Уайтчепел: Рассказчик

      – Журналисту, который лез на места преступления, дайте семьдесят два часа задержания. Надоел уже! – гневался Майлз.       Конечно же, журналист Том Ларкин имел хорошего адвоката и не позволил себя надолго задержать, однако в общей камере предварительного заключения он узнал все последние криминальные сплетни.       Ларкин был ведущим популярной колонки в крупной британской периодике «Ежемесячная преступность» и проявлял искренний интерес к преступникам и убийцам – называя себя детективом по призванию. Детективы называли его криминальным фетишистом и проклинали все на свете, когда вдруг тот обращал внимание на их дело – потому что Ларкин был как назойливая муха, желающая залезть в самое нутро злых умов, перевернуть таз с дерьмом и после просто улететь подальше.       Поиски Рассказчика продолжались. Финли докладывал, что в квартире Уилсона никто не появлялся со дня после отстранения, в квартире его покойной жены тоже ничьих следов не обнаружили, а больше других мест, где искать зацепки его местонахождения, известно не было.       И там, и в квартире Уортона теперь дежурила полиция – с расчетом, что беглецы рано или поздно объявятся в Лондоне.       В гостиной дома на окраине Дартфорта поздним вечером был полумрак – освещаемый только камином. Диван переместили поближе к огню, на полу стояли пустые кружки из-под чая, Уилсон сидел, откинувшись на спинку, Харт полулежал на нем, забравшись на диван с ногами, устроившись в кольце обнимавших его рук.       Они молчали, каждый думал о чем-то своем.       – Чай очень вкусный, – сказал вдруг Харт. – Ты не против потом познакомиться с моей сестрой?       – Буду рад, – выдохнул ему Уилсон в макушку.       – Даже если это на кладбище?       – Даже если.       – Что ты за человек такой?       Харт улыбался. «Я понял тебя», – мысленно ответил ему Уилсон.       Спустя продолжительную паузу тишины Харт продолжил:       – Что ей нравилось?       Он спросил осторожно. Уилсон сперва не понял – потому что он о Камилле не думал и даже не сравнивал. Он живет дальше – и она точно за него была бы рада.       – Ее работа, – грустно усмехнулся Уилсон, задумавшись. – Черный кофе с лимоном, мертвые поэты, толкование смыслов, пицца на завтрак в выходной – за которой она шла сорок минут в другой район Лондона. Итальянское вино, про которое она могла говорить часами, ее пациенты, которые открывали мир заново как дети. Уильям Блейк и его Красный Дракон.       Харт снова улыбался, он сжал руку Уилсона, чуть обернулся, чтобы видеть профиль.       – Я рад. И… Мне правда жаль, что я тогда проследил за тобой. Но это уже не единственное преступление, о котором я сожалею. Я еще жалею, что я бросил на пол отчет – когда доктор Ллевелин не взяла его в руки.       Он тихо рассмеялся.       – Зато ты знаешь, – Уилсон пошевелился, затем снова замер. – Доктор Ллевелин точно не обиделась.       Харт больше ничего не говорил, он вновь устроился на плече Уилсона, ему было хорошо, и он удивлялся этому странному и непривычному состоянию – когда можно получать удовольствие от момента.       В саду шуршали раскидистые яблони, в небе застыл белый диск полной луны.       На следующий день детективы из участка Уайтчепел выехали на место преступления, криминалисты по обыкновению расставляли флажки, свистели вспышки и щелкали камеры. Доктор Ллевелин была все еще грустная, и Майлзу с Чандлером приходилось доставать из нее по слову – когда пришло время рассказывать про найденный труп.       Привычного психиатра, шагавшего за спинами детективов, тоже не хватало – пусть и на первый взгляд убийство не вызывало вопросов.       – Тут и так все ясно, – рассуждал Майлз. – Что-то не поделили, вот два стакана, найти всех знакомых. Надоели эти серийники с загадками, хоть что-то простое.       Тело мужчины, с отметиной на темени от черепно-мозговой травмы, приведшей к мгновенной смерти, типичное бытовое преступление – в квартире со следами присутствия постороннего… Процедура действия была ясна, вскоре они уже вышли наружу, на утреннюю улицу с выстроенными в ряд многоквартирными домами Ист-Энда.       – Жаль, что доверие к команде проверяется только временем, – скорбным тоном молвил Чандлер, вырванной из контекста репликой, и Майлз не стал спорить.       В офисе Меган, не прекращавшая заниматься поисками упоминаний о Рассказчиках-беглецах, зашла в архив к Эду. Тот сидел за столом, обложившись бумагами, закопавшись в историях из прошлого, вид у него, как и у всех членов команды, был невеселый.       – Все, что делал доктор Уилсон, – начала Меган, – было непротиворечиво. У него был метод, он выявлял метод преступников по их действиям… Он говорил загадками, но загадки понимали, пусть и не все. Его загадки понимал ты. Это все про образ мышления… Последним посланием Рассказчика было правосудие. Что означало его правосудие? Что бы ты сделал на его месте дальше?       Эд удивился, ему казалось, его мнение никого не интересует – и оно непопулярное. Он поправил очки, прежде чем ответить.       – Правосудие – или, все же, справедливость? Рассказчик бы счел, что справедливо теперь быть наказанным. Это логичное завершение пути убийцы.       Меган моргнула. Бьюкен продолжил:       – Но кем бы мы Рассказчика ни считали, – он воровато поднял глаза от бумаг на столе, – в тюрьме он сейчас не находится. И это потребуется исправить – но как?       Он развел руками, Меган задумчиво уставилась на полноростовую картонную фигуру Эда-детектива в углу чулана.       – Ты думаешь, мы ошиблись? Харта признали вменяемым, психиатрическая экспертиза не во всех аспектах сходится с отчетами доктора Уилсона – который утверждал, что Рассказчик способен на эмпатию, и в убийствах не было садизма – за исключением последних. Если брать за основу классический случай навязчивости и делюзии, что его преступления это творчество.       Эд был убежден, что Харт убийца – и что коллеги Уилсона, делавшие выводы исходя из топорного подхода классической школы психиатрии, не видели деталей. Кому верить – доктору Ллевелин и остальным, считавшим Харта доброжелательным молодым человеком, спасающему его Уилсону – или мнению стороннего психиатра, признанию самого Харта?       – Вот именно, – отозвался Бьюкен. – Харт очень подходит под портрет убийцы, и при этом полностью вменяем. Как и утверждал доктор Уилсон – который не считал делюзии патологиями, а деструктивные гомицидные идеи нарекал необратимыми – лишь потому что у подобного рода движения единственный направленный вектор развития – в абсолютный хаос растущей энтропии. Но если это так, зачем доктору Уилсону его защищать? Зачем Харту, в свою очередь, заступаться за доктора Уилсона или брать вину на себя – если для него понятие человеческой жизни уже утратило ценность?       Эд помнил разговоры с Уилсоном – и выбрал о них промолчать. Уилсон слишком близко подошел к Рассказчику и слишком сильно вовлекся… Просто не могло быть иного исхода – и если Харт оказался преступником, Уилсон стал бы его защищать, потому что он его понял.       И Харт действовал очевидным для себя способом – завершая историю, сохраняя жизнь тому, кто помог ему завершить историю.       «Разве я им судья?» – спрашивал себя Эд.       – В работах доктора Уилсона утверждается, что есть определенный уровень внутренних противоречий, заставляющий психику сублимировать в разрушение, – перечисляла Меган, – и что если этот процесс запущен, то он необратим. Он действует против своей же теории?       – Он подтвердил, что Рассказчик близок к смерти. Мы трактовали это как мортидо – инстинкт, стремление смерти, как нежелание жить. Если этот процесс необратим, Харт мог просто отказаться бежать… Когда он сдавался, было ли это похоже на суицид? Или на попытку защиты? Они могли оба действовать по глупости, по велению эмоций – а мы неверно их поняли.       Защищать себе подобного – тоже инстинкт.       Эд уже шагал по комнате архива вдоль стола, затем возвращался к рабочему месту.       – Доктор Уилсон утверждал, всякий убийца неизлечим и должен быть изолирован. В ранних работах были исследования системы символов каждого из неизлечимого типа, с доказательствами прогресса в лечении, при наличии индивидуальной трактовки… Как оно называется… – Меган сверилась с заметками, – герменевтики. Он похитил Харта, чтобы его изолировать?       – Если Харт вообще убийца.       Меган пыталась собрать воедино две несовместимые теории Уилсона, и, естественно, это у нее не получалось. Эд сделал еще один шаг и замер – осознав, что он сейчас сказал.       – А кто еще? – возразила Меган. – Такая концентрация вселенского зла на фут даже меня пугает. Эмоции… – она вздохнула. – Харт хотел сдаться – это бы подтвердило теорию о необратимости? И доктор Уилсон был несогласен? Все это время Уилсон сам себе противоречил.       «Не приворожил же Харт Уилсона, – думала Меган. – Выглядит как запудривание мозгов».       – Сам себе противоречил? А что же Харт? Молодой, перспективный судмедэксперт, со всеми в хороших отношениях, без связей с криминальным миром, из состоятельной семьи – и внезапно решил все это бросить ради философии? – Бьюкен покачал головой. – Тут не все так просто.       Он боялся себе признаться, что уже делает им подстилку, ковровую дорожку, основание для невиновности – чтобы они могли вернуться.       Меган нахмурилась.       – Они оба были на шаг впереди, – заключила она. – Харт встревал в расследование, Уилсон перетягивал одеяло на себя. Они либо оба все знали и действовали сообща, либо оба были изначально не в себе от этого дела. Допустим Уилсон делал это в качестве обоснования для своего психиатрического исследования. Допустим Харт начитался детективных историй. И их обоих не очень понимали… Но они не глупые, чтобы не видеть, что от игр с законом один итог, – Меган покачала головой. – Уилсон мог устроить произвол, потому что подумал, что закон не поможет. Так делают мстители за несправедливый вердикт… И это произошло сразу после убийства двух директоров, его бывших коллег. Рассказчик мог подсказать им про самосуд. Может, Рассказчик знает о них обоих!       – Тогда получается, что Уилсон ждал девять лет. Так не мстят, – Эд скептически скривился. – Когда было такое, что убийца сам сдавался? Такого не бывает – убийцы, которые рассказывают истории, не доверяют финал правоохранительным органам. Рассказчик хотел умереть, но тогда ему стоило сдаваться в Соединенных Штатах – где еще применяют смертную казнь.       Настоящее сокровище для спекуляций – этот рассказ Рассказчика! Одна теория замысловатей другой – а это они еще только начали.       Убийцы, невиновные глупцы, герои или неудачники? Неужели они настолько не доверяют команде, что решили разбираться со всем самостоятельно – если они никого не убивали? Неужели Уилсон верит, что Харта следует спасать, даже если Харт хладнокровно убил пятерых, демонстративно превратив их в мясную инсталляцию, и еще тридцать шесть человек загублены по его вине?       Уилсон не чудовище, в этом Эд был уверен. Уилсон оказался прав во всем, что он говорил Эду.       Вопросы начинаются там, где Харт совершает признание.       – Последнее убийство было финалом, Уилсон это подтвердил – но ни он, ни Харт после этого не попытались себя убить, – Бьюкен развел руками. – И почему тогда Харта толкнул сдаться арест Уилсона?       А что ему еще было делать – когда он увидел, что Уилсон в опасности? Эд – такой же повествователь рассказа Рассказчика, подводящий Меган к определенной мысли, выстраивающий декорации по собственному усмотрению.       Он теперь соучастник – если намеренно описывает реальность с нужного ракурса? Он говорит правду – как говорил правду Уилсон – и отныне несет ответственность за каждое слово.       – Они дружили? – спросила Меган.       – У них были схожие взгляды, – Эд запнулся, начал жестикулировать. – Мы не можем судить о чужих отношениях, но поскольку Харт отреагировал подобным образом, когда Уилсона арестовывали – и еще и привел множество поводов арестовать именно себя, выложив все доказательства – есть основания полагать, что да, они дружили, – он сделал паузу на вдох, затем добавил: – Когда я спросил его про авторство, он улыбнулся – как будто я сделал ему подарок…       – Чем дальше, тем страшнее.       – Мое мнение: нельзя торопиться с выводами. Мы уже однажды поторопились – и теперь у нас ни психиатра, ни судмедэксперта.