Уайтчепел: Рассказчик

      Кент узнал голос. У него было две секунды, чтобы принять решение.       – Проваливайте оттуда, – сказал он тихо – и бросил трубку.       Потом он тотчас побежал докладывать Чандлеру об анонимном звонке – с указанием адреса тех, кто убил Бренфорда.       К тому времени они уже подозревали, что убийство с черепно-мозговой травмой, не случайность – а закономерность, выглядящая как обыкновенные бытовые преступления – но локализованная в Уайтчепеле и окрестностях на протяжении многих лет.       Кент не верил в невиновность Харта – но он верил, что Уилсон не полоумный, и просто так ничего бы делать не стал – а тем более подвергать себя опасности и губить свою карьеру и свою жизнь. Уилсон был помешан на Рассказчике – но он никогда этого не скрывал, он говорил прямо – даже если его витиеватые изъяснения казались речами хитрожопого сфинкса – как про него писал Ларкин…       Уилсон влюблен. В убийцу? В голове Эмерсона Кента пазл парадокса не складывался – и потому версия о слепой влюбленности, глупой браваде, перевешивала. Он мог бы сказать, что Уилсон – и очевидно, Уортон, тоже – на Динкросс-стрит или поблизости – но не стал.       Если он поможет поймать Уортона, он навредит Уилсону. Вредить Уилсону Кент не хотел – потому что Уилсон не сделал ничего плохого, и он не чудовище.       Несколько минут спустя по названному адресу направлялась облава – во главе с детективами Уайтчепел.       Вой мигалок был еще ближе, он заползал через окна в квартиру. Уилсон потянул Харта за руку, под руку, на лестничную клетку, затем наверх, к двери на крышу – где можно перелезть по пожарным лестницам и выйти через другой подъезд к стороне дома, где не подъедут полицейские автомобили. Так хотя бы можно убежать и спрятаться…       Тело Харта действовало отдельно от разума, он следовал за Уилсоном, в голове была пустота. Он смотрел сквозь пространство, он помнил, что им нужна машина – и когда они оказались на улице, едва не попавшись коллегам из Уайтчепела, рванул в нужном направлении.       – Надень капюшон, – скомандовал он, по привычке.       Уилсон надевал на бегу капюшон, он проклинал все на свете – особенно проклятую вонючую тачку. Он потянул ручку на себя.       – Можно я эту гребаную вонючую тачку после сожгу?       – Конечно.       Голос смягчился, в нем были оттенки удивления и умиления. Харт сел за руль, завел мотор, пусковой механизм которого был заблокирован самодельной противоугонной системой – позволяющей запускать двигатель только с определенным движением и давлением ключа при повороте.       «Хэддон знал, – крутилось в голове. – Хэддон научил меня водить его машину. Хэддон мертв…»       – Говори мне, куда ехать, – перебил Харт свои собственные мысли.       – Прямо, потом налево. По A13 на восток. Потом разберемся.       Уилсон стискивал зубы, раздраженно, пассажирский ремень не пристегивался и просто болтался бесполезной лентой вдоль спинки сиденья.       – Пристегнись, – напомнил он Харту.       Харт пристегнулся, как только появилась возможность отнять руку от руля.       Уилсон молчал, лишь изредка изрекал инструкции – давая Харту возможность прийти в себя. Тот исполнял все, как машина – время от времени утапливая всплывающие из глубины перемешанные мысли.       «Уилсон живой, не раненый. Если что, я взял Уилсона в заложники, и Уилсон был под моим психологическим влиянием… Хэддон мертв… Поворот – где восток? Вот восток… Хэддон мертв… Уилсон живой и не раненый… Уилсона не должно здесь быть. Я не могу заставить его здесь не быть, надо защищать его, как есть… Хэддон мертв, и он был у меня на руках…»       У доков Лаймхауса, мелькавших вдалеке по правую сторону от дороги, Уилсон заговорил.       – Надо бросить здесь машину, после моста сверни направо, к железнодорожным путям.       Харт моргнул. Он не хотел бросать машину. Он болезненно нахмурился, кивнул, согласился охрипшим голосом.       – Хорошо.       Он цеплялся взглядом за указатели, за разметку и изгиб дороги, после – за надземные железнодорожные пути, показавшиеся впереди после поворота.       – Вот тут налево, – Уилсон указал направление. – Припаркуйся в любое свободное место.       Внутри все сжалось, шея напряглась… Харт свернул налево, скользнул в свободное место на парковке вдоль ряда арок и колонн – как скальпель в рану. Он отсчитал мгновения, толкнул дверь, вышел из машины – оставив ключи в зажигании.       «Никто не знает, что эта машина принадлежала Хэддону, – мысленно сказал он себе. – Никто и не узнает».       Уилсон открыл створку, вышел, хлопнув дверью. Он оглядывался, он запретил себе трогать Харта – в прямом и переносном смысле – потому что тому нужно выйти из машины еще и мысленно, а не только телом…       Он направился к соседнему автомобилю, затем к следующему, он периодически оглядывался на Харта. Отмычка из кармана, механический замок и поцарапанная краска ручки…       «Сука, открывайся, – ругался про себя Уилсон, руки плохо слушались, он хотел не подавать виду, насколько дорого ему дается самоконтроль. – Машину Хэддона я сожгу потом».       Харт смотрел на него – просто чтобы понимать, что тот делает, и что будет дальше.       Уилсон отпер замок, Харт спросил:       – Ты ведешь или я веду?       – Я веду. Если готов, садись.       Харт залез внутрь, он понимал, что нужно уезжать – но реальность распадалась на куски, вываливаясь, как покупки в супермаркете, из охапки рук.       Когда Уилсон сел в машину, Харт вдруг нахмурился, встрепенувшись, голос его было чуть живее.       – Тебя брызгами не зацепило?       Уилсон откручивал короб под рулем.       – Немного, – отозвался он.       – Сильно мешает?       Он заволновался – иррационально сильно.       – Никак не мешает, – ответил Уилсон, ковыряясь среди проводов под рулевой колонкой, наклоняясь, и вскоре раздалось характерное тарахтение от зажигания. – Я в порядке, и ты тоже будешь в порядке.       Харт зажмурился, но тотчас открыл глаза – чтобы выглядеть адекватным. Он кивнул и отвел взгляд.       Дворники бесполезно чесали по стеклу – потом перестали. Уилсон протянул руку – и взял Харта за кисть. Харт дернулся – со стуком отпрянув, ударившись плечом о дверь, – рука при этом осталась неподвижной – потому что он не хотел ей взмахнуть и ненароком ударить.       Уилсон ожидал этого – и поэтому держал.       – Я с тобой и я люблю тебя. И ты все сделал верно. Даже если ты сейчас этого не понимаешь, ты потом поймешь.       Он убрал руку, выкрутил руль – стартанул с места задним ходом, покидая парковочное место.       Харт молчал – он ждал, когда они выедут на прямой участок дороги. Он сглотнул, медленно опустил и поднял веки – и только тогда молвил.       – Я знаю. Это нужно было сделать. У меня не было другого выбора. Ты же видел, что он…       – Он бы убил меня, если бы ты не выстрелил, – просто ответил Уилсон.       Из груди Харта вырвался ржавый смешок. Он развел руками.       – Я пытался стоять между тобой и ним все время – интересно, почему. Добро пожаловать в семью.       – Теперь ты сирота.       Уилсон смотрел на дорогу, Харт лишь изобразил игривый тон.       – Доктор Уилсон, ниже пояса.       – Больше нет никакого «хорошо» или «плохо», да их и не было никогда. Спасай себя, убей их всех… Я за тебя убью кого угодно. В итоге мы все, как звери, защищаем то, что дорого.       Харт выдохнул – и на несколько мгновений хранил молчание. Потом он спохватился, будто предупреждая:       – Виктор, я не жалею – и будь у меня время на мысли, я бы сделал то же самое… Я надеялся, что так не будет. Я не хотел ему смерти, – брови его дергались непроизвольно, сдвигаясь к переносице, зубы стучали от того, что челюсть мелко дрожала. – Я не могу… Он был константой. Был. Люди, пережив потерю, не сразу привыкают говорить в прошедшем времени, я этого не понимаю.       Зато Уилсон понимал. Уилсону был противен Хэддон с самого начала, и удовлетворение, что тот сдох, он осмелился наблюдать внутри себя без зазрения совести. Но для Харта все иначе – и Харт знал свою версию главаря Вшей… Уилсон признался себе, что не хочет знать деталей – потому что точно лучше он к Хэддону относиться не будет.       Однако Хэддон был чем-то из тех оснований, на котором зиждется мир Харта – неважно, плохой он или хороший, мерзкий или сносный… Хэддон был для Харта символом.       – Он был одной из ножек у табуретки. Теперь табуретка неустойчива, без одной ножки – потому что ты думаешь, что он настоящий был тебе нужен больше, чем его символ и образ в твоей голове, – Уилсон включил поворотник, перестраиваясь между рядами. – Не торопись, думай, что хочешь, говори о нем, как хочешь. Не хотел ему смерти – и дальше не хоти.       Чувство вины и сомнение в уже совершенном – бесполезная, отжирающая силы, ерунда. Безосновательная грусть тут не при чем, жаль лишь то, что могло развиться и эволюционировать, воплотиться… Харт все поймет позже – когда впечатления поулягутся.       Харт и сам это прекрасно знает, незачем ему об этом напоминать – если прошло еще так мало времени.       Харт посмотрел на Уилсона – с недоумением, надеждой, почти вопросительно – потому что ожидал, что тот разозлится: что он может еще к Хэддону хорошо относиться. Горевать – еще более болезненная, неуютная формулировка – которая стискивала виски и грудь сильнее, чем признание, что он может к кому-то как-то относиться – да еще и хорошо.       – Я тоже люблю тебя, – сказал Харт, вклиниваясь в тишину, шум улицы и шорох колес по асфальту.       Уилсон промолчал, он повернул голову, посмотрел на Харта, слабо улыбнулся, затем вновь уставился на дорогу.       На развязке перед тоннелем на противоположную сторону Темзы они встали в пробку – с теми, кто ехал на периферию Большого Лондона вечером после работы. Харта обнадеживало, что за ними никто не гонится.       – Можем включить радио и послушать о том, какие мы рок-звезды, – предложил Уилсон.       Харт рассмеялся – искренне – и начал переключать радиостанции, с обрывками популярной песни про грустное расставание, комедийными миниатюрами, с заставкой новостной программы…       – …и банды, известной как Вши. Перестрелка закончилась тройным убийством… – вещал голос диктора. – Полиция Уайтчепел отказалась давать комментарии.       – Полиция отказалась давать комментарии, – Харт хмыкнул, – но что банда была известна как Вши, знают все.       – Теперь у нас два агента в Уайтчепеле… Эд и Кент, – усмехнулся Уилсон. – Кент сказал: «Проваливайте оттуда».       – Что ты с ними сделал? Приворожил, что ли? В еду подсыпал? – Харт легко и игриво толкнул Уилсона в плечо. – Признавайся.       Уилсон рассмеялся.       – Я не знаю. Я ничего не делал. Я с ними просто разговаривал…       Просто разговаривал. Просто слушал – и слышал – и давал понять, что все имеет значение.       – Кент добрый. Кент может быть уверенным, что ты невиновен – поэтому он выгораживает тебя, – Харт задумчиво водил пальцем по приборной панели. – Ты говорил, что ты что-то придумал… Что мои преступления следует на кого-то свесить.       – Нам нужен твой подражатель, твой фанат или мой фанат, или фанат серийников… Кто-то, кто будет конгруэнтен – и в то же время кто будет лохом, который не сообразит, чем чревато стать новым Рассказчиком… Я пока не знаю, кто это. Но я узнаю… – Уилсон вздохнул. – Я до сих пор не верю, что Эверглейд был тем, кто делал Боттичелли. Его подставили… Но у меня нет доказательств – потому что большинство хотело именно такого завершения истории – а настоящий Художник этим воспользовался. Нам нужно сделать что-то подобное… Но чтобы никакой дурак вроде меня не стал сомневаться и дальше копать.       – Из таких дураков ты – единственный, – мягко отозвался Харт. – Ну и где таких искать? – он опер щеку на костяшки, упираясь локтем в подлокотник двери. – Фанаты серийников… Полоумные, которые хотят интервью с патологоанатомами – потому что думают, что нас, нейтральных, легче купить.       – Интервью с вампиром… – хохотнул Уилсон. – Мне жаль моих студентов, да и они выпрыгнут из петли лассо, если почуют неладное. Читатели Эда, любители Потрошителя… Читатели этих глупостей из криминальных новостей – каждая под копирку.       – Читатели… А писатели?       – Писатели… Писатели слишком умны, чтобы лезть в не воображаемую передрягу. Разве что те, кто газетные сплетни и истории про маньяков сочиняет.       Харт задумчиво нахмурился.       – Ты таких не знаешь?       Уилсон фыркнул:       – Как же, знаю. В каждом киоске – Бергис, Дейвис, Кларк, Ларкин… Вот Ларкина бы я с удовольствием подставил. Такая мразь… – он нарочито и с улыбкой покачал головой. – Умный, все понимает, твоими словами будет повторять – и все с ног на голову перевернет, все наизнанку вывернет.       Пауза осознания – и он уже понял, что в каждой шутке есть доля правды.       – Ларкин с издевкой спрашивал про Хайдеггера, – Харт набрал воздуха в грудь – потому что тоже поймал озарение. – Он спрашивал про Хайдеггера – он знает! Он видит – достаточно, чтобы издеваться?       Уилсон нахмурился, он смотрел на дорогу, медленно и понемногу двигаясь внутри потока вслед за автомобилем впереди.       – Вполне. У него свое ремесло – он не стервятник, он как муха.       – Надо будет узнать, интересовался ли он мной. Он где пишет?       – «Ежемесячная преступность». Ну и что-то для кого-то на заказ делает, он как Гаштольд, почему-то всегда при деле.       – Купим его газету – посмотреть, что он пишет. Как он пишет – и можно ли его подогнать под меня.       Уилсон кивнул.       – И потом ей растопим камин.       – Ему с бабкой будет весело, – наморщил нос Харт.       «Интересно, почему мне все хочется сжечь?» – спросил себя Уилсон мысленно.       – Кстати, да.       Харт вдруг воодушевился, облизнул губы, скользнул взглядом по Уилсону – и отвел взгляд на дорогу. Он сделал глубокий вдох в живот – и медленно выдохнул.       Они уже ехали в тоннеле, в Гринвич, пробка рассосалась, к моменту, когда стемнело, они уже выехали за пределы столицы. Дартфорт, насквозь Дартфорта, съезд на раздолбанную грунтовую дорогу, по которой добираться столько же, сколько без пробок от Лондона…       – Я не так хотел в жопу долбиться, – перекрикнул Харт дребезжание машины и шум колес.       «А как?» – промелькнуло в голове у Уилсона, он рассмеялся.       Наконец, они добрались до дома, затерянного в зарослях сада.