Время идёт. Я не могу сидеть на месте Сколько молчать я должен, чёрт бы всё подрал! Рушатся стены от моей безумной песни Но и себя я по кусочкам собирал! Дай, небо, силы всё ненужное отринуть Дай мне на мир глазами детства посмотреть Помоги мне тяжесть прошлых лет Как груз ненужный, скинуть Научи меня дышать свободно и свободно петь! Руки к небу — Князь
Когда движуха вокруг завертелась, принимая странный оборот, она не знала, что и думать. С одной стороны — после последнего видеосообщения и без того чахлая надежда истаяла… И Нигровская с ужасом прикидывала, кому звонить и что делать, чтоб Андрея уже, наконец, признали временно недееспособным и пролечили, как должно. С другой — звонивший парнишка мог и ошибаться, чем только продлевал агонию. Да и если не ошибался… Нюансов было много. Потому-то всё внутри у Агаты кричало, что нельзя Андрея отпускать. Тот и так не в себе. А теперь ещё и неизвестно, что там ждёт по этому адресу. Неизвестно вообще ничего — ни сколько преступников — хотя, конечно, они предположили, что двое… А вдруг больше? Актёров, с позволения сказать, может быть и двое — да. А похитителей — целая банда, отнюдь не музыкальная. Более того, никто не знал, есть ли там оружие… А ведь пуля какая-нибудь или нож могут навредить и погубить даже здорового. А уж мужа её бедового неугомонного, с башкой проломленной… Вероятность новой беды была пугающе высокой. Чувствовала, но не сумела остановить. Куда там… Князев её, кажется, даже не услышал, мыслями он был далеко. Здесь присутствовало только тело, а душа рвалась понятно куда. Вот дверь захлопнулась — они с Егором остались вдвоём. Бесцельно дошла до комнаты, села в кресло, вцепившись руками в подлокотники. Можно было увязаться следом — да… Но туда и так отправилось куча народу, Андрея она не остановит, только мешаться будет… Нет, увы, оставалось только ждать и верить. Верить, что судьба, вселенная, удача, наконец, будут сегодня на их стороне. Фёдоров, добрая душа, попытался ей чай предложить — она вяло отмахнулась. Не лезло в горло ничего — ни еда, ни питье. Только руки, слегка подрагивающие, поглаживали положившую морду на колени Адельку. Егорыч тоже нервничал — крутил в руках телефон, чуть не роняя. Она и сама гипнотизировала взглядом свой, лежавший на краю стола. Порой тот оживал, но это были не те люди и не те новости. Сколько они так просидели, звонка ожидая, — непонятно. Может — часы, может — минуты… Однако звонок раздался не телефонный. Дверной. Мелькнула мысль не открывать — это в любом случае, скорее всего, плохие новости — раз лично сообщить решили. А, может, и вовсе — психопаты-похитители. На всякий случай Егорыч вооружился битой, которую Андрей умыкнул с фотосессии… На него реально реквизита не напасёшься. Сама же Агата приглядела себе зонтик — может не ахти оружие, но всё лучше, чем ничего. Но в глазке отражался Шурка Балунов — бледный весь и перепачканный. Весь в пыли какой-то. Вот ты какой, гонец… Дверь распахнула, не задумываясь — то, что случилось надо знать, даже если тяжело. Нет смысла оттягивать. — Живой! — с порога заявил всё с её лица срисовавший Балу, — Оба живые! — прибавил он, тяжело дыша — мда, потерял он форму за годы без упражнений с подскоками по сцене. — В каком смысле оба? — Нигровская почувствовала, что ей бы лучше обратно в кресло присесть. Куда там её благоверный влез, что о его живости надо отдельно сообщать?! — Агатик, — Шурка её аж за руки взял да на банкетку усадил. — Мишку везут в больницу. Андрея тоже — он сознание потерял. Но они оба живые, слышишь меня? — обеспокоенно вгляделся в лицо, пока Нигровская думала, как собрать себя воедино. Горшка спасли — это хорошо, а Князева чего, на радостях прострелило? Добегался со своей башкой проломленной — дурак, балбес! Она молча кивнула. «Нельзя сейчас ломаться, — подумала, собирая все силы воедино, — так, что там надо? Документы взять, Вере позвонить, попросить приехать в больницу, мало ли какие там будут вопросы…» А что вопросы будут, ей подсказывали все те пройденные круги бюрократического ада. Заставила себя с усилием встать. Первый шаг дался с трудом, а дальше легче пошло. Главное — делать, делать что-то. Не останавливаться. Не давать тревожным мыслям завладеть рассудком. Агата собиралась быстро и методично. Не хотелось ни минуты потерять. Возможно, их у нее и не было. Краем глаза Нигровская отметила, что Сашка о чем-то с Егором переговариваются. Но сил разворачивать их к себе и вытрясать информацию не было. Потом — сейчас главное быстрее собраться, а послушать можно и в пути… Уже в машине Балу ей рассказал все. Она выслушала, записала на подкорку сознания, но старалась пока об этом не думать. Не думать, что пережил Мишка, и как им снова его психику после такого ужаса в порядок приводить. Не думать, что испытали Андрей и остальные, обнаружив Горшочка, заживо погребённым. Чёткий план — вот её спасение. Больница. Поговорить с врачами Андрея. Решить вопросы с опекой. Казалось бы, с хрена ли, но нет — и это очень остро обстоит. Узнать, как Миша. Увидеть, наконец, Князева и понять, что всё будет у них. Хорошо будет. И будущее будет. Должно быть. Неужели, они, бл*ть, не заслужили? Врач старается обнадежить, но в то же время расплывчатыми словами, чтобы в случае чего… Мы вам ничего не гарантировали. Да и не может никто в полной мере — Агата это понимает, и как-то болванчиком кивает вслед за метроном, отбивающим словами. Да, гематома, нужно удалять. Но небольшая — хорошие шансы. Шансы, не прогнозы… Ей даже не дают Андрея увидеть — сразу увозят. А она остаётся в коридоре. Опять ждать. Но на этот раз в другой компании. С Балу, Леонтьевым — он тоже здесь, неудивительно — и подошедшим к ним Лёхой, который выглядит сумрачно и потеряно. Впрочем, у него она и узнает, что Мишка тоже пока… не проснулся. И у него тоже хорошие шансы — дышит же, жить будет. Как именно жить — вопрос другой. Агата с ужасом понимает, что — если Горшок всё же не справится, овощем останется, или ещё как-то так — Андрея это доломает. Он и так себя во всём винит… А пока они все ждут. Лёшка — то тут, то там. Словно решить не может, где ему нужнее быть. Или просто не в силах усидеть на одном месте. Балунов приносит кофе — от его вкуса её мутит. Сашка Леонтьев тоже ждет, даже не пытаясь что-то сделать, лишь настороженно моргая. Если б не это, то можно было за экспонат в музее его принять. Агата делает звонки — маме, сначала Андрея, потом своей. Надо было договориться о рокировке Алиски, а уже потом Надежда Васильевна могла бы приехать. Потом долго крутит телефон, словно вспоминая… Спохватывается и звонит Алёне, убеждает не приезжать, обещает позвонить, как только что-то станет ясно. Где-то на краю сознания мигает и тут же гаснет мысль, что надо бы набрать Ольге. Ну уж нет — этого Нигровская уже не вывезет. Пусть кто-то другой оповещает… Вон сколько причастных оказалось. Вздыхает тяжко, а потом сидит долго-долго, не шевелясь, упершись взглядом в стену. Когда выходит хирург, они с Балу в коридоре одни. Лёша, сопровождаемый Реником, снова ушёл к Мише. А Нигровская даже не замечает, что вцепилась в плечо молчавшему Сашке. А потом, когда слова врача понемногу оседают в голове… Что ж, можно выдохнуть, наверное. Всё прошло хорошо. Теперь просто ждать, не если, а когда Андрей очнется. Однако Агата не может пока выдохнуть. Вот, увидит мужа, в глаза ему посмотрит, голос услышит — вот тогда и можно будет вздохнуть с облегчением. Не сразу замечает, что у Сашки телефон трезвонит. Тот хмурится, выслушивая. — Что случилось? — Агату не зря Андрюша иногда ведьмочкой называет — есть в ней какая-то интуиция. Вот и сейчас понимает, что это связано со всеми ними. И не зря Ягода с Лосем «потерялись». — Мишка очнулся, — напряжение в голосе Шурки несколько поубавилось, но до конца не исчезло, несмотря на новости хорошие, — но у него, похоже, паника. Успокоить не могут, — а вот и ответ на невысказанный вопрос. Агата оглядывается на дверь — там, за дверью, в палате интенсивной терапии, Андрей. И к нему сейчас не пустят. Чуть позже обещали. Значит, здесь она ничем не поможет. А Миша тоже ж… не чужой. Приняв решение, почти бежит в другое отделение. У входа в палату — его, в отличие от Андрея, уже в обычную перевели — замирает. Как бы ни было велико желание увидеть своими глазами Миху, но и страшно одновременно — ей и видео-то все дались с болью, а в реальности осознать степень случившегося кошмара… Но она должна. Что-то ей подсказывает, что именно здесь и должна сейчас быть. Раз уж Князев не может. Её пытаются остановить, но — наглость второе счастье — она бросает медикам что-то про адвоката (а вот это уже рискованно — Вера-то не успела ещё приехать, они только по телефону поговорили. После чего, узнав о состоянии Андрея, последняя отправилась срочно решать вопросы с опекой. Где уж она там собралась решать вопросы ранним утром — рассвет только-только занялся — Агата даже не спрашивала, предпочитая решать проблемы по мере поступления. К тому же — Вере виднее.). Миха выглядит ужасно… И это хлещет сильнее, чем на видео. Через экран не чувствовались так эмоции. А тут... словно сам воздух наполнен паникой и страхом. Горшка явно трясет, хоть и прижимается он к Лёшке отчаянно, отчего и того колотит. Или не от этого. Вид у Ягоды — тот ещё. Собраться, в очередной раз собраться. «Ну же, Агата, ты должна быть сильной!» — внушает себе, приближаясь на негнущихся ногах. И Агата решает действовать наверняка — если не ради себя, то ради Андрея услышит её Мишка. Связь их космическая помочь должна. И помогает. Каким-то краешком сознания она понимает, что Горшочек отзывается на её слова. Словно расслабляется. Расслабляется и она — да так, что глаза вдруг на мокром месте оказываются. Смахивая непрошенные слезы, подсаживается к Мишке, присоединяясь к объятиям. Теперь остаётся снова только одно — ждать.***
Просыпаться оказалось утомительно. Вот, вроде бы, пламя костра уютно потрескивает, Мишка рядом, а потом вдруг — р-р-раз — и лежишь ты, точно мешком с цементом оглушенный, голова болит, в горле сухо, глаза от света слезятся. Тут же и фигуры в форменке материализовались (мозг слабо подсказывает, вспоминая, что это медики) — фонариком светят, вопросы задают. А ему не то, что говорить, ему просто быть — больно. Так и отключается снова, проваливается в какое-то зыбкое небытие. Во второй раз уже проходит получше — он был всё также оглушен, несколько дезориентирован, но зов бездны поблек. Напротив хотелось выяснить… Что именно — Андрюша пока не вспомнил, но сумел собраться и даже связно промычать что-то врачам. Судя по реакции, их всё вполне устроило. Даже Агату пустили. Князев, как её увидел, успокоился слегка: все хорошо, он под надежным присмотром. Да и вообще — с ней было спокойнее и теплее, что ли. Не хватало только… Вот теперь он вспомнил! И тут же встрепенулся, а скособоченные приборы немедленно среагировали противным писком. Попробовал о Мишке спросить — ну, не мог не волноваться об этом своём Лохматике: а ну как не дошёл? Или в пламени куда-то не туда свернул, а? Или вообще — привиделось всё Князеву в наркозном угаре, и у Мишки, хоть и завели его, мозг умер… Много всего «если» и «страшного» существовало. Хотел спросить, да плохо ещё его мышцы лица слушались. Язык в частности, будто он у стоматолога побывал, а тот ему всю челюсть расковырял — вот и онемело почти полностью. Невразумительное нечто вышло. Наверное, при инсульте также изъясняются… главное, только выйти с этого состояния, а то… Липкий страх прошил тело. Горшка корил, помнится, что сдаться решил, зрение потеряв… А сам вон как испугался за своё полуовощное состояние. Да, он всё видел, только проку с этого было немного. Вон даже простой вопрос задать не сумел. Но жена, всегда его хорошо понимающая, и тут оказалась на высоте — поведала про Горшочка его сама: — Андрюш, спокойно лежи, — полушепотом попросила она, словно боялась, что звук её голоса плохо настроенным микрофоном в его голове больной отдаётся… Отчасти Агатка права была, да, но и чтоб её слышать приходилось напрягаться. А послушать было чего… — Мишка жив, здесь, недалеко от тебя. Его лечат, вы вовремя успели, нет у него необратимых последствий. И сразу стало совсем спокойно — выбрались, оба выбрались. Даже голова, кажется, меньше трещит и угрожает отвалиться. Теперь бы ещё увидеть его… Не через экран страдающего, не синюшно-бледного, почти безжизненного в свете фонарей. А тёплого, живого, заботой окруженного. — С визитами обождать надо, — Агата, что, мысли читает? — Ему надо сил набраться, тебе — тоже. Ну, с этим-то Князев согласен. Силы никому не помешают. Он, вот, в сознанке-то сколько? Полчаса? Час? А уже дико спать хочется, мысли разбегаются, соображает через раз. Самое главное — Андрей услышал. Можно и отдых себе дать. В третий и четвертый раз голова уже вполне себе сносно болит. Да и к телу хоть немного, но возвращается контроль. Даже слова уже получаются. Страх внутри понемногу укладывается калачиком, пряча поднятую для атаки голову. Видимо, изъясняется Княже уже разборчиво — врачи понимают, Агата и все остальные — тоже. Ещё немного таких пробуждений-выныриваний, где каждый раз чуточку лучше было реальность воспринимать — и в другую палату переводят. А Мишки, блин, всё нет. Он уже понимает, что раз не сидит тут хоть как-то, значит, тоже состояние позволяет только в кроватке лежать. Теперь улегшаяся было тревога снова обретает силу. В голову прогрызается мысль — а что, если все сговорились и наврали ему, чтоб тут не отошёл сразу не от наркоза, а в мир иной? Нет, жене Князев верил, но увидеть Горшочка уже жизненно необходимо. Сказать, правда, об этом Андрей не решается. Не может он развеять этот чудный морок, если это морок. Нет сил душевных на такое. А если не обманывают во благо, значит, не в том состоянии Мишаня, чтоб визиты вежливости наносить… И тогда тем более нечего зря воздух сотрясать — пусть лечится. Тем временем Агата всё суетится немного, обживает его временное больничное жилище. Полотенца там, посуда… Цветы в вазу… Под эти успокаивающие передвижения снова засыпает. А просыпается от осторожного стука в дверь. Жена, не удивившись совсем, распахивает. И в палату въезжает, наконец-то, часть его важная. Мировая такая часть. Михаил Юрьевич, любезно братом подталкиваемый в коляске. — Гости дорогие, — улыбается Агата, — долгожданные, — но он её не слушает, взгляд у Андрея прирос к скрючившемуся на коляске Горшочку, что напоминал инопланетянина, выпавшего из своей летающей тарелки. Мишка… выглядит Мишкой. Ну, если убрать сине-желтую окраску существенной части видимого кожного покрова. Андрей старается не думать ни о травмах, одеждой скрытых, ни о волосах, криво обрезанных и оттого топорщащихся в разные стороны. Главное — вот он, здесь. Князь поспешно стискивает, насколько хватает сил, поданную слепо руку. Им даже говорить ни о чем не нужно. Достаточно просто быть. И чтоб лапа в лапе, пусть даже непонятно, кому эта самая лисья поддержка сейчас нужна больше. Успеют ещё наговориться, а пока посидеть и помолчать — самое то. Лёша и Агата, переглянувшись, незаметно вышли…***
Такое важное и единственно верное решение довериться врачам, как оказалось, непросто было осуществить. Любое касание — пусть и с предупреждением от медперсонала — и его непроизвольно прошибало дрожью. А в горле скапливалась какая-то дикая желчь. Тошнит от врачей и больниц — это прям про него сейчас. Не помогали ни предупреждения, ни друзья-родственники, организовавшие круглосуточное дежурство у него в палате, ни даже консультации и беседы с Иванычем — очень удачно оказалось, что тот мог консультировать и лечить в стенах данной организации. Но всё было бес-по-лез-но. Хотелось одного — чтоб не трогали. А именно — закрыться в себе, запереть двери, заколотить окна, чтоб никто и близко не подошёл, не влез в раковину, из которой его недавно, выколупав, едва на аэрогриле не приготовили, при этом смачно отбив. От мыслей этих снова вспомнился гроб… Ящик тот! Нет — заколачивать, пожалуй, не надо… Но просто оставить в покое — не заставлять жить, подспудно ожидая от окружающего мира новой подлости, пока он так слаб… Но нельзя — Княже же… Пошёл же за ним обратно в мир. Надо держаться. И поскорее приходить в форму, чтоб не быть таким беспомощным. А манипуляций с его тушкой проводилось много. Так что почти постоянно его окружали очень внимательные медработники — счастье-то какое. А кроме этого ещё и судмедэксперты подтянулись — нужно же было им зафиксировать повреждения. Прям вот то, что доктор прописал, да. Хотя да — так и было. Потому как ведь реально нужно по горячим следам всё сделать, хотя доказательной базы и так хоть отбавляй… Ну да Вере виднее, наверное. Хотя, все эти манипуляции — полбеды. В конце концов, там он просто как объект, можно отрешиться и стараться не думать, прикинуться пеньком неразговорчивым… Пущай там число колец сами ему мерят, ха. Тут уж можно кое-как себя проконтролировать. А вот дача показаний следователю — другой разговор. В прямом смысле. Там рот открывать надо не только, чтоб доктору горло показать… Тут уж не схитрить, не уйти глубоко в себя. Пришлось отвечать на массу вопросов, вспоминать, когда хотелось бы поскорее забыть, и рассказывать. А рядом только Вера. Она, конечно, знакомый человек, да и зорко следила, чтоб ему от воспоминаний не поплохело, но… Всё равно не то. Ему хотелось бы, чтобы рядом был кто-то более близкий. Ага, Андрей… И в то же время — это пугало. Чтоб его родные и друзья слышали всё это… Нет, уж, увольте. Им, скорее всего, и видео долго ещё будут вспоминаться. А Князь, так и вовсе, неизвестно, когда от своего удара по голове отойдет, не надо ему ещё и такого стресса добавлять. Вот и переживал всё в «тёплой» компании адвоката да следователя. Как мог… Точнее — на грани почти, казалось, ещё немного — и занырнет обратно в те дни ужасные, а на коже начинали чесаться ожоги от окурков Гордея. Бл*дь. Стыдно было, особенно в те моменты, когда тело само собой трястись начинало. Даже стакан воды, поданный Верой, не удержал бы. Хорошо, что защитница его про это подумала, да и в руки не стала давать. Но цоканье зубов об край стекла, казалось, во всей больничке можно было услышать. Главное, чтоб Княже не услыхал да два плюс два не сложил… Может ли мужик в сорок плюс лет так реагировать? Или всё уже, окончательно его чердак потек?! Словно не мужик, а так, размазня какая-то. Институтка трясущаяся. Где-то в самом темном закутке души кто-то гадко ржал, подозрительно похожим на Гордея голосом. Ну, хоть без глюков. Вымотала его эта процедура. Так, что после сам попросил врачей о снотворном. Насильственный сон, тяжелый, зато без сновидений. Словно не выспался, бл*. И так, первые сутки, то отключался, то включался без своего на то желания. Словно электрогенератор, у которого бензин кончался… Краем уха отмечал, как врачи успокаивали обеспокоенных друзей и родных — дескать, всё в порядке, эта реакция на травму, стресс, организм так пытается подлатать нервную систему. Хотелось бы им верить, ё-моё. Одно хоть скрашивает немного все эти тяжести бытия, больше напоминавшего трясину, — Андрюха очнулся. И, по словам Балу, да и Агаты, что регулярно забегала, не повредили безвозвратно его головушку творческую. Только время нужно — время лечит. А, значит, всё было не зря. Может, и не приглючилось ему та сцена у костра… Чем судьба не шутит. Первые пару дней, правда, его к Княже-то и не пускают… Мол-де, и нервничать-то нельзя, и сил нет у обоих… В общем, ласково уговаривают потерпеть. Знают будто, что Мишка теперь ради Андрея и не такое вытерпит, подождет, значит. А потом неожиданно и другая проблемка назрела и совершенно, так скажем, не маленькая — покидать обжитую за пару дней палату было чертовски страшно. Ведь там, за дверью, был огромный пугающий мир, а здесь было всё уже знакомо — запахи, звуки, тени. Даже выбоинка на стене — мож, стукался кто головой аль уткой стучал, протест выражая — Миха не знал. Сказал бы кто ему раньше, что больничная коечка станет милее мира внешнего (ну, как внешнего… относительно опять же — Княже в соседнем отделении бока отлеживал) — не поверил бы. Но так и есть сейчас — Миша боится. Хотя логически и понимал, что и Гордей, и Гога этот тюфяковый (кстати, повезло, что именно такой, и подельничка, обстановку заценив, сразу сдал — иначе не рассуждал бы сейчас об этом Горшочек) его здесь не достанут — Гордеев, как он понял, в психушке, ждёт экспертизы (Вот и не думай после этого о круглости шара голубого, который крутится и вертится! Мишке, может, и было б спокойнее, будь тот в могиле, но желтый дом — тоже неплохо. Плавали — знаем.), Гоша в СИЗО время коротает. Но ведь в мире полно и других лю… нелюдей! И раз пришло одному утырку всё это похищение в голову, где гарантия, что и у других шарики за ролики не заедут? Горшенёв ведь сейчас уязвим… Нападай — не хочу, оторви от кумира кусок поприличнее. Вот он, полудохлый, по коридору больничному катится — подкрадывайся, знай, чтоб не услышал… И рот затыкай. Ведь только это Мишке и остаётся в сущности сейчас. К тому же, как он слышал — ну, подслушал разговор Ренника и Балу, что новость эта сейчас просто в топе, только ленивый писака не написал про «замученного психопатом Горшка», как знать — не спровоцирует ли это кого на дальнейшие подвиги? Жертву ведь надо чё? Правильно — доломать. Говорят, дважды в одну воронку… Щас! Пуля — дура. И не только она. Но там за стенами, в том же здании даже, ждёт Андрей. Можно, конечно, дождаться, пока Князь сам будет в состоянии добраться до него, но сколько ждать? Да и совесть робко проклевывалась внутри… До операции тот довёл себя из-за него — ему никто не говорил, но тут и коньку-горбунку ясно было, как дело обстояло… Тюкнули Андро, похищая его, Горшочка, а тот, очухавшись, с его поисками носиться стал, на себя забив… Потому какое там ждать! Настала очередь горе идти — во, ё-моё. Сколько ему таких шагов навстречу делал сам Князь — и посчитать за последний год сложно… Нет, Миха так не может. Столько не вытерпит. И потому вскоре желание почувствовать его рядом перевешивает все страхи. Правда, пока не сама идёт наша «гора», а Лёха его везёт в коляске — на том настаивали врачи, и, на удивление всех знающих, не опротестовал Горшок. Потому как ничего не попишешь с тем, что качало его, ну, точно штормило, при любых попытках самостоятельного передвижения… да и сил было маловато, тело болело — не ровен час заколотит снова. А ведь накаркал, да. Задрожал невольно Горшочек, вырванный из привычной среды обитания, крупным таким колотуном. Сразу же, как обрушился на него поток информационный из чужих разговоров, хлопанья дверей, лязганья каталок и откуда-то вещавшего телика. Нет, отголоски этого цунами захлестывали его и в палате, но там он понимал, что они далеко… Потому стучал зубами так, что брат даже несколько раз обеспокоенно спрашивал, не вернуться ли. Но Мишка упрямо стиснул челюсть до побеления в деснах, головой мотнул — ни за что. И как-то до того ужасает его мысль обломаться и не услышать Князева, что аж силой воли дрожь гасит. Хотя не факт, что даже так услышит… Ведь Агата его заранее предупредила, что Андрею сейчас тоже далековато до привычного состояния вечно позитивного живчика; и что, даже при самом благополучном прогнозе, месяцев шесть на восстановление уйдет. Поэтому так важно самому не нервничать и его не нервировать — «Миша, и тебе, и ему нужен покой!» Да что Горшок-то?! Не дурак, сам понимает, ё-моё. Со всем соглашается. Ему Андрюха любой нужен. Потом вздрагивает, припоминая собственные страхи… И быстренько корректирует запросы — Князь нужен живой, в сознании, с перспективой полного выздоровления. Почти это он и обнаруживает в палате. Поначалу очень страшно, что реальность окажется хуже описываемой Агатой, или что Князь припомнит ему утаённые тени, что Горшок не совсем крот, ложь эту, но… Как выясняется, даже слова им сейчас и не нужны. Выяснения эти откладываются, и Мишка выдыхает — ему вполне достаточно руки, которой Андрей его лапу легонько сжал — ну, уж на что сил хватило. И сразу такое спокойствие нахлынуло. Вспомнилась, да, сказочка та о лисятах. Снова вместе, и мир снаружи не такой уж и страшный. Может, и хорошо, что Горшочек его не видит… Размытая тень без подробностей — и то в душе ворочается совесть. Андрей, точно это понимает, шепчет что-то типа: «Не смей загоняться!» да руку сильнее сжимает. И он честно старается, но не вполне получается, да, ё-моё.***
Время идёт, и окружающим, порой, кажется, что только эти-то визиты и заставляют Миху выныривать из состояния постоянной тревожной бдительности… Его пугает абсолютно всё — начиная от прикосновений — да, пусть уже и выполненных из благородных побуждений, и с разрешения, но, по-прежнему, страшных для Горшочка до чертиков — до простого похода в ванную. Принять душ — пытка. Помним, да? То-то же. Какой бы горячей не была вода, но на коже она ощущалась ледяной. Первые несколько раз его накрывало так, что воздух стремительно заканчивался в легких, заставляя панически всхлипывать. А потом стены словно сжимались и он снова оказывался в проклятом ящике, с удавкой на шее, без возможности вдохнуть. Будь воля Мишкина — никакому Мойдодыру живьём он бы не дался… Но… Смыть, по-настоящему смыть с себя землю, едва не ставшую кладбищенской и, кажется, сами побои и липкие прикосновения — хотелось. Да, его при поступлении обтёрли, мало-мальски, лёжа, обмыли — но не то, бл*дь. Поэтому и согласился он на этот поход помыться. А потом сам чуть и не задохнулся, словив лютую паничку. Обеспокоенные близкие тут же врачей затормошили. И, что бы там не говорили те про панические атаки, и что необходимо время и спасительные таблеточки — спасибо, Пал Иваныч, за предусмотрительно выписанные снова антидепрессанты — вкупе с психотерапией, но… Ощущалось-то это всё вполне реальным ужасом. Этаким стылым приветом посреди лета. Слишком ясно, слишком отчетливо всё представлялось. Он может и панк, но, тут, наверное, восторженные неофиты обиженно выкатят слёзки — даже панки боятся. Да и к тому же просто ужасно было думать, что если продолжит в том же духе, то и вскоре поплывёт окончательно отлетевшая кукуха, земля ей будет пухом… перестанет Горшочек понимать уже, где реальность. Стены, точнее даже дух жёлтого дома, в сознании стали всё чаще всплывать, хотя и близко таких разговоров никто не вёл. Но сам Мишка не мог не думать об этом. А рядом с Андреем он словно успокаивался и укутывался в теплый уютный плед. Проблемы никуда не девались, но они меркли, отступая в тень. Кажется, его страхи и сами боялись кое-кого. Поэтому получше всяких лекарств на него действовал Князь, вот уж точно — персональный антидепрессант. Видя такое дело, пошептались друзья-товарищи, да и уломали каким-то образом врачей: перевели и Горшенёва, и Князева в одну палату. Пусть, мол, лежат, да выздоравливают. Чем разъездами своими народ любопытный смущают, ещё ведь, какое дело было… Горшенёв про это случайно подслушал. Лёха думал, что он спал. Громко с Верой разговаривал. Оказалось, почти добрались до него журналисты да блогеры вездесущие. Мужичок один, хитрый, умело острый живот сымитировал, лапаротомию диагностическую даже назначили — стали к операции готовить — вот тут-то он в поисках бедовых звёзд отечественного панк-рока и отправился. Точнее даже не так — знал он, куда идти — кто-то из персонала сведения продал… И как Мишка встречи сей чудной и травмирующей избежал?! А повезло просто. К нему как раз Вахтанг направлялся, он типа этого срисовал, да и расколол. А если б нет? Мишка поёжился. Нет, вдвоём всё спокойнее… Даже от таких субъектов вот обороняться. К тому у Княже-то, как выяснилось, тоже без Горшка повышенная тревожность развилась. Всё-то ему казалось, что чудесное спасение — это глюк, а Мишку они так и не нашли. Даже встать искать порывался, неугомонный, хотя голова кружилась, да и шатало его почище второго болезного. На пользу пошло переселение — Князь хоть засыпать стал нормально, а Мишка — каждой тени перестал шугаться. Со сном, правда, у него свои сложности были. Но, наверное, в этом отношении правы ж врачи — всё постепенно пройдет. Любимое Андрюхино выражение — маленькими шагами. Вообще, по Мишкиным собственным ощущениям, мир изменился сильно. Разделился, бл*дь. На до и после. В очередной раз. Если раньше ощущение было, что двое их против всех, то теперь, смотрите-ка, вокруг постоянно народ. Не абы какой, конечно! Ну, понятно, что Агата с Балу почти постоянно тут ошиваются. Лёша с перерывами — дел много, пока они оба тут «отдыхают», кто-то работать успевает. Естественно, и мамы их тут же. Мишка до сих пор не знает, как брат новость о его злоключениях Мусику преподнес, что та… ну, нормально, в целом, восприняла да. А так, да — мамы тут. Закармливают полезной диетической пищей. Которая, Горшочку кажется, скоро у него из ушей полезет, но отказаться он не смеет. Как и Князь. Но на этом круг их посетителей не исчерпывается. Вахтанг с Димой, Егором, да Альбертом также постоянно мелькают. Ну, эти то тоже более-менее понятно… Хотя и немного напрягает всё это, но и тепло почему-то становится на душе. А вот регулярное появление в больничных стенах Ренника с компанией — стало неожиданностью полной. Нет, Мишка, конечно, вспоминал периодически о странных словах Гордея, что, мол, все ищут. Но не ждал, совсем не ждал, что вот настолько все. И даже без показухи всякой — мол, смотрите, мы ищем Горшка бедового, мы хорошие — давай, Поручик, лицо погрустнее сделай — в тираж скоро попадём! Хотя, после неохотного рассказа Андрея, со странно перекосившимся лицом, как они все сначала искали-ждали, а потом импровизированный гроб откапывали — можно было и предположить такие вот посещения. Пусть Князь и утаивал явно от него какую-то предысторию такого сплочённого поиска, ну, да пёс с ними! Видимо, им всё же тоже не все равно было… Так и приходят. С какой-то радостью и виноватостью одновременно, которую и он — слепой — сразу угадывает.И эти чувства ему куда как больше импонируют, нежели то, что он прошлым летом наблюдал — будто он уже всё… оболочка. И вот, постепенно, с удивлением и замечает Миша, что не совсем, конечно, просто им всем общаться, да и как раньше уже точно не будет — тут никто не обманывался… но явно вся эта ситуевина какие-то стены, если не смыла, то точно надломила. Да и не с пустыми руками парни однажды являются — с дарами, пусть и не материальными, но жизнь здорово облегчающими. — Мы иск отзываем, — в один из визитов, неловко помявшись, сообщил Лось, и, кашлянув, прибавил: — Думаю, поправитесь — сможем как-нибудь всё урегулировать. Он не видел, но почти был уверен, что Яшка с Пором закивали согласно. Напрасно Горшок опасался — не воспринимали те более его как предмет мебели, наоборот, понять давали всячески, что слышат. Он мог бы предположить, что это просто новая тактика. Да вот только и Андрей к ним куда как миролюбивее настроенным выглядел. Может, именно поэтому, переговорив ещё получше с Княже, отписали они новоявленной группе для легкого плавания возможность песни «Короля и Шута» катать. С отчислениями авторскими, естественно, что было сейчас более чем разумно — финансовые накопления (А они были?!) стремительно таяли, пребывание Андрея в больничке, да и последующие месяцы реабилитации ничего хорошего совсем не сулили. Ситуация, на самом деле, аховая была — жить на что-то надо, лечиться на что-то надо, музыкантам платить надо… Горшок вообще, конечно, ненавидел эту презренную монету, но та встала у него ребром посреди глотки. Хоть ты тресни, а без бабок в этом мире никуда. Поэтому выбор у них, на самом деле, небольшой был… Ну да, ну да, продать право на эксклюзивное интервью Малахову — и можно было бы оплатить все счета с больнички. Наверное. Ну, ещё пара таких шоу бл*дских, со смакованием уродских подробностей — и вообще в шоколаде, как не в дерьме… Нет, подобное Мишке только в кошмарах и являлось — никак не реальная возможность, хотя вопросом его допекло сильно. Это вам не прежняя полубессознанка и апатия. А, вообще, жить худо-бедно, наверное, можно было. Ну, да, авторские от Северного флота, да Лёшкина помощь немного спасали ситуацию, плюс продажа альбомов. Но, что явно видно было по мрачнеющему всё больше и больше грозовой тучей Вахтангу, это лишь удерживало их в шаге от пропасти. Миша, стремясь отвлечься от некоторых иных травмирующих моментов, всю голову себе сломал, что делать-то — ведь всё это всё равно из-за него. Не ввязался бы Княже в спасение друга из психушки — всё бы сейчас у него хорошо было. Наверное.***
С одной стороны Андрей был готов поблагодарить все возможные силы за несказанное везение. И благодарил — каждый день, бл*дь. Казалось бы — живи и радуйся… Вон, Мишка выкарабкался, и самому тоже колпак не окончательно снесло. Но вот чем больше в себя приходил, тем больше понимал, что проблемы у них сейчас нешуточные. Казалось бы, хуже не будет?! Будет, бл*дь. И явное тому подтверждение реальность, его окружавшая. Трясущийся временами, как больной Паркинсоном, Мишка, который, казалось, по грани нормальности ходит… И даже рядом с Андреем его клинило. Агата, тоже временами чуть зависающая, погруженная в многочисленные дела и заботы. Наконец, группа собственная, на грани распада находящаяся. Выздоравливайте, Андрей Сергеевич, говорят все хором. Любо-дорого записать такой стройный хор, бл*дь! Не беспокойся, Андрюша. Тебе вредно волноваться, Андрей, поспи лучше. Андрюх, да мы тут всё порешаем. Да куда там! Не порешают они ничего, ежу понятно. Только вот ни этой лесной зверушке, ни самому Князеву совсем не понятно, что же со всем этим делать. Благо, хоть авторские какие-никакие, а есть. Отчисления от альбомов да Лёхины, давно запушенные гастроли с «песнями брата». А теперь вот ещё «Северный флот» весьма удачно отчалил в свободное плавание с песнями шутовскими. Признаться честно, мысль об исполнении ими репертуара прежнего так теперь не болела и не грузила. В конце концов, правильно — не чужие же. Да и самое главное… Горшок, то бишь… Всё равно у Андрея под боком, а не на благо флотилии связки дерёт. И это главное, остальное — приложится… Как-нибудь. Но вот беда: за последние три недели, что он в больничке этой валяется, так и не придумалось хоть какого-то приемлемого выхода из сложившейся ситуации. Ну, ладно, первые две недели, как очухался — не до того было. Главное, что жить будет и Мишка тоже живехонький. И в раковину от него не прячется. Поэтому весь ужас ситуации Князь осознал на третью как раз недельку, когда бока начали натуральным образом болеть, а мозги — пухнуть от вынужденного безделья. Так что, с поправками — за неделю ничего дельного не возникло в голове. Может, просто та отказывалась думать, объявив ему забастовку за хреновое с ней обращение. Буйное воображение Андрея вовсю рисовало, как могла выглядеть подобная стачка… Только вот ситуация серьёзная, бл*дь, была.***
Князев постоянно напоминал себе, что надо радоваться небольшим победам. Хоть каким-то. Вот, Мишку завтра собираются домой отправить. Хватит с него больнички, врачи уже успокаивают, что всё, последствий точно не будет, а переломы ребер сами срастутся недельки через три — неосложненные же. Прописали отдыхать больше, таблеточки не забывать с психотерапией — а там, глядишь, и менталка придёт в норму. Не сразу, конечно, процесс этот не быстрый, но вполне реальный. Так сказали, по крайней мере… Княже верил, не имел оснований не верить Иванычу и Витьку их, что Горшочка обещали наблюдать активно. Первый, конечно, пореже, зато второй… Спасибо — студенту… Вот выберутся из ямы — и надо его отблагодарить по-человечески. Ну, а пока Андрей с одной стороны только рад — всё это говорит о том, что хорошо всё с Михой будет. А с другой — сердце ныло, что чудила этот лохматый там без него будет. Спокойнее, когда Мишка рядом, когда сам может убедиться, что всё с ним хорошо. Что не уволок больше никто, бл*дь. Логически Князев, вроде, всё понимал, что рядом с Горшком люди будут — и братец, и Агата, и Балу, отложивший отъезд аж на пару месяцев, благо, возможность такая была… Да и Леонтьев с компанией никуда не денется. И Вахтанг, хоть и хмурит брови, но неосознанно выдает себя приглядыванием и поглядыванием на Горшенёва. В общем — в обиду не дадут. А сердцу всё равно не спокойно. Не на месте оно. Сам-то он не раньше, чем через недельку, если осложнений не будет, дома окажется. На постельном, бл*дь, режиме. С кратковременными выползаниями по квартире. Дианка и та не так давно, навестив его, недоумевала, как он ещё тут со скуки не взвыл… Но в этот самый момент чуток привыкший к её обществу Мишка начал свой театр одного актёра — сразу Князева поняла, как не взвыл… Не один же батька её тут дурью маялся. А теперь вот, получается, один будет… Ну, это ничего — можно поработать даже немного, благо не недолго получается сосредотачиваться на текстах… Только вот всё равно не заменит это той самой работы, которая бабло напрямую, а не опосредованно приносит. Потому как великое отлеживание боков Андреевых ещё больше осложняло проблему финансовую. Агата тщательно скрывала расходы, но понятно было, что плохо всё там. Даже ему, математику не жалующему. Видимо, и другие об этом думали, потому что сегодня Вахтанг пришёл совсем смурной и почти с лёту грузанул: — Андрей, — начал он тоном, каким все дела обсуждал, — Тут вариант такой, ты выслушай сперва… — А потом матерись? — попробовал перевести всё в шутку Князев, да не вышло — даже не улыбнулся директор его. Внутренне он подобрался — ну, давай, Махарадзе, стреляй. — Ну, вроде того, — непривычно замялся тот, а потом оглянулся неожиданно на Горшка: — Миша, тебя это тоже касается, послушай. В общем, ребятки, финансы наши не сегодня-завтра запоют романсы. В прямом смысле, — ну, это они и так предполагали, но самое страшное кажется крылось за этой самой паузой. И точно — пароход их дал необычный гудок: — Мы тут подумали, что группа Князь тоже должна продолжить выступления. Сказать, что тут сам Князь охренел — значит ничё не сказать. Группа Князь продолжит — интересно. Вроде как — Князь — это ещё он… Или какой ЛжеДмитрий нарисовался, тьфу, ЛжеАндрей?! Странно, бл*дь! Неужто реально Ришко вернулся да примерить роль фронтмена решил, а?! А вообще… Группа — сказано громко слишком. Из стареньких только Димка Наскидашвили да Егорыч, жаль переманенных новеньких — как ещё не убежали-то… Вон Альберт даже в больничку заходит регулярно. Поразительно! — Без вокалиста, — неожиданно встрял Горшок, — Андрюхе лечиться ещё месяцев… Много! — Ну, почему без вокалиста, — странно, Вахтанг даже не отреагировал на вспышку, — ребята, вот, из разных групп могут помочь. Поработать фронтменами, один на одном концерте, другой на другом. Сами, знаешь ли, предложили. Хоть какой-то, но вариант. Дичь какая —тут же пронеслось в голове у Андрея. Словно не в больничке он, а на кладбище. И будет каждый раз группа выступать как бедные родственнички, с разными солистами. Ну, круто. У каждого своя манера, у каждого свой стиль. Первые несколько концертов это закатит, наверное, а потом всё… Как бы не пришлось группу распускать… А вдруг прокатит, да и… Его размышления внезапно были прерваны тихим Мишкиным: — А если я? — Что? — Вахтанг, кажется, как и Князев, не догнал недосказанную Михой мысль. — Ну, если я пока, — Горшок весь как-то неуверенно, будто на шарнирах дёрнулся, а потом вдруг окончательно осмелел: — ну, за Князя поработаю на концертах? Временно, — прибавил, чуть поведя жалом в его сторону, уловив очевидно посланные оттуда дикие фибры. Впрочем, не по этому поводу Князя так распёрло. Андрей онемел — ну, что удумал-то? Психика расшатанная, рёбра сломаны, сам весь ещё недопочиненный, а туда же — собрался перед зрителями скакать. Хотя, признаться, вытащить Горшочка на сцену… Ну, до Гордея-выбл*дка — это сродни мечте было, да. — Миш, — осторожно протянул директор, и в глазах его всё ещё очумело молчавший Князев явственно те же сомнения прочитал, — ты уверен, что выдержишь? Ребята от чистого сердца помочь предлагают… А там и наладится всё как-нибудь. Горшок деланно пожал плечами, а потом с неожиданно вновь блеснувшим упрямством заявил: — Ну, делать мне всё равно больше нечего, да и … Есть у меня ощущение какое-то, что правильно это, понимаете, да? — Если это в тебе опять чувство вины говорит, — не выдержал, наконец, Князь, — то напрасно. Тебя никто не винит, ну, серьёзно, Мишк. Не должен ты чего-то там искупать. И если тебе надо больше времени — это ж понятно… — Я хочу! — неожиданно твёрдо сказал Горшок, — и не из чувства вины, — добавил запальчиво. Андрей глаза закатил — ясно, точно выправляется психика, раз ослиное упрямство вернулось и желание кому-то чего-то доказать. Что ещё чего-то стоит, что может не только быть обузой, но и сам помогать… Это всё как раз понятно. Только вот, а ну как ещё больше спешка эта усилит проблемы Горшочка его? Какие такие, бл*дь, слова выбрать, чтобы и отговорить, и не обидеть? И крылья, внезапно выпущенные, с концами не подрезать, а?! И почувствовал Князь, как снова начинает болеть башка… Нет, подобные клещи его начинали убивать морально. А директор его, меж тем, даже робко как-то улыбнулся: — Знаешь, Миша, а это может быть неплохой ход. Люди тебя давно ждут… Андрей, это ж идеально! — Да бл*ть, — простонал Князь, явственно уже ощущая, как в голове снова начинает молоточек стучать. Совсем не птичка такая махонькая, мозгоклюйка, а нормальный такой молот, а он вместо наковальни, бл*. Потому что теперь, получив невольного союзника в этой сумасшедшей идее, Горшочек точно не остановится и с пути не свернёт. Мишку всегда обретение сторонников разгоняло локомотивчиком вперед. Северный флот, только вперед!***
Как ни странно, но эту бредовую затею поддержали и Балу, и Агата. А значит Сапсанчик по имени Горшок было не остановить. — Андрей, — серьёзно и строго как-то даже строго сказала жена, когда Мишку забрали на какие-то процедуры, — ты пойми, может это нужно ему. Почувствовать себя помогающим. Загонов у Мишки полно, некоторые в нём слишком крепко сидят, но вот почувствовать себя не предметом мебели, не ослом под опекою, пусть и под дружеской, может только так и возможно будет. Через важность и нужность. «Ага, — подумал Княже безрадостно. — И ты туда же. Может ещё скажешь, что Горшку это всё на пользу пойдет? Ну, состояние моё дрянное, а?!» — но вслух ничего не сказал, только сверлил благоверную ну очень выразительным взглядом. — Сам же знаешь, гнетёт его чувство вины, — вздохнул ещё и Шурик, до этого молча накручивавший ниточку какую-то на позабытую кем-то ручку. — Мол, всё это из-за него одного. И отец, и мать, теперь ты вот ещё. Вот и пусть… своими способами попробует его снизить. Если это ему самому поможет, то я только за. Но ведь может помочь! — глаза Сашки ошалело блестели. — А если хуже станет? — если бы голову перед операцией не обрили, Князев бы за волосы точно схватился. А так… привет, времена вшивой юности. На самом деле обрили ему только небольшую часть башки — при желании можно было и зачесать как-то, но… Чет у него настроение было — сгорел сарай, гори и хата — попросил Агату до конца обкорнать, черепушкой загадочно сверкая. Жаль, Миха не видел — может, меньше б комплексовал за свой видок пожёванный. Да вот, кстати, как он собрался на сцену выползать, если у самого на голове — по-прежнему то безобразие, что Гордей учинил, с*ка?! И никому ведь исправить его тот и близко не давал, тут же в защитную позу вставал, зажимаясь. — Гаврила наш сильнее, чем думаешь, — невесело усмехнулся Балунов, пока Агатка его молча гипнотизировала. Знали эти двое, точно знали, как претит этот вариант Андрею, но упрямствовали… Неспроста, наверное, да? — Дай ему шанс, а? А мы подхватим, если что… — пообещал Сашка. И вот что тут скажешь? Скрепя сердце, согласиться пришлось Андрею и бумаги нужные подписать.***
Удивительное дело — вернуться, наконец, домой. Миха, порой, уже путался в понятиях — но дом был и там, где Андрей — в больничке, — и в квартире их. Заодно и в шпионские игры поиграли — тайком Лёшка с Агатой Мишку из больницы вывели после выписки, со всеми предосторожностями. Лишними эти меры точно не были — ещё не хватало на фанатов каких оголтелых напороться, или хуже того — журналистов. Нет, среди последних, конечно, достойных много было, но тут как повезёт. Рисковать не следовало. Да и вообще — сейчас ни с какими общаться не хотелось. А вообще, Горшенёв бы предпочел рядом с Княже остаться, пока не выпишут того. Но… дел вдруг стало много. Да и дешевле будет — не двоих лечить в стационаре, а одного. Да и к концертам надо готовиться, хотя бы порепетировать с музыкантами, текста доучить, что ли. Хотя, конечно, набросали они с Княже вместе программку перемешанную, из репертуара обоих групп, и это большое облегчение — есть уже что-то отработанное им на зубок, хотя бы и в «прошлой жизни», но… Надо всё качественно сделать. Необходимость эта острой занозой зудела внутри. Вот поэтому, хоть внутри всё дрожало и сжималось, но приходилось выползать в большой мир. А дома его Аделька, повизгивающая, встретила. Он так и плюхнулся в коридоре на пол, псинку верную обнимая. Хорошо хоть, не пострадала она. Горшок это еще в больнице узнал, но знать и обнимать-ласкать — вещи совершенно разные. Несоизмеримые. Потом немного замешкавшись, в комнату свою протопал. А ведь думал же, что никогда сюда уж не вернется. Несмотря на разные страхи — не показалась ему комната чужой, как он почему-то представлял. Своё, родное место. И всё-таки чудно как-то: всё на своих местах, как оставил, лежит (проверил наощупь!), видно, что ждали его. Верили, что ли… Хотя передряга эта, со стороны, совсем уж должна была безнадёжно выглядеть. И так тепло от этого становилось на душе, ё-моё. А вот ближе к вечеру — накрыло. Затрясло его, пусть и в доме родном. А ну как ляжет спать, а проснётся — и нет ничего этого. А рядом Гордеев, с*ка редкостная… Спрашивает, че там кроту, мол-де, нашему приснилось… Агата, верно считав состояние, скоренько Князя набрала. — Миш, — Андрей бодрился, хоть голос и звучал тревожно, — мне вот тоже неспокойно. И скучно, представь. Тихо так тут сейчас. Я себе календарик завёл, как в детстве, дни до выписки считаю. Жду, когда снова буду с самым лучшим соседом рядом, — голосом на самом деле вполне можно улыбаться… Кто б чё не говорил, ё-моё! — Да нормально всё, — хрипло выдохнул Горшок в трубку, — просто это опять то самое состояние, ну, Иваныч же говорил, что повторяться будет время от времени. Но ты не переживай, тут всё под контролем, — контролем, конечно, и не пахло, но Андрею ни об этом знать не обязательно. Ни о том, что подвести его боялся теперь Мишка… Алису напугать своей паничкой, некстати, выпроставшейся. Много чего Горшочек боялся. Но со страхами надо было бороться… И, как и раньше, способ был выбран один и тот же — музыка. Он нервно рассмеялся: — В конце концов, бывало и хуже. Да и вообще, старые панки ничего не боятся. — Панки — может быть, — Андрей тоже вздохнул. — А люди — все боятся. И это нормально. — Когда ты психологом заделаться успел? — странно, но даже на расстоянии голос Княже всё равно успокаивал. — Семейная жизнь поспособствовала, — Князев даже усмехнулся. — Вот, ведь, Судьба-Шутница, что ни жена — так психологиня. Но… Я ведь не из робких… — Всё мне по плечу, — невольно подхватил Мишка. Живительное действие — спеть парочку стареньких проверенных песенок по телефону с другом вместе, даже дрожь ушла. А две мелькнувшие на пороге любопытные мордочки Горшок едва заметил… Да и Агата скоренько Алиску спать повела, но произвёл на них этот концерт по телефону впечатление, да… Интересно, а персонал больнички тож впечатлен?! Впрочем, неважно — ведь, распевшись, да поболтав ни о чем и обо всем одновременно, всё же смогли они оба успокоиться. И даже не только не за полночь заснули, так ещё и кошмары не тревожили привычные. Сказочный ты, шута мир!***
Вообще, в чём-то повезло Мишке — дел действительно оказалось очень много — репетиции, поездки к Андрею в больницу (ну, не мог он пока даже денек без Княже обойтись), собственное лечение. Всё это отвлекало. А если даже и накрывало посреди этого липкой паутиной страха — приходилось держаться. Он же не муха, в ленту угодившая… покрупнее птичка. Страшнее казалось Андрея подвести. Вот и получалось, что в основном только вечером и пробивалось это чувство неприятное — паника. Но и тут Княже выручал — их «сказки по телефону», как метко выразилась Агата, стали регулярными. А ещё песни и пля… Ну насколько позволяло состояние болезных, да. Но по-настоящему стало отпускать только, когда Андрея наконец-то выпустили из душной и скучной, страшно далекой палаты — вот теперь все были дома и тот казался, наконец, единым целым. Вот бы и Мише себя так же — целым ощущать. А то пока как-то не получалось. Нет, внешне-то вполне был целый, даже фасад уже нормального цвета был, если верить окружающим… Но чувствовал себя Мишка временами, будто целостность эта по кусочкам склеена, да свежее всё такое — тронешь, ударишь посильнее — и рухнет всё. Был глиняным Горшком, а стал, точно из папье-маше, такое ощущение, ё-моё! Если обычная вода могла его заставить раскиснуть до состояния жеванной бумажной кашицы. С этим справиться по-прежнему не получалось. Сердце колотилось, как бешенное. Будто в ловушку пойманное. А ведь в Питере живут… Тут дождь — дело обычное. Ладно, хоть от него уже почти не вело его. Но вот от ванны. Бл*дь. Приходилось прилагать все усилия воли, чтоб это выдерживать хотя бы минимально. И прекратится ли это вообще — неизвестно. Друзья и родные, на самом деле, помогали. Тепло такое, для души раненой, необходимо было. Вот и тянулся Горшенёв к ним, даже если проскальзывало моментами, что слабость это. Трудно установки старые из башки вытащить, да. Но необходимо. Потому что Вселенная никак не могла угомониться и перестать им камушки подлые подкидывать. Не такие, как с метанолом, психушкой, да похищением. Мельче, гораздо мельче. Но заставляли душу ёжиться и метаться потерянно. Вот, хотя бы, похищение взять. Вроде, скажете, что всё… Или спросите, что можно вырвать узника из плена, но плен из узника — нет?! Не совсем это верно. Правда в том, что не отпускает его Гордей, совсем не отпускает. Мишка старается отгородиться от всего этого, родные его тоже берегут, но в чём-то и их возможностей недостаточно. Его б воля — вообще бы не слышал ничего. Но расследование идет, время от времени что-то да напоминает, щёлкает по носу, спасибо, что не расцветает уродливым пятном ожога на коже… Позорный плен напоминает то звонками от следователя, то ещё чем-то. Повезло хоть, что все они проходят через Веру и Андрея — и в недееспособности есть свои плюсы, как бы странно это не звучало, бл*дь. Спросите и это все камешки? Нет. Вот с концертом ещё… не всё ладно. У группы-то — подстава очередная — барабанщик, временный, контракт продлевать не захотел. Совсем. Испугался, видимо, что дела в группе швах — ну, его понять можно, когда фронтмену хрен знает сколько ещё восстанавливаться и будущее туманно… Право каждого человека искать себе лучшей и надёжной доли. Но как без ударных играть? Опять искать кого-то. Андрею это всё сейчас прям так вовремя. И так есть от чего голове болеть. Ему б отдыхать… А не отборы устраивать, ё-моё. А брать это на только на себя Миха боялся — ещё решит Князь, что он у него того… группу отжимает! Но силы высшие умели удивлять — как проблему подкинули, так её же и решили. Само как-то получилось, понимаете, да? Началось всё с того, что Егорыч темку продвинул — парнишку того, Женьку, благодаря которому Андрей и компания о местонахождении Горшка-то и узнали, отблагодарить как-то надо. Наверное, из солидарности больше напомнил. Или устал один коробки со звуком таскать… Ладно-ладно! Они ведь и по-другому отблагодарить могли… Да, не материально, но… Да е-моё! Ну, хоть встретиться да спасибо сказать надо было. Тем более Мишка по рассказу смекнул, что это тот самый паренёк, с которым он в подъезде тогда столкнулся. Не, молодец, шкет — два и два сложил, не зассал, позвонил. И, да — нехорошо совсем получается, что только спустя месяц вспомнили. Ну, неправильно это было. Конечно, смягчающие обстоятельства были, но поблагодарить хотелось от души. А как? Тут все плечами пожимали. Можно было со всех дружественных коллективов стрясти автографов, может дисков даже… У Князя какой-то рисунок стрельнуть. Даже Миха мог поднапрячься да оставить свой первый слепой автограф. Это всё можно было. Но вдруг парнишке вообще фиолетово-черно на весь их панк-рок, а помог просто по доброте душевной?! Ну и решили лично спросить в таком случае — что эта добрая душа желает. В пределах разумного, конечно — звезду с неба трудновато достать было бы, при всём желании. А, учитывая, что Князь с Горшком сейчас либо маломобильные (пальцами не будем на ушибленных на голову показывать), либо нелюдимо закрытые (не будем тыкать в ловящих паничку панков), то, в качестве исключения, решено было позвать парня в гости, благо, телефончик его Альберт срисовал (предусмотрительный какой). Выбрав спокойный воскресный день, договорились о визите.***
Андрей в первый день дома так и не мог заснуть — да, всё было хорошо. Да, они оба дома. Но всё же… Не выдержав, встал тихонечко, когда уже все уснули, вроде, постоял, привыкая — всё ж передвигаться пока было не очень комфортно. Да и пробрался потихоньку к двери в комнату Мишкину. Там и завис. Вот, теперь да — какой-то недостающий кусочек рассыпавшегося мира снова встал на место: Мишка спокойно сопел себе в кровати, ночник горел, комната была не пустая и стылая, а вполне себе теплая и живая. Вечно б так стоял, наслаждаясь, после всех тех долгих ночей, когда казалось, что ничего уже не исправить, что навсегда эта комната может музеем остаться, Горшочка его. Местом памяти… — Андрюх, спать иди, — неожиданно донесся полушепот от кровати. — Сон и отдых твои главные лекари сейчас. — А ты чего не спишь? — резонно спросил Князь, пятками ощутивший, как к нему, кроме всего прочего, ещё и хвостики притёрлись — пока только Рина, но и скрежет по паркету коготков более шумной Адель уже слышался вдали. Не хватало теперь только до Агаты и Алиски добудиться, эх. И схлопотать нудную лекцию за нарушение режима. — Я и спал, — пробурчал Горшок, возвращая, по счастью, внимание на себя… И всё равно по голосу его слышно было, что улыбался, — ты взглядом разбудил. Выдохни, Андро, я здесь, никуда не денусь. Пришлось послушаться разумного совета, да по стеночке вернуться в постельку с почетным эскортом в виде двух караульных хвостов. Впрочем, Адельку Князев, скомандовав негромко, оставил стеречь другого болезного. Не денется, точно. Уж второй раз такого Андрей не допустит.***
Дома, согласно старой пословице, и стены лечат. Сразу как будто сил жизненных прибавилось. Да и Мишка оживился. Князев не мог не понимать, что тот, хоть и не со всеми проблемами своими да загонами расправился — далеко до этого, — однако занятость явно помогала собираться. Некогда раскисать было, да и утопнуть в болоте мыслей своих тоже не получалось — некогда помирать, когда вокруг движуха. Так что, пока участие Горшочка в концертах будущих, тому на пользу шло. Андрей только надеялся, что не приведет это к срыву какому-нибудь. А то так подкопит-подкопит энергию негативную да эмоции запираемые, а потом, как вулкан, рванет. Князев и так всего опасался. Всего, что может вызвать воспоминания нехорошие. Частично он знал, что Мишке пришлось с Гордеем пережить. Но большую часть — нет, только догадывался. Ему Горшок наотрез отказывался говорить, как и другим, близким-родным. Андрей понимал — бережёт их Миха, от ужасов оберегает. Чего стоило только лицо Веры, присутствовавшей на даче показаний, зеленоватого оттенка, когда она после этого по делам к Князю в палату зашла. Впрочем, хорошо хотя бы и то, что Мишка говорил об этом со своим психиатром. Хоть так. Вообще, странно, что Горшок вдруг охотно пошёл на терапию. Но Андрей предпочитал думать, что это подарок судьбы. Да и… с одной стороны, он хотел бы знать, что было там, чтобы помочь друже своему. А с другой понимал, что, скорее всего, не готов сейчас это услышать. Так что, если беседы с Иванычем и Витьком помогают, то… Пусть будет так. Вот сейчас, конкретно, он опасался визита паренька этого. Не студента их, вы чё. Тот родной почти стал. Притёрся уже здесь ко всем — его уже все питомцы выучили, не только Алиска приветливо махала. А про того пацаненка, что позвонил им тогда, фактически Горшочка из лап костлявой позволив вырвать. Может, стоило одному Андрею с ним встретиться? Не поймите неправильно, но не в хорошем месте с ним Миха столкнулся, совсем нет. Не приведёт ли этот визит к панической атаке-то — неизвестно, бл*дь. Тех уже вроде не было, ну, не так ярко проявлялись, по крайне мере, как в больнице, напугав их всех до чертиков… Но если даже и не проявляется, не значит, что ушло с концами, так ведь? Но, на удивление, всё прошло гладко и ровно. Идеально даже. Паренёк был явно смущен, сперва немного робел и то краснел, то бледнел, и только потом уже, за чаем, разговорились. — А чем по жизни занимаешься? — добродушно спросил Андрей, когда парнишка оттаял немного и перестал так явно стесняться. — Учусь, — чуть помедлив, произнёс Женя. — О, круто. — Мишка тоже наконец-то перестал отмалчиваться, после первых обоюдных комплиментов и благодарностей, — а в гадюшнике-то том, что забыл? Там же контингент — мама не горюй, не удивлюсь, если менты туда как к себе домой заявляются. — Впрочем, они тож в своё время якобы «учились»… Но бухать им это не мешало. Как и всячески развлекаться. И группу мутить свою, между прочим. Этот же шкет может тоже… учился азам алкогольной профессии. Хотя он ещё тогда ему показался слишком уж чистеньким для этого злачного места. — Я это, — Женёк опять чуть засмущался. — Мы там с парнями музыку играем. Ну, типа группа у нас, пробиться хотим. Или я хочу, — он тяжко вздохнул. — Пока не очень получается. Наш максимум — это самая малая сцена на прошлом Доброфесте и время для выступления беспонтовее не придумаешь… — Полпятого утра? — по-доброму хмыкнул Мишка, что-то вспомнив… Как молоды мы были — да, бл*дь! — Типа того, — покивал тот. — А вообще я это давно… В теме. У меня с Окон одиннадцатого года есть фотка с Андреем Сергеевичем, — он стушевался как-то. — Но вы этого не помните точно, — и Женя всё ж выкатил вперёд грудь. — Я тогда совсем шкет был. А щас — ого стал, да! Горшок, скисший было при упоминании одиннадцатого года, ухмыльнулся. Такое юношеское бахвальство ему опять же кого-то напоминало хорошо так. Эх. — Наш будущий коллега, — Андрей несказанно удивился такому совпадению — вот уж точно, кого ещё могло занести туда? Кроме как музыканта. — Поёшь, или играешь? — Стучу, — усмехнулся парень, — Ударные, драйв, кайф — от музыки, — поспешно испуганно добавил. Миха внезапно на удивление точно двинул под столом Андрея по ноге. И как попал-то, кротик, а? Больно ж! Но и так понятно было, что судьба или вселенная, возможно, им выход подарила из ситуевины. Не стал ей сопротивляться тот, кого за последние полчаса раз тридцать обозвали Андреем Сергеевичем по всем формам, под тихий ржач Мишки, который с ходу заявил, что за Юрьевича будет кусаться… — Жень, а Жень, — голосом матёрого искусителя начал Князев, — А не сможешь нас выручить? У нас тут проблемка, барабанщика не хватает, а группе совсем скоро концерты давать… Может, прислушаешься на студийке, да и выручишь, на парочку концертов. Конечно, это был риск — они совершенно не знали, как этот парень играет. Но Князев с некоторых пор чуть ли не фаталистом заделался — не зря ж, наверняка, им подсунули свыше парнишку этого. Надо хватать и смотреть, что может. А если не может, то, вроде, понимающий шкет попался — сильно роптать не станет. Жаль, конечно, будет, что вот так «отблагодарили», но… Видимо, звёзды сошлись — отойдя от первого шока, Женя решительно и твердо дал своё согласие, мол, когда угодно пробоваться готов. Счастливый блеск в глазах намерение это подтверждал. Мишка его не видел, но потом Андрею рассказал, что давно он такого запала ни от кого не чувствовал. Признаться, даже отвык. От подобных бурных реакций. А потом подстебнул Князева, что в душе им, конечно, сколько угодно лет быть может, но по паспортному тоже надо состав группы хоть немного омолаживать, наверное, да? И, да, — вы не ослышались — Горшок сказал «им» и не заметил, Андрей же акцентировать не стал. Он вообще пока очень осторожным ко всему выглядел. Однако, как выяснилось уже на следующий день, не прогадали они — нашли хотя бы временного барабанщика. Хотя Мишка после, домой вернувшись, да запись проб показав, заявил, что паренька надо оставлять насовсем: играет очень прилично и драйвово, подучится ещё малёк — вообще цены не будет.***
И если на репетициях Миша смог достаточно быстро ко всему приспособиться, то в день концерта проснулся с ощущением надвигающейся катастрофы. Как бы Горшенёв себя не убеждал, как бы не старался привычно масочку надеть — ничего толком не получалось. Внешняя невозмутимость пошла трещинами. Он буквально замирал в ужасе, прислушиваясь к снова ставшими безумно резкими и громкими звукам окружающего, казалось, что теперь враждебного и желающего его проглотить мира. А ведь они ж всю, вроде бы, соломку, какую могли, постелили — Егорыч просто ретивым поником летал, пытаясь предусмотреть всё и вся, приткнуть так провода, чтобы Миха о них не навернулся в процессе. Балу так вообще раз двадцать повторил, что безопаснее на стульчике-то. Играли ж так акустику… Никто, мол, от него подвигов и полётов над сценой не ждёт. Наоборот, этих полётов опасались все — ну, как же, только-только ребра зажили, а тут и риск переломаться снова был, может даже и серьёзнее. В глубине души, признавая всю правоту увещеваний, Горшок всё же поддался безумной мысли: музыка должна быть в движении. О чем теперь, весьма запоздало, слегка жалел. Хотя, наверное, даже выдай ему стульчик и привяжи — по-хорошему, от энергии концерта его и стальные кандалы удержать бы не смогли, да! Поэтому Альберт и Дима, словно сговорившись, на репах держались ближе, чем обычно. Не только в ноты приходилось парням попадать, но и следить за Михой. Впрочем, бесило это только самого Горшенёва… Даже Женёк и тот пару раз на проигрышах выдавал что-то вроде: «Михаил Юрьевич! Провод справа по курсу!» За Юрьевича вновь напало желание кусаться и храбриться, что не так уж и много ему лет, но… Короче, спасся парнишка только потому, что Горшок в самом деле опасался покалечиться, выколупывая его из-за установки, чью громоздкую тень едва мог различить. И вообще… Замечания эти… Типа провод справа по курсу и выступ с аппаратурой на девять часов — это сейчас прям полезно было. Признаться честно, это одновременно и бесило, и трогало, что ли. Задевали все эти действия новенькой группы какие-то струны души. Сегодня же, перед концертом самым, окружающие явно точно срисовали его настроение — хоть и слепой, но чувствовать на себе обеспокоенные взгляды Мишка каким-то образом научился. Шестое чувство, ё-моё. Раньше кто б ему чё подобное спи*нул, а? К тому же вот Андрей с утра, как и Миша, тоже потерял и покой, и аппетит. Хотя, может, это была отмазка, чтобы не жрать противные овощи — тетя Надя с Агатой усиленно взялись за здоровое питание, в основном, конечно, Надежда Васильевна — искренне считавшая, что мозгам — и Княжеским, и Горшковским — для поправки нужна большая порция полезных овощей. Робкие попытки последних протестовать и упирать на пользу мяса для крепких мужских голов — не учитывались. Такие вот дела. Сначала из жизни исчезло пиво, теперь вот мясо с пьедестала потеснилось… А дальше чё? Алиска, поглядев на это дело, попыталась под шумок сплавить свои котлеты — мужикам, но была остановлена замечанием самого Князя… Впрочем, Мишка не стал говорить тому, что слышал, как котлета с весёлым хрустом нашла пристанище в прожорливой пасти Адельки, пока мелкая виртуозно заговаривала взрослым мозги. Вот — да. Вспомнил. Чуточку легче на душе стало… А это ему очень нужно было. Потому что, как бы там ни было, но сейчас Андрей, пожалуй, единственный не пробовал поговорить, или дать очередные советы. Остальные ну просто одолевали его. Понятно, что с лучших побуждений, но, ё-моё! Это вообще не вполне в мозгу укладывалось, что всем вдруг очень резко показалась идея выступления Мишкой на сцене абсурдной (ага, целый месяц молчали, а тут вдруг закопошились). Спасибо и за Андрея молчавшего — свои прописные истины выдавали все — что он им, дитё неразумное? Если б и Княже начал его грузить, ё-моё… И так колотило сейчас. Тот с самого начала не в восторге был — это понятно, но сейчас поддержку оказывал. И это важно очень было. Нет, Горшенёв, конечно, понимал, что откажись он, даже в последнюю минуту — все поймут. И Андрей в первую очередь. Но так подставлять точно уж не мог. И не хотел. Назвался Горшком — полезай в печь. В общем, паника внутри разгоралась, хорошо хоть медленно. Но последние приготовления вокруг него уже шли. Сцена, где предстояло выступать, ещё вчера шагами вымерена — расстановка предметов и людей заученна… Вроде бы. А время вдруг очень быстро стало отстукивать минуты — вот он уже прощается с Княже и Агатой — Андрей даже хотел поехать, но врачи сказали твердое «нет», и, судя по стали прозвучавшей в голосе вторящей им Нигровской, шанса выбраться не было. Вот Миха уже едет с Вахтангом на саундчек. А вот уже и всё настроили-проверили. Мишке теперь только и остаётся, что спокойно сидеть в кресле, пока Балу, пыхтя и фыркая, как большой кот, что, мол, в личные стилисты не нанимался, к тому же — случай трудный, пытается сообразить на Горшенёвской голове некое подобие художественной растрепанности. А спокойствие это нелегко даётся — не только от предстоящего действа. И от этого же действия — пусть и не с ножницами и бритвой, но с волосами его пострадавшими… М-да, шевелюра то, пусть и полуседая, к концерту не отросла, чуть-чуть только. А, так как последний «парикмахер» обрезал волосы как придётся — говорить о каких-то сложных и мало-мальски приличных прическах не получалось. Ну, наверное, нормальный барбер и сообразил бы чего, но мысль о прикосновениях кого-то чужого, к тому же к голове и причесону, по-прежнему, вызывала у Миши сильные позывы к рвоте. Возможно, проще было бы обрить с концами. Но, по вышеозвученным причинам, такая мысль тоже шла в топку. Как и робкие вопросы, а не хочет ли он сбрить проклюнувшуюся бороду… Может и хочет, но… Возвращаемся к предыдущему пункту. Так что пришлось исполнять эту роль — парикмахера-стилиста — Сашке. Кстати, несмотря на ворчание и шипение — справился тот с этим весьма успешно, судя по прорезавшемуся ближе к концу довольству в голос. Но, хотя движения его были очень нежными и острожными, да и болтал Шурик в утроенной степени обо всем — из серии «что вижу, о том и пою» — нервозность и паника нарастали. Горшок практически физически слышал, как шумит постепенно наполняющийся зал. Сколько их там? Сотни? Тысячи? Горшки нынче в моде, или не Горшки, а недобитые и вовсе не мёртвые Анархисты? По крайней мере, по словам Вахтанга, билеты были раскуплены все. А с учетом того, что это, бл*дь, Юбилейный… Тревога нарастала. Мишка чувствовал — внутри всё начинает колотиться. Руки тряслись, а в горле внезапно стало очень-очень сухо. Этак он вообще ничего пропеть не сможет… Внутренний голос, до издевательства копируя Гордея, заметил, что вот да — это потому что ты настолько надломленный, если не сказать сломанный… Вытрясти эту мысль оказалась неожиданно сложно. — Гаврила, — с коротким стуком в гримёрку вернулся Балу, отходивший по каким-то своим делам в начале его трясучки. — Это тебя, — произнес, приставляя к уху свой телефон. Горшенёв немного вздрогнул — но мобильник взял. — Ты же знаешь, что необязательно это делать? — спросил родной голос. Князь. Знает всё же Балунов, кто ему нужен. — Ты никого не подведёшь, если выберешь то, что для тебя лучше. — Не подведу, — странно, но даже вполне прилично, несмотря на полыхавшее внутри пламя, удалось произнести. — Я знаю. Но я должен, Андро. И для себя тоже. Ему вдруг явственно показалось, что Андрей где-то совсем рядом, как не раз и не два представлялось во время их вынужденных «сказок на ночь», поэтому он прибавил от души уверенно почти: — Но в следующий раз, очень надеюсь, ты будешь рядом не виртуально, а реально. И о чудо, он, наконец-то, смог совладать с дурацкой дрожью — Княже его по-прежнему заземлял. Нет. Полностью паника не ушла, но это чувство было немного похоже на самые первые выступления в далекой юности, когда тоже было страшно выползти на сцену, хоть и по другим причинам. Тогда он научился это успешно скрывать (им хватало, однако, и одного напившегося в сопли летуна на барабаны!), превращая панику в энергию и драйв, постепенно научившись жить на сцене, получать кайф и напитываться энергетикой толпы. Опустим то, что редко, очень редко он вываливался на неё трезвым. Особенно на первых порах. В глобальном смысле Миша всё равно, словно собирался сделать то же самое — вернуться. Не только на сцену, но и к самому себе. Собрать, наконец, свой пазл по кусочкам — с помощью верных и любящих близких, да что уж там — совершенно родных людей. — Послушаешь? — спросил, зная, что не откажет. И, воспользовавшись помощью Фёдорова, шагнул навстречу возбужденной публике. Первый шаг же самый трудный, но, когда ты сделал его — ты уже победил. Ведь так, не?! Зрители встретили его громогласным приветствием — звук, конечно, оглушал, но всё же — это была его стихия, здесь он был на своем месте. И сейчас, несмотря на дрожь внутри, Миша это чувствовал. Рыбка начала возвращение в родную гавань… Может, со временем и от ванной он вздрагивать перестанет? Обязательно! Но сейчас не время об этом думать… Вообще о чем-либо — И Горшенёв отдался рефлексам. — Здорово, Питер, — прокричал в микрофон, любезно подсунутый всё тем же техником. — Давненько не виделись! — и плевать, что сам он их сейчас и не видит толком… Зато ещё как слышит и чувствует! И знал кое-кого ещё, кому не помешало б всё тоже самое ощутить: — Давайте, прежде, чем начать, передадим громогласный хой нашему доброму другу, что сейчас должен бы стоять рядом, но, увы, вынужден ещё подлечиться, — помахал в воздухе телефоном. — Андрей на связи и явно нуждается в порции настоящего звука. И, надеюсь, скоро он к нам вернётся! Громогласный вопль восторга был ответом. Повторив этот флешмоб раза три, Горшок отдал Егорычу телефон. Время пришло — да начнётся шоу!