Уайтчепел: Рассказчик

      Расследование по делу Рассказчика – шахматная партия. Пока они остаются в доме, ничего не происходит – потому что они не делают ход, несмотря на то что настала их очередь.       Харт прекрасно понимал все риски – но больше отсиживаться в безызвестности он не мог – и решил разбираться с последствиями по мере их возникновения.       Уилсон поймет – и, скорее всего, поступил бы точно так же, скрыл бы свою поездку в Лондон – на разведку – и вернулся бы уже с итоговыми сведениями, живой и невредимый.       Раздвоенность сознания была по-прежнему непривычной – и Харт заставил себя пообещать научиться извлекать из этого пользу, а не роптать на отвлекающую эмоциональную связь. Он переживал, в безопасности ли Уилсон – который остался дома и сейчас наверняка ковырялся на чердаке с пленочным проектором, запускаемым от аккумуляторов.       Фармацевт за прилавком в аптеке был по обыкновению дружелюбным, поток посетителей в очереди состоял в большинстве своем из стариков и подростков, покупавших, соответственно, средства от запоров или средства контрацепции – вместе с леденцами от кашля.       Эд уже приобрел успокоительное, выписанное ему психотерапевтом Уилсона, Мартином Алленом, которого вызывали в Уайтчепел для беседы – и задержался у выхода, чтобы убрать упаковку в портфель. Взгляд скользил по силуэтам, но мыслями он был в недалеком прошлом.       Аллен чем-то напоминал Уилсона поведением и манерой говорить, Бьюкен подошел к нему в участке – и спросил, есть ли у него возможность провести консультацию. Тот ответил утвердительно – и ранним утром следующего дня он нашел время.       За час в кабинете психотерапевта Эд вспомнил, кажется, всю свою жизнь – начав с того, что он просто не может спокойно спать.       Аллен сказал ему, что то, что он переживает – это столкновение идей, идеологический кризис, и что ничего не понимать и во всем начать сомневаться это нормально – и ясность обязательно придет, когда настанет нужный момент.       А то, что он реагирует на историю с Рассказчиком и на обвинения Уилсона – его внутренняя работа, переосмысление своих собственных ценностей и личного багажа. Выявление смыслов – персональная ответственность; думать Эдвард Бьюкен имеет право что угодно.       Как и делать – если он понимает, что именно он делает.       Эд сказал, что благодаря Уилсону задумался над истинным смыслом добра, над единственным верным критерием – противопоставлением созидания и разрушения. Не играть в бога, не решать за других, не отбирать чужое, а создавать свое… Не убивать чужие миры – и хранить и защищать свой.       Но что же тогда разрушение ради строительства нового? Очищение, избавление от ненужного, от того, что и так бы отвалилось и умерло…       Эд признался, что боится ошибиться. Эд признался, что боится сыграть в бога и уничтожить чей-то невинный мир – если выберет неверно.       У Мартина Аллена было красивое пропорциональное лицо с высоким лбом, обрамленное темными волосами, с серебристыми прядями седины, с узкой бородой и усами – и Бьюкену он напоминал Иисуса – только взрослого, сорокапятилетнего, не распятого, а оставшегося на земле, среди людей. Аллен улыбнулся, мягко, то ли светло, то ли печально, и ответил, что всякий человек живет с чувством вины об утраченных возможностях и убитых мирах – потому что в каждый момент выбора человек убивает что-то, чем он никогда больше не будет.       – Человек это единственное живое существо, способное испытывать необоснованную грусть, – отвечал он. – Человек на протяжении всей своей жизни носит грусть внутри, вопрошает из этой грусти, вопросы его растут из глубины. Это память и вина, это тяжесть на душе – и знание, какой итог принес сделанный выбор. Это естественное течение жизни, Эдвард, и в мгновения тишины вы слышите именно эту грусть, которая звучит одновременно с голосом души. Она и боль, и радость, и беда, и счастье, и борьба, и вдохновенье, и храм, и песня, и любовь, и слово.       Действительно, все алхимики одинаково мыслят – и дело даже не в том, что один учится у другого. Аллен давал психологическую характеристику Уилсону на встрече с детективами, оставляя при себе детали терапии, он утверждал, что Уилсон никогда не высказывался о том, что винит в смерти жены Сартра и Адорно – и все его вопросы были направлены к Долархайду и в гнев на теорию де Блан.       Аллен знает Уилсона больше десяти лет – и знал еще покойного отца Уилсона. Аллен был полной противоположностью Гаштольду – и рядом с ним было спокойно, вовсе не волнительно, не захватывало дух трансцендентной мощью, эта мощь оставалась внутри и размеренно пульсировала теплом в груди.       Эд предположил, что если бы не Аллен, Уилсон бы сошел с ума…       – Спасибо вам за доктора Уилсона, – сказал Бьюкен ему на прощание, внезапно, вырванно из контекста. – В смысле, за то, что в вас он нашел поддержку. Вы говорите… обнадеживающе.       Аллен тихо рассмеялся и покачал головой.       – Ему помогло то, что он пошел учиться стрелять в тир – и он вернул себе веру в то, что он может чему-то научиться – и после контролировать. Я никогда не говорил ему ничего нового, я всего лишь напоминал. И вам тоже я ничего нового не сказал – вы и так все без меня знаете. Психотерапевт – инструмент, не мудрец и не священник.       Из воспоминаний Эда вырвало знакомое лицо – пусть и в кепке, солнечных очках и с щетиной – у прилавка в аптеке. Харт Уортон расплатился и сунул тюбик со смазкой в карман, Эд так и таращился на него с открытым ртом – испуганно, растерянно, желая развидеть увиденное.       Харт сам перепугался – пусть и не подал вида. С непроницаемым лицом он пошел на выход, миновал Бьюкена, прочь вдоль по улице – под громкий, неумело крадущийся шаг преследования позади.       Эд нагнал Харта на углу дома – и даже протянул руку, чтобы схватить за рукав.       – Я верю в вашу невиновность, – произнес торопливым шепотом Бьюкен. – И помощь следствию может все исправить.       Харт обернулся, чуть наклонил голову так, что очки сползли с носа – чтобы взглянуть Эду в глаза, а тот продолжил:       – Я не желаю вам зла. Если вы меня знаете, то вы в курсе, что обман – не мой метод. Давайте зайдем в переулок…       Харт не сопротивлялся. Он позволил отвести себя к повороту на менее оживленную улицу, в противоположную сторону от аллеи.       Бьюкен молча рылся в портфеле, шуршал бумагами, что-то вынимал и перекладывал в папку, Харт ждал. Догадок было множество, все они казались неправдоподобными – из области фантастики. То, о чем они мечтали – возможность реабилитироваться – сама нашла их – в виде историка-консультанта, лондонского потрошителеведа.       Эд набрал воздуха в грудь и начал:       – Здесь материалы расследования про вас – и нового дела. Вы детективы, вы знаете, как действовать. Если вы принесете преступника на серебряном блюдце в Уайтчепел раньше, чем его найдем мы, это будет вашей защитой. Я всегда делаю копию, чтобы уносить домой. Только Джо не говорите, – он протянул бумаги Харту. – Как и я не скажу, что видел вас.       Бьюкен подмигнул – но лицо его осталось серьезным. Харт смотрел на него пристально – и умилялся. Потом он наклонился, взял теплыми ладонями Бьюкена за щеки, поцеловал в лоб, тут же отстранился, забрал у него из рук материалы дела – и сунул под пальто, найденное в шкафу Долархайда.       Пару мгновений – и Харт исчез, оставив Эда стоять в одиночестве в переулке. Бьюкен не сразу сообразил, что произошло – а когда догадался, поспешно застегнул портфель и просиял.       У Харта – натура защитника, он бросился спасать Уилсона, потому что это было естественно – как и эта избирательная забота о тех, к кому он хорошо относится – то, о чем говорила доктор Ллевелин.       Лжец, психопат, хладнокровный насмешливый убийца? В человеке – целая вселенная, он как бог, с демиургическим ядром, с телом ангела, с дьявольским умом и божественной силой. Он выглядит живым – и он вовсе не тот, кто намерен завершить magnum opus своей жизни уходом на покой.       У Эда было это давно позабытое чувство, что он все делает верно. Правильно пусть делают остальные.       Уилсон спустился на первый этаж, когда услышал приближающийся к дому автомобиль – и терпеливо ждал, когда Харт появится с покупками. Когда тот снял верхнюю одежду и выложил на стол к пакетам с продуктами папку с документами – как финальный штрих, – улыбка исчезла с лица доктора Уилсона.       Про смазку в кармане пальто Харт забыл – потому что это тоже было нечто, о чем Уилсон вовсе не догадывался.       – Я очень тупой и уже в этом убедился, – промолвил Харт, – но дуракам везет. Эд передал нам материалы нашего дела и нового дела, он хочет, чтобы мы помогли следствию, он на нашей стороне.       Он виновато растянул губы, готовясь к любому исходу.       – С ума сошел.       Уилсон подошел ближе, к столу. Он засопел, одновременно испугался, разозлился, но вовсе не удивился. Он взял папку, открыл, но даже туда не посмотрел – и резко обнял Харта за плечи и прижал к себе.       Харт обнял в ответ, приник всем телом и закрыл глаза, кладя ладонь Уилсону на затылок в привычном жесте.       – Самонадеянность – пережитки жизни одиночки, – выдохнул он Уилсону в плечо. – Больше никогда так не буду.       Уилсон вздохнул, отстранился, и, наконец, взглянул на содержимое материалов расследования.       – Новое дело. Текучка… – он перебирал листы. – Интерпретации моих статей как шовинистических в прессе. На кого это рассчитано? – Уилсон говорил незлобно, но разочарованно. – Ларкин? Однажды он спросил меня на открытой лекции, вращается ли Хайдеггер в гробу.       Харт закатил глаза.       – Хайдеггер был разочарован в роде человеческом, плевать он хотел. Тупые ослы, – он потянулся к документам и тоже начал листать. – Мое дело… Эд сказал, что помощь следствию будет нашей защитой. Он все положил, сказал, что носит дела домой, – Харт покачал головой и вытащил фотографии с места преступления. – Что ты скажешь?       – Смерть в результате удара тупым предметом в теменную область, наотмашь, то есть без расчета силы и места удара. Как правило, спонтанно и без опыта, – перечислял Уилсон. – На теле подкожные кровоизлияния на грудной клетке и брюшной полости, от попыток вызвать рвоту. В желудке – золотое обручальное кольцо, шириной шесть миллиметров, 750-ой пробы, десять граммов. Преступник не стал продолжать, потому что не вышло вызывать рвоту или потому что понял, что жертва умерла или потому что подумал, что желудок пуст.       Уилсон называл то, что было в отчете – то, что было известно полиции.       – Неудачное ограбление? – продолжал он. – Два стакана, следов слюны и отпечатков на одном из стаканов нет. На другом – следы жертвы. ДНК в квартире разных людей, не только убитого, у него бывало много гостей… Пока что к отчету мне нечего добавить, – он вздохнул. – Кольцо было чем-то важным. Убивать ради его стоимости – маловероятно… Хотя для кого как. Но ничего другого не украдено.       Харт рассматривал фотографии, задержался на одной и нахмурился.       – Пятна на обоях, как от рвоты, – он показал изображение, – как будто кого-то рвало фонтаном, и пару капель забыли вытереть. Странно.       Он отдал снимок Уилсону, взялся за другую – и побледнел.       – Гибкий замок, – выдавил Харт.       – Гибкий замок? Чтобы коты в шкафы не залезали?       Уилсон оборвал смешок и забеспокоился – потому что такая реакция Харта означала нечто ужасное.       Харт проморгался и вдохнул.       – Дети. У них не было кота. Нет лотка. Дети, – он начал лихорадочно перебирать другие фото. – Полотенце с разводами мочи в ванной. Там ребенок был, один – вряд ли два, было бы вдвое больше беспорядка. Там был ребенок.       Уилсон пытался найти объяснение – или опровержение, – как если бы во время пожара он делал вид, что не замечает дыма, от которого уже слезятся глаза.       – Тэд Бренфорд, автомеханик. В отчете сказано, что он разведен, и в браке нет детей. И ребенка не было, когда тело обнаружили. То есть ребенок был там, когда его убили? Ребенок свидетель? Ребенка забрали? – Уилсон попытался сказать это нейтральным голосом, и у него получилось – но ощутилось это как лицемерие. – Надо начать с его бывшей жены, она, – он сверился с отчетом, – не была в курсе его дел, но регулярно от него что-то просила. Она не могла не знать про ребенка… Хотя бывшие женщины жестоки по отношению к подругам своих мужчин.       – Ребенку года три или четыре, – убито проговорил Харт. – Если он уже сам бегал, и судя по высоте рвоты на стене… Капли мелкие, взрослые блюют обильнее, может, его к раковине несли… – он потер переносицу, добавил сам себе успокаивающим тоном. – Возможно, его просто скинули в мусоропровод, это действенный способ.       Уилсон аж задохнулся.       – Его бы уже нашли, – он чуть не сказал «тело». – Если действовали такие же грубияны… Обручальное кольцо и ребенок. Похищение обычно для выкупа или шантажа… Шантажировать могли кого-то, кто связан с ребенком, мать, родители матери, родственники, которые либо хотели ребенка, либо, наоборот, не хотели. Но об этом было бы известно – иначе какой смысл в похищении.       Если окажется, что в полиции просто что-то не учли, и ребенка не было на месте преступления, его забрал накануне какой-нибудь родственник убитого – о котором не было сказано в отчете, то это будет лучший вариант. Жертва не похож на отца трехлетнего ребенка – даже если в квартире замки на шкафчиках – почему-то без прочих детских принадлежностей.       То, что ребенок был там, хотели скрыть?       Харт все еще пытался выровнять дыхание. «Если ребенка не найдем – или найдем мертвым, – мысленно рассуждал он, – мне нельзя слетать с катушек и пускаться во все тяжкие, я теперь не могу себе такого позволить…»       Он поднес фото трупа к глазам, нахмурился, что-то разглядывая.       – Удар по голове, – Харт прищурился. – Да не может такого быть. Да нет, я уже такое видел… – он задумался, а потом заключил: – Вши.       Уилсон молча ждал, когда он объяснит – потому что точно не в буквальном смысле.       Харт прокашлялся.       – Я в юности – более юной юности – был в банде как уборщик. Вот оттуда, – он указал на свой подбородок. – Вши – это банда из Ист-Энда, с сигнатурой смертельного удара по голове. Их не ловили, они хорошо вели дела… А сейчас что-то с кем-то не поделили.       Уилсон опешил.       – То есть это разборки банд? А ребенок – инструмент? И в Уайтчепел об этом не знают?       Харт пожал плечами.       – Они умные, не должны знать. Ребенок может быть чем угодно… – он задумался и добавил после паузы: – У них постоянно были проблемы с Ист-Эндскими Псами. Они не могли поделить квартал на востоке – где сейчас комплекс с дешевыми апартаментами... Надо их проверить. Черт бы это все побрал!       Он закрыл лицо руками. Уилсон вернул бумаги на стол, положил ладони Харту на плечи.       – В теории мы можем вернуться в Лондон и прятаться там, – сказал он мягко. – В теории это дело – то, что нам было нужно, чтобы начать действовать. В теории… наши шансы невелики, мы очень рискуем, нас узнает первый же встреченный полицейский. Значит, придется оставаться на городской криминальной изнанке.       – И отрастить бороду, – Харт невесело усмехнулся и вздохнул. – Такое имущество пропадает у меня в квартире, такие маскировочные принадлежности… Не страшно, изнанку я знаю, – он убрал руки от лица, но все еще упирался взглядом в пол. – Мы можем вскрыть две банды. Это полезно. И ребенок… – он замолк, не сразу выговорил. – Если ребенка не спасем, постараюсь не отъехать кукухой.       – Спасем.       Уилсон посмел сказать уверенно и твердо – так, словно знал наперед. Конечно же он не знал – но откуда тогда черпать силы, если не из веры в позитивный исход, в утопию, в то, что они могут что-то изменить к лучшему и спасти то, что можно спасти?       Он взял лицо Харта в ладони, дождался пока тот посмотрит в глаза.       – У нас есть пятнадцать минут, потом мы начнем готовиться, – сказал Уилсон. – Я хочу, чтобы ты сделал кое-что для меня.       Харт изумленно моргнул – потому что теплые руки на лице и спонтанные приятные прикосновения до сих пор удивляли, и потому что это было неожиданно – как напоминание, что теперь все иначе, теперь бездна расступилась и осталась за пределами их убежища.       – Конечно.       Уилсон улыбался, он держал Харта за руки и вел в зал, потом усадил в кресло. Прозрачные светло-зеленые глаза были широко распахнуты – потому что Харт до сих пор не мог сообразить, о чем же Уилсон хочет его попросить, – на губах была натянутая тень улыбки.       Доктор Уилсон наклонился, уперся ладонями в подлокотники кресла, нависая над лицом Харта – и осторожно поцеловал его в губы. Харт сперва насторожился – но потом разомлел, отдался, ответил, подаваясь вперед.       Уилсон встал одним коленом на сиденье кресла для устойчивости, взял в руки лицо Харта, прекратил целовать, ладони скользили вниз по шее, по груди, по животу, замерли на поясе.       Харт, наконец, понял, что это точно не будет чем-то страшным. Руки Харта уже были на шее и затылке Уилсона, но он отстранился, чтобы спросить прямо.       – Так это что-то связанное с сексом?       Уилсон начал расстегивать ему ремень.       – Да.       Потом он расстегнул пуговицу на ширинке.       – Не пугай… меня, – ахнул Харт.       Эрекция возникла сразу, это был волнительный испуг.       – Резонно. Я не сказал, что я хочу, чтобы ты сделал… – Уилсон усмехнулся. – Я хочу, чтобы ты расслабился.       Он потянул вниз молнию.       Харт пробормотал что-то невнятное, то ли возражение, то ли согласие, он уже был красный, в неподконтрольном смущении от эрекции. Он даже вжался в кресло, задрал коленку – а Уилсон недоумевал – и ему нравилось, как Харт реагирует: каждый раз как будто в первый раз.       Уилсон вновь наклонился к его лицу, поцеловал в нижнюю губу. Когда Харт открыл рот, поцеловал полноценно, вкладывая язык в рот. Руки на ощупь осторожно стягивали с Харта штаны с бедер, на ощупь трогали за член, за мошонку. От прикосновений Харт вздрогнул, сперва отстранился, затем приподнялся в кресле, застонал сквозь стиснутые зубы.       Уилсон целовал и дышал в шею, иногда замедляясь, задирал ему свитер. Он убрал руки с члена, чтобы взять Харта за бедра и переместить ближе к краю кресла.       Харт вцепился в подлокотники так, что побелели костяшки, живот часто вздымался, от ощущения беспомощности – подобно добыче или объекту исследования на столе – он напряженно и коротко мычал. Это было волнующе, не пугающе, но мучительно.       «Если трупы на столе себя так чувствуют, – в полубреду думал он, – я им завидую».       Уилсон гладил его живот, ласкал член, встал перед ним на колени. Он наклонился, взял в рот головку, провел языком по уздечке, помогая руками, уже калибровался и брал глубже в рот, вынимая, дразня языком, вновь заглатывая глубже. Одна рука лежала на бедре Харта – чтобы тот не дергался и не отстранялся – в попытках сдержать нетерпеливые и неосознанные толчки.       Харт уже зажимал рукой рот, сперва он вскрикивал, как от боли, затем вопли становились тише – и он подавался навстречу, в такт движениям Уилсона.       Дыхания уже не хватало, Уилсон нагнетал амплитуду и частоту, у него у самого уже не хватало сил сопротивляться – и в паху тянуло от притока крови. Он прерывался, давился слюнями, вынимал член Харта, затем продолжал.       Харт уже хныкал и скулил, он не выдержал – и положил руку Уилсону на голову, направляя. Предчувствие судороги, непонимание, что делать, судорога, маленькая смерть, дрожь и жалобный возглас сквозь зубы.       На глазах выступили слезы.       Уилсон сглотнул то, что успел, он отстранился, уткнулся лицом в руку Харта, перемещая ее со своего затылка ко рту – перепачканному в слюнях и сперме.       Харт очнулся не сразу, все было как в тумане, он вытирал Уилсону подбородок и рот, смотрел на него, затем наклонился и поцеловал в лоб. Потом он взял его лицо обеими руками, снова оставил на лбу след от прикосновений губ, обнял и прижал к себе.       Уилсон обнял его в ответ. «Ну точно расслабился», – с улыбкой подумал он.