Ричард
Эта девчонка.. Она не шла из памяти, как бы он ни пытался еë прогнать. Она будто вцепилась в него руками и ногами и тащила за собой в бездну. Бескомпромиссно, без шанса не сорваться и не упасть вслед за ней. Верно говорят, видимо. Ведьмы никогда не отпускают своих жертв. И Эстер Кроу уж точно не отпустит его с целым сердцем, ведь уже вцепилась в него уверенной рукой и тянет, тянет за собой, готовая порвать на мелкие клочки, проглотить и не подавиться. Ричард до нервной дрожи в руках, чуть ли не до неконтролируемого тремора боялся собственной слабости, потери контроля, своей одержимости ею – и кем одержимости? Ведьмой! Он пропал, погряз в это ведьме, в этой колдунье, в распутной обворожительнице и похитительнице его сердца, погряз в ней окончательно и бесповоротно, но самым страшным было даже не это. То, что его приворожила ведьма, было даже вполне логичным и не таким постыдным для того, чтобы признаться в этом самому себе. Но то, что служитель Первозданного погряз в ней и не желал выбираться – вот что было куда страшнее его одержимости Кроу. Возможно, это и выглядело как жалкие попытки инквизитора оправдаться перед собственной совестью и остатками разума, которые особенно болезненно воспринимали любое упоминание имени ведьмы – как назойливую головную боль – однако Ричард, кажется, уже настолько перестал владеть контролем над собой, что такие внутренние монологи перестали быть чем-то из ряда вон выходящим. Он двигался за ней следом, ненавидел себя, ненавидел еë – её особенно – но продолжал идти следом. Просто не мог не идти. Увидел ведьму уходящей из академии, когда патрулировал улицы ночной Венеции, и не смог удержаться, чтобы не пойти за ней. Долго мучился, пока шёл следом, чуть ли не половину пути, но потом плюнул и просто начал наблюдать. Она шла как-то рассеянно, неспешно, но уж точно не выглядела любующейся красотами Венеции. Будто не просто гуляла по улицам, а шла в какое-то конкретное место. Шла неуверенно, рвано, совершенно не так статно и степенно, как ходила обычно всегда. Её походка сейчас была даже отчего-то слегка подпрыгивающей, нервной, как если бы Кроу бежала от чего-то, но шагом. Он, как и обычно, держался от нее на достаточном расстоянии, но она никогда не оборачивалась. Может, ему действительно удавалось ходить чуть ли не бесшумно, может, не ощущая чужой, инородной и враждебной магической ауры, леди Кроу чувствовала себя в безопасности. Эстер скрылась в каком-то пабе, совершенно не отличающимся от сотен таких же, разбросанных по всей Венеции. Ричард хмыкнул: почему-то не верилось, что она так спешила именно сюда, в паб. Как будто бы ноги принесли её сюда самостоятельно, а она только потом сообразила, где оказалась. У инквизитора всегда была отменная память, поэтому не заметить, что это была та самая улица, где год назад он убил докера, хоть она и умоляюще просила об обратном, мужчина просто не мог. Вышла обратно ведьма довольно быстро. Или это он так задумался, плавая по воспоминаниям о прошлом году? Ричард тут же отмер и разом позабыл обо всех своих грёзах, когда Эстер вышла обратно на улицу и не одна. В нём тут же вспыхнула неконтролируемая искра ненависти, ведь обратно преследуемая вышла с мужчиной. И он определённо не просто вышел за ней следом, а вышел с ней. Ричард скрипнул зубами, наблюдая за ними. Присмотрелся и чуть ли не взвыл от ненависти. Рядом с Кроу стоял Адриан Николетти. Прославленный поэт, любитель публики, часто бывал на тех же приёмах, что и Верховный инквизитор, поэтому он хорошо знал Николетти. По мнению Ричарда, поэт был напыщенным самодуром, падким до липких комплиментов его третьесортому творчеству, и до влюблённых взглядов великосветских дам. Ричард ненавидел поэта и до этого, но, видя, как тот говорит что-то Кроу, и та смущённо отводит взгляд, возненавидел пуще любой смерти. Когда Эстер, вполне однозначно приняв руку поэта и шагнул за ним в гондолу, улыбнулась ему и изящно села на скамью, инквизитор не выдержал и поторопился убраться из переулка поскорее, чтобы своей кипящей ненавистью не спалить себе причёску и пару деревьев рядом, а также не выдать своего тайного наблюдения за Кроу. Он шёл к себе домой и скрежетал зубами. Ведьма! Она околдовала и Николетти? Или сама пала жертвой его сладких речей и харизматичных чар? Как Ричард ненавидел их обоих! Но особенно её! Ведьма! И почему ему небезразлично? Что она с ним сотворила? Выходит, ненавидел е её сильнее поэта? Ричард задумался. Ну уж нет! Поэта он ненавидел гораздо сильнее. Хотел бы видеть, как его противные золотые кудри и слащавую улыбку слизал с лица земли огонь. А Ричард бы стоял рядом и смотрел бы, как тот горит в костре, задыхается, и смеялся бы. А ещё Кроу тоже должна была бы смотреть. На поэта. Но не плакать. И смотреть на него, Ричарда. Смотреть и ему улыбаться своей мерзкой, но такой обворожительной, преступной улыбкой, не поэту, а ему! Ему! Она его околдовала, его! Так пусть, пусть, пусть околдовала, но только пусть смотрит тогда только на него. Смотрит и улыбается. Потому что она его ведьма. Его, а не Николетти или чья-либо ещё. Он давно понял, что пропал в ведьме по имени Эстер Кроу, но ему даже нравилось это падение – воспаленный, измученный сомнениями и переживаниями разум готов был отдаться в сладкие руки греховной влюблённости, но только бы не думать о контроле снова. Ричард тяжело выдохнул, уронив голову на руки и ткнувшись лбом в деревянную столешницу. Он все ещё пытался заняться делом и разобрать последние рапорты от подчинённых, но из головы никак не шла Кроу. Ричард тряхнул волосами, отгоняя сладкий образ. Снова перевёл взгляд на бумагу – и его осенило. Николетти. От него можно избавиться совершенно безболезненно. Инквизитор перечитал ещё раз доклад, в котором сообщалось об очередной жертве таинственного проклятия, создателя которого не удавалось поймать вот уже пятый год, потому как все жертвы умирали и никак не могли бы указать на личность виновного. Тёмный план появился в голове так быстро, что Ричард даже охнул от собственной жестокости. Он начинал бояться сам себя и того, что делает под влиянием собственных чувств, того, как разум застилает одна единственная мысль о прекрасной ведьме, и он ничего не может поделать с собой. Найти ведающего, знающего проклятия достаточно хорошо. Дать ему проклясть перо. Отдать перо надёжному человеку, чтобы тот представился на приеме как старый почитатель творчества Николетти и подарил проклятую вещь. Важно: Ричард сам должен быть на приеме, но избегать поэта, чтобы, в случае чего, свидетели могли подтвердить, что он к поэту весь вечер не приближался. Забрать в Орден тело поэта, написать отчёт о том, что с ним случилось то же несчастье, что и с остальными проклятыми жертвами. Ричард заходил нервными шагами по комнате. Эта ведьма… Она застилала разум, заставляя его, вечно взвешенного и рассудительного человека, творить вещи невероятно глупые и поддаваться своим сиюминутным эмоциям. И он готов был поддаться и пасть перед ней, потому что хотел.Адриан
Адриан моргнул, расфокусированным взглядом пытаясь сконцентрироваться и уловить окружающую его обстановку. Мозг ныл, зрение плыло, а поэт совершенно не помнил, как оказался здесь. Последнее воспоминание, которое он с трудом откопал из собственной памяти, слегка прояснило происходящее: дилижанс Ордена, тупой удар слева в висок и густая, липкая темнота. Из-за правого плеча послышался вкрадчивый шепот: — Никак очнулись, синьор Николетти? Увидев человека перед собой, Адриан вздрогнул: — Вы..! — Я. Ричард мягкой походкой прошёл пару метров вправо, повернулся и неспешно двинулся обратно. — Знаете, Вы везучий человек. Проклятие должно было прикончить Вас ещё позавчера, но удача, видимо, была на Вашей стороне. Адриан не произносил ни слова, как зачарованный наблюдая за инквизитором. — Мои планы снова сорвались из-за девчонки по имени Эстер Кроу, чтоб ей неладно было, которая так не вовремя проявила благородство души и спасла Вас. Зря. Вы уже мертвец. Поэт похолодел и нервно сглотнул слюну. — Знаете, почему Вы здесь, синьор Николетти? — Потому что в Ордене полагают, что я писал еретические памфлеты. Но это не так! Ричард мягко рассмеялся, не разжимая губ. Его смех был глухим и неживым, как будто бы он заставлял себя смеяться, при этом испытывая бесконечное отвращение к самому себе, однако наслаждался даже этим. Даже ненавистью к самому себе. — Ну что Вы так меня расстраиваете. Я думал, Вы немного сообразительнее. Это, конечно, тоже имеет место быть, но это официальная версия. А я хочу, чтобы Вы отчетливо понимали, почему Вы на самом деле здесь. Ричард подошёл чуть ближе к сидящему Адриану, чьи руки были прочно стянуты за спинкой стула. Он наклонился ближе, опираясь одной рукой на спинку, а другую привычным движением закладывая за спину, наклонился и сверкнул глубокими холодными глазами. Адриан отчётливо увидел, как полыхает в них жажда мщения и собственное самодовольство. — Вы здесь, синьор Николетти, потому что я ненавижу, когда кто-то забирает то, что принадлежит мне. Собственный шарф внезапно, словно не посоветовавшись с хозяином, плавно спорхнул с шеи в руки и мягко легко на шею поэта. Ричард плавно стянул концы шарфа на ней, свободной рукой вцепившись в кудри Адриана мёртвой хваткой, и потянул на себя, заставляя запрокинуть голову и смотреть. — Смотри на меня, Николетти. Смотри внимательно, потому что, обещаю, это последнее, что ты видишь. На руке вздулись вены от того, как сильно он стянул края шарфа одной рукой. Адриан раскрыл рот, жалобно, отчаянно пытаясь заполучить ещё хоть немного воздуха. Глаза его расширились до невозможности, и в них плескался густой, липкий страх. Он не сомневался, инквизитор ни капли не блефует. — Смотри на меня, Николетти, смотри и знай, почему ты сейчас здесь. Ты здесь сейчас, Николетти, потому что она моя. Она моя, ясно? Моя она! Моя! Ричард дёрнул за волосы ещё сильнее, и что-то в шее поэта жалобно хрустнуло в последний раз. — Моя она! Моя, моя, моя! – безумно закричал он, стягивая конца шарфа ещё сильнее. Глаза Адриана закатились. Ричард отпустил вторую руку, тут же вцепляясь ей в конец шарфа и дёрнул. Отчаянно, сильно, резко. Голова поэта безмолвно поникла, склонившись к правому плечу. Ричард тут же отдернул руки, как будто бы обжегся. Шарф, тихо шелестя, упал на пол, но ему уже было не до того. Он смотрел на безжизненное тело перед собой, на свои руки. Снова на него. На руки. Руки. Руки убийцы. Руки безумца, влюблённого безумного убийцы. Ричард медленно осел на пол и заплакал. Горько-горько, совсем по-мальчишески, закрывая лицо руками и захлёбываюсь в своих собственных рыданиях.