Уайтчепел: Рассказчик

      Доктор Уилсон в ажитации ходил туда-сюда по офису, по коридорам, смотрел на доску, не замечал, что попадается всем на пути и двигается против течения.       «Если я тебя найду, я тебя убью – потому что разгадаю загадку, – размышлял он. – Если я тебя найду, я должен буду отдать тебя им. Ты тоже хочешь меня убить? Ты не знал, ты не мог знать…»       Может, он один такой тупой и не видел, что Сартр и Адорно преступники? Он за столько времени ничего не заподозрил – и дальше жил бы в неведении, если бы не столкнулся с новым парадоксом.       «Кто ты? – спрашивал мысленно он. – Я уже чувствую, что ты рядом! Как же глупо все рушить – вот так!»       Он останавливался, чтобы договорить мысль во внутреннем монологе, затем шагал дальше. Со стороны он выглядел спятившим, подпирающим подбородок рукой, расхаживающим взад-вперед с видом, будто он разговаривает с воображаемым собеседником.       «Мортидо… – Уилсон вздохнул, развернулся на пятках посреди коридора, сменив направление. – Нет никакого мортидо. Есть вина за утраченные варианты своего бытия. Ты бы не был таким, если бы не эта вина. Искать соревнования, соперника? Неужели ты не хочешь жить? Я же найду тебя».       Это была странная горечь – от ощущения приближения финала и предчувствия потери. Жестокий убийца и непонятый философ – который решил уйти.       «Глупец, – ругал его Уилсон – как если бы Рассказчик мог его слышать. – Ты думаешь, ты все на свете понял?! Ты не понял! Или ты понял? Что ты оставишь после себя? Меня?»       Рабочий день подходил к концу, офис пустел, на цокольном этаже лаборатории и морга тоже уже никого не было – кроме Харта и доктора Ллевелин, собиравшейся домой.       – Только не разговаривай с трупами, пока меня не будет, – рассмеялась Кэролайн.       – Дочь важнее.       – Тут ты прав.       – Береги и ее, и себя. Но я чувствую, что история Рассказчика скоро закончится.       Доктор Ллевелин не придала значения его словам – и он смотрел ей вслед, как смотрят при прощании. Он надел перчатки и подошел к ящикам холодильников. Когда он закончил, был уже поздний вечер – и, переодевшись, он замер посреди прибранного помещения, наслаждаясь тишиной.       Уилсон сидел за столом, откинувшись на стул, запрокинув голову. В пустом офисе остался только он и Кент, который что-то искал по парикам от найденного длинного черного волоса.       Рассказчик оставил им улику – и вовсе не насмешку.       Уилсон долго не шевелился, затем встал со стула, пошел в коридор. Он прокручивал в голове все события с самого первого дня, с первого места преступления, повторял свои выводы, ему уже было тошно в офисе, он чувствовал, что ходит по кругу.       «Где ты, где ты? Чертов алхимик, – вопрошал он мысленно. – У тебя холодно и темно, но это не дом и не склеп. Ты не спишь».       Это уже походило на спиритический сеанс, шоу менталистов, но ему было все равно, как это называется. Он должен найти Рассказчика раньше, чем его найдет полиция – потому что они найдут труп.       «Он всегда был рядом, он всегда был рядом, – повторял Уилсон. – Он меня хорошо знает, он меня узнал только сейчас…»       Неужели он не хочет связаться по-человечески, без игр и загадок? Спросить что-то голосом, посмотреть в глаза? Уилсону не было страшно, ему уже казалось, ему нечего терять – даже если бы Рассказчик планировал убить его.       «Ты всегда был на виду, если я захочу, я увижу тебя, – взмолился Уилсон с сомкнутыми веками. – Ну же, я вижу тебя, я уже вижу тебя…»       Он обернулся.       В противоположном конце коридора был Харт – который чуть замедлил шаг, выруливая из-за поворота от лестницы, с безмятежным лицом и взглядом, сменившимся с отстраненного на потеплевший – от того, что он заметил доктора Уилсона.       В руках Харта – папка с отчетом по Сартру, он шагает пружинисто и бесшумно, он несет ее Кенту – который отрывается от экрана компьютера, чтобы забрать бумаги.       Уилсона будто ошпарили кипятком – и он замер в испуге, инсайте, экзистенциальном ужасе, мистическом опыте столкновения – падения – погружения, как в горячую воду – в бездну.       Кипяток ощущался как возбуждение, обжигающей волной по спине и плечам, горящими от прилива крови щеками. Тянущей болью в паху.       Уилсон подумал, что лучше бы Рассказчик его просто убил – чем вот так.       Кент поблагодарил за отчет, но косился на удаляющегося Харта, глядевшего куда-то в противоположный конец коридора, на силуэт Уилсона, который последовал за ним через полминуты.       «Ты. Это был ты».       У Уилсона было ощущение, что его ударили под дых – и это сделал тот, кому он доверился. Харт мог это сделать, он как раз мог.       Уилсон потерял счет времени, он выпал из реальности, он обнаружил себя спускающимся по лестнице на этаж ниже, он уже шел в морг.       Харт стоял у стены ящиков из холодильников, лицом к двери – он не стал доставать второй труп Адорно, он ждал. Уилсон переступил порог, Харт улыбнулся ему.       – Виктор.       Уилсона пугал этот голос – другой, далекий и загробный.       – Ты должен прекратить это делать. Я никому не скажу. Но ты должен прекратить.       – Виктор, – Харт улыбнулся шире, он и не думал ничего отрицать. – Я уже прекратил. Но что значит, никому не скажу? Ты поймал меня. Не повышение – так статус легендарного психиатра. Чандлер хороший начальник, он не оставит тебя в обиде. Ну же.       Что это, ловушка, манипуляция? Отдать себя, потому что хотел найти соперника по себе – и ощутить, что значит быть побежденным? Уилсон его не победил, Уилсон бы не смог, Харт сам себя выдал, Харт хотел себя выдать.       Он все время говорил о себе, давал прямые подсказки – и даже Уилсон оказался слепым до самого конца.       Дурак.       Харт игриво склонил голову набок, он смотрел не отрываясь, еще более бесстыдно – и он вовсе не боялся.       – Зачем?!       Уилсон подошел ближе, его восклицание было криком отчаяния – и других слов просто не нашлось.       Если бы Харт сопротивлялся, было бы проще. Уилсону хотелось его ударить – но Харт не даст ему повода.       – Ты знаешь, зачем, – отозвался Харт – теперь с изумлением и даже беспокойством от вида Уилсона. – Ты всегда все понимал. Последнее? Во имя справедливости, – он посерьезнел. – Единственное мое преступление, о котором я действительно сожалею, это то, что я следил за тобой на кладбище. Нельзя было так делать – и лезть в… – он смежил веки на мгновение, а затем открыл глаза и посмотрел на Уилсона, тише, мягче, убеждающе. – Но я сделал то, что было нужно. Теперь все будет хорошо, – он вновь улыбнулся. – Ты разве не видишь?       Уилсону было жутко. Он видел катастрофу – и смерть их обоих. Справедливость? Правосудие? Мальчишка, возомнивший себя игроком, мудрецом, познавшим все, решившим уйти на покой, просто потому что не хочется отвечать за содеянное!       Он резко сделал шаг вперед, толкнул Харта руками, с грохотом припечатывая к стене холодильных ящиков.       – Придурок! Что будет хорошо?! – он прижимал крепко, пусть и видел, что тот даже не возражает. – Этого ты хотел? Не оставить после себя ничего – потому что наигрался и устал? Думаешь, ты все понял?! Великий алхимик, мастер игры! – Уилсон не замечал, что наступает еще яростнее, что теплое тело под ладонями – живое. – Не искал того, чего не можешь достичь? А это что тогда?! Не сила и не слабость, а глупость!       Харт тихо рассмеялся, поднял руки и просунул их вверх по груди Уилсона, положил ему на щеки.       – Я уже не смогу оставить то, что хотел. Виктор, не грусти обо мне, не надо, – он гладил лицо Уилсона ладонями, смотрел на губы, потом быстро перевел взгляд к глазам. – Умереть может то, что живо. Я очень давно не был живым.       Тело говорило обратное, тело отзывалось на прикосновения, на присутствие, рот наполнялся слюной.       «Я, действительно, не хочу, чтобы он скорбел, – говорил Харт себе мысленно. – Уже не надо это отрицать, конец уже совсем скоро».       – Не притворяйся идиотом! Ты живой! Останови это! Ты живой, мертвое не может болеть!       Уилсон притянул Харта, а затем вновь толкнул на стену. Харт противоречил своим словам всем видом, всем телом, зрачки уже были расширены, голос был хриплым.       – У меня ничего не болит, – солгал он. – Ты должен больше злиться о том, что я следил за тобой.       «Я не тем думаю, – повторял он себе, как мантру, отчаянно пытаясь сопротивляться наваждению. – Я не тем думаю…»       Рука сама соскользнула Уилсону на шею, большой палец дрожал, когда он гладил под подбородком и вниз по горлу, сердце выбивало грудную клетку изнутри. Он вел наблюдения за своим же состоянием, как будто он был и пациентом, и врачом.       «А когда еще, а когда еще? – думал он. – Мне уже даже нечем отбиваться от того, что я его хочу. Зачем он беспокоится обо мне? Я не знаю, как это у него забрать. Зачем? Это же больно».       – Почему я вижу, что ты лжешь, а ты не видишь?       Уилсон снова толкнул его, держа за одежду, не понимая, что делать – потому что Харт даже не противился. Секунда – и Харт отклонился от стены, приблизился, по-прежнему оставляя ладони на щеке и шее, и поцеловал Уилсона в губы, не размыкая рта, сдержанно, но осмысленно и однозначно.       Уилсон отпрянул – от неожиданности. Тело не ощутило это как вторжение, но сознание уже разметалось вдребезги, от одновременного испуга и возмущения.       – Что за… Ты издеваешься?!       Реакция Уилсона разозлила Харта – потому что даже Уилсон иногда такой тупой.       Харт схватил Уилсона за воротник и процедил:       – Я издеваюсь?! Какого черта ты делаешь? Тебе плевать на свою жизнь – а на чужую нет?! Не надо меня спасать, Виктор, я знаю, что делаю!       В этом хвате была сила, гнев и обида. Уилсон схватил его за запястья.       – Ты меня просто так дразнил, развлечься?! – воскликнул он. – Рубедо?! Я тоже знаю, что я делаю!       Харт тут же высвободил руки и толкнул Уилсона, рассчитывая силу – но так, что тот попятился. Харт сделал шаг вперед.       – Я не развлекаюсь, тупой ты придурок, я делаю то, что хотел, – рычал он, наступая, наклоняя голову. – Я убивал задолго до этого, скрытно, и мне было плевать! Я хотел сделать историю, потом я хотел свершить справедливость – мне не нужно, чтобы ты был благодарным, мне нужно, чтобы ты мне не мешал! Я больше сорока человек убил, Уилсон, очнись!       – Скрытно?! Золото рождено Солнцем и должно быть у всех на виду!       Оружие поэта – слово. Что ему еще ответить, как отбиваться? Харт не бьет его, просто потому что сам себе запретил – а выдержка у него как у спецагента.       – Золото?! Люди, задушенные – потому что я хотел ощутить смерть – это, по-твоему, золото?! Что я должен сделать, даже если остановлюсь?! Я сказал тебе все еще там! – он встряхнул Уилсона обеими руками. – У меня ничего нет!       – Прожить сотни жизней и смертей – чтобы знать, как застать свою собственную. Ты создашь и отдашь сотни миров – чтобы понять, как сотворить свой собственный. Ты это твоя история. Тот, кем ты можешь быть.       – Я уже не стану тем, кем хочу быть, – Харт стоял близко, упирался лбом Уилсону в лоб, и уже перешел на рык, – я хочу уйти. Ты думаешь, ты мне одолжение делаешь? Это для тебя – эта рефлексия, эти мысли о высоком, о том, что может быть! Я не умею так, ты это знаешь.       Уилсон вырвался и ударил ему по уху. Он попал, просто потому что Харт не ожидал – или потому что не попасть было просто невозможно.       – Уйти трусливым придурком, – вскричал Уилсон, – который решил сделать скрытно, заявив, что мысли о высоком вдруг стали не для него?!       Харт отреагировал сразу – и ударил в ответ, но не в лицо, а в плечо, так, что Уилсона покачнуло назад.       – Ты, сука, понятия не имеешь, о чем говоришь!       – Тогда ты тем более!       Уилсон знал, что Харт намеренно не наносит увечья – и что Харт его попросту убьет, если он не прекратит его провоцировать.       Он замахнулся, ожидаемо промазал. Харт схватил его шкирку, впечатал в холодильники, в гневном возмущении, что тот еще и драться не умеет – и вовремя придержал ему голову, чтобы Уилсон не ударился затылком.       – Если ты сдашь меня, твоя жизнь будет лучше, тупица!       Уилсон, наконец, понял, как ему быть. Они оба тупицы. Он оттолкнул Харта – попытался оттолкнуть.       – Ты хочешь, чтобы моя жизнь была единственным, что ты оставишь после себя?!       – Близко, но нет.       Харт упирал его в стену, держа за одежду на плече… Так можно бесконечно пререкаться.       – Я не дам тебе себя убить. Ты еще не все доделал.       – Ну-ну, помешай мне.       Он уже вдавил Уилсона в холодильник всем телом и смотрел в глаза. Свободной рукой он поймал за запястье, вжался в Уилсона тазом, это была злость, желание, все вперемешку.       Пнуть промеж ног – по подобию женских приемов для самообороны – Уилсон не посмел, он пнул в голень. Он просунул между ними руку, отталкивая предплечьем и плечом от себя, помогая всем весом, он понял, что это сработало, однако запястье Харт не отпустил – так, как если бы хотел оторвать ему руку.       Уилсон неловко свалился на Харта, его план был прост: выиграть время, лишь бы было неудобно, лишь бы Харт помедлил в попытках не навредить.       Харт уже лежал на полу на животе, рука Уилсона была под ними, локоть принял на себя вес их обоих, Уилсон упал навзничь, боком и спиной, барахтался сверху, в попытке перевернуться на живот поверх спины Харта.       – Ты решил сам об меня убиться, первым?! – прорычал Харт, упираясь одной ладонью в пол, намереваясь подняться.       Эмерсон Кент шагал по коридору цокольного этажа мимо лаборатории к моргу, он услышал шум – но шел навстречу. Когда он увидел два тела, кряхтящих, лежавших на полу друг на друге, он застыл в дверном проеме.       – Я говорил тебе, что твой метод меня убьет.       Уилсон не давал Харту встать, хватая сзади за шею. Кенту хотелось протереть глаза, промыть их каким-нибудь моющим раствором. В морге?!       Он почти сразу убежал обратно в офис и решил, что задаст все вопросы по отчету завтра. Он повторял себе мысленно, что он этого не видел – и ничего не знает.       Харт рассвирепел от возмущения, он не понимал, что Уилсон собирается делать, если арест его план не включал. Он ловко вывернулся, брыкаясь, и укусил Уилсона за руку – под большим пальцем, в основание ладони.       В голове тут же все перемкнуло – от ощущения во рту, от саднящего переплетения тел, от веса Уилсона поверх себя. Что это, если не секс? Такой же безудержный и жадный, в поту, в желании сорвать одежду, ударить и тут же обнять.       Уилсон отпустил от неожиданности, зашипев от укуса, затем снова схватил – но Харт уже отпихнул его назад. Харт успел перевернуться под ним, перекатился на бок, на спину, они ударились друг о друга бедрами. Харт не дал Уилсону отпрянуть, схватил одной рукой за пояс, другой за затылок, вцепившись, притягивая, обжигая дыханием шею.       – И чего ты этим добился?!       Член пульсировал от притока крови, было уже больно, во рту был соленый привкус от укушенной руки. Вот он, аффект, тоннельное мышление, и даже он, оказывается, способен на такое.       Уилсон уже все понял. И про себя понял. Все было просто – и все должно быть просто – про влечение, вожделение, и неважно, как он это раньше называл – физиологической реакцией на стимул, на голод, на близость по духу, на взаимный интерес.       Когда-нибудь это должно было произойти – потому что он живой, потому что тело выбирает само – и внутренний зверь не ошибается.       Его девять лет никто не трогал.       Он сжал пальцами одежду Харта.       – Пожалуйста, остановись. Это не конец. Я обещаю, – тело было в ярости от депривации и откуда-то взявшейся похоти, тело злилось на все на свете, голос Уилсона был глухой, речь противоречила напряженному телу. – Это должно быть не так. Не так.       Губы Харта были у его шеи, губы поцеловали его в шею, затем потянулись ко рту. Рука на затылке притянула к себе, уже без прежней угрозы и грубости.       Харт сам не понимал, это его согласие, отчаяние или просто срыв. Он неумело пытался целоваться с открытым ртом; слюна, тепло – и это не еда, это тянущее чувство голода не в желудке, а в паху.       «Я не могу с ним спорить или улыбаться или быть где-то далеко в умиротворении, когда он меня просит, – выныривал он мысленно из дурманящего томления. – Это несправедливо».       И ему почему-то хотелось рыдать, он не двигался, запрещая себе прижиматься, в бессмысленном сопротивлении самому себе.       Уилсон пропал. Когда их губы сомкнулись, он просто открыл рот и ответил, он толкал тазом Харта в бедро, однозначно, как если бы это было естественно. Он не хотел отпускать.       В какой-то момент Харт перестал сдерживаться. Ближе, ярче, он хотел все и сразу, он выныривал из омута, чтобы не напирать, но тоже уже напирал. Он уложил Уилсона на пол, толкался в ответ, пытался уже расстегнуть Уилсону штаны – из соображений практичности.       Он держал за голову, запустив пальцы в волосы, он шумно дышал. Уилсон держал за спину, за бедра, снова за спину, он уже не понимал, что происходит, все смешалось – словно он чувствовал сразу за двоих, – и целовал в кусающий рот.       Харт целовал его в ответ, пелена безумия отступила, ему было хорошо, он отстранился, чтобы спустить Уилсону трусы, и двинулся вниз, скользя вдоль тела.       Когда теплая ладонь обхватила его член, осторожно, но уверенно, Уилсон открыл глаза – и встретился взглядом с Хартом.       Харт смотрел снизу вверх – пристально, многозначно, как будто пытался что-то сказать или пообещать.       Он наклонился, смежил веки, разомкнул ладонь, чтобы облизать член, и снова обхватил пальцами, размещая губы вокруг головки, обводя языком.       Уилсон ничего не успел сделать, Уилсона как будто сломали, он вовсе не собирался и не думал – за мгновение до. Он выдохнул и закрыл глаза, он уже мычал, ничего не соображал.       Харт брал в рот глубже, ласкал и помогал пальцами одной руки, второй рукой гладил бедро, затем нашел ладонь Уилсона и сжал – синхронно с очередным движением на члене. Он калибровался, прислушивался, лизал и распределял влагу, горячо дышал. Уилсон пытался что-то сделать, тут же забывал об этом. Он схватил одной рукой Харта за голову, переплел пальцы другой руки.       Ему хотелось еще, и одновременно хотелось просить о помощи.       Харт ускорялся и усиливал напор, пускал слюни, судорожно делал вдох и задерживал дыхание. Боль в паху – от депривации, от нетерпения, от причудливого переплетения ощущений – своих и чужих – вышибала из ума. Он тоже уже ничего не понимал, он не хотел останавливаться.       Уилсон с трудом отстранил Харта от себя, притянул за голову выше, к себе, целовал в губы. Он стягивал на ощупь с Харта штаны, засовывал туда руку, под резинку трусов, сознание разрывалось на куски от ощущения чужого члена в руке, от давления на свой член, зажатый между их телами.       Это было не по плану – и Харт растерялся, не сразу начал отвечать, но после уже впивался поцелуем, подавался вперед, двигался в такт движениям руки, пытаясь найти устойчивое положение.       Ладонь на члене, ладонь задевает головку, пальцы по длине, все уже липкое, свой член упирается Харту в живот… Они терлись бедрами, сцепившись, кусаясь, задыхаясь.       Харт хрипел так, как будто ему больно, неистово хватался обеими руками и притягивал к себе, толкался в ладонь, умоляя, чтобы было быстрее и жестче, ничего уже не разбирая, и рыдания подступали к горлу вместе со стонами.       Уилсон думал, он умер – когда напряжение, доведенное до предела, сбросилось, когда он перестал чувствовать тело – которое еще мгновение назад молило о пощаде, в боли, поту, возбуждении, голоде и жажде.       Он успел отпустить Харта – это было синхронно, раздвоенно, странно и страшно, ошеломляюще.       Харт захлебнулся вдохом, очнувшись, накрыл Уилсона собой, обнял в инстинктивном порыве не отпускать, никого к нему не подпускать. Уилсон тоже держал его крепко, ему хотелось обхватить всем телом.       Он не сразу понял, что они по-прежнему на холодном кафельном полу в морге.       Харт гладил Уилсона по голове и выравнивал дыхание, глаза были закрыты.       «Я никуда тебя не отпущу, никто тебя не тронет, – думал он. – Я не могу его бросить теперь. Я в ответе, он приручен».       Уилсон тоже лежал с закрытыми глазами, он боялся, что если разомкнет веки, то вернется в кошмар, от которого им удалось ненадолго сбежать.       Харт на ощупь поправлял на Уилсоне выбившуюся рубашку из-под жилета на поясе, вслепую приглаживал волосы,       – Я пообещал, что буду тебя беречь, – пробормотал Харт, слова вырвались сами.       – Значит, ты рано куда-то собрался.       Харт прижал его к себе.       – Ты прав, – отозвался он. – Прости.       Уилсон дышал ему в ухо, поцеловал во влажный висок, не разнимая объятий. Сердце у Харта екнуло, его никто так не трогал, он думал, что просто поднимется и будет делать что-то как ни в чем не бывало, а вместо этого уткнулся Уилсону в плечо, приникая как пес.       Уилсону почему-то хотелось реветь, он все еще ничего не понимал – кроме того, что он больше Харта не отпустит и никому не отдаст.       Чуть позже доктор Уилсон забрал плащ из офиса, застал там по-прежнему работавшего Кента и пожелал ему доброй ночи, а затем полицейские, уже задремавшие в ожидании возвращения психиатра-консультанта, сопроводили его домой.