Последствия

      Гектора разбудил телефонный звонок. Нашарив трубку на кофейном столике, он снял её и прокашлялся прежде, чем ответить.       — Сильверман, — произнесение его длинной фамилии было неплохой зарядкой для артикуляции.       — Здорово, док, — голос по ту сторону телефона звучал не в пример бодрее. — Это твой поводырь.       Гектор распахнул глаза и усиленно их потëр, будто его новый куратор стоял прямо здесь, и упрекал его за то, что он смеет прохлаждаться в кровати.       — Я ждал вашего звонка. Сеньор?..       — Зови меня Курро, парень. От вашего пиндосского «курево». Лучше запомнишь.       — Я запомню, сеньор, — Гектор пригляделся к своим наручным часам, лежащим там же на столике. Десятый час. Давно он не спал так допоздна.       — Какой я тебе сеньор. Я простой бродяга, которому повезло навариться. Но мне нравится, как звучит. К чёрту. Зови сеньором.       — Как скажете, сеньор, — развернувшись на спину, доктор с досадой обнаружил, что отлежал шею, и безуспешно помял загривок свободной рукой. Ещё даже не поднявшись с кровати, он заметил, что и голова у него разболелась.       — Ты там, что ли, дрыхнешь?       — Не… то есть, да, — Сильверман решил, что нехорошо начинать отношения с незначительной, но всё-таки лжи. — Если честно. Вчера был трудный день.       — Бахни кофейку с лимоном. Самое то от похмелья.       — Непременно, сеньор. Звучит как что-то очень действенное.       — А то. Старина Курро говна не посоветует. Слушай. Надо нам с тобой пересечься. Посмотрю хоть, как ты из себя. Я сегодня как раз буду после разборок и в хорошем настроении. Подлетай к нам в Хуарес. Район Чавеню, улица Мануэля Охинаги, это направо от Пасо де Норте. Барец «Медуза». Часам к шести. Смогëшь?       — Да, конечно. Могу я спросить, как мне найти эту «Медузу»?       — Знаешь, как сиськи выглядят?       Гектор поперхнулся.       — Представляю, сеньор.       — Значит, не заплутаешь. Там на вывеске бабень нарисована, так у неё сиськи размером с твою башку.       — Я понял, сеньор. А как мне найти там вас?       Собеседник издал смешок.       — Я сам тебя найду.       Курро отключился. Сильверман, поленившись тянуться до «базы», положил трубку на край стола. Значит, собеседование всё-таки будет, но в неформальной обстановке. Может, даже без дуболомов-телохранителей. Может, его даже не изобьют. Решив пока не строить впечатления о своём новом кураторе и просто подождать вечера, Гектор осторожно потянулся, чтобы у него не свело никакую мышцу перед важной встречей, ещё раз потëр шею и, наконец, встал.       Голова болела нещадно. Сердце обросло колючей известью и отяжелело после всего, что случилось вчера. Хоть бы Инесса простила ему его дурость, когда вернётся. Но, чтобы она вернулась, надо убрать из дома Чигура. А потерпеть его придётся ещё дня три, чтобы хотя бы доколоть курс пенициллина. Вытащив его из Каноссы, Гектор взял ответственность за его жизнь и здоровье, и не собирался изменять себе в намерении довести начатое до конца, как бы ни был ужасен его пациент.       Чигур нашёлся в ванной. Не то, чтобы доктор специально его искал, но, зайдя туда, Сильверман едва не врезался в него, стоящего напротив зеркала. Голый по пояс, Антон брился, тщательно обходя баки и поджившие ссадины.       — Господи, — Гектор на миг отпрянул. — Напугал до смерти.       — Я не запираю дверь, — сказал Чигур, повернувшись к зеркалу другой щекой.       — Это я понял.       — Ты знаешь, как я выгляжу, — добавил он, и Гектора передëрнуло. Доктор навсегда отказался бы от свиных рëбрышек, чтобы каждую ночь, с трудом засыпая, не видеть Чигура обнажённым, избитым и изнасилованным, прикованным к стене, как собака, и распластанным на замызганном тюфяке в беспомощном наркотическом ступоре. Гектора, наблюдавшего за всем со стороны, эта картина будет преследовать и уничтожать ещё не один год, в то время как Чигур, который всё это перенёс, говорил о своей тюрьме спокойно и рассудительно. Прежде доктора восхищала его устойчивость. Теперь, когда эйфория схлынула, он ясно видел, насколько это ненормально.       — Дай-ка пройти, — опомнившись, Гектор посторонил его, чтобы забрать свой кейс с электробритвой, зубную щётку и гель и пойти в ванную наверху. Выходя, бегло осмотрел его швы на расчерченной страшным узором спине. Раны выглядели хорошо. Воспаление сошло, края побледнели, даже сукровицы больше не было. Многие из подписей Бороздца навсегда останутся на теле Чигура выпуклыми бледными рубцами, но это вряд ли его волнует.       Стоя под душем, Гектор тоскливо рассматривал мириады уходовых пузырьков, которыми пользовалась Инесса, большая любительница всего, что касается красоты, и идеальное её воплощение. Она иногда устраивала им обоим день спа-процедур, а потом смеялась, когда он ходил по дому с лицом, зелёным, «как Фантомас», или кипельно-белым, «как маляр, который врезался в покрашенный забор», и запрещала смеяться ему, потому что «маска отвалится». Он читал ей вслух её журналы, пока она лежала со всем известными огуречными кружками на глазах или делала маникюр, а она делала ему головокружительный массаж вечно уставшей спины и одеревеневшей шеи. Всё самое хорошее, что случалось с ним за последние пять лет, устраивала Инесса, и Сильверман вновь почувствовал себя подлецом.       После завтрака Гектор попробовал, по рецепту Курро, кофе с лимоном, хотя похмелья у него не было. Гадость оказалась редкостная. Наверно, чтобы это переварить, необходимо как раз страдать от похмелья. Завтракать без Инессы было непривычно и грустно, и Сильверман решился позвонить Ванессе. Надо сказать сестре Флор, что вечером у него намечается ещё одно собеседование.       Гектор ожидал, что Ванесса обругает его, как нерадивого супруга, но та сердечно поздравила его с началом нового проекта, и пожелала удачи. Доктор понятия не имел, о чëм она говорит, но поблагодарил её, поняв, что Инесса выдумала более достойное оправдание своему временному переезду. Когда сестра Флор подошла к телефону, Гектор узнал, что, он, оказывается стал главным редактором учебного пособия по госпитальной хирургии, и их дом кишит его очкастыми умниками-соавторами. Просмеявшись, Сильверман немного поболтал с Инессой, как если бы она сидела рядом. Сказал, что скучает, и что новый куратор вызывает его на ковёр. Инесса хорошо знала Гектора, и сразу сообразила, что после собеседования ему наверняка понадобится компания. Почти во всех случаях, когда он был вынужден общаться с рэбаньо не по делу, доктор приезжал домой избитым или смертельно напуганным. Договорились, что после Курро он заедет к ней на сеанс дружеской поддержки, а потом сам польëт ирисы.       Поговорив с Инессой и несколько приободрившись, Гектор вышел перекурить на крыльцо. Чигур, выбритый и одевшийся, последовал за ним и неподвижно встал в парадном проходе. Сильверман покосился на него, хмуро и настороженно. Чего ему опять надо.       — Найди мне книгу, — потребовал Антон.       — Сейчас. Докурю.       — Найди.       — Да слышу я. Сейчас, говорю. Две минуты.       — Скажи мне, где она.       — Думаешь, я помню? У меня их сотни. Антон, ради бога, иди в дом.       — Где она.       Не любивший сквернословия Гектор от души чертыхнулся и со злостью метнул едва подожжённую сигарету в пепельницу.       — Ты чёртов большой ребёнок, тебе это известно?! — Сильверман очень любил детей, и Чигур не заслуживал сравнения ни с кем из них, но в его настойчивом желании получать всё здесь и сейчас угадывалось что-то глубоко инфантильное.       Антону было всё равно, какими словами его назовут, если в конце концов он получит желаемое, поэтому он последовал на верх за доктором молча.       Поднявшись с ним в кабинет, Гектор уже начал ощущать вину за свою несдержанность. Он ведь врач, и не должен уподобляться грубиянам. Если бы он перенимал манеру общения каждого своего пациента, его засудили бы уже раз пятьсот. Гектор привык считать, что любой человек нуждается в особом подходе, и натренировал за годы практики умение этот подход подыскивать. А Чигур и вовсе был человек с, можно сказать, диагностированными особенностями; одна часть его психики функционирует как надо, другая часть устроена аномально, а третья не развита вовсе. Бесполезно требовать от него воспроизводить то, о чём он не имеет представления. И к нему нельзя подыскать подход. Инесса права: единственный способ защититься от Чигура — держаться от него подальше.       Антон стоял за ним молчаливым призраком, пока Сильверман обводил взглядом полки стеллажа, до которых он мог дотянуться с пола. Вся литература, которую он использовал редко, или открывал только один-два раза, стояла под самым потолком, и Гектор предполагал, что нужная Чигуру книга находится где-то среди этих небожителей.       Приставив лестницу, Сильверман влез наверх, исходя негодованием, что ему приходится выполнять такие рискованные пируэты с больной головой и шеей. Чего ни сделаешь ради Чигура; ради своего спасения.       Антон взялся за «тетиву», лестницы здоровой, правой рукой, будто бы поддержать её.       — Что у тебя в сейфе? — спросил он, будто бы из спортивного интереса.       — Это не твоё дело, — едва сказав так, Гектор понял, что стоит на тонком льду. Если он не ответит, Чигур выдернет из-под него лестницу, и доктор, в лучшем случае, снова сломает копчик. Вот ведь скот. Специально загнал его наверх, чтобы вести свой допрос с большим преимуществом.       — Я просто спрашиваю. Мне не нужны твои деньги, — Гектору показалось, что он услышал, как скрипит дерево под пальцами Чигура. Тот же самый скрип доктор слышал, когда Рокки на собеседовании опирался на его стул, стоя сзади и почти дыша ему в ухо. Сейчас Сильверман был столь же уязвим, как и в Деревянном Кабинете.       — Там не день… вот чёрт, — Гектор попался в его ловушку с лестницей, а теперь, взволнованный и напуганный, легко повёлся и на его уловку. — Там рецептурные препараты. Для операций. Если о них кто-нибудь узнает, то мне не жить. На свободе, по крайней мере. Мигом накроют. И в больницу мне путь будет заказан — в единственное место, где я хорошо себя чувствую. Доволен?       Чигур всё так же стоял, чуть задрав голову, держал лестницу и пронзал Гектора своими безжизненными глазами. Что он сейчас сделает, предугадать было невозможно, и Сильверман на всякий случай вцепился одной рукой в предпоследнюю сверху полку.       — Ты знал, какой я. Ты хотел себе мою голову. Но я — твоя цель. Я важен. Я — всё. Если всё исчезнет, не останется ничего. Это логично.       Гектор сперва не понял его философии, но, обдумав слова Чигура, осознал, что всё так и есть. Он знает, что доктор не причинит ему вреда, не сумеет ни в чём отказать ему. Он знает, что доктор сделает для него всё. И призывает его не удивляться тому, что он так ужасен. Психопат, уверенный в своей безнаказанности, страшнее даже, чем умный псих.       — Если ты скинешь меня с лестницы, я не смогу найти книгу. Это тоже логично, — Гектор знал, что довод его слабоват. Но теперь уже было поздно избегать последствий. Гектор знал, на что он подписывается, когда привёл его в дом, и сам виноват во всех бедах, которые несёт Чигур.       — Да. Но твоя логичность для меня ничего не значит. А моя логичность значит для тебя многое.       Боже, как тяжело с ним разговаривать. Отчаявшись обезопасить себя от падения, Гектор принялся искать серый том Ганнушкина. Чем быстрее найдёт — тем быстрее спустится.       В оставшиеся несколько часов Сильверман предпочёл с ним не связываться. Это было несложно, поскольку Антон читал в комнате и не показывался. Перед собеседованием Гектор планировал вооружиться, — как всегда, просто на всякий случай — и нигде не нашёл свой «Питон». О судьбе его можно было не размышлять. И без того ясно, что пистолет спёр Чигур. Ничего он не крал, как же. Впрочем, Гектор был сам виноват; сказал ведь: «бери, что хочешь», вот он и взял. Не рискнув больше вступать с ним в изматывающий разговор, Сильверман решил, что обойдëтся и без ствола. За все пять лет он ни разу и не выстрелил из «Питона».       Гектор не представлял, как долго он будет добираться к «Медузе», и поэтому выехал на встречу с Курро уже в два часа, чтобы иметь запас времени.       Весна в Техасе была прекрасна. Попадавшиеся по дороге деревья опушились сочной зеленью, и расправили ветви, гордо показывая миру своих подраставших детей. В придорожных кустарниках зажглись красные, белые и жёлтые звёздочки, которые обратятся летом в молодые побеги. Тут и там мелькали щетинистые кактусы в малиновых шляпках и сиреневые люпины. Только лишь приближался апрель, и толпы туристов начинали съезжаться к ним на запад, чтобы посмотреть, как пустыня покрывается пёстрым цветущим ковром. Гектор видел несколько машин, возвращавшихся с кемпинга, и не сомневался, что впечатления у ребят остались незабываемые.       А вот Мексика Гектора особенно не манила, даже в юности, когда он стремился объездить весь свет, и пребывал в блаженном неведении, ещё не зная, что чёрные продажники Хуареса подвесят его на крючок. Санти много рассказывал ему о своей родине, когда они ещё учились в Нью-Гэмпшире и дружили. Мексика — страна колоритная, живописная и очень самобытная, а мексиканцы — народ хоть и темпераментный, но дружелюбный. Мексика — страна с богатой историей, массой древних традиций, разнообразием культур и непревзойдённой кухней. Мексика — страна, где, оказавшись однажды, захочется остаться навеки. Сильверман верил ему, но не забывал читать газеты и смотреть новости, где регулярно сообщалось о какой-нибудь резне на границе Хуареса, о тысячах депортированных из Штатов брасерос, потерявших надежду найти работу у себя дома, о забастовках железнодорожников и об урагане Мансальо 1959-го. Мексика, конечно, не была виновна в каскаде обрушившихся на неё бедствий, но у Гектора страна, отделённая от них лишь рекой Рио-Гранде, отпечаталась в сознании как место не самое безопасное. А теперь, когда он столько раз видел её лицо и плоды её правосудия, ничто не заставило бы его проникнуться Мексикой.       Стрелка на его часах уверенно подбиралась к пяти вечера, когда Гектор забрал вправо от Пасо де Норте. Улицы в Мексике были похожи на волны: приходилось то выжимать ручник, забираясь на склон, то тормозить на скате. Хотя, может статься, только улица Мануэля Охинаги была такой норовистой. Гектора окружали трафаретно-одинаковые дома с балкончиками, мансардами и аттиками, жёлтые, ярко-оранжевые, зелёные, фиолетовые, оплетëнные кое-где ползучими лозами, пристроенные друг к другу тесно, как восковые ячейки в медовых сотах. Опускающееся солнце золотило кровли крыш и верхние этажи, придавая и без того ярким цветам ещё большую насыщенность, и оставляя дорогу в вечерней тени. Иногда ряды домов перемежались невысокими арками, магазинными вывесками и точками со стрит-фудом — всё яркое, красочное, ядовитое. Ядовитые создания часто носят яркую расцветку, чтобы отпугнуть врагов. Вот и Гектор чувствовал себя неуютно среди этого боевого раскраса. Казалось, что стены домов смыкаются, и вот-вот раздавят его бронзовый «форд». Пожалуй, не так уж плохо ездить здесь с завязанными глазами.       На одном из перекрёстков Сильверман сбавил скорость и завернул налево, когда его внимание привлекло заведение, похожее на место их встречи с Курро. Подъехав поближе, доктор рассмотрел световой короб, гласящий «Medusa», и свитую из неоновой нити женщину с шевелюрой из змей. Грудь её, едва прикрытая пластинчатым лифом, и впрямь была впечатляющих размеров, и всё же Гектору показалось забавным, что куратор выделил именно её, а не змеиные волосы. Тогда и понятнее стало бы, что искать, ведь Медузу Горгону все знают. Наверно.       Времени было без двадцати. Припарковавшись под фонарём, Гектор вышел и закурил. Он думал, безопасно ли оставить здесь свою машину, или её вмиг разберут на детали. Потом подумал, что врачу нельзя быть таким предвзятым. Потом решил, что перспектива возвращаться домой пешком ему совершенно не нравится, и надо бы попросить кого-нибудь присмотреть. За что с него, вероятно, сдерут половину стоимости автомобиля. Или побьют. Нет, лучше ни с кем тут не связываться. Доктор даже допустил мысль, что, если его всё-таки оставят без транспорта, можно попросить Чигура взять пикап и забрать его, но потом вспомнил, что все ключи у него при себе. Вот же засада. Промаявшись в раздумьях всё оставшееся ему время, Сильверман, бессовестно бросив свой «форд» на произвол обитателей Чавеню, зашёл в бар без пяти минут шесть.       Зал был красив, и содержал в себе множество символов Мексики. В приглушëнном свете ламп и подобий цветных гирлянд Гектор увидел в углу здоровенный декоративный кактус с нацепленными ему на лапы сомбреро, красочные пиньяты над стойкой, ряды подвешенных на цепочки прозрачных черепов с подсветкой. Все стулья возле стойки были свободны, но столы в зале занимали посетители. Кто-то ел или пил, кто-то дымил папиросой, кто-то дремал, свесив голову на грудь. Одни мексиканцы. И все, кто не спал, как один угрюмо посмотрели на вошедшего Гектора, будто ждали его, и одновременно не желали видеть. Это вышло у них так слаженно, что происходящее показалось доктору инсценировкой. Усилием воли прогнав беспокойные мысли, он задумался, который же из них Курро.       Внезапно чья-то ладонь зажала ему глаза, и Гектор, по инерции подавшись назад, натолкнулся спиной на кого-то большого и сильного. Доктор ахнул от неожиданности, и бессознательно обшарил своё правое бедро, где он носил револьвер, но с опозданием вспомнил, что его прикарманил Антон.       — Угадай, кто? — раздалось над ухом, и зал взорвался очередью смешков.       «Я сам тебя найду» — вспомнил Гектор слова куратора.       — Сеньор Курро.       Ладонь исчезла, и приглушённый свет показался доктору до ядовитого ярким.       — Да тебе сам чёрт подсказал, — рассмеялся Курро и ухватил его за плечо, увлекая к стойке. Гектор покорно уселся на высокий стул, куда его пихнул пока ещё невидимый куратор, и только потом смог, наконец, рассмотреть его при более мощном свете холодных ламп.       Курро был человек габаритный, и лишь незначительно уступал Марсело в росте и ширине плеч. Бритый налысо, он носил длинную щетину по всему лицу, где могло что-то прорасти. Одет Курро был в чёрный кожаный жилет на голое тело, с ременной петли на джинсах свисали две крупные золочëные — а может, и золотые — цепи, задорно гремящие при каждом шаге. В одном ухе блестела пиратская серьга-кольцо. На мускулистой шее висела ладанка на бечëвке и католический крест. Правую руку, обвитую слоем бугрящихся мышц, покрывал вытатуированный «рукав». На голой груди тоже виднелась цветная наколка, прикрытая отворотом жилета. Лихорадочный блеск и глубокая чернота радужек делали его взгляд голодным. По криво изогнутым губам, открывавшим с одной стороны ряд зубов, было невозможно определить, злится он, или готов рассмеяться вновь. Гектор даже допустил, что у Курро паралич лицевого нерва.       — Эй, Паблито, — подозвал мексиканец кого-то из зала, и к ним тотчас подбежал совсем молоденький взъерошенный парень с широко распахнутыми глазами. — Пригляди-ка за тачкой моего друга. Вон та, под фонарём.       Курро протянул ему хрустящую купюру. Гектор не рассмотрел номинал, но и без того распахнутые глаза Паблито сделались ещё больше прежде, чем он убежал на улицу.       — Спасибо, сеньор, — от всей души поблагодарил его Гектор и выдохнул. Теперь за машину можно не переживать.       Курро коротко глянул на него, и неясный изгиб его губ стал улыбкой. Значит, паралича у него всё-таки нет.       — Иса, свет моих очей, — обратился он, судя по всему, к бармену. Бармен была девушка, сама по себе красивая и, к тому же, ярко накрашенная, с зелёными афрокосами, отсылавшими, несомненно, к Медузе. — Сообрази-ка нам пожрать. Выбирай хавку, док. Я плачу́.       — Ох… — Гектор торопливо пробежался по стенду с меню. Мексиканские блюда славятся остротой, и Сильверман не был уверен, что его желудок справится с тонной специй и чили. Выбрав самую простую тортилью с курицей, доктор виновато попросил не добавлять табаско, и понадеялся, что его не предадут за это анафеме. Чигур — еретик по социальным соображениям, а Гектор в представлении Курро мог стать еретиком гастрономическим.       Но куратор не сказал ничего, только перестреливался глазами с Исой. Девушка под его взглядом ежеминутно поправляла зелёные косы, гортанно смеялась и разглаживала несуществующие сборки на обтягивающей майке.       — Ну рассказывай, док, — закончив с распоряжениями, Курро, наконец, задержал взгляд на нём, развалившись на стуле и опершись на стойку рукой с «рукавом». — Бахнул кофейку с лимоном?       Куратор казался диковатым. Во всём его образе Гектору виделось что-то пугающее, и впечатления от агрессивного приветствия не торопились отступать. Тем не менее, в общении тот казался таким же простым, как и Марси, и Сильверман решил, что у него есть шанс наладить коммуникацию.       — О, да, — честно ответил Гектор, и невольно скривился. — Это, определённо, блюдо на любителя.       — Не знаю, что за извращенцы эти любители. По мне, когда пьёшь эту дрянь, сразу ясно, что хуже дерьма быть не может. Потому и помогает.       — Неплохой способ полюбить жизнь, — улыбнулся Гектор, незаметно для себя переняв позу собеседника. Расслабиться, однако, не получалось. Он ощущал на себе перебеги взглядов из зала, и чужие зрачки вызывали на его теле всплески неприятных мурашек.       — Свои называют меня Дартс. Угадаешь, почему? — спросил Курро с однобокой ухмылкой, и Гектор несколько растерялся от резкой перемены темы.       — Может, потому что вы метко стреляете, сеньор?       — Это я тоже могу, — хохотнул куратор, и рывком поднялся со стула. — Зацени.       Отвернувшись от него, Курро задрал свой кожаный жилет до самых остей лопаток, демонстрируя доктору широченную спину с набитым на ней кругом дартса. Сильверман с ужасом увидел затянувшиеся, подживающие и совсем свежие дыры от дротиков в разных секторах круглой доски. Как хирург, Гектор мысленно понадеялся, что наконечники были хотя бы простерилизованы, но тут же подумал, что вряд ли.       — Видал? — чрезвычайно гордый произведённым эффектом, Курро снова плюхнулся на барный стул.       — Очень впечатляет, сеньор.       — А то. Со мной не бывает скучно. У меня всегда с собой развлекуха. А вот глянь ещё.       Курро вытянул перед ним правую руку, и Гектор увидел целый винегрет картинок, узоров и рун. Голая женщина в клобуке монахини. Колючая проволока. Колода карт. Паутина. Дракон, кажущийся не дорисованным. На него и указал Курро.       — Смотри. Каждая чешуйка этого красавчика — это одна подстреленная мной задница. Сможешь посчитать, сколько доходяг глотнули моего свинца?       — Боюсь, это будет долго, сеньор, — повадки его куратора и впечатляли, и пугали. Сильверман вздрагивал от каждого его движения, опасаясь, что его опять схватят, и на этот раз не отпустят.       — Это от того, что я хорошо служу Хуаресу, док. Один мой друган оставляет насечки. Как в тюряге, только на себе. Но это уж чересчур стрёмно.       Гектор подумал, что странно слышать такое замечание от человека, позволяющего вонзать дротики в свою спину.       Курро был неусидчив и совершенно бесцеремонен. Он расспрашивал доктора о том, как можно убить человека, не оставляя следов, ведь врач должен быть сведущ в таких вопросах больше, чем кто-либо, и о том, не подкатывал ли к нему Марсело, бывший, со слов Курро, «законченным гомиком, который постоянно тëрся с америкосами». Вцепился ему в запястье, чтобы посмотреть часы, и захохотал, когда Гектор подскочил на месте. Покрутил его голову за подбородок, чему Сильверман не посмел воспротивиться, и спросил, настоящая ли у него седина, или доктор просто пытается казаться умным. А потом, видя, что Гектора пугает его внезапность, крепко потрепал его за щёку, как маленького. Может, у мексиканцев так было принято, но Сильверман молился, чтобы у него не начался тик от такого навязчивого общения. Он ничуть не возражал против лёгких тактильных контактов во время беседы, но куратор того и гляди залезет ему в штаны и спросит, действительно ли у него там что-то растёт, или доктор носит мужское бельё, просто потому что пытается казаться мужчиной.       Помимо куратора, было в «Медузе» ещё кое-что жутковатое. Гектор заметил, что, кроме них с Курро, весь зал молчит. Лишь изредка слышались обрывки фраз, сказанных полушëпотом. От этого чувство поддельности происходящего росло и ширилось, заполняя грудную клетку вибрирующей тревогой.       Очень скоро доктор понял причину взбудораженности куратора. У того начиналась ломка. Расстегнув ладанку на шее, Курро забрал указательным пальцем горсть белого порошка, смачно вдохнул и потëр ноздрю, втирая кокаин в слизистую. На этот раз Гектор не решился читать лекцию о вреде наркотиков, и сделал вид, что ничего не заметил.       — Я маленько поспрашивал про тебя у парней, — Курро провёл рукой по лысине и развернулся к стойке, увидев приближающуюся барменшу. Иса принесла Гектору его тортилью. Доктор не слышал, чтобы Курро озвучивал свой заказ, но она изящно поставила перед ним горку начос с гуакамоле. — Говорят, что ты отрезаешь ответчикам головы, а потом копаешься у них в мозгах. Правда, что ли?       За грудиной у Гектора всё сжалось и болезненно вздрогнуло. Но Чигур для рэбаньо мёртв, поэтому доктору пришлось притвориться, что он всё-таки воспользовался плодами их правосудия.       — По правде сказать, это было всего один раз, — чтобы не выглядеть слишком скорбным, Сильверман выжал улыбку, такую натянутую и напряжённую, будто его тормозили поводьями. — Я выбрал самого злого. Доктор Монтейеро составлял его психологический портрет. Было сразу ясно, что у парня непорядок с головой. Он умер несколько дней назад. Он забрал с собой сеньора Касамареса, да упокоит Господь его душу. А я забрал труп ответчика, чтобы рассмотреть как следует его мозг. Я пытался понять, что сделало его таким… ублюдком. Ведь всё берёт начало в мозгу.       Курро не мигая глядел на него, как на проповедника, и завороженно хрустел чипсами. Даже пододвинулся ближе, чтобы не упустить ни одной детали.       — Это что же, ты распилил ему черепушку, достал мозги и копался в них?       — Да, именно так. Когда я не работал, мозг лежал в холодильнике. У меня есть специальный для таких целей. Чтобы не ставить чужое безумие на одну полку с бутылкой молока.       — А глаза ты у них не жрëшь, случайно?       — Раз мой желудок не может усвоить табаско, где уж ему до человечины.       Пока Гектор извергал из себя этот отвратительный вымысел, его затошнило, и он не рискнул доедать тортилью. Откуда только взялся подобный полёт фантазии. Не иначе, как Мистер Нитрат рвётся наружу из клетки его добросовестности.       Курро осмотрел его с головы до ног, и внезапно расхохотался.       — Ну ты даёшь, док. Значит, ты тоже с приветом. Мы с тобой подружимся, это точно.       — Очень надеюсь, сеньор, — подумав, что Курро зауважал его за невоплощëнные мясницкие изыскания, Гектор, чувствуя, что в нём взыграл профессионализм, отважился просветить куратора в одном врачебном вопросе. — Если позволите, я бы посоветовал вам быть осторожнее с дротиками. Вы видный боец рэбаньо, и наверняка на хорошем счету у шефа. Вдруг кто-нибудь попытается отравить вас при помощи наконечника. Или подсадить инфекцию.       Курро дёрнул покрасневшим крылом носа, где ещё осталась россыпь налипших белых крупинок.       — Ты гонишь.       — Правда, сеньор. Я же доктор, — Сильверман многозначительно приподнял брови, не совсем понимая, зачем он вообще пристаёт к нему со своими нотациями. Наверно, стремление куратора производить впечатление заразно. — Я многое знаю о болезнях и ядах.       Курро ещё какое-то время сидел молча, доедая свои начос. Потом криво усмехнулся, и глаза его сверкнули недобрым блеском.       — Ты верно базаришь, док. Врагов у меня пруд пруди. И то, что ты мне тут затираешь, наталкивает на мысль.       Гектор тут же выронил свой ореол мудрости и выпрямился на стуле.       — Нет-нет, сеньор, не подумайте. Я не имел в виду, что…       Курро вскинул ладонь, призывая его заткнуться, и облизнул свои искривлëнные губы.       — Хорошо, что и друзей у меня хватает.       Он крутанулся на своём стуле, и несколько десятков глаз из зала уставились на него в предвкушении. Гектор с оборвавшимся сердцем понял, что это не просто посетители «Медузы». Это была публика. Курро специально собрал их, чтобы продемонстрировать доктору свою популярность.       — Мигель! — позвал Курро, и из-за стола возле большого кактуса поднялся невысокий человек в свободной рубахе и шляпе. — Кто купил тебе новые дыни и построил тебе новую лавку, когда твою ограбили и сожгли те бешеные псы из Анахуака?       — Ты, Курро, — человек снял шляпу и поклонился ему.       — Альваррос! — снова позвал Курро, обратив взгляд в центр зала, и из-за стола встали сразу трое молодых ребят в гуайяберах с тонкой вязью узоров от концов воротника. — Кто сказал вам валить со склада на Пасо де Норте, когда туда собирались нагрянуть копы?       — Ты, брат! Без тебя мы бы гнили в тюрьме.       — Дон Кальдерони! — на этих словах Курро встал сам. Мексиканец, к которому он обращался, был слишком стар, слишком толст и слишком неповоротлив, чтобы подняться, и лишь медленно поднял вверх морщинистую руку, чтобы обозначить себя в толпе. — Кто отстоял честь вашей внучки и заставил её обидчиков пожалеть о том, что они родились на свет?       — С того дня ты стал мне сыном, мой мальчик, — хрипло сказал старик. — Семья Кальдерони не забудет тебя.       Курро продолжал выкрикивать имена, и все человек двадцать откликнулись на его зов. Некоторые имена повторялись, но все Мигели и Анхели вставали лишь один раз, по очереди, явно обозначенной заранее. Не зря доктору показалось, что люди в зале «Медузы» выглядят как декорации.       Поднялся шум. Все восхваляли Курро за его заслуги, и все изъявляли желание отплатить ему той же монетой. Гектор побелевшими от страха глазами смотрел на скопище людей, готовых разорвать его, если так скажет этот любимец народа, и изо всех сил цеплялся за остатки достоинства, чтобы не уползти с их глаз и не забиться под барную стойку.       За стойкой, впрочем, тоже было не спрятаться.       — Иса! — в последнюю очередь Курро обратился к барменше, и она, выгнувшись, прильнула к гладкому дереву столешницы, с нетерпением ожидая, когда мексиканец обнародует причину её любви. — Почему твои волосы зелены, как первая полоска на нашем флаге?       — Потому что ты любишь гуакамоле, мой тореро, — собрав пальцем остатки его заказа, Иса слизнула зелёный соус кончиком языка и растянула губы в обожающей улыбке.       Это было немыслимо. Курро обладал запредельной охотничьей харизмой и всеобщим расположением — как простых людей, так и известных семей Хуареса. Он сеял повсюду крупицы своего расчётливого добра, чтобы на месте их взошли целые войска колосьев, готовых служить ему. Сильверман редко видел подобную сплочëнность вокруг одного человека. И был уверен, что для подобной демонстративности надо располагать нечеловеческим самомнением. Курро питался чужим вниманием и страхом.       Марсело не был так изобретателен и хитëр. Новый куратор гораздо страшнее. И надежды на то, что Чигур застрелит и его тоже, было не много. На того, кто подорвëт благополучие Курро, ополчится весь Хуарес. Или, как минимум, весь бар «Медуза».       Убедившись, что внимание и любовь всех присутствующих принадлежат ему, татуированный мексиканец сдёрнул замершего в изумлении и страхе Гектора с барного стула, как тряпичную куклу. Притянул его к себе и впился ногтями в сглаженные бледные скулы, заставляя смотреть прямо в зал.       — Запомните это лицо, сеньоры, — вещал Курро, как революционер с трибуны, и вертел доктора из стороны в сторону, показывая его толпе галдящих и возбуждëнно топающих каблуками смуглых людей. Гектор онемел, чувствуя, как пальцы куратора размазывают по его коже крошки и жир от начос, и ноги его подкашивались от ужаса. — Оно бело, как вторая полоска нашего флага. Я вверяю этому лицу гордую службу в наших рядах. С этого момента Гектор Сильверман — мой друг, а значит, и ваш тоже.       — Отпустите меня, сеньор, — проскулил доктор. Давление под скулами усиливалось, свободная рука куратора больно выкручивала ему локоть, что совсем не походило на дружеский жест.       — Но если он станет моим врагом, мы найдём его и прикончим, — зал взревел, и доктор увидел вместо друзей куратора освежëванных собак из своего кошмара. Если Курро бросит его в их гущу, они разделаются с ним и сожрут. — В каждом есть что-то от Мексики. Что-то красное, как третья полоска на нашем флаге. Потом расскажете мне, есть ли в этой белоснежке кровь.       Курро перехватил Гектора, едва не теряющего сознание, за беззащитное горло, и закинул его голову к потолку, где висели на цепочках улыбающиеся прозрачные черепа.       — Смотри, док. Если вынудишь нас спустить из тебя немного Мексики, твоя черепушка будет болтаться вон там. А ты станешь ещё одной чешуйкой моего дракона.       Что было дальше, Сильверман не помнил. Ряды оскаленных лиц, ряды разноцветных домов и ряды светящихся черепов смешались в одно. Он очнулся, только когда Курро выволок его на улицу и саданул по спине так, что чуть не выбил из сустава лопатку.       — Давай, просыпайся, господин Исследователь, — куратора забавляло его оцепенение, и он закурил, ведя Гектора к его «форду». — Не пойму, чего ты так раскис. Мы ж друзья с тобой, ты же слышал. Черепов, что ли, напугался? У-у. Мозги у него в холодильнике, как же.       Ощутив подошвами твёрдую почву, Сильверман отстранился от Курро и пошёл сам. Перед глазами у него всё ещё стояли угрюмые оскаленные лица, а его собственное лицо стягивал подсыхающий жир от чипсов. Он обтëр свои впалые щёки в приступе примитивной брезгливости.       Паблито доблестно отстоял свой караул, и машина Гектора осталась в целости. Доктор хотел дать парнишке ещё немного денег, но Курро отпустил его каким-то безмолвным жестом, и тот умчался, пока его благодетель не передумал.       — Пока ты здесь, — сказал куратор, и Сильверман дëргано повернул к нему голову. Курро стоял под уличным фонарём и курил. Щетинистое лицо скрыла тень, но бритая голова светилась бликом. Таким же образом свет ложился и на его начищенные высокие шнурованные ботинки. Только на носках мутнели несколько матовых пятен. — Парочка моих ребят собираются в Техас. Один хмырь не заплатил и скрылся у своей шлюхи в Эсперансе. Хотят достать. Будь готов, что они словят свинца и завалятся к тебе.       — Я понял, сеньор, — Гектор забыл, как звучит его голос. Всё вокруг теперь казалось ему поддельным. Кроме матовых пятен на обуви Курро. — У вас кровь на ботинках.       Тот озадаченно глянул вниз, но тут же криво улыбнулся и невозмутимо пожал плечами.       — Что поделать. Зачерпнул немного Мексики.       Гектор сел за руль, но не стал трогаться сразу. Его трясло, и лёгкие будто забились страхом и жгучей, как соус табаско, беспомощной злостью. Будь она проклята, эта Мексика. Мексиканцы сделали его своим рабом, мексиканцы отняли у него всë. И так будет всю его никчëмную жизнь. Они позовут его — и он приползёт услужливой белой сукой. А если откажется, мексиканцы убьют всех, кто окружает его; сдерут с него кожу и скормят её собакам Эль Чичо; подвесят его череп в баре и станут кидать в него косточки от оливок. Даже цвета на их флаге складывались в приговор. Его хозяева — злобные, жестокие твари, признающие только деньги и кровь.       Его Джоанна и его Инесса ушли от него, потому что он никогда не заслуживал их любви.       А его спасение по воле каких-то злых сил воплотилось непременно в Чигуре, под взглядом которого самые страшные палачи бросали свои орудия.       «Господи, смилуйся надо мной, сколько можно. Почему всё так ужасно?». Бог не ответил ему, лишь ненавистная Мексика смеялась над его отчаянием переливами струн, играющих мариачи.