— Фея тяжёлой атлетики, — осведомляет Хёнджин.
Сынмин эту дораму не смотрел, но от предложения начать с начала всё равно отказался.
— Я вообще редко что-то смотрю, так что мне не принципиально.
Хёнджин не стал уговаривать долго: сейчасжний эпизод – его любимый. Сначала его, а потом хоть что и хоть с какого места.
Первая половина бутылки уходит даже раньше, чем первая половина серии. Хёнджин подтыкает принесённый из комнаты плед и чуть сонно падает головой на спинку дивана. В момент стало как-то
слишком спокойно. Может, Хёнджин давно не пил хорошего вина?
Телефон мелькает излюбленным моментом: Ким Бокчу, Чон Джунхён и огромная тележка с коробками. Хёнджин поправляет наушник, чтоб тот сидел плотнее, и сводит всё внимание к чужим голосам.
Но внезапно в экране, вместо уже до дыр засмотренной сцены, появляется пара новых фигур. Ну, то есть, как,
новых.
Бокчу, вроде как, совсем не похожа на Черён – хотя бы длинной волос и присутствием чёлки, да и Чанбин уж точно отличался от Джунхёна телосложением, но Хёнджин не мог рассмотреть в идущих картинках нужных персонажей.
Он моргает, моргает ещё раз, чуть вскидывает голову, закрывает глаза, но видит всё равно только своих друзей. Да что за ерунда?
От неверения, Хёнджин пытается протереть глаза уже более радикально и нелепо плещет вино из бокала в руке. Естественно, на хозяйский плед.
— Вот же... Блядство! — Хёнджин, краснея не только от вина, порывается за салфетками, которые ему тут же подаёт Сынмин.
— Кажется, у нас уже традиция прерывать чужие поцелуи вином. Сначала Черён и Чанбин, теперь...
— Ты, — Хёнджин запихивает в рот кружок банана и наконец промаргивается после не особо удачного глотка. — Тоже
их вспомнил?
— «Тоже»? — Сынмин снимает наушник. — Значит и ты...
— Точно, Дон Бэк-аджосси. Значит и я.. — Хёнджин обречённо встряхивает чёлку пальцами. — Ещё бы такое не вспомнишь, я от любой романтики локти готов жрать от зависти! А тут: вот прямо как в дораме, только происходит в реальности в метре от тебя. Я последний раз целовался, наверное, года два назад.. — договаривая последнее предложение, Хёнджин и неприятно морщится. Вот
эти воспоминания лучше не трогать.
— Да уж.. — Сынмин откидывает голову на спинку дивана.
Его глаза упираются в потолок со странным интересом, как будто прямо над ними не этаж с храпящим Чаном и чердак с толстой крышей, а ночное небо. Августовское, точно августовское, вдоль и поперёк усыпанное бесконечным калейдоскопом звёзд. Хёнджин, кажется, даже видит эти самые звёзды мерцающими и прыгающими на сынминовых радужках.
Безумно красиво.
Но ведь сейчас звёзд нет – сегодня облачно, и, признаться, очень.. Потолочно. Хёнджин дёргается. Может, у Сынмина глаза просто сами по себе красивые?
— Я сам вообще никогда не целовался и ушёл, чтобы, ну-у... — Сынмин пожимает плечами и крутит кистью руки, пытаясь подобрать слова. — Да не важно. И всё равно с тобой поговорить хотел давно.
Хёнджин вдруг опоминается.
— Ты только о том, что я щас сморозил, никому не гово- Стой, никогда?
— Никогда, — бесстрастно повторяет Сынмин. — И в щеки тоже.
Хёнджин молчит, с интересом приглядывая на парня через свое плечо. Сынмин молчит тоже, но смотрит как-то не очень интересно.
— Хён, ты чего?
Хёнджин не отвечает – он ещё сам не решил «чего», а мысли вились в голове всё настойчивее.
Могут ли целоваться едва знакомые люди?
Нет, не так.
Люди-то – могут.
А может ли целоваться кто-то такой, как Хёнджин?
Воспоминания мучительно вились в голове. Через какое-то время после... Блять, после смерти родителей.
После смерти родителей господин Хван, безнадёжный романтик и великий любитель кофе на миндальном по утрам, начал грешить беспрестанными связями. Любыми: флирт в магазине, подозрительные компании, случайная взволнованность в ресторане, свидания вслепую, секс без обязательств.
Хёнджин не хотел найти себе партнёра, завести примерную семью или удовлетворить вечноупоминаемое либидо. Обычно он напивался – не совсем до белых бобов перед глазами, но так, чтобы атрофировать треклятую серую мышцу в своей голове – и подбивал кого-нибудь, кто выглядел подходяще для сегодняшнего момента.
В очередной раз влезая в подобный водевиль, он не знал, зачем. В очередной раз оставаясь после в одиночестве, он сгорал от самоненависти и избегал людей неделями, чтобы после выйти из дома и с пугающей одинаковостью совершить всё то же самое. Просто так чувствовалось, так было нужно.
В новый исповедный вечер, в традиционной попытке отмыться после бредовой ночи, Хёнджин, яростно шкрябая по себе ногтями, случайно выдирает с головы клок волос. И это, похоже, становится началом конца.
Хотя нет, конец давно настал. Только вот Хёнджин, видимо, всё равно решил действовать наверняка. И додействовался до теперь.
Смотря на полуосветлённый пучок так, словно это артефакт с другой галактики, он садится под кипящие струи. Кафель вр
езался в кожу остро, до щипания, но всё равно не так больно, как вр
езалось осознание, где же теперь господин Хван.
Кажется, где-то он всё-таки ошибся.
Хёнджин ненавидел себя за всё, что сделал в то время. Ненавидел так, что злость лопала сосуды в носу, брызгала слезами на полы и везде сыпала волосами.
Возможно, он и искал тепла. Возможно, ждал, что кто-то среди очередного
уцепленного окажется тем самым принцем из дорам и залезет не в физику и штаны, а в литературу и сердце. Возможно, чёртов выброс окситоцинов в моменте «до» стоил этих истерик «после». Возможно, но все даже неинтимные встречи не приносили ничего, кроме горечи и отвращения.
Хёнджин больше ни с кем не связывался. «Не связывался» в смысле не связывался вообще: никаких приятельских бесед, никаких взаимодействий участнее формальных. Насвязывался уже. Ему хватит.
В конце концов, даже в дорамах чудеса происходят только потому, что их спланировали сценаристы.
Теперь его компанией были круглосуточные магазины без кассиров, цветастый экран телефона и Кками – с таким настроем закончились ещё два бесполезных года. И оставшиеся деньги.
Хёнджину пришлось найти работу.
Вместе с работой в жизнь вернулось непрошенное общение. Нашлись и люди, которые, кажется, считали Хвана не только
связью.
Хёнджин, вроде как, думал про них так же, но об отношениях поближе мысли не допускалось. Он неплохо справлялся с ролью принимающего и опекающего друга, но речи о том, чтобы отдавать или открываться самому даже не шло. Зачем? Он всё решил: чем меньше трёшься о других, тем меньше шанс натворить ещё более страшного дерьма.
Сейчас, смотря на Сынмина, Хёнджин всё ещё не думал о сексе или какой-то тесно-эмоциональной близости. Но он всегда любил объятия и поцелуи, и это было, наверное, единственным, что периодами заставляло господина Хвана сожалеть о выбранном пути отшельника.
Но.. Если Хёнджин всё-таки предложит Сынмину поцеловаться, не будет ли это считаться чем-то.. корыстным? Будто Хёнджин снова идёт на поводу эмоций? Будто он возвращается к себе из прошлого? Будто он использует Сынмина?
Хёнджин хочет себя осечь и прекратить это ребячество, но перед глазами снова момент из ночи, снова те влюбленные глаза черёбинов и их же полные нежностей касания, ведущие к...
Чёрт. Хёнджин ведь тоже умеет целоваться.
С другой стороны, у Сынмина же есть своя голова на плечах, так? Хёнджин же не может заставить Сынмина делать то, что ему самому не хочется. Он ведь тоже может что-нибудь сказать, может отказаться, может пришикнуть. Пусть он и решит.
— Хочешь попробовать? Ну, в щеку, конечно.
В конце концов, это ведь хороший опыт? Рано или поздно Сынмин всё равно найдет себе девушку, захочет с ней сблизиться, захочет поцелуев: разве не лучше устроить тренировку с кем-то живым и опытным, чем тренироваться на каких-нибудь... клубниках? Получается, Сынмин ведь тоже будет
использовать Хёнджина.
— Без обязательств, просто чтобы зн-
— Хочу, — Сынмин задумывается даже меньше, чем на момент.
О, так перед Хёнджином не просто зелёный свет, а прямо чистейшая дорога.
Плед откидывается откровенно нахер, пока Хёнджин принимает вертикальное положение, расставляя колени по обе стороны от сынминовых ног.
Теперь Сынмин смотрел на него снизу вверх. Хёнджин закусывает губу, и вдруг ощущает задницей чужие колени.
— Я...эм, — почему лишь по-хозяйски усевшись на чужие узкие бедра и так же по-хозяйски сжав руками плечи Сынмина, Хёнджин вдруг понимает,
что именно он сделал?
— Полагаю, так будет удобнее, чем в прошлом положении?
— Мм, да, — Хёнджин не понял, действительно ли Сынмин ему поверил или просто подыграл, чтобы сбавить напряжение, но он успешно сохраняет лицо и самообладание только из-за этого. — Так, сначала..
Хёнджин аккуратно обнимает чужое лицо под желваками и сосредоточенно сводит брови.
Сынмин осторожничает, прикрывает глаза и на пробу прикладывается к чужим касаниям. Ловит центр, высчитывает собственную тяжесть и совсем капельку обмякает.
Бо-оже.
Бомнины бы ни за что не поверили в происходящее.
И в то, что их «хён-любитель поосторожничать» умел соглашаться на что-то настолько быстро – тоже, думает Сынмин, но его разнеженный алкоголем мозг вообще не воспринимал происходящее с опасением или привычной ему мнительностью. Ну а почему бы и не попробовать, в самом деле?
Это ведь нормально, находить отношения с кем-то на тусовке у друзей – тусовки на то и тусовки. Если подумать, многие ведь так делали? А тут тем более ничего сверхинтимного – просто в щёку.
Хван слабо смещает ладони, и голова Сынмина тут же поворачивается вслед за их направлением.
Хёнджин, кажется, мог бы горы свернуть ради такой податливости – ни намёка на сопротивление и своеволие.
Возможность так близко касаться другого непонятно пьянила. Вес чужой головы в руках кажется таким правильным, таким нужным, а сам Сынмин таким чудесным и замечательным, что Хёнджину с чудовищным нетерпением хочется его немедленно расцеловать и затискать. Всего, полностью, не оставив крошек.
Сделать что угодно, лишь бы показать, как много любви Хёнджин может дать.
Точно. Вот поэтому он никогда не останавливался в прошлом.
— Тогда давай по очереди.
Странно-сокральное молчание прерывается шёпотом Хёнджина. Всё ещё послушно находясь в чужих руках, Сынмин еле слышно угукает.
Не то, чтобы им на самом деле следовало бы быть тише – едва ли кто-то из пьяно-спящей компании мог услышать их сквозь восьмой сладкий сон, но говорить громче всё равно казалось чем-то неправильным.
Казалось, дальше дивана мира нет, он весь сводился к общему дыханию, умещался, уплотнялся во взаимных касаниях. Рушить эту эфемерную идиллию собственным же лишним децибелом было бы сущим кощунством.
— Сначала я целую тебя, а потом ты меня.
Гирлянды на стенах мягко мигают, экран продолжает телефона тухнет от собственной скуки.
Сынмин кивает, незаметно сглатывая, смотрит напряжённо на чужую ключицу в цветных отблесках и совсем не дышит.
Собственные губы в предынтимном предвкушении холодило и покалывало так, что пришлось рефлекторно пройтись по ним языком в жалкой попытке согнать бегущие с затылка мурашки. Кажется, то – осознанность, стучавшая где-то у затылочной кости, но, к счастью, сегодня у Сынмина никого не было дома.
Ну... Почти.
Он хотел бы, точно хотел, но всё-таки... Что-то настолько ответственное, настолько неизвестное. У Хёнджина-то есть опыт, а вот если Сынмин оплошает?
Вряд ли идеальной прожарки тосту нужен незрелый безвкусный авокадо, да?
— Один, два..
Хёнджин, видя Сынмина таким несобранным и ведомым, еле держал себя в руках. Весь вечер тот был скорее недотрогой, характером похожим на вышибал у клубов – чётким, непоколебимо-широкоплечим, с подтрунивающим юмором, а теперь...
Это было стопроцентное попадание.
— Три.
Губы касаются красной щеки невесомо, мягко прижимаются, замирая на прохладной коже.
Сладкий вкус разбавился старыми вспоминаниями. И о том, как сильно Хёнджин любил поцелуи, и о том, как сильно он любил целовать. Целовать тех, кого он любил.
Чёрт. Ведь Хёнджин тоже умеет целоваться. И любить.
Поэтому он пытался тогда. Хёнджин так отчаянно пытался навязать себе любовь, пытался полюбить кого-то, что плевал на всё. И даже на себя.
Без личного участия в своей же личной жизни вряд ли само сложится что-то путёвое. Похоже, потому в каждый такой раз всё выходило только наоборот.
Хёнджин отстраняется, мягко улыбаясь с закрытыми глазами. Смотреть в лицо он сейчас точно не сможет, да и показывать Сынмину эти эмоции не стоит. Он не виноват в том, что Хёнджин раз за разом макает себя в эту чепуховую боль. Сейчас, вот он немного отойдёт и..
Щек
и тут же мимолётно касается что-то горячее и полусухое, Хёнджин даже не успевает среагировать. Открывая забитые глаза, он наталкивается только на смущённое лицо напротив.
Со лба Сынмина небрежно спала чёлка, закрыв тому глаза, а его правая рука странно-долго чесала нос. Кое-кто отчаянно не хотел подавать виду, что действительно причастен к произошедшему.
— Ну.. Как ощущения? — не то, чтобы Хёнджин действительно ждал колонку в собственную книгу жалоб и предложений, но, кажется, ситуацию стоило разбавить хоть каким-нибудь разговором.
Сынмин не отвечает.
В Сынмине огнём трепещет сердце и копотью оседает по рёбрам целая буря эмоций. Сынмин вообще сейчас вне доступа для входящих вызовов, можете даже не пробовать звонить.
Целоваться странно. Быть так близко с кем-то – странно. И приятно. Настолько, что вполне могло бы вызвать зависимость. Что-то вроде сосудосуживающих в нос: сначала оно дарит тебе облегчение, но потом ты понимаешь, что уже не сможешь без этого дышать.
Сынмин мог бы много чего ответить Хёнджину. Он мог бы сказать и об этом, и о счастье, и о горящих легких в груди, мог бы сказать, какой Хван замечательный и как с их первой встречи Сынмин сутками изводится мыслями о нём, но тогда момент закончится.
Они ведь просто.. Изучают, да? Что-то вроде пальпации на парах. Да, точно. Просто, чтобы знать «куда», «зачем» и «как».
— Не распробовал.
— Чегось?.. — Хёнджин немного отклоняется, тут же резко хватаясь руками за спинку дивана: то ли от дурацкого вина, то ли просто от плохого ощущения собственной координации, он чуть не падает назад.
Бесцеремонно пользуясь суматохой в жизни бедного Хёнджина, Сынмин касается его щеки ещё раз.
Хёнджин замирает встревоженным хорьком. Сынмин, что..?
— Как подло! Ты поцеловал меня два раза подряд. Тогда теперь я.
Хван быстро мажет губами по одной, по другой щеке, каждым касанием заставляя всего Сынмина заходиться мурашками, слишком сильными для его щуплого тела.
Это
было странно. Сынмину казалось, что он ребёнок, оказавшийся у огромного шоколадного фонтана, с зефиром на палочке. Восторженный, нетерпеливый, но страшно неловкий. Боящийся, что это недоступная для него роскошь, но всё равно, быстро-быстро, чтобы никто не заметил, продолжающий совать сладость под густые струи. И Сынмин даже эфемерно ощущал, как под языком начинала собираться сладость.
— Ким Сынмин, — Хёнджин исподлобья заглядывает в его огромные сливовые глаза, собирает холодные широкие ладони в свои и аккуратно пододвигается на чужих бёдрах. — Ты позволишь забрать твой первый поцелуй?
И Сынмин кивает
почти сразу. Медленно, делая вид, что не распадётся тут же на чёртовы белки, жиры и углеводы, если Хёнджин только подумает отпрянуть и не сделает с ним ничего.
Сынмин тут всё ещё сохранить образ взрослого пубертатно-состоявшегося человека пытается, вообще-то.
— Тогда закрой глаза, — руки Хёнджина возвращаются Сынмину на плечи, контрастно сильно разминая пальцами натужные мышцы. — Я буду направлять. А ты просто, ну, не думай слишком много. И делай то, что хочется, окей? Ты поймёшь по ходу.
Сынмин горько закрывает глаза и растекается сквозь чужие пальцы позорной лужей. Он никогда не получал
таких объяснений. Объяснений вообще.
Обычно от него требовали знать всё заранее, а если дело доходило до нужды в объяснениях, то это знаменовало только колыхание отцовского ремня. У Сынмина ведь есть книги из необъятной библиотеки матери, дррогущие репетиторы, многие из которых приходились преподавателями в небесной тройке, и, в конце концов, дьявольский интернет. Раз в такой доступности информации Сынмин не мог самостоятельно научиться всему, значит, он просто терял время вникуда. В такие моменты его лишали и телефона, и прогулок, и вообще передвижения без нанятых родителями сопровождающих.
Знать и уметь нужно было всё, сколько бы ни было Сынмину лет и вне зависимости от наличия требуемого в программе, составленной лично его родителями. Любая школа не устраивала их отсутствием химбио уклона со второго же года – ведь Сынмину была заготовлена миссия звёздного ребёнка и чудотворного кардиохирурга. Тут либо всё, сразу и к алтарю науки, либо его существование просто не имеет смысла.
А Хёнджин сказал
это. И, что, можно.. можно просто положиться на него?
— Если захочешь остановиться, то... Ущипни меня, не знаю, — Хёнджин смеётся и приближается к чужому лицу.
Сынмин не захочет даже под дулом пистолета.
Первое касание губ не взрывает вокруг пресловутых фейерверков, на открывает весь мир и даже не ставит происходящее в режим слоу-мо, но Сынмин всё равно почему-то чувствует, как от счастья щиплет глаза.
Чужие губы тёплые и странные на ощупь. Хван несдержанно проводит языком, и Сынмин рефлекторно приоткрывает рот.
Хёнджин ведёт их головы выше, слегка причмокивая, и поддавливает ногтями по плечам.
Поцелуй вряд ли длился больше нескольких секунд, но когда Хёнджин отстраняется, Сынмин еле ловит своё выпавшее сердце и думает, что задохнётся. Лёгкие сокращались в тяжело и неритмично, в груди болело, как при тахикардии. Сынмина это не пугало.
— С тобой очень приятно целоваться, знаешь. И ты такой тёплый. Боже, Сынмин-а, скажи, где же ты был раньше...
И Хёнджин снова целует его.
Кажется, теперь Сынмин физически понял о чём ему на кухне говорил Хёнджин. Когда слышишь от другого человека то, что подсознательно хотел услышать всегда. То, что трогало даже глубже, чем до мозга костей, чем до клапана аорты, чем до чертового таламуса. Момент, когда кто-то попадает именно
туда.
Когда кажется, что кто-то понимает.
Это не слёзы счастья, не слёзы облегчения. Это что-то спирающее изнутри, взрывающее сердце отдел за отделом, лопающее ткани сосуд за сосудом, не оставляющее шанса на спасение.
Сынмин не помнил, чтобы хоть когда-нибудь плакал в чьё-то плечо. Сынмин не помнил, чтобы хоть когда-нибудь плакал не с саднящей в груди обидой, а с удивительным пониманием, что сейчас может отпустить себя. И оттого плакать хотелось только сильнее.
В момент в голову ударило всё. То, как каждый раз Сынмину было обидно за то, что он вновь наказан ни за что. Что от него ждали больше, хотя он и так выкладывался на полную. То, как больно было из раза в раз видеть других детей, обнимающихся со своими родителями.
Сынмин старается быть тише, старается унять слезы, перестать ребячиться, но Хван обнимает его сквозь тонкие лопатки и шепчет в висок:
— Давай.
Хёнджин в самом деле понимает всё без слов. Слезает с чужих ног и укладывает их обратно на диван.
Хёнджин невозможный, просто до лихорадки невозможный, думает Сынмин, чуть не захлёбываясь воздухом. За разменянных два десятка у него никогда не было ничего и близко похожего.
Подумать только, он плачет. Плачет на плече почти незнакомца, плачет так открыто, так бестолково и неоправданно, как истеричный пациент, что при одном только кашле хочет уложиться на миелограмму. Жалкая, жалкая бестолочь.
Хёнджин молча гладит Сынмина по спине, пока тот не расслабляется, не начиная ровно дышать ему в плечо.
Хёнджин помнил, как родители понимающе успокаивали его, даже когда он, будучи взрослым бунтующим подростком, снова творил удивительно-глупые вещи и скатывался в истерику. В такие моменты Хёнджин думал о том, как хотел быть похожим на них.
Сынмин прячет голову в жарком воротнике чужого тела, ему самому ужасно жарко, но в этом жаре хотелось заживо свариться.
За тонкими дверями их друзья. За окном доживают остатки ночи счастливо-пьяные гуляки. Сынмин всё так же бестолково, но совершенно счастливо кутается в объятиях того, с кем
познакомился несколько часов назад.
°°°
Скрип в коридоре заставил разморившегося Сынмина чуть не подпрыгнуть. Впопыхах проверяя, не смутил ли он этим спящего на нём Хёнджина – тот лежал, по-прежнему глубоко уснувший, – он встаёт.
Пытаясь вглядеться в постпраздничный полумрак коридора, Сынмин осторожно прошагивает к источнику звука. На кухне он застаёт врасплох уже Чонина.
— Нехмелеющая твоя душа.
— Ву а ово? — Чонин неоднозначно играет бровями, пытаясь прожевать целиком запихнутый пончик. Выходит плохо, но, уже после одного глотка с невесть откуда взявшегося стакана, он возвращает себе чёртов дар речи. — Как дела Минни-хён?
— Я даже не знаю стоит ли мне ханжиться и пытаться щупать почву...
Чонин перестаёт мигать глазами, даже несколько досадываясь, что их житейской демагогии не состоялось.
Сынмин вопрошающе поднимает брови.
— Я знал, но не подглядывал. И великодушно дал вам 2 серии какого-то аниме уснувших минсонов, прежде чем выйти и наконец доесть свой пончик, — Ян вдруг поворачивается к окну, духовно устремляясь куда-то подальше от кухни с трещащим холодильником и полусонным Сынмином. А потом разворачивает руку ладонью к лицу, страдальчески ища что-то в пальцах, и переводит взгляд на хёна. — И три видео про лоботомию... Я больше никогда не залезу в ноут хоть кого-нибудь из этих двоих.
Под пустой взгляд Чонина, Сынмин стаскивает со стола полотенце, комкая его на собственной макушке в медицинскую шапочку.
— Ты сейч-
— И кого же из них Вы собирались лечить, Эгаш Мониш? — выхватывая пару чоккарак из мойки, Сынмин подходит к Чонину совсем вплотную.
Чонин одной рукой перехватывает палочки за концы, натягивает очки повыше на нос и томно выдыхает в ответ:
— Себя, о мой Алмейда Лима.
Незамысловатость «себя» в полной тишине проносится наэлектризованной волной, заставившей Сынмина истерически прыснуть от смеха. Смеётся и Чонин.
На душе становится спокойно.
— Полезай в кровать, Сынмин, — Чонин зевает, вытягивая левую руку над головой. — Нам завтра на смену. Я тоже пошёл.
— Добрых снов, Йена.
Сынмин провожает Чонина взглядом, и отворачивается к окну. Светло, как днём.
— Надо бы плед постирать, — возле стола стоит одинокая табуретка и Сынмин машинально усаживается на неё. — Пока пятно совсем не въелось.
Ни в какое сравнение с пальпацией.
°°°
— Просто там, если брать ящиком, в подарок шли шапочки для бокалов с котами. Я же сам вино не очень, но Черён и Джинни вроде любили, ты тоже не брезгуешь, я знаю, – долго в сомнениях теряться не пришлось. Вам вино – мне коты.
Минхо ставит перед Сынмином чашку и отворачивается, чтобы потеребить Дори по голове.
— Боже, так вот зачем...
Сынмин уверен, что не знает родителя котов счастливее и фанатичнее, чем Ли Минхо. За всё их общение хён не упускал ни одной возможности связать с пушистыми мордами свою жизнь – будь то обои для телефона, стикеры в какаотолк или домашние кр
ужки.
С тех пор же, как Минхо переехал в собственную квартиру, он не переставал заводить кошек – Дори была уже третьей по счёту. И Сынмин уверен, что точно не последней.
— Но оно вообще просто к делу вышло, я же за другим ходил. Мы с Ханом договорились об омеле ещё в декабре, но оба забыли купить её, потом нужен был предлог свалить, потом пари с прикрытием, а дальше ты сам видел, — Минхо усаживается на стул с противоположной стороны стола. — Эй, сахар, печенье? Могу сделать бутерброды.
— Нет, спасибо, — Сынмин чуть дует на край кружки и отпивает горячий чай. — Омела, значит. Решили поиграть в купидонов?
Сынмину, кажется, стоит быть поаккуратнее со словами, потому что на его «купидонов» в Минхо словно на самом деле перещёлкивается какой-то режим. Поскрипывая стулом, Минхо двигается ближе, встряхивает локтями и очень странно ставит руки замк
ом перед собой.
— Кста-ати, Мин-а, — тянет Минхо. Сынмину определённо не нравится этот тон. — А как у вас дела с Хёнджином?
Хёнджином?
С чего бы Минхо знать о Хёнджине? И почему у них с Сынмином должны быть какие-то «дела»? Сынмин, вроде как, ещё ни с кем не успел поделиться мыслями о случившемся в новый год – с его начала едва успели пройти вторые сутки.
— М? Ну тот, что был на тусовке: с осветлёнными концами, в маске как у тебя. Нам всем показалось, что вы очень сблизились, — Минхо дёргает этикетку карамельного пудинга и, непринужденно отправляя ложку за щёку, продолжает. — И я фидел фото, гье вы фпите ф обнимку.
Наверное, в такие моменты ни одна мысль не кажется заманчивее той, что давит на плечи и великодушно хочет помочь тебе провалиться сквозь пол вместе со своим стулом. Но если Минхо хочет сплетен – Минхо их получит, и тут не поможет провалиться ниже ни на этаж, ни на три, ни, даже, под километровый слой земли.
— Хён, ты что, ревнуешь?
Вот только Сынмин общается с ним не первый год. И пока Минхо играет слишком мелко, чтобы получить желаемое.
— О святые лапки сундундори, Сынмин, как же беспощадно ты убиваешь нас с Йенни.
Нужный рычаг. Никто кроме Бомгю и ещё пары человек из отделения не знал о том, что по каким-то невероятным причинам Чонин имеет такую же невероятную устойчивость к алкоголю. А, значит, Сынмин может нагло этим воспользоваться – главное ведь выжить сейчас, а уж последствия можно разгрести в любой момент.
— Так это Чонин на похмельную голову тебе что-то сказал, а ты и рад поверить? — Сынмин снова отпивает чай, пытаясь выглядеть расслабленно, но всё равно напряжённо поджимает голени ко дну стула.
— Мон-мон, Минни, не туда смотришь. Я ведь работаю с Хёнджином в одной кофейне.
Чай Сынмина чуть не идёт у него носом.
Если Минхо на самом деле всё знает от Хёнджина, то крыть тут нечем – у Сынмина, в таком случае, нет и малейшего шанса отвести подозрения.
Но крыться и не приходится – Минхо отодвигается, словно и не собирался сыпать вопросами дальше того, что было, и всё-таки достаёт печенье с полки. Сынмин выдыхает.
И вообще чего это он? Минхо всё ещё его близкий друг, он не стал бы вредить ему или пытаться застыдить – столько лет общались, первое похмелье провели вместе, вместе же и празднуют который новый год, все дела...
— Кстати, у Джинни завтра смена, с 11 часов, может заглянешь? — ни с того ни с сего продолжает Минхо.
— А ты-ы..?
— А я свои две пока отпахал, — чуть призадумавшись, Минхо добавляет. — О, и тогда попроси кофе не на вынос, Хёнджин – бог в латте-арте, а эти стаканчики всё портят.
Сынмин задумчиво отворачивается к окну.
— А когда у вас снова совместная?..
— Сынмин-а, — Минхо бунтующе вскидывает руки. — Я же знаю, тебе будет проще действовать не при знакомых. Завтра
лучшее стечение обстоятельств.
— Что ещё значит «действовать», Минхо? — Сынмин отставляет кружку в сторону и впирается взглядом в Минхо. В груди как-то неприятно резало от того, как тема всё же продолжила курсировать сюда. Неужели Сынмину нельзя хоть где-то побыть в собственном соку? В конце концов, он больше не ребёнок. — И почему же ты решил, что мне нужно «действовать»?
— Минни, послушай, я ведь не уличить тебя пытаюсь, я просто хочу помо-
— Ты что, правда думаешь, что я не в состоянии самостоятельно устраивать свою личную жизнь? — Сынмин не узнаёт собственный голос – он становится холоднее и беспристрастнее, кажется, на несколько тысяч квот.
— Ну конечно нет, — Минхо виновато сбавляет тон и ставит брови домиком. — Я знаю, что можешь, Мин, я железобетонно убедился в этом ещё в общаге. Поэтому и хочу помочь: чтобы тебе хоть где-то было легче.
Некоторое время проходит в тяжёлом молчании между двух смотрящих друг в друга глаз: Минхо, демон, никогда не заполнял такие моменты собой.
Потому что знал, что Сынмин сдастся первым и скажет то, что ему нужно.
— Чонин, — Сынмин тяжело выдыхает, накрывая лицо ладонью. — Позови его? Думаю, нам лучше поговорить один раз и вместе.
