их, конечно, вообще не получать — да. Яков и Пор, вместе с Вахтангом отправились в полицию — показания дать. Им, всем, конечно, придётся, однако полицейские то ли вошли в положение, то ли правильно распределяли себе объём работы, но согласились отложить сей мучительный процесс для части участников. Сам Алексей, вместе с Леонтьевым отправился в больницу. Туда же обещался потом и Балунов подъехать.***
В больнице уже даже привычно. Сколько их было за последний год? Слишком много. Но есть и плюс — его постепенно оставляет чувство оторванности, оцепенения и вязкости, сменяясь на усталость и что-то похожее на отчаяние. Особенно после разговора с Мишкиным врачом. Да, выжил братишка, использовал последнюю, наверное, жизнь запасную. Уже даже кошек переплюнул, во как! Так скоро сменит имя, фамилию на Дункан Маклауд… Но пока всё ещё без сознания, и никто не может сказать, каким будет качество жизни. Потому что в уравнении этом слишком много неизвестных. Сколько Миша без кислорода провёл? Есть ли повреждения мозга? А если есть — насколько всё плохо? Можно ли будет реабилитировать? Или хоть как-то компенсировать? Эти, и многие другие вопросы — например, что сказать маме, если что — остаются без ответов. Что-то станет ясно, когда Мишка очнется. Но пока остаётся только ждать, продолжая расписываться в своем бессилии. В очередном уже. Про Андрея им и вовсе никто ничего не говорит — ну, да, не родственники же. Информация появляется, когда чуть позже приезжает Балу с бледной и заплаканной Агатой и Аллой на хвосте. Видимо, та успела приехать, пока они в прямом смысле рыли носом землю… Ладно, хоть мамы на горизонте нет — он бы не удивился. К слову… Надежды Васильевны тоже пока не было. У Андрея, как выясняется, тоже всё не очень. Нужна операция. Хотя, вроде как, врачи были достаточно оптимистично настроены — ну, насколько могут быть оптимистами доктора. Кажется, говорили что-то об эндоскопической процедуре, что, мол, последствий от неё в разы меньше, а восстановление быстрее… В общем, оставляли надежду. Но и здесь оставалось только ждать. И Лёша ловит жуткое дежавю, когда внезапно понимает, что опять ходит туда-сюда между двумя отделениями. Главное, чтобы исход был другой. А ради благополучного разрешения можно сколько угодно подождать. Ведь так? Жена его в конце концов не выдерживает и молча за руку подводит к кушетке, усаживая и заставляя прекратить этот бег. Впихивает в одну руку стаканчик кофе, а в другую — шоколадку. А у Ягоды нет сил сопротивляться такой заботе. И он заедает стресс.***
И снова знакомая скала. На этот раз никаких потёков крови. Чистая вершина, блестящая в лучах закатного солнца. И тумана в этот раз не было. Андрей с изумлением огляделся: что-то неуловимо родное чувствовалось теперь здесь. За скалой начинался, оказывается, лес. Внутренний ли взор прояснился, или же ему открылись новые горизонты, потому что он отчалил от старых берегов — понять пока было невозможно. Князь хорошо помнил, как здесь оказался. В первый раз словил отходняк после наркоза, второй, совсем недавно, он был в тупняке, и в место это его привела непролеченная башка. Сейчас же… Не достукался ли он до того, чтобы прописаться здесь? Уже и тайн из местного ландшафта место это не делало и чужеродным нисколько не ощущалось. А лес, меж тем, так и манил к себе. Такой густой и древний, с убегающей внутрь тропкой, точно приглашающей последовать за собой. Разве что не выкатился к его ногам клубочек… Но и чувствовал Андрей, что тот ему не нужен был. А всё равно — сдвинуться не мог с места. Всё всматривался в темнеющий вдали лес. Точно не простой… Мир теней? Призраков ночных? Долина снов? А Лес, меж тем, дышал, словно живой… Наполненный силой. Что он несёт? Что скрывает? А что Княже сам делает тут, в одиночестве, когда должен быть с Мишкой в больнице? «Мишка!» — его прошибло осознанием. Мишку наверняка увезли в больницу, он же дышал, да? Не могло же ему показаться, да? Нет, точно не могло — там все облегченно дёрнулись, а не только Андрей с пробитым чердаком. Вот — значит, правда. А Князь стоит тут, лесом любуется. Выбираться надо… Не зря ему путь сквозь лес показан — вероятно, где-то там, в центре зелёного исполина, находится портал в реальность… Ну или хотя бы ответы на вопросы, да? Хотя и это тоже нереальностью не назовёшь — Андрей видел, как колышутся, что-то шепча, деревья и травы, чувствовал сосново-грибной аромат, от которого слюнки текут, слышал далёкие звуки гитары из… леса? Да, точно, из глубины, кажется — из самой чащи, доносились весьма знакомые гитарные рифы. Неожиданно душу тронула звенящая, как сорванная струна, догадка… А, может, Мишка-то тоже здесь? В этом странном… Додумать не успел — сердце подсказывало, что прав. И ноги сами уже несли его по дорожке — обычной, вытоптанной тысячами шагов, видевшей миллионы судеб. Вовсе не из желтого кирпича, но Князеву ясно было — ему точно по ней. Там он найдет ответы. Да и Миху тоже. Хотя, будь его воля, — он бы остался без ответов, лишь бы заполучить своего Горшочка назад. Целым и невредимым. Хотя он был согласен и на слегка треснутого — подлатает… Не впервой. Только было б кого спасать. Первые шаги в лесу оказались довольно спокойными. Но чем дальше вилась тропинка, тем уже она становилась, и тем темнее становился лес. Даже волки внезапно завыли где-то вдалеке. Пока вдалеке. Эх, жаль нет ружья… Интересно, что будет если его тут сожрут? Он проснётся или наоборот?! В любом случае проверять не хотелось. Поэтому надо было поторопиться, но как идти в такой кромешной тьме? Стоило ему только подумать об этом, как совершенно внезапно в руке возник фонарь. Старинный, с разноцветными стеклышками. Засиял мягким, но мощным светом, окрашивая колеблющимися разноцветными красками всё вокруг. Неожиданно подумалось, что с таким не страшны даже волки, хоть и без ружья он. Да и Лесник, наверное, побоится света этого — слишком доброе сияние окутывало его, защищая и наполняя уверенностью. Тёмные твари и приблизиться не посмеют — им такой светоч губителен. Наверное. Получив такую уверенность, смелее зашагал путник Андрей, закрепляя тропинку и своей судьбой. А гитара впереди всё звала и звала, к ней вдруг, сначала робко, стала примешиваться и скрипка — резкими неуверенными ноточками. В отличие от гитары, плавно поднимающей и опускающей звук, в скрипке словно рвалась струна на очередной ноте. Иногда это звучало так больно, что хотелось завыть, подобно тем самым волкам, которые остались где-то на периферии сознания. Всё это, пока, звучало диссонансно, но не отталкивало. И точно уж трогало и душу, и сердце. Даже подумалось, что гитара и скрипка тоже искали свой путь, как и они с Мишкой. Может, он даже также блуждает сейчас по этому же лесу. Встречались же уже… Пока оба валялись в бессознанке. И сейчас похоже на то… Но Шута не было. Ни того Искажения мрачного, ни потрёпанного, Горшочка напоминавшего. Стало любопытно, чувствует ли Мишка то же, что и сам Князев? Что с каждым шагом, будто всё лучше и лучше сыгрываются меж собой инструменты, словно связывают свои мелодии в одну? Да, он был почти уверен — уши его не обманывают. В этом чудном лесу гитара и скрипка подстраивались, попеременно уступая друг другу главную роль. На полянку под огромным дубом Андрюша вышел внезапно. Тропка его всё вела и вела куда-то вдаль, да вот через полянку эту и проходила как раз. Здесь горел, задорно треща, костёр, и сидел на брёвнышке перед ним, отвернувшись, человек, что, казалось, чутко прислушивается к скрипично-гитарному дуэту. На звук шагов повернулся, отблески пламени осветили лицо — и Андрей тут же узнал старого знакомого — Шут. И снова неуловимо изменившийся. Здоровее выглядел, как ни странно. И… моложе, что ли? Да, точно, волосы чуть тронутые сединой, а не полностью седые. Морщин меньше. Глаза необыкновенные какие-то. В прошлый раз думал, что глаза — один в один Михины, ан, нет — примешивалось к тёмно-карему ещё и синее что-то, радужка, вероятно, обволакивая и придавая насыщенность. Земля и небо. Ладно, хоть без Онегиновщины обошлись… Не надо им такого финала как у Ленского, бр-р! — А, вот и ты, — протянул Шут, пошевелив прутиком ветки в костре. А потом приветливо качнул переливчатыми бубенцами: — Быстро добрался, ждал тебя позже. Садись, давай, — похлопал по месту рядом с собой. — Спасибо, но… — Андрей замялся, неловко переминаясь с ноги на ногу. Те, конечно, были и не босыми, но, определенно, жаждали возвратить его обратно. К Горшочку. Но именно Шут же подсказал ему, где того сыскать в нужный момент… Вспомнил бы ли он без него про деревеньку ту? Не факт. Уйти казалось крайне неправильным и невежливым. Но там же был где-то Мишка… Один-одинешенек. Как бы не заплутал совсем в лесу-то, дуралей его. — Мне идти надо. Друга найти. — Никуда не денется, — усмехнулся по-доброму его собеседник. — Горшочек твой на правильном пути теперь, придёт, не сворачивая, прямо к нашему огоньку. Да и… Слышишь? — Шут приложил палец к губам, лукаво на него поглядывая. — Скрипка его ведёт. Не заблудится. Садись, путь ещё длинный впереди, отдохнуть надо. А ведь действительно — сколько он прошел? Князь только сейчас почувствовал, как гудят ноги. А здесь было так уютно — свет костра, треск поленьев, музыка, почти соединившаяся, вздохи и звуки ночного леса… Странно, он и не заметил, когда ночь вступила в свои права… Быстро как-то. Но здесь точно можно было передохнуть — спокойно и безопасно. Чувствовал Андрей, что нет в этом мире того, что ему бы навредило. Больше нет. Поэтому и присел, вытянув ноги в сторону огня — с деревенского детства любил такие посиделки. Да и компания… Снова пригляделся к Шуту. Их — точно их дружочек, нарисованный да словами и музыкой в жизнь воплощённый. Совсем-совсем не чета тому уродливому озлобленному глумливому существу, что мучило Мишку и ему свои зубы кривые показывало. И вот не прошло, правда, и минут десяти, как на костерок их набежала длинная тень… Княже, впрочем, ту мигом узнал! А как же иначе! С другого конца полянки показалась на тропинке знакомая, чуть сутуловатая, седовласая фигура. Тут уж никакие силы не могли Андрея сдержать — бросился к другу, потерянному и найденному. Даже если только здесь, в этом мире, их, наверное, мире — всё равно. Главное, Мишка был здесь, тёплый, живой, так же отчаянно обнимающий в ответ. Видящий. И тут краем сознания приметил Князь, что играют теперь скрипка с гитарой в унисон. И, казалось, всё вокруг от этого такой радостью наполнилось — затрепетало, задышало, ещё большей силой налилось… Словно мир, что плавал в тумане на грани бытия и не бытия, вновь зацвел стоило музыке творения взять верную ноту, исправив ошибку. Хотя айнур с них, наверняка, никакие, да и мухи с котлетами держать следовало отдельно — то есть все волшебные миры, которые после знакомства когда-то след в душе оставили. — К костру, к костру, — согрейтесь перед дальней дорогой, — напомнил о себе Шут. Мишка вздрогнул и, слегка отодвинувшись, уставился на него. Андрей уловил отблеск страха в глазах и хотел было вмешаться. Успокоить как-то, доказать, что не тот это, не его мучитель. Но Горшочек рукой остановил, медленно приблизился к сидящему и вгляделся. Несколько минут они смотрели друг другу в глаза, а Князь, затаив дыхание, не решался прервать — что-то очень важное происходило в эти минуты. — Наш, — наконец, отмерев и чуть улыбнувшись, сказал Миха, потом стрельнул в него взглядом, звеня радостью: — Андрюх, это же тот самый, наш Шут, — и он подошёл к созданию ближе, с горечью выдыхая, видимо, вспоминая все несчастья: — Где же ты был? Почему оставил? Шут грустно улыбнулся, неловко снимая колпак: — Не я оставил, Миша, совсем не я. Ты отгородился, да так, что пробиться к тебе не мог, как не пытался. Вот к Князю нашему — да, мог. Он стену из обиды вокруг себя не построил, — неожиданно поделился тем, о чем Сказочник уже догадался. Андрей молча подошёл к приоткрывшему рот Мишке, обнимая. — А тот, другой, кто он? — спросил, понимая, что не решится задать этот вопрос сам Миха, хотя и крутится, очевидно, на языке. Но того сейчас куда больше заботит свалившееся бремя осознания, что в своих бедах и печалях он виноват отчасти сам. — Отражение, — казалось, лицо их собеседника резко потемнело. А, может, то была просто игра резко взметнувшегося куда-то в сторону пламени. — Тёмное порождает тёмное, — назидательно проговорил Шут. — Из обиды едкой и муки душевной родился мерзавец, пародия страшная. Не первый ты, Горшочек, и не последний, кто создал себе вот такого доппельгангера. Есенин — вот тот мог бы много чего интересного поведать, Моцарт… Да. Нелегко это, — пожевав усы, признался он. — Они плохо закончили. Как и я. — Мишка ощутимо загрустил, засовывая враз озябшие руки в карманы. Плечи его сильнее ссутулились. Князь же на это подобрался, готовый переубеждать, но их дружочек опередил. Шут вытащил из кармана трубочку и стал старательно набивать её табаком, спокойно разъясняя: — Ну, во-первых, твой монстр ушёл, и ушёл навсегда. Андрюшку за это поблагодари — было у тебя, благодаря ему, то, чего у других не было. Любовь дружеская, связь родственных душ, — поджег тлеющим прутиком трубку… Затянулся и выдохнул колечками дыма причудливыми, заканчивая: — Благодаря ей и вытянул. Не без последствий, конечно, но… Любовь — самая мощная сила, повезло тебе. Разбил стену твой Князев. Мишка смущенно отвернулся, в глазах его тепло-карих теперь не только костёр блестел… Андрей, напротив, вперёд подался: — А во-вторых? — напомнил он, — что там во-вторых? — Так не кончена ещё ваша история, — протянул Шут, словно удивившись, как таких простых вещей можно не понимать. — Ни твоя, — указал веточкой прямо на сгорающего от недосказанности Князя. — Ни его — прутик качнулся в Мишкину сторону. — Но мы же здесь, — глухо отозвался Горшенёв, — это ж наш мир, всегда думали… думал, что буду после смерти жить в нём. — Рано вам ещё сюда, — покачал головой Шут. — Вас ждут, вас любят. Да, Мишутка, и тебя тоже, — пристально на него посмотрел, а потом выдал: — Погляди-ка сюда, Михаил Юрьевич. Взмахнул прутиком в сторону костра и напускал раскуренной трубкой туда же колец диковинных. Не простой табак там был — да. Потому что вскоре сквозь пламя стала картинка проступать… Больница, кажется. Ну, стены такие, типичные. Лёшку, прислонившегося к стене рядом с Агатой, узнали сразу. Хотя и трудно это сделать было — настолько страх и боль лица родные искажали. И это ещё Шут их пощадил… Слёзы матерей не стал показывать… Или нет. Потому что не всё «кино» показано было. Вот пламя качнулось — сменив картинку. Похороны. Тысячи людей в косухах с логотипом Короля и Шута. Два гроба. Боль волнами прошибает даже сквозь пространство и костёр. Едкий дым добрался и до их глаз, пощипывая… Может, и не дым. А на лица близких и друзей смотреть совсем страшно. Было, есть и будет… Потому то Шут и приостановил эту пытку, не доводя до кульминации, произнеся тихонько: — Не причиняйте столько боли, уйти надо в своё время. — Будет меньше горя, что ли? — слегка огрызнулся Миша, плечи его рвано двинулись, на лице заиграли желваки. — Не меньше, но другое оно, — неожиданно выдал Шут, — когда предназначение, судьба выполнены, всегда это чувствуется. Когда до конца прожил свой век, до последней капли с родными разделил свои чувства. Костёр, ярко вспыхнув, снова загорелся обычным пламенем. — Я и о своей шкуре забочусь, — признался Шут, нехотя. — Мир вы наш не закрепили — пропадёт он. Мы пропадём. Кто-то должен остаться. Жить-то хочется, Мам, Пап, — со смешинкой оглянулся на пропустивших эту шутку ниже пояса мужиков. — Так пусть Андрюха и остается, — внезапно резко сказал Мишка. — ОН сможет, а от меня там пользы никакой. — Чего? — Андрей вспыхнул моментально, удивительно засинхронившись со смолистой еловой веточкой. Слов не хватало. Никаких. Опять эти загоны, как будто не распиналось тут их детище, не доказывало наглядно, что продолжать надо. — Княже, — Мишкин голос был на удивление мягким и грустным. — Я же проблемы одни приношу, — терпеливо разжевывал он. — Тебе, да и остальным. Группа едва не развалилась, папа из-за меня… Ты тоже ж пострадал… Может, мне лучше тебя здесь подождать, — почесал затылок, а потом неловко признался, сверкая глазами: — Да и тут я хотя бы вижу — буду тебе музло присылать через нашего друга, — кивок на внимательно вслушивающегося Шута. — Обо всех чудесах, что встречу здесь. — Нет, Мих, — Князев для надежности даже за руку его схватил. Было б чем — привязал бы. Только вот внутри качнулись воспоминания — вязки, больничка, маньяк, видео — сглотнул. Нет, привязывать нельзя. Тогда сам так вцепится, что не оттащишь! — Всё, что случилось — не из-за тебя, — горячо начал он, от возбуждения у самого всё внутри подкашиваться начало. Скрипка вдруг выдала нервную партию, а гитара оглушенно отрабатывала следом. Будто эхо. — Проблемы были и будут, но это был и есть мой выбор, — скрипка заиграла увереннее, гитара робко поддержала темп, благодаря чему уверенность Андрея окрепла, и он вдохновенно продолжил: — И мы с ними справимся. Не мы ли писали: стоит твоя жизнь моих потерь, — мелодия очень быстро наиграла Фреда, а потом снова вылилась в что-то новое, надрывное… Князь, почти заклиная Горшочка своего повторил: — Пойми же! Ты мне нужен, нужен не в нашем мире, не во снах приходящим. А в реальном, земном. Так что… — скрипка взяла паузу, за ней же ухнув замолчала и гитара. — Останешься ты — останусь и я, — инструменты тревожно заиграли, но в унисон. Мишка же на этот раз не отводил глаза, смотрел прямо, словно решаясь на что-то. И Андрей, надеясь, что считает тот всё правильно, как мантру прокручивал в голове: «Не уходи, ты нужен! Ты не проблема!» Кажется, у него всё получилось, потому что миг прошёл, ушло и сомнение из родных глаз. Мелодия выправилась на менее тревожное завихрение. — Ну, и как же нам вернуться? — обратился Князь к Шуту. — В какую кроличью нору прыгнуть? — До Алисы вам далеко, — облегченно выдохнул тот, не скрывая этого. — Но, если присмотритесь, найдете путь обратно. Не зря же тропинки сходятся в одном месте. Князев прищурился: в самом деле, тропинка была не одна, как он сначала подумал. Две. И соединялись они в… костре. — Шутишь? — обреченно спросил, вовсе не желая петь — на костре она сгорала, а душа летела в пропасть… И вообще — это не его партия. Но и Горшочка своего он туда ни за что одного не отпустит. Вот ещё! — Нет, не шутит, — вместо Шута ответил Мишка, набираясь решимости для самого трудного шага. — Чувствуешь, как оттуда тянет? Зовёт будто… — М-да, — поёжился Князь, старательно не думая, что дружочек его всегда был за кремацию. И вообще… — Лучше бы в нору. Ну, ладно, вместе, что ли? — подбадривая себя, спросил. Чё он, не мужик, что ли?! Пф… А именно так фырчит огонь, попадая на кожу, когда та пузырится, чернея, облезая до мяса… Тьфу! — Вместе, — кивнул Мишка, чуть вздрагивая. Андрей облегченно повёл плечом чуть касаясь его. Тоже боится — это да. Но всё-таки с другом весело и совсем не страшно шагать. Даже в ревущее, взметнувшееся ввысь с человеческий рост пламя. Если лапка держится за лапку, то и огонь не обжигает, как выясняется… Переход был почти моментальным, оставив лишь ровное, красивое пение инструментов, тонкий, похожий на добрый смех перелив колокольчика и одно слово, донёсшееся от Шута: — Спасибо!***
Мишка просыпается резко и быстро. Слишком быстро. И первое, что чувствует — резкий лекарственный запах. Кажется, он оседает под кожу. Уже потом замечает, что лежит на чем-то мягком, относительно, конечно, но явно лучше деревянного ящика. Горшочек вздрагивает всем телом, отчего по отбитому телу пробегает волна тупой боли. По инерции он тянется вздохнуть полной грудью, легкие обжигает, сделать это не удаётся — слишком уж болят, кажется, не просто ушибленные, а сломанные рёбра. Вокруг звуки, много, слишком много и слишком сильно. Их даже не получается идентифицировать. Но какая-то часть его довольно улыбается… Под землей звуков нет… И на смерть это не похоже. Мозг не успевает за чувствами, звуками, запахами. В голове плывут картины, смешиваясь одна с другой: мерзкий голос Гордея и стук земли по крышке гроба, и яркие, почти живые образы — Андрей и Шут в лесу у костра. Мозг не понимает, не принимает, не успевает анализировать. Где кончается реальность и начинается галлюцинация от кислородного голодания? Неужели лес, Шут и Княже — ненастоящие?! От обиды хочется выть, но глотку перехватывает от все ещё неприятно скребущего воздуха. Он давится криком. Судорожное дыхание перехватывает. Нарастающую панику не могут погасить даже смутные тени, что-то говорящие, придерживающие за руки. Напротив, каждое касание — обжигает. Всё внутри вспыхивает, кричит, что рядом чужие. И кто знает, что могут сделать незнакомцы, если и знакомые могут стать мучителями и палачами. Тело прошивает страшной догадкой… А вдруг казнь показательная? Как для Достоевского — вывели — мимо в воздух пошмаляли, напугав… Отдельный вид пытки. А теперь, вот, откопал — и всё по новой. Мишка не замечает, как дрожит. Нет, ни Гордея, ни сообщника его он не слышит тут, но кто знает, сколько их у него… Однако он не делает попытки вырваться из чужих прикосновений — помнит, чем может обернуться сопротивление — лишь замирает испуганно, сотрясаясь в ознобе. Да и хотел бы — не смог. Всё болит, каждый миллиметр тела. А слабость такая, будто неделю в запое был. Ну, или как тогда — сознанка от нейролептиков вернулась, а силы — нет. Мало того, что слепой крот, так ещё и лапки опустились. От всего этого колотит так, словно из ледяной проруби вынырнул. Где бы он сейчас ни был, кто бы не окружал — Горшочек полностью в их власти… Режьте меня, бейте — вот он, я! И нет никого, кто бы мог помочь. Никого знакомого. Хотя — в случае с Гордеем — это облегчение. Внутри даже проклевывается слабая надежда, что это не виток плана ублюдка, а его нашли, откопали, и сейчас он в больнице… Но Андрея рядом нет. Если бы его нашли, тот бы дежурил. Кажется, они уже это проходили. И он был уверен, что Княже его бросить не мог. Не в таком состоянии. Если бы не хватило нервов читать, как тогда, то просто держал бы за руку. И сразу было бы за кого зацепиться… Значит, либо это происки Гордея, либо… Последняя мысль обожгла и напугала сильнее первой. Ведь видел Андрюху там. А что, если неспроста? Что, если те ублюдки всё же пробили ему башку? Просто Гордей про это не знал — иначе бы позлорадствовал… Что, если это была реальность? А вдруг он не выбрался, вдруг что-то пошло не так? Миха ясно помнит, что они с Княже вместе шагнули в огонь, или сквозь огонь — кто знает, как правильно. Но, вот, Горшок здесь, а Андрюха — нет. Даже дельная мысль, что, возможно, они в разных отделениях или даже больничках, и, вообще, друг его сейчас не в состоянии даже о себе позаботиться… Эта мысль витает вокруг мозга, но внутрь не залетает. Нет, Горшочек упрямо уцепился за костёр, огонь и Шута… Вроде, шагнули вместе, но говорят же — намерения многое, если не всё, определяют. Всё это ещё больше сковывает — вдруг Князь решил там остаться, или его не пустила вселенная, или что там сверху? У Михи зуб на зуб не попадает, несмотря на удушливую жару, его прошибает холодом. Ведь, если Андро там из-за него, если умрет в этой реальности из-за его про*бов, какая же это жизнь будет? Лучше бы и не возвращаться вовсе. А если… если он так и не вернулся, а всё вот это — лес, костер, Шут — это последняя галлюцинация умирающего мозга? А Андрей там же — просто спасительное видение от милосердного подсознания? Хорошо бы… Потому что Княже своему он только жизни желает. Только вот страх всё равно прошибает. Тогда — где он сейчас — уж не в аду ли? Может, существует всё же это жаркое местечко, только не такой ад, где грешники в котлах варятся, а каждому свой, индивидуальный. У него, например, явно будет психушка в полной почти темноте, с уколами, вязками и прочими прелестями. И без родных, в окружении чужих теней. Только вот мозг пока ничем не затуманен… но не в этом ли соль, чтоб прочувствовал, помучался, а не плавал в блаженном забытии? Это сталось бы и с ада мифического устроить, и с земного, если это всё ещё происки Гордеева-выбл*дка. Он настолько плотно погружен в себя, что даже не сразу понимает, что среди окружающих голосов прорезались знакомые. Шевелит ухом, как собака — горе-директор сразу отпадает, а вот ад мифический… Сейчас посмотрим. Если Лёха, или точнее тень его, пришла обвинять за гибель отца — то да. Но, нет: — Мишка, Миш, — зовёт характерный голос, но странным, близким к панике тоном: — послушай, меня послушай. Лёшка. Здесь. Наверное, в персональном аду не было б его. Во всяком случае просящего, а не обвиняющего сурово. И Мишка пытается, пытается слушать брата, не отрывая всё больше мутнеющего взгляда от его силуэта, который он сумел только сейчас различить сквозь захлестывающий страх. — Не надо, — а это уже братец бросает явно не ему, в сторону кому-то, вряд ли чертям настоящим, потому Горшочек чуточку успокаивается, вслушиваясь в Лёхино уверенное бормотание: — Уберите, видите же, он не буйный. — И снова к нему повернулся: — Мишк, дыши, носом дыши, давай со мной — вдох и выдох. Миша, ты в безопасности. Снова вдох… Молодец, выдохни… Горшенёв старается. И старший, и младший. Мишка дышит послушно, чувствуя, что хоть и больно носоглотке, легким и рёбрам, но немного отступает удушливая волна паники. Да и у братца, кажется, распутывается внутри узел, пружинка ли, тот раскручивается понемногу, тоже успокаиваясь. — Можно… - Лёшка-то всё ещё волнуется, по голосу, прерывающемуся и заикающемуся, слышно. — Можно дотронусь? Только за руку возьму, ладно? За руку — это можно, это не такое страшное прикосновение. Тем более Мишка уже осознает, кто перед ним. Сказать не может, в глотке по-прежнему пожар, но кивает утвердительно. Тёплая широкая и сильная рука осторожно берёт его почти ледяную руку. На контрасте кажется огненной, снова о костре напоминая. Горшочек прикусил губу: где Андрей? Если Лёшка тут - спасли стало быть... Значит, с Князем в самом деле что-то случилось. От этого ещё сильнее хочется вцепиться в кого-то и выть. Тем более, что прикосновение не обжигает, а согревает. Словно искорки маленькие и тёплые в душу проникают. Кажется, даже воздух вокруг немного согрелся, став похожий на летний. — Миша, всё хорошо, всё будет хорошо, — беспомощно как-то повторяет брат, словно себя пытается в этом убедить. Но Горшок себя чувствует слишком уставшим, чтобы спорить или просто возражать. Он просто доверчиво тянется, пытаясь приподняться, к Лёшке — тот всё правильно считывает, обнимает, слегка к себе притягивая. Бережно. Непонятно, впрочем, это и брата тоже трясёт, или только сама Мишкина дрожь вибрирует и отдаётся. Неважно. Сейчас это такие нужные прикосновения, пусть и через боль, зудящую во всей тушке, потому и объятия эти почти успокаивают. Хочется верить младшему, что, да, всё теперь хорошо будет. Но червячок сомнения внутри размером с сожравшего осла питона. Рядом всё врачи — тени эти наверняка ж доктора, кто ещё-то — бубнят. О важности обследований, что нужно всё-всё проверять. Но забрать его, или Лёшку отогнать, и не пытаются. И за это спасибо, ё-моё. Рано или поздно они его заполучат - это верно. Но не сейчас, да. Было почти покойно... Эх, узнать бы, где Андрюха, что с ним тоже всё… хорошо. И тогда, может быть, напряжение это окончательно рассеется. Как туман с их мира, который неожиданно прояснился и над ним снова засияло солнце... Пусть и закатные лучи. Но будет новый день, и счастье вновь у нас, верно? Хлопает дверь. Как удар по оголённым нервам. Мишка вздрагивает, Ягода его ближе к себе прижимает, что-то успокаивающее в ухо шепча. В палату врывается новый силуэт. — Вам нельзя, — пробует остановить кто-то из медиков. — Можно, — похоже, отмахивается тень, Лёшка спокоен, оттого и Мишка старается не паниковать. — У моего адвоката спросите. По голосу, а ещё по свежести какой-то узнает Агату. Сердце снова начинает колотиться — она-то наверняка знает, что с Андреем. Пришла… чтобы что? Высказать ему, какой он урод, и что все проблемы из-за него? Сообщить, что по его вине Княже умер? Миша весь сжался, одновременно и жаждя услышать, что та скажет, и страшно боясь. Агата осторожно подходит. — Эй, привет, — голос дрожащий, но тихий, спокойный. Странно, кажется — не обвинять пришла. Зачем тогда? Ну, чего тянет-то, а? Худшая мука — незнание. Удивительная всё же жёнка у Андро — словно мысли считывает: — У Андрея была операция. Она уже закончилась, — видимо, на лице его паника отражается, потому что быстро-быстро договаривает. — Он ещё не проснулся, но прогнозы неплохие, - голос не дрожит, значит, наверное, не врёт во спасение. Хотя к чему ей его спасать, если из-за него Андрей... Нет, значит, нормально всё. Будет, наверное. - Ему просто нужно время, - увещевает Агата. - И тебе, Миш. Тебе тоже нужна помощь врачей, пусть помогут и тебе, и ему. Видя или чувствуя, что не помогает это ни хрена, продолжает хитрым голосом, кажется находя нужную струнку: — Я уверена, что Князев первым делом спросит о тебе, как очнётся. Так что давай сделаем так, чтобы мы могли ответить, что у тебя всё тоже неплохо, тебе помогают, лечат. Вам обоим нужны хорошие новости. Нам всем, - с нажимом повторяет. Она подсела к нему на койку, так и не встревавший Лёха чуть завозился, освобождая чуток места, но никуда не уходя. — Миша, — а вот теперь в голосе отчетливо зазвучали слёзы, — всё будет хорошо, ты в безопасности. Мы все рядом. Мы все так рады, что ты снова с нами… Позволь помочь, - она прерывается, подыскивая слова половчее. - Ладно, позаботиться о тебе? И хоть это тревогу не рассеивает в полной мере, но Нигровской он верит. Понимает, что не стала бы обманывать его насчет состояния Княже. Если бы что... Просто не пришла. До обвинения его полудохлого бы не дошла. И это внушает осторожный оптимизм. Ему так до сих пор и непонятно, с чего у Княже нарисовалась операция... Но, кажется, тут выбор не велик - дала о себе знать прошибленная башка - Мишка б не удивился, если бы этот дурень из-за его поисков забил на себя... Или же получил уже при его откапывании. Главное — не пуля в лоб! Остальное поправимо, наверное... Потому Горшочек решает взять себя в руки. Ради будущего спокойствия Андро он на многое готов, даже пытаться справиться с собой и рукам докторским довериться. Страх, пока, никуда не делся, но где-то там, в глубине сознания появилась и зацепилась мысль, надежда, что они справятся. Ведь не зря же инструменты их снова в унисон заиграли, единственную правильную мелодию сотворив.