Путь от Лиона в Париж занимает от четырёх с половиной до пяти часов. Чтобы попасть в парк Монсури в восемь вечера, нужно выехать как минимум в час дня. Конечно, можно не на машине, но мадам не умеет ездить не на машине. Это я не про метлу, да и телепортация не телепортирует на такое далёкое расстояние. Как неудобно жить в Лионе, когда жизнь кипит в Париже. Мы неоднократно бывали в столице — шумно, богато, многолюдно. Мадам не понравился Париж, мне — тоже. Под блестящим городом скрывается Город Тьмы.
У мадам занятия. Мадам спит на мне, я — на трюфелях.
Жужжание в комнате. Только один человек любит телепортироваться в мою комнату.
— Гляньте на них! Развалились! —
я обнимаю мадам Бут и улыбаюсь, слыша голос мадам Фату. — Мажордом и «Предвиделка», быстро встали! Полчаса до занятий! Мне одной следить за ведьмами и дворецкими?
— Фату, ты слуховой аппарат забыла надеть? — мадам Бут с закрытыми глазами лежит у меня на груди. — Зачем так орать?
Полуоткрытым глазом вижу, как мадам Фату ходит по комнате:
— Бутылку высосали! — берёт пустую бутылку с тумбочки. — Бут, вставай! У тебя Предвидение первым занятием у второй группы!
— Фату, по-сестрински проведи за меня, — мадам Бут прижимается ко мне и щекочет носом левый сосок.
Я накрываю нас одеялом, потому что на мне пижамные штаны, на мадам Бут кружевное нижнее бельё, на мадам Фату платье.
— Какая я тебе сестра? — мадам Фату выпивает каплю вина. — Отлично отпраздновали подработку, да? Настолько отлично, что не можете встать! Ригер, у тебя же будильник на наручных часах.
Поднимаю левую руку — будильник выключен. Не помню, когда отключил или не завёл с вечера.
— Подъём-подъём, красавчики! — мадам Фату хлопает мадам Бут по попе через одеяло. — Я пошла будить ведьмочек и дворецких, — телепортируется с чердака.
Мадам Бут вылезает из-под одеяла, садится поперёк мне на пах. Трясётся от холода, покрывается мурашками.
Нет, не от холода. И жмурится не от яркого солнца за окном. Притягивает к себе непомятый трюфель и медленно поедает. Я вытягиваюсь под ней, кладу кисти под голову.
— Я вот не понимаю, —
хорошо быть бритоголовой — после алкогольной ночи просыпаешься с ровной причёской, — какой глоточек вина оказался лишним? — теребит за верёвочки на штанах. — А, жамордом?
— Мажордом, — меня смешат её круги под глазами и нотки винограда в голосе.
— Ты понял! — затягивает верёвочки.
Вот это зря, потому что я хочу в туалет.
Подхватываю мадам за ноги и заваливаю на себя. Пару минут на поцелуи, и я ухожу в ванную умываться и бриться.
— О-о-ой! О-о-ой, помогите! — мадам в кружевном бельё бежит по лестнице.
Телепорт не сработал. — Помогите кто-нибудь непутёвой ведьме-учительнице попасть быстренько в её комнату!
— Мадам, — догоняю, прикрываю непристойности пиджаком.
Будь мы в Дижонском пансионе, директор Жозефина нас убила бы.
— Мадам Бут, — заворожённая мадам Шедид встречает нас в центральном зале, — Вы такая красивая!
— Да, — мадам Бут скидывает мне в руки пиджак. — Я такая! И никакая не непутёвая, — грозит маленькой ведьме.
— Паска-а-а-ль, — мадам Шедид краснеет.
Сложно поверить, что мы проснулись в одной комнате, в одной кровати, потому что ничего не говорит, что я вчера пил, а про мадам Бут скажешь, что она испробовала не одну бутылку Периньона.
Мадам Анн Ле запивает печенье на пороге кухни:
— Ну красива! Ничего не скажешь!
Мадам Фату стучит каблуками:
— Бут, совсем охренела?! Быстро оденься и дуй на занятия!
— Подруга, — мадам Бут хватает её за руку, — подкинь в комнату.
Жужжание. Две ведьмы исчезают из центрального зала. Пятнадцать минут до начала учебного дня. Мажордом идёт проверять пансион.
В десять минут девятого из комнаты вылетает мадам Бут на каблуках. Опаздывает на Предвидение.
— Бут, ну твою мать! — мадам Фату ругается в коридоре на втором этаже. — Кабинет открыт, ведьмы на уроке, учительницы нет!
Мадам Бут на согнутых ногах разворачивается обратно:
— Камешки и картишки из-за тебя, Фату, забыла!
— Да что за девка такая непутёвая!
Указания мажордома розданы. Дидьё пыхтит в прачечной — с первого этажа слышу его пыхтение. Руайе бродит с закатанными рукавами по саду в паре с Бенуа. Новый садовник растёт? Руайе — очень старательный и ответственный молодой дворецкий, очень застенчивый. Чем-то похож на меня в юности. Мадам Бут и мадам Фату говорят, что Руайе очень красив.
До конца первого занятия много времени. На кухне мадам Анн Ле за тумбой мешает кофе в кружке — правая нога отведена назад на носок, распущенные волосы убраны на одну сторону. Мадам Анн Ле никто не целует, но оголённая шея явно подставлена для поцелуев.
Она замечает меня:
— Чай? Кофе? Потанцуем?
Я улыбаюсь:
— С удовольствием потанцую с Вами, — беру свою кружку с полки.
— Ой, Ригер, у меня «удовлетворительно» по танцам, — отмахивается мадам Анн Ле. — Непутёвая танцовщица! Тощая сельдь мадам Руссé, — смотрит на холодильник так, словно припоминает ему давнюю интрижку, — не научила меня танцевать. Лучше бы меня учила, а не ноги на рояле раздвигала перед всякими… всякими.
— А? — с неподдельным удивлением засыпаю кофе в кружку. — Мадам Руссе — это учительница танцев до мадам Клотильд?
Мадам Анн Ле переводит большие глаза с холодильника на меня:
— Проститутка — она! Не зря она мне не нравилась в детстве, ой, не зря.
Ставлю кружку на стол,
аккуратно залезаю в холодильник. Творог и ягоды клубники. Мадам Анн Ле угощает круассанами.
— Ригер, — на кухню заходит мадам Фату, — скажи, вы вдвоём оприходовали бутылку вина, — наводит кофе в кружку. — Гайя никакущая. Я одна залила в себя бутылку и ни в одном глазу с утра.
— Вам нужно много алкоголя, чтобы он подействовал на извилины, — смотрю на неё снизу вверх с ухмылкой.
— Подлюга зеленоглазая, — щиплет меня за щёку.
— Сбрызни, — мадам Анн Ле пересаживается на стул к окну, освобождая место мадам Фату.
— Он что, здесь?! — мадам Фату ворует клубнику.
— Конечно, — мадам Анн Ле садится вполоборота.
— Ты перевезла его из Дижона в Лион вместе с кухонной утварью?
— Духовку не смогла вытащить, а его забрала.
— О ком вы говорите? — замираю с ложкой творога в воздухе.
— О кухонном приведении Анн Ле, — мадам Фату присваивает себе пиалку с клубникой. — А я думаю, что у меня стенки в комнате шатаются, а это Анн Ле «кулинарит» по ночам. Волосы седые на лобках, а всё о том же. И если он до сих пор на кухне, мне плевать, что он слышит меня.
— Он так-то мой муж, Фату. И волосы на лобке у него не седые.
— Значит, у тебя.
— Я помладше некоторых буду.
Наверное, я всё-таки вчера перепил, потому что ни о каких мужьях мадам Анн Ле никогда не слышал.
— Как думаете, директор Илона сильно будет буйствовать, когда узнает, что нам с мадам Бут сегодня нужно уехать в Париж?
Мадам Фату и мадам Анн Ле переглядываются:
— Неугомонная девка, — смеётся в кружку мадам Фату.
За завтраком мадам Бут лучше не выглядит, и даже приготовленные мной сладкий чай с круассанами и джемом не поднимают настроения. После трёх занятий Предвидения мы стоим в кабинете директора Илоны.
— Подруга, Париж зовёт, — заявляет мадам Бут.
— Однажды ты скажешь, что тебя зовёт Америка, — директор Илона подготавливает документы на будущую ученицу Лионского пансиона. — Это не Париж зовёт, Гайя, а твоя отдельная часть тела требует приключений в Париже.
— Что? Никакого секса! — опровергает мадам Бут. — Я не занимаюсь сексом несколько дней подряд. Здоровье берегу смолоду.
— Тогда что? — директор Илона зависает с пером над свитком.
— Я так люблю мордобои, подруга! А когда карты предсказывают поражение главного «мордобойщика», я ещё больше люблю мордобои.
— Когда вас ждать обратно? Ночью? Завтра утром?
— Не хочу ночевать в Париже.
— Хорошо, езжайте, но следующую неделю вы в Лионе. Паскаль, я на тебя рассчитываю.
— Не подведу, мадам директор, — склоняю голову.
Мадам Бут идёт в лабораторный кабинет, где мадам Фельпен в учебное время преподаёт Снадобье. «Богине» не хватает скорости. Магическая жидкость укрепит и ускорит колёса Ситроена.
«
Вам ещё ботинки на платформе искать», — слежу за дворецкими, моющими посуду после обеда.
«
Мне ещё костюм гладить. Не погладишь? — маленький взрыв. Снадобье у мадам получается не с первого раза. —
Бля-я-ять…»
Пропускаю мимо ушей брань:
«
Какой костюм?»
«
Тёмно-синяя тройка в белую полоску. И ботинки заодно поищи в шкафу. И себе костюмчик подготовь».
«
Блузка?»
«
Не понадобится».
«
Это всё-таки будет секс?»
«
Я — ходячий секс».
Её комната обставлена, как положено ведьме-учительнице. Большая кровать с балдахином, шкаф со множеством дверок и отделений, ажурная люстра, лампы на прикроватных тумбочках, гримёрный столик, заваленный косметикой. Я бывал в комнате мадам, ночевал не единожды, однако мне по душе чердак. В комнате мадам Фату я тоже бывал — заносил чемоданы, когда мы переехали в Лион. Не желаю думать, с кем мадам Анн Ле «кулинарит» по ночам. Мужчина страстный, раз мадам Фату через пустую комнату мадам Бут слышит стоны.
С женским костюмом-тройкой выхожу в коридор.
— Паска-а-а-аль, — краснеет мадам Шедид и накручивает на палец непослушную прядь. — Привет.
— Мадам Шедид, — отвешиваю поклон.
— Ты такой красивый, Паскаль.
Она улыбается, я смущаюсь. Разве можно в 25 нравиться одиннадцатилетней ведьме?
— Почему ты такой красивый?
— У меня нет ответа на Ваш вопрос, мадам.
На чердак не пойду. Рядом с прачечной на втором этаже располагается гладильная — ей и воспользуюсь, заодно проверю Дидьё, крутящего стиральные машинки по пятому кругу.
— Ригер, — мадам Фату тянет трубку на проводе. — Директор Жозефина.
— Нет, — двигаюсь к лестнице, защищаясь полосатым костюмом. — Мне нельзя! Мадам Бут запрещает!
— Поговори с Жозефиной! — прикрикивает. — Гайя ничего не узнает, я вытащу из тебя воспоминания!
Хватит издеваться над дворецкими, всевластные ведьмы!
— Нет! — шиплю и поднимаюсь на две ступеньки. — Я очень уважаю Вас и директора Жозефину, но мадам Бут оторвёт мне голову за этот разговор! Откачка воспоминаний не поможет!
— Я тебе сама сейчас оторву голову, если ты не поговоришь с Жозефиной!
Пф-ф! Сдаюсь.
— Дворецкий Ригер, — говорю в трубку.
— Паскаль! — восклицает директор Жозефина. — Как я рада слышать твой чудесный голос!
— Взаимно, мадам директор, — не поддерживаю её энтузиазм.
Я не обижен на неё, на неё обижена дочь.
— Как у тебя дела? Как дела у Гайи? — успокаивается, нервничает.
— А-м, хорошо. У нас всё хорошо. Мадам Фату каждый день говорит Вам, что у нас всё хорошо.
— Фату также говорит, чем занимается Гайя за пределами пансиона, —
родительское нравоучение.
— Я контролирую мадам Бут, мадам директор, не отпускаю её одну.
— Она так и не отрастила волосы? — надежда в голосе.
— Ей идут короткие, мадам директор.
— Паскаль, — проглатывает всхлип, — хочу предупредить тебя. В Лионе Сильвен. Он намерен поговорить с Гайей. Пожалуйста, помоги ему. Наверняка Гайя откажется от этого разговора, но он необходим. Дочь может не общаться с матерью долгие годы, но… — сгусток слюны болезненно утекает в горло, — отец желает ей добра, ей и тебе. Пожалуйста, намекни Гайе, что этот разговор не принесёт несчастье.
— Я Вас понял, — прижимаю к галстуку женский костюм. — Сделаю всё от меня зависящее.
Я записываю на листочек разговор с директором Жозефиной, мадам Фату стирает память.
Костюм поглажен, ботильоны на высокой платформе вымыты. Остаётся подготовить себе костюм.
Дидьё! Я забыл проверить в прачечной Дидьё!
Из комнаты мадам Бут мне не даёт выйти сама мадам Бут. Ёжик волос слегка обгорел, нос чёрный, в руке колба с зельем.
— Наварила! — в голосе три выкуренные подряд сигареты. — Не с первого раза, но наварила.
— Поздравляю. Костюм и ботинки подготовлены. С Вашего позволения я пойду займусь собой.
— А я пойду поем.
В шесть вечера я выливаю ускоряющее зелье на колёса «Богини». В качестве аксессуара мадам Бут выбрала очки с надписью «Billy Idol» на чёрных линзах. До Парижа два часа.
Мне не нравится Рамиро Пенверн. Не нравится его внешность, его манера говорить, его поведение, его образ жизни, его похабные шутки. Я неоднократно видел месье Пенверна на поединках и вечеринках. Мадам Бут известна моя неприязнь к марсельцу, она уверяет, что никогда с ним не переспит. Не знаю. Я доверяю ей, но соблазн похоти велик.
С высунутой в окно ногой мадам Бут раскладывает карты на панели, зажимая губами сигарету.
— Что Вы делаете? —
мы в Париже.
— Хочу увидеть его, — длинные ногти стучат по картам. — Езжай на Орфевр.
— Орфевр? Но нам в Монсури.
— Да, но сначала на Орфевр.
Из штаб-квартиры в восемь вечера выходят двое. Окна «Богини» закрыты, нас не видно в салоне. Высокий и низкий. Низкий отходит от здания, высокий задерживается на тротуаре. Пиджак — полосатая безвкусица.
«
Который в кепке вырубит месье Пенверна?» —
громкая музыка перебьёт наши голоса, но не мысли. Громкая музыка привлекает высокого в полосатом пиджаке.
«
Нет, — мадам курит. —
Вот эта машина, что смотрит на нас».
Высокий, широкоплечий, гладко выбритый. Жандарм. Парижанин. По Лиону такие мужчины не ходят. Он догоняет друга в кепке.
«
В Монсури».
Парк Монсури прекрасен вечером: скамейки, лужайки, бесчисленные фонари и Эйфелева башня. Старику Бенуа здесь бы понравилось, хотя кусты неаккуратно подстрижены — Бенуа бы не понравилось. Туалетная кабинка непривлекательного вида. В неё никто не ходит, потому что запах отвратительный. Это обманка. На самом деле под ободком унитаза скрывается лестница в катакомбы.
— Буэ! — мадам сжимает нос двумя пальцами и хватает меня за бицепс.
— Утром телепортация не работала, — напоминаю.
— Я починила.
Жужжание опускает нас на двадцать метров под Париж. Лужа.
Починила! Не то, чтобы я наступил в лужу, я полностью валяюсь на спине в глубокой луже. Тошнотворные воды заливаются в рот и нос. А мадам рядом на своих двоих.
— Плохо починила, — она поднимает меня.
Я плююсь, костюм прилип к телу, ноги в ботинках утонули. — Всё-всё-всё, сейчас будешь как новенький.
Громкая музыка в тоннеле под парком Монсури. Море алкоголя, запретных веществ —
мадам никогда не пробовала запретные вещества — и импровизированный ринг с потными мужчинами и парнями, не старше меня по возрасту. Месье Пенверн зарабатывает деньги на боях. Месье и мадам в дорогих костюмах и платьях на тронах тратят деньги на бои.
Жарко. Ни тебе вентиляторов, ни окошек. Мадам курит — запах сигарет исчезает в потоке пота и банкнот.
«
А вот и он».
На голову выше тех, кого обходит, на две головы выше того — в кепке. Белый в чёрную полоску пиджак — абсурд. Я повторяю за мадам — не смотрю на него, любуюсь мордобоем.
Ну как любуюсь? Не понимаю подобного. Чёрно-белое пятно мелькает слева вдалеке.
Сначала он кажется неповоротливым — снял пиджак, двигается-качается. Не вижу кубиков пресса. Стальной плоский живот, грудные мышцы, ёжик на голове и чёрная татуировка на левом бицепсе. Я бы назвал его массивным, тяжеловесом. Преимущество явно на его стороне, но он предпочитает сидеть на мокрой земле и закрывать лицо от ударов месье Пенверна. Машина оживает, стоит ей испачкать лицо и отстегнуть подтяжки от брюк.
В непроглядной темноте мадам телепортирует нас в туалетную кабинку.
«
Мадам?»
Она не отвечает, уставилась в асфальт.
Ты с ним говоришь? Тебе интереснее говорить с ним, чем со мной?
— Мадам, — дотрагиваюсь до плеча. — Мы увидели поражение месье Пенверна. Едем в Лион?
— К статуе льва Бартольди, — глаза оживают, быстро моргают.
Зачем? Зачем ты хочешь вновь его увидеть? Понравился? Заинтересовал? Поехали домой, поужинаем на чердаке и заснём в объятиях. Мы не ужинали, завтра ты не опоздаешь на занятия.
— Быстрее, Паскаль, — мадам садится в «Богиню».
Грязный, громкий, грубый. Воняет потом и приторными парижскими духами. Похож на бандита, а не на жандарма. Она флиртует с ним, он в открытую предлагает ей секс. Нет, не предлагает. Намерен заняться с ней сексом здесь и сейчас, на задних сиденьях «Богини».
Ты же говорила, что ничего не будет.
— В салоне можно курить, да? — он сзади, бьёт коленом по спинке моего кресла. — Горчичка, сигареткой не угостишь? Я свои отдал. И от зажигалочки не откажусь.
Я курю, не против курящих людей, но от дымящейся пепельницы в бело-чёрном пиджаке сойду с ума. Мадам выключает музыку в машине. Мадам почистила грязного после боя мужчину. Я завожу «Богиню» и выезжаю с площади — куда? Без понятия.
— Паскаль, да? — он держится за подголовники и выдыхает сигаретный дым мне в ухо. Для крупного мужчины небольшая машинка маленькая. — Фабрис, — протягивает руку, намеренно задевая мой нос.
— Месье? — смотрю в зеркало заднего вида.
— О, а ты, оказывается, не немой! —
отвратительно громкий голос! Мадам Фату в Дижоне так не орала, как этот бритоголовый парижанин. — Повторяю: Фабрис, — опять трогает мой нос.
— Месье? — вскидываю бровь.
— Сантарелли, —
зубы, как у коня, которого он задушил ляжками. — Командир Сантарелли.
— Остановимся на «месье», — блещу глазами, вглядываясь в карие через зеркало заднего вида.
— Остановимся у моего дома, — он откидывается на сиденье и широко расставляет ноги, коленка упирается мне в локоть. — Я не такая тварь, чтобы жрать и трахаться за чужой счёт, поэтому сначала заедем домой. Я возьму деньги и вернусь к вам в симпатичный Ситроенчик. Покажу дижонцам город Париж! —
я оглохну от его голоса.
А спокойной ночи не пожелаешь беременной жене и детям? Ненавижу женатых мужчин, изменяющих жёнам.
«
Успокойся», — мадам Бут, закинув ногу в открытое окно, наслаждается громким и вонючими мужиком на задних сиденьях.
«
Я спокоен!»
Мне плевать, что бритоголовый гад назвал меня «Дижонским хреном». Мне не плевать, что он займётся с мадам сексом.
Ты же говорила, что ничего не будет.
«
Да я слышу, как ты спокоен», — она обиженно отворачивается от меня.
Сигарета за сигаретой,
я в пепельнице — одинокий окурок, мы паркуемся у многоквартирного дома. Сантарелли оставляет нас на неопределённое время. Тишина, сказать нечего. Рок-н-ролл стучит в такт моего сердца.
— Иди ко мне, — назойливый пассажир громко хлопает дверцей. — Что ты там сидишь с молчаливым водителем? А тут, со мной, весело!
Щелчок зажигалки. Запах крепких сигарет — мы с мадам такие не курим.
— Много пачек взял? — мадам перелезает назад, задевая меня длинными ногами.
— На всю ночь хватит, — он в ожидании её: взбудоражен, улыбчивым, открыт. — Можешь стрелять.
Себя пристрели!
Он протягивает ей руки — встречает. Двигается к дверце, освобождая место.
Примял мои сиденья толстой задницей?! Бьёт коленками по водительскому креслу, чуть носом не ударяюсь о руль. Откидывает руку на спинку — намекает на близость в салоне. Мадам сидит вплотную, проводит длинными ногтями по чёрной футболке.
— Куда поедем? — шепчет в губы и задирает голову, подставляя подбородок под горячее дыхание.
— В лучший бар Парижа, — слова оставляют сигаретные следы на тонкой шее. — Пить охрененное пиво и есть жирное мясо!
Сжимаю руль. Кольцо хрустит на безымянном пальце, как дальние зубы во рту. Нельзя отвлекаться от дороги, нельзя подглядывать за чужой любовью через зеркало заднего вида. Мадам делает это ненарочно, он действительно ей понравился. Лучше бы переспала с Пенверном — на один раз, несомненно. Пассажир в полосатом пиджаке будет бесплатно кататься на моей машине. Он без разрешения расстёгивает на ней пиджак, она без разрешения позволяет ему обнимать себя.
— Не стой, замёрзнешь, — говорит он мне в баре, листая меню.
Столик у окна на возвышенности, стул и стул — на них двое. Я — зритель по своей воле. Посетителей в баре не так много, некоторые французы предпочитают пиво после рабочего дня. Они максимально близко друг к другу — знакомы много лет, встретились в очередной раз. Лёгкая музыка щиплет клювом кожу под костюмом дворецкого.
— Паскаль, сядь, — просит мадам, — не стой, пожалуйста.
На дижонца в костюме-тройке смотрят парижане, включая пожилую уборщицу. Столб с электрическими проводами падает — я присаживаюсь за соседний столик. На противоположной стороне бара, у прохода в туалет, за столиком мужчина в белом костюме — не парижанин, не смотрел, когда я стоял.
— Приступим жрать, месье и мадам!
Он заказывает мадам брускетту с помидорами и печёным перцем —
я тоже умею это готовить, спагетти с креветками в сливочном соусе и биском —
проще простого. Себе берёт стейк на кости с гарниром из овощей. Свиные рёбрышки и куриные крылышки — угощение для всех. Столик ломится от еды, запах великолепный. Я не ужинал, последний приём пищи был в два часа дня. Он предпочитает кружку тёмного пива, мадам — светлого.
Третий за соседним столиком лишний. Я опускаю взгляд на помытый пол, уборщица тепло улыбается. Это видно — что я лишний. Стрелки часов работают быстрее моего сердца. Краем глаза замечаю, как она отпивает из его кружки.
Тебе надоело пить со мной вино и шампанское? Нравятся острые рёбрышки? Почему не попросила приготовить? Не люблю ресторанные блюда — они хуже тех, что готовлю я.
— Паскаль, — Сантарелли протягивает тарелку с крылышками. — Угощайся. Мы едим, ты сидишь и не дышишь — это не дело.
— Благодарю, — увожу лицо в сторону. — Я не голоден. Не обращайте на меня внимания.
— Без проблем.
Он старше меня на пятнадцать лет, выше, мощнее, громче, харизматичнее. Целует её в шею, заглядывает в глаза, проводит ладонью по бедру под столом. Ей это нравится.
Моё сердце — метроном. Слизывает с её пальцев острый соус, на губы не переходит. Они хорошо смотрятся вместе — не стану лукавить. Она без пиджака, на нём чёрная футболка и мускулы под татуировкой. Смех на ухо и улыбочки. Комплименты запиваются пивом и частым придыханием.
Людей всё меньше в баре, сигаретный запах застревает в трещинах на стенах. Пиво обновляется, без изменений — светлое и тёмное. Он обводит длинные ногти и не трогает чёрный гагат в обручальном кольце. Она гладит его по тыльной стороне ладони и не крутит золотое кольцо на безымянном пальце. Мадам в открытую говорит, что ведьма. Сантарелли в открытую говорит, что
поимеет её. Слеза застывает во внутреннем уголке глаза.
Поехали домой, пожалуйста. За полночь окажемся в Лионе. Хочу есть, не съем тебя на чердаке.
— Видишь мужчину в белом костюме? — мадам шепчет в щёку Сантарелли.
— Угу.
Белый костюм, чёрный галстук, белая шляпа на столе. В стакане нет напитка, в стакане не тает лёд. Слабое освещение в баре не передаёт точное очертание символов на лице и кистях. Короткие пальцы перелистывают страницы маленькой книжечки.
— Не простой человек, — мадам через плечо смотрит на незнакомца в белом. — Кости скелета впитали демонов. Святой без души.
— Ты говоришь загадками, Горчичка, — Сантарелли проводит кончиком носа по коротким волосам за ухом.
Горчичка. Имя «Гайя» ни разу не произнесено его голосом. Сантарелли кладёт ногу мадам себе на бедро. Заинтересованность острыми ногтями пробуждает резонанс под ширинкой чёрных брюк.
— Он многоликий, многофакторный.
— Короче, больной на голову, — делает вывод Сантарелли, подлезая ладонью под жилетку мадам.
— Advocatus diaboli. Правая рука дьявола. Сегодня не о нём.
После третьей кружки пива Сантарелли приглашает мадам на танец. Бар пуст, только неприкаянные души в костюме дворецкого и белом костюме.
«
Выйду покурить», — предупреждаю мадам.
«
Курить можно в баре».
В вашей пепельнице гора окурков. Танцуй, наслаждайся, уединись с парижанином. Можете сделать
это в туалете, не дожидаясь отеля. Воздух. Я задыхаюсь от запаха резких мужских духов и твоего влечения на губах. Сигарета с белым фильтром — кислородная маска. Недостаток кислорода в душном пространстве заполняется никотином в шумной улочке Парижа. Сантарелли — отвратительный партнёр по танцам, ему никогда не быть мной, как мне им.
Дверь бара открывается, я отхожу в сторону, чтобы пропустить вышедшего. Белый костюм поздним вечером — пушистое облако в звёздном небе. Человек без имени ниже меня ростом, плотный в фигуре, голубоглазый. Чёрные символы разной формы на щеках, лбу, подбородке. Он поджимает губы в улыбке, говоря: «Добрый вечер, вот мы и познакомились». Татуировки на лбу режет глубокая морщина, похожая на шрам. Он поворачивается в профиль и надевает шляпу — рукава рубашки и пиджака ускользают вниз, на запястье, прямо на сухожилиях, зажившая дыра.
— Вы сделаете правильный вывод.
Он уходит, забирая на подошвах грубых ботинок акцент. Не француз. Французы не святые.
Пошлые шутки превышают громкость мотора «Богини». Машину уносит в разные стороны из-за резких движений на задних сиденьях. Это ещё не секс, секс скоро будет.
Комфорт, искусство, культура. Светлый камень фасада скрывает от прохожих ретро и ультра-модерн. Потёртость, кожа, озеленение, подлинники зарубежных и французских художников, мрамор. Тридцать девять номеров. Сантарелли выбирает люкс под крышей.
Двуспальная кровать, телевизор, диваны и сейф в главной комнате.
— Ты останешься тут? — мадам держит за руку Сантарелли.
Терраса с диванчиками или кухня? Видеть или слышать?
Я расстёгиваю пиджак с жилеткой, расслабляю галстук и сажусь за стол лицом к стене, за которой грозный мужчина оказывается сражён обнажённой красотой. Он боится. Не осмеливается поцеловать её первым. Харизма с брутальностью рвутся, как подтяжки. Льняной галстук не выдерживает скручивания внутренностей под костюмом дворецкого.
ɪ'ᴍ ʟᴏsᴛ ʙᴜᴛ ɪ'ᴍ ɴᴏᴛ sᴛʀᴀɴᴅᴇᴅ ʏᴇᴛ.
ʟᴏsᴛ ʙᴜᴛ ɪ’ᴍ ɴᴏᴛ sᴛʀᴀɴᴅᴇᴅ…
Секс — это капля чёрного в банку белой краски. Поцелуй — два листка, склеенных вязкой слюной. Высохнет, губы не разомкнутся. Вулкан однажды извергается, вулкан однажды потухает. Каждый однажды влюбляется. Глупая любовь — громкая. Вечная любовь — молчаливая.
ʙ ничᴛожноᴄᴛи... ɪ'ᴍ ʟᴏsᴛ.
ʙо ʙᴛоᴩоᴄᴛᴇᴨᴇнноᴄᴛи... ɪ'ᴍ ʟᴏsᴛ.
ʙ оᴦнᴇ ʙозʍожноᴄᴛᴇй (ɪ'ᴍ ʟᴏsᴛ).
ʙ ᴄᴀʍоʍ цᴇнᴛᴩᴇ ʍиɯᴇни (ɪ'ᴍ ʟᴏsᴛ).
Они молчат. Скандал учиняют их тела — блестящие, гладкие, переполненные. В мраке люксового номера ведьма сгорает в постели под убийцей. Дьявол — бритоголовый и кареглазый. Деревянный каркас трещит под двумя исчадьями. Мадам никогда так не стонала, никогда так громко не целовалась. Я знаю всех её мужчин, кроме первого, кто забрал невинность. Женщины теряют девственность дважды в жизни — с первым партнёром и с любимым. Я не верю в одного человека.
ʍᴇжду ᴨᴩобуᴋᴄоʙᴋᴀʍи,
ʍᴇжду ᴦᴩозоʙыʍи ɸᴩонᴛᴀʍи,
ʍᴇжду ʙᴩᴇʍᴇнᴇʍ, ʍᴇжду нᴀʍи.
ʙ ᴄуʍᴇᴩᴋᴀх
ᴨᴩи ʍᴀᴋᴄиʍᴀᴧьноʍ нᴀᴨᴩяжᴇнии
ᴄообщᴇниᴇ ᴇдʙᴀ ᴨᴇᴩᴇдᴀᴧоᴄь
ᴨо ᴧᴇзʙию ножᴀ.
Песочные часы переворачиваются, чтобы песок не останавливался. Та, которую он любил — мертва. Убита им.
Тебе не страшно примерить на себя костюм мертвеца? Корсары ограбили корабль, схватили самое ценное — не золото, не алмазы, не драгоценности —
тебя. Я не смог защитить тебя — шесть кремневых пистолетов превратили моё тело в решето. Колено, сбитые костяшки на правой руке и уши исцеляются. Еда не восполнила его силы, это сделала ты. Мужчина не может так долго быть в женщине. Ты назовёшь его страстным, я — свирепым. Ты будешь с ним, не со мной.
ᴇщё ᴩᴀз, ϶ᴛо ʙᴄё жизнь, ᴋоᴛоᴩᴀя уᴨᴩяʍиᴛᴄя.
ʙᴄячᴇᴄᴋи ᴄᴛᴩᴇʍиᴛᴄя ᴨо ᴛу ᴄᴛоᴩону нᴀʍи оᴛᴩᴀжᴀᴇʍых обᴩᴀзоʙ.
обʍᴀнщиᴋ, ᴨодᴧюᴦᴀ, ɯᴀʍᴀн, ᴄᴀхᴇʍ.
чёᴩнᴀя иᴧи бᴇᴧᴀя ʍᴀᴦия, ʙᴋᴧючённᴀя ʙ sᴀᴄᴇᴍ…
Показываешь ему, как будет выглядеть законченный тотем, но его губы припадают к раздвинутым ногам. Разные интересы, разные темы для разговоров. Магия дополняет секс необъяснимостью. Ты не летаешь по комнате, соединённая гениталиями с мужчиной —
ты не умеешь летать. Ты не увеличиваешь его без того большой размер —
ты не умеешь лгать. Ты не продлеваешь истому —
зелье вылито на колёса «Богини». Сантарелли резкий, необузданный и нетерпимый. Секс — это схватка на смерть. Ты победишь, я в тебя верю. Нас не учили драться, но ты побила Жамеля, помнишь? Он сгорел, ты догораешь.
ᴄ ᴧёᴦᴋиʍи из зоᴧоᴛᴀ
бᴇᴧьɸᴇᴦоᴩ 7.
здᴇᴄь, ᴄᴇйчᴀᴄ, нᴀʙᴄᴇᴦдᴀ...
нᴇ зᴀбудь ᴨᴩо ᴄʙою уᴧыбᴋу нᴀ ϶ᴛоᴛ ʙᴇчᴇᴩ, ᴇᴄᴧи ʙыᴋᴀᴩᴀбᴋᴀᴇɯьᴄя.
ᴄуд ᴛᴇбя ждёᴛ, нᴇ оᴄᴋоᴩбᴧяй ᴄудьбу.
Я могу жить без секса, ты не можешь. Я живу любовью и служению тебе, ты выбираешь другое. Ценишь меня, без сомнений, но не думаешь о слушателе на кухне. С чего бы тебе помнить обо мне, когда ты в очередной раз получаешь засос на грудь и сперму внутрь? Тебя просили предохраняться — ты предохранялась со всеми. Сантарелли не из тех, кто носит в кармане пиджака контрацептив. Я не напомнил тебе о защите, потому что верил, что ты поступишь разумно, а ты поддалась соблазну.
Это должно было когда-нибудь случиться: с появлением фаворита, с другим мужчиной, в молодости, в зрелости. Лучше раньше, чем поздно. Это когда-нибудь случится — мы расстанемся, не начав встречаться. Я буду жить и беречь твоё сердце где-то далеко, а ты обо мне и не вспомнишь. Возникает дурацкое желание спуститься на первый этаж к телефону и позвонить в Лион. Трубку возьмёт та, кто сумеет вправить мне мозги. Сквозь слёзы я скажу: «Мадам Фату, я потерял Гайю навсегда». Она прокричит в ответ: «Ригер, команда «Отбой!» прозвучала четыре часа назад, чтобы немедленно ты и Бут вернулись в пансион!»
Через полчаса на кухне зажигается свет. Сантарелли в трусах по колено подкуривает сигарету за столом. Я укутан в пиджак словно одеяло, расслабленный галстук помял воротничок рубашки.
— На террасе удобные диванчики. Возьми одеяло и иди туда, раз не хочешь спать в комнате на кожаном диване.
— Мне удобно, — хлюпаю носом.
— Я не понимаю этого, — Сантарелли долго затягивается. — Всяких чудиков видел на работе, но такое я не понимаю, —
чёрные полосы, фигурки и узоры покрывают левый бицепс.
Не хотел бы я себе татуировку. — Отдать любимую девушку другому, другим. Благородный поступок не делает тебя благородным, Паскаль.
— Мы живём по другим правилам, месье Сантарелли, Вам не понять. Я не мужчина. Не живу Вашей жизнью.
— Мы отличаемся тем, — он стряхивает половину сигареты в пепельницу, — что, когда Гайе будет больно, ты разделишь её страдания и заберёшь боль на себя. Я же буду наблюдать и не сумею пожалеть. Смерть, Паскаль, — его глаза чернее бездны. — Я не сумею убить Гайю.
— Как чувствует себя мадам? — закутываюсь в пиджак, необъяснимый озноб и боль в желудке.
На встречах ради секса я молчу и никогда не разговариваю с партнёрами мадам. Почему сейчас тянет поболтать? Сантарелли сам завёл разговор.
— Спит, — он тушит сигарету и выпускает носом столбы дыма. — Быстро заснула, а я не могу.
— Вымотали её и не вымотались сами, — обида упрекает.
— Нет, — качает головой. — У меня проблемы со сном. Предпочитаю ночью заниматься сексом, а не спать.
— Так и до 50-и не доживёте.
— Я и до 40-а не думал доживать, — Сантарелли встаёт, опираясь на стол. — Ты — хороший парень, Паскаль. Ты мне очень нравишься, честно. Запомни это, потому что мало людей мне нравится.
— Благодарю за честь и честность, — киваю подбородком.
— Присмотри за Гайей, пока меня не будет, — он выходит в коридор.
— Куда… — слишком громко, надо тише: — Куда Вы?
Замок на двери щёлкает. Сантарелли в трусах исчезает из номера. Я заглядываю в комнату — мадам спит под одеялом, одежда аккуратно сложена на диване. Запах сигареты в пепельнице подталкивает закурить. Любовь — это тишина и подожжённый табак. Тепло и немного опасно.
Входная дверь открывается. Тяжёлые шаги в коридоре.
— Включи свет, — просит Сантарелли громким шёпотом. — Не видно нихрена, сейчас всё уроню.
На подносе тарелки с огромным стейком, салатом, бутылка минеральной воды и стакан. Чую говядину и соль, идеальное мясо требует мало специй. В закуске различаю киноа и яйцо пашот на миксе из салатных листьев.
— Вы проголодались? — спрашиваю Сантарелли.
— Это стейк Вагю, — он ставит поднос на стол. — Попросил среднюю степень прожарки, не знаю, какую ты предпочитаешь.
— Я? — показываю на себя и отхожу к окну.
— Ты, ты. Ты голоден, Паскаль, а я — сволочь, — опускает глаза. — Может, когда-нибудь ты назовёшь меня по имени. Ты — хороший парень, — отодвигает стул за спинку, приглашает, — но для неё мало быть хорошим парнем. Я… пойду попробую заснуть. Приятного аппетита, и спи всё же на террасе, а не на кухне.
Он заказал для меня ужин в два часа ночи, заплатил крупную сумму за мраморную говядину.
По своей воле или по просьбе мадам? Не хочу быть ему другом, не дружу с теми, кто спит с мадам. Он намерен со мной подружиться, потому что одной ночи секса с мадам явно недостаточно. Что я сделаю против двухметрового жандарма? Рельефный живот не спасёт меня от стального. Когда-нибудь мы запьём ром виски на одной кухне, если доживём до этого дня. Наверное, когда-нибудь мне понравится Париж.
Говядина великолепна. Ложкой было бы удобнее есть. Похвалюсь мадам Анн Ле новым рецептом. Сантарелли курит на террасе. Я засну, он не заснёт.
К какому выводу я приду? К неправильному. Париж — это не город, это курящий человек с татуировкой на левом бицепсе. Правильный вывод сейчас спит в комнате, и с этого момента я действительно её потерял. Правильный вывод сделал Сантарелли: хороший парень заберёт боль мадам, хороший парень спасёт ведьму от смерти.
