Уайтчепел: Рассказчик

      На доске для заметок в Уайтчепел в центре композиции теперь красовались два портрета – Виктора Уилсона и Харта Уортона. Журналисты оккупировали участок, полиция города была на ушах из-за скандала, разошедшегося подобно Большому Лондонскому пожару – о сбежавшем серийном убийце по прозвищу Рассказчик и исчезнувшем в день побега Рассказчика судебном психиатре-консультанте.       Преступник, помогавший Уортону бежать из-под стражи, организовавший нападение на конвой в фургоне, по описанию был похож на Уилсона; местонахождение обоих было не известно, а автомобиль, на котором приехал неизвестный пособник, был найден на окружной трассе на юге Лондона – с отпечатками и прочими следами пребывания Уортона и с ДНК Уилсона.       Убийство Сартра и Адорно всколыхнуло общественность – и о Рассказчике заговорили все, слухи и сплетни разрастались как снежный ком. Чандлер уже едва сдерживался, чтобы не запереться в кабинете и не начать пить виски, чтобы успокоиться – потому что ни счет кнопок, антистресс-бальзам не помогали.       Журналисты и телевизионщики как с цепи посрывались, один заголовок был хуже другого: «Психиатр помогает бежать серийному убийце, своему пламенному поклоннику», «Серийный убийца Рассказчик пытается произвести впечатление», «Профессор психиатрии замешан в убийстве», «Патологоанатом со страстью убивать: настоящий рассказ Рассказчика»…       Кент, постучавшийся в дверь к Чандлеру, держал в руках свежую газету – со статьей, озаглавленной: «Судебная психиатрия как методическое пособие для убийцы», у самого детектива-инспектора на столе лежали распечатки шедевров под названиями: «Родственные души по убийствам» и «Убийственный патологический флирт патологоанатома».       – Сэр, – обратился к Чандлеру Кент. – У меня есть основания полагать, что…       Кент замялся, Чандлер вздохнул.       – Говори.       – Уортон пытался выгородить Уилсона, потому что он ему небезразличен.       – Небезразличен?       – В… – Кент аж зажмурился, – романтическом смысле.       Чандлеру не нужно было подробностей, он понял – и разочарованно вздохнул. Харт таращился на Уилсона постоянно – и почти облизывался, когда тот говорил что-нибудь из своих витиеватых речей, а доктор Уилсон постоянно что-нибудь говорил. Доктор Ллевелин уже который день не находит себе места и будто бы ищет опровержения вины Харта – и она в офисе не одна такая.       Уортон всем нравился, Уортон не похож на кровожадного убийцу – а то, что он рассказывал на допросе, было несопоставимо с его портретом и с его поведением – не проявляющим никаких признаков одержимого маньяка.       Психиатр, однако, заключил, что Уортон типичный психопат, социально адаптированный, харизматичный и не обделенный интеллектом, не испытывающий чувства вины и не знающий раскаяния, но умеющий их изображать – как и любые другие чувства. Еще тридцать шесть жертв, числящихся пропавшими без вести, он назвал поименно – и указал способы, которыми избавлялся от тел – так, что теперь даже криминалисты уже спустя время вряд ли что-нибудь обнаружат.       С Уилсоном было еще сложнее – потому что он, несмотря на образ доброго одуванчика, не мог быть настолько тупым, чтобы помогать Уортону бежать просто так. Уилсон мог поверить в его невиновность – и разочароваться в правосудии – иначе зачем ему, только что обвиненному и отпущенному, лишь потому что Уортон сделал чистосердечное признание, снова влезать по уши в дерьмо.       – Гребаные герои, – мрачно заключил Чандлер.       Кент понуро опустил голову и вышел за дверь.       По словам охранника и водителя, Уилсон применил только баллончик, не стрелял, сам в итоге сунул охраннику рацию – но не показывал лица. Если они сбежали из Лондона, то отсиживаться они могут где угодно и сколь угодно долго – пока им не помешает чистая случайность.       Если они залягут на дно, их потеряют. Надо найти способ выманить Уилсона и Уортона обратно на поверхность… Ситуация с каждым часом накаляется, начальство звонит постоянно – и требует результатов – а результатов пока никаких.       Бьюкен подозрительно отмалчивался, с Уилсоном они успели сдружиться, он как будто бы даже переживал, что про психиатра и Рассказчика придумывают небылицы – и выставляют их исчадиями ада. Чандлер намеренно не спрашивал его мнения, чтобы личное отношение не замутняло объективный взгляд на неопровержимые доказательства и голые факты.       Харт мог обмануть кого угодно – и даже Уилсона. Уилсон мог обмануть кого угодно – и притвориться несведущим, чтобы его отпустили на волю – и чтобы после помочь Харту бежать.       Если они оба не Рассказчики, то они просто тупицы и самоубийцы, еще и влюбленные. Чандлер надеялся, последнее не придет в голову никому из журналистов – иначе по мотивам дела снимут еще и сериал.       Тем временем у крыльца дома доктор Уилсон рубил старые сухие ветви яблонь, некогда перекосившиеся от веса, и собирал дрова для растопки камина. Из открытого окна первого этажа периодически выбрасывался ненужный хлам, Харт подметал и прибирался.       Электричество давно отключили, но была вода – спустя полчаса переставшая хлестать грязно-коричневым неровным потоком. Уилсон уже закончил с ветками, передохнул и отправился на задний двор, в курятник – и принес оттуда большой таз, в котором жили огромные улитки.       – Судмедэксперт убивает пятерых, утверждает, что повинен в смерти еще тридцати шести, признание совершает радостно, – вещал голос радиоведущего.       Уилсон притащил автомобильную магнитолу в дом, соорудил конструкцию из найденной на чердаке аккумуляторной батареи и колонки – чтобы тот, кто находится в доме, мог слушать новости. Потом он сменил номера на машине и уехал в Дартфорт, в кепке и очках, в магазин за едой и питьевой водой – чтобы не есть яблоки и улиток, – оставив Харта одного – с призраками большого дома.       – Число домыслов по-прежнему растет, – продолжал диктор. – Было ли это сделано, чтобы оправдать доктора Виктора Уилсона – поскольку признание Харт Уортон, предполагаемый Рассказчик, совершил именно в момент ареста психиатра…       Харт уже привел в порядок все, что можно было привести в порядок, он лежал на кровати главной спальни и ждал. Он сам удивился, насколько легко принял как данность то, что они теперь вместе – и то, что Уилсон отправился в город, категорично заявив, что Харту лучше оставаться в доме. Харт мог сделать все один – но больше как будто бы не было смысла в выживании в одиночестве.       В продуктовом магазине на Уилсона, одетого неприметно, расплатившегося наличными, никто не обращал внимания. Когда Харт услышал приближающийся к саду автомобиль, он в нетерпении выбежал во двор – но не только потому что узнал звук мотора.       Он знал, что это Уилсон. Он улыбался и помогал доставать пакеты из багажника, чтобы отнести на кухню.       Покупки уже стояли на столе, Уилсон сперва просто смотрел на Харта – а после подошел ближе – потому что полдня хотел подойти, но все время было не до этого.       Харт с готовностью сгреб его в объятия, ладонью за затылок притянул к себе. Уилсон положил ему ладони на пояс, Харт был теплым, мышцы под свитером твердые… Ему было приятно просто стоять так – но тут же захотелось больше, он поцеловал Харта в губы, штаны уже казались тесными.       Харт подвел Уилсона с закрытыми глазами к стене, осторожно, не толкая, Уилсон держал его за спину, прижимался тазом. Харт целовал в губы, затем перешел к шершавому подбородку, опустился к шее, ладонь на бедре Уилсона замерла – потому что шею он так и не распробовал. Он будто бы торопился, лизал, щекотал дыханием кожу, Уилсон издал возглас на выдохе, его рука через штаны схватила не свой член, а член Харта.       Харт вздрогнул, теперь была его очередь изумленно воскликнуть.       – Не отвлекай, – хрипло произнес он.       Он вновь влажно целовал Уилсона в горло, между ключиц, оттягивая ворот, прижимаясь всем телом. Ладонь с бедра переместилась под одежду, на пояс, щекоча пальцами живот.       Уилсон улыбался с закрытыми глазами, сжимал, затем отпускал, потом полез к ширинке, ему уже нестерпимо хотелось раздеться.       Харт замычал, перевел дух, опомнился.       – Обхвати меня ногами за пояс, руками за шею, пойдем на кровать.       Уилсон рассмеялся в ответ, это было безумие, но ему было хорошо. Он послушался – обвив руками за шею, запрыгивая, как на дерево, удерживаясь бедрами на поясе. В тот момент он был готов сделать что угодно.       Харт прижался лицом к его шее – чтобы почувствовать смех, вдохнул, поцеловал. Он держал надежно и крепко, он отнес Уилсона наверх, в спальню, он уложил на кровать, придерживая голову.       Он смотрел – рассматривал – сверху вниз, нависая, он гладил щеку, висок, поправлял влажные пряди, упавшие на лоб.       – Подними руки, пожалуйста, – сказал он, задирая на Уилсоне свитер.       Уилсон приподнялся на локтях, неуклюже помогая избавиться от одежды, футболка под свитером задралась до плеч. Когда свитер и футболка исчезли, Харт уже залез на кровать, становясь коленями на постель, сел Уилсону на бедра, гладил грудную клетку вдоль ребер, опускался ладонью по животу вниз. Дискомфорт в соприкосновении одежды с ноющими от притока крови гениталиями он настойчиво игнорировал.       Уилсон таращился на него, сглатывал, мысли о том, что он хочет Харта, хочет быть в Харте, хочет Харта в себе, смешались в кучу. Харт вдруг вспомнил, что можно раздеться, он стащил все с себя, помог Уилсону, он сложил одежду быстро, но аккуратно, в одну стопку на стул рядом с кроватью, а затем вернулся к постели – и замер, глядя Уилсону в глаза.       Молодое поджарое тело – с отметинами старых шрамов, жар, разливающийся по телу, ударяющая в голову похоть – от вида наготы, от близости и соприкосновения губ… Харт уже вновь хватал, нетерпеливо прижимался тазом, соприкасаясь бедрами, проводя членом вдоль члена. Он мычал, держал Уилсона за затылок, смыкая их рты.       Уилсон еще сдерживался, наблюдая, как Харт раздевается – но когда Харт оказался рядом, он окончательно потерял контроль. Он целовал в губы, целовал в щеку, в ухо, в шею, руки двигались по спине к бедрам и ягодицам, зажимая член между их животами.       Столкновение бедер, порывистые движения, рвущийся наружу сдавленный стон, напряженный и смазанный поцелуем. Харт припадал к шее Уилсона, Уилсон задыхался, уже выгибал спину в пояснице, хватал Харта за плечи, за затылок, притягивая к себе. От звука стона Харта жажда становилась еще невыносимей.       Ошеломление от собственных вырывающихся из груди хрипов и мычания, переплетение тел, толчки, трение, пот, слюна, смазка, желание кусать, желание расхныкаться, царапаться… Харт не успел сообразить, как Уилсон, распаляемый его возгласами, перекатился вместе с ним на бок, перевернул его на спину.       Поцелуй в губы, рука на члене, член, упирающийся в бедро, влага, движение руки, крепкая хватка за предплечье, за запястье… Уилсон прижимался, наклонялся, чтобы касаться торсом, желая соприкасаться всем телом, затем отклонялся. Харт уже почти кричал, сдавленно, в поцелуи, притягивал к себе за голову свободной рукой – и эта пытка разрывающего напряжения походила на предсмертную агонию.       Он кончил со вскриком сквозь стиснутые зубы, его трясло в мгновения разрядки, Уилсон отпустил его, предчувствуя это, не ожидая, что ощутит это сам – как будто у них была одна нервная сеть на двоих.       Уилсон нависал на локтях над Хартом, руки дрожали, он уперся лбом Харту в грудь. «Что ж это каждый раз так теперь умирать что ли?» – подумал он.       Тело не слушалось, Харт закрыл его руками, но больше двигаться не было сил. Пальцами он гладил волосы и пытался отдышаться. Тепло блуждало по мышцам, упруго пульсировало, влага, излившаяся на животы, еще не остыла. Не размыкая объятий, Харт перевернулся вместе с Уилсоном на бок.       Уилсон обвил его руками за спину, уткнулся носом в плечо. Потом он поднял взгляд, пошевелился, положил голову на подушку, соприкасаясь лбом с виском Харта. В мыслях была блаженная пустота.       Харт таращился на него, кося глаза. Спустя какое-то время он положил голову Уилсону на плечо, он терся и бодался совсем по-собачьи.       Он ни о чем не думал.