Третий пол

      — Это отвратительно, — Ёсан забавно наморщил нос, что заставило Минги рассмеяться.       Они сидели в комнате Ёсана и Чонхо, а Минги только что закончил рассказывать о том, как работает мочеприемник и как с ним жить.       — О, поверь мне, ты еще будешь с сожалением вспоминать об этой штуке, когда придется ходить в туалет во время месячных. И это я даже не говорю про беременность, — все еще смеясь, сказал Минги.       Ёсан опустил голову — он не мог решить, смутиться ему от слов медбрата или снова ловить приступ паники. Впрочем, кажется, ему успешно удалось и то, и другое.       — Наверное, ты был в очень хороших отношениях с пациентами, раз они тебе такое рассказывали, — выпалил он совершенно глупую фразу — разумеется, они рассказывали ему все, связанное с их физическим состоянием, он же был частью персонала, это была его работа.       Но ответ неожиданно оказался вовсе не таким, как рассчитывал Ёсан.       — Это не рассказы пациентов. Я говорю из личного опыта.       Ёсан вскинул на Минги удивленный взгляд.       — Я не понимаю…       — Я тоже трансформированный, — просто сказал Минги, будто ничего такого в этом не было.       — О, — только и смог ответить Ёсан, а через пару секунд добавил очевидное: — Я не знал.       Он никогда не слышал, чтобы мужчины третьего пола работали. Их предназначение заключалось лишь в одном — продолжать род.       — В тот год, когда я сюда попал, был сильный недобор кандидатов, — пояснил Минги. — По всем критериям прошли лишь четверо, но этого было недостаточно. Поэтому отборочная комиссия решила снизить требования. Я не проходил по шестнадцати пунктам, а обычно для того, чтобы избежать трансформации, хватает и пяти. Но меня все равно взяли. Сначала все шло хорошо — я прекрасно перенес операцию и завершил переход в третий пол чуть ли не раньше всех. Однако, потом начались проблемы. Первая беременность закончилась выкидышем, вторая прошла нормально, но ребенок родился мертвым. Третья не продлилась и двух недель, и в итоге я чуть не умер. В общем, было предельно ясно, что я бракованный и не гожусь для выбранной цели. — Минги печально усмехнулся.       Ёсан потрясенно смотрел на него и не мог поверить тому, что слышит. Он всмотрелся в его лицо и только тогда заметил, что Минги действительно выглядит значительно старше его — в углах глаз и губ отчетливо обозначились морщинки, а в волосах светились серебряные ниточки.       — Мне очень жаль, — почти шепотом проговорил Ёсан.       — Меня предложили выписать, но мне некуда было возвращаться, — продолжил Минги. — Я провел здесь почти шесть лет, тут была моя новая семья, а восстанавливаться в университете было уже слишком поздно. Я учился на медицинском, да и опыта у меня к тому времени было много, так что я решил остаться. И вот, я здесь, в этом году буду отмечать десять лет с тех пор, как впервые сюда попал, — закончил он.       Ёсан некоторое время помолчал, не решаясь ничего говорить, но потом все же произнес:       — Я рад, что ты остался. То есть, — спохватился он, — конечно, не тому, что ты вообще сюда попал, и всему, что с тобой было…       — Я понял, — Минги улыбнулся и успокаивающе похлопал его по руке.       Ёсан чувствовал, что лицо у него стремительно краснеет, но все равно договорил:       — В общем, просто, я хотел сказать, что ты хороший медбрат…       — Скорей уж медсестра, — пошутил Минги.       — …и еще ты напоминаешь мне моего друга. Он тоже учился… Точнее, учится на медицинском.       Ёсан сам не заметил, как начал говорить в прошедшем времени обо всем, что было связано с его жизнью до больницы. Словно все это, все, что его когда-то окружало, перестало существовать вместе с ним. Он пробыл тут чуть больше недели, а по ощущениям это была целая вечность.       — Тяжело тут сначала, да? — сочувственно спросил Минги. — Мне тоже было. Но ты привыкнешь. И обязательно увидишься с друзьями. Меня вот навещать было некому, зато теперь у меня много подопечных. Заботиться обо всех вас… Думаю, это мое предназначение. Это дает мне силы смириться со всем, что я потерял, — Минги задумчиво посмотрел куда-то вдаль. — В конечном итоге, я не жалею, что все так получилось.       Ёсан почувствовал, как сдавливает горло, а к глазам подступают слезы. Ему очень сильно хотелось обнять Минги и просто сидеть с ним так настолько долго, насколько будет возможно. Но, разумеется, он не мог этого сделать. Ведь он был лишь пациентом и это было бы совсем не к месту. Справившись с эмоциями, он только позволил себе сказать:       — Жаль, мы не встретились при других обстоятельствах. Может, я мог бы стать твоим другом.       — Наверное, — согласился Минги. — Хотя, посмотри на это с другой стороны — когда еще мы могли бы видеться каждый день?       Ёсан постарался улыбнуться.       — Что ж, — Минги поднялся, — мне пора, иначе отругают. И, — он секунду помедлил, — не говори никому что я — один из вас, ладно? Руководство больницы не будет в восторге, что кто-то знает. Вообще, я редко рассказываю эту историю. Точнее, ты первый, кому я рассказал, — признался он.       — Конечно, — заверил Ёсан, — я сохраню твой секрет.       — Я зайду попозже, — пообещал Минги.       Как только за ним закрылась дверь, комната сразу показалась Ёсану пустой и холодной. Он положил руку на то место, где только что сидел медбрат. Ему казалось, или это место было до сих пор теплым? Минги озарял это печальное место своим присутствием, и Ёсан задался вопросом, понимают ли остальные работники больницы, как им повезло?       В его душе была странная смесь тоски и какого-то неясного желания, волновавшего сердце. Это было немного странное, но в общем приятное чувство. И оно приносило радость, несмотря на то, что после операции все еще было сильно некомфортно как физически, так и морально. Но теперь Ёсан почему-то был на сто процентов уверен: они со всем справятся.

***

      Чонхо привезли через два дня поздним вечером. Выглядел он нормально, разве чуть более бледным и похудевшим, как и все остальные, кто прошел через операцию — их постоянно мутило, и есть и без того отвратительную больничную еду было попросту невозможно. Если бы не капельницы с питательным раствором, они бы все умерли от голода. Чонхо был непривычно тихим, не вставал с постели и почти сразу заснул. Ёсан с грустью понял, что его соседа по комнате подкосило сильнее, чем он надеялся, ведь раньше Чонхо был всегда таким решительным, таким уверенным в себе. В нем была эта хорошая злость, которая не позволяла опускать руки. А теперь Ёсан чувствовал, что остался без поддержки. И теперь ему нужно будет собраться, чтобы самому помогать и себе, и другим. Но, несмотря ни на что, он был рад, что теперь в комнате не один. Под тихое дыхание Чонхо он смог успокоиться и тоже расслабиться, хотя теперь, когда анестезия после операции полностью отошла, у него, как и предсказывал Минги, болели все внутренности. Место шва тянуло и саднило, а во рту постоянно был неприятный горький привкус. Прелести новой жизни. Но даже так, когда выключили свет, Ёсан смог задремать.       Проснулся он посреди ночи — часы со светящимся циферблатом показывали начало второго. Ёсан несколько раз перевернулся, но снова заснуть не получалось — внутри с каждым толчком крови отдавалась боль, накатил липкий, парализующий страх, стало тяжело дышать. Ёсан поспешно сел, стараясь вдохнуть поглубже, но шов отозвался на это крайне болезненными ощущениями. Страх буквально затапливал, не давая доступа кислорода. Ёсан с трудом поднялся и медленно направился к выходу из комнаты — ему хотелось на свет.       Он пересек тускло освещенный коридор и прошел в помещение туалета, напоминавшего их университетский — прямоугольная комната, с одной стороны ряд раковин с кранами, с другой — закрытые кабинки. Разумеется, сейчас там никого не было. Ёсан умылся холодной водой и посмотрел на себя в зеркало. Острые скулы, губы почти не отличаются по цвету от бледной кожи, волосы сильно отросли, передние пряди достают почти до подбородка, задние — полностью закрывают шею. Ёсан влажной рукой зачесал их назад, чтобы не мешали, и отошел так, чтобы можно было видеть себя в полный рост.       Уже почти три дня прошло с тех пор, как он очнулся, но он до сих пор не осмелился посмотреть на свое новое тело. Сейчас, в этой гулкой ночной тишине, когда все кроме дежуривших медбратьев спали, ему показалось, что время пришло. Он должен был увидеть. Словно в трансе он задрал свою больничную рубашку и, прерывисто вдохнув, взглянул в зеркало.       Шов начинался под грудью и, уродливо раздваиваясь в районе живота, доходил до самого основания, туда, где начинались бедра. Вся поверхность ниже живота была полностью гладкой, края шва неровно сходились, словно стараясь замаскировать, что когда-то его тело выглядело иначе. Ёсан почти невесомо прошелся по шву кончиками пальцев — он был сухим и шероховатым. «Мертвый», почему-то пришло в голову Ёсану. Мертвый, как и тот человек, которым он когда-то был.       Его вскрыли и выпотрошили, как пойманную на крючок рыбу, которую безжалостно вытащили из моря для своих важных и нужных целей. И разве кого волнует, что там думает какая-то рыба? Разве у нее могут быть свои желания и мечты? Разве кто-то будет заботиться о том, что она умрет, не воплотив их? Великое предназначение вменялось Ёсану как величайшее благо. Но на самом деле до него самого никому не было никакого дела. Лишь до того, что он сможет дать до тех пор, пока не ослабнет и не умрет.       — Это нечестно, — прошептал Ёсан.       Его дыхание сбилось, по щекам покатились слезы. Каждый всхлип причинял боль, но Ёсан не мог остановиться. Все, что он так долго держал в себе, пытаясь оставаться сильным, наконец-то вышло наружу. Он злился и ненавидел все вокруг, и жалел себя, он хотел, чтобы всего этого не было, чтобы это происходило не с ним, не здесь и не так. Он просто хотел вернуть свою прошлую жизнь. Свое тело. Себя.       — Не смотри, — вдруг услышал он голос сбоку и резко обернулся, поспешно опуская поднятый подол.       В дверях, прислонившись к косяку, стоял Чонхо.       — Все будет хорошо, — сказал он, когда встретился взглядом с Ёсаном. — Не нужно так убиваться.       Ёсан отвернулся и оперся о край раковины. Из-за случившейся истерики все внутри разболелось с новой силой, но ничто не могло сравниться с тем, как пусто было в груди. Словно в душе образовалась черная дыра, затягивающая Ёсана внутрь самой себя, дробящая его на мельчайшие частицы, меньше молекул и атомов. Он чувствовал, как его перемалывает его же собственное восприятие. Он не мог. Это было выше его сил.       — Ничего уже не будет хорошо, — сломанным, неровным голосом ответил он. — Ты же видишь, что они с нами сделали. Они просто… Я… Это теперь больше не я, — обреченно закончил он, опуская голову.       Слезы капали на белый фарфор раковины и утекали в водосток. Так же и он скоро исчезнет без следа.       Послышались медленные шаги, и Чонхо встал рядом с Ёсаном. Было видно, как тяжело ему было, как он сжимал край раковины, чтобы не упасть. Но он все же протянул свободную руку и осторожно вытер слезы с лица Ёсана. Потом неловко убрал прилипшие к мокрому лицу пряди и улыбнулся.       — Не говори ерунды. Ты — это гораздо больше, чем твои внешние половые признаки. Самое главное у тебя здесь, — Чонхо погладил его большим пальцем по виску, — и здесь, — он переместил руку на грудь. — До тех пор, пока они не отрубят тебе голову и не вырвут сердце из груди, ты никогда не перестанешь быть собой, слышишь?       Дождавшись неуверенного кивка, Чонхо продолжил.       — Они не могут нас сломать. Да, пусть закон и власть на их стороне, но в нас есть бОльшая сила. Если они нас выбрали, значит, мы сильнее кого бы то ни было. И мы должны показать, что нас ничто не сокрушит.       Чонхо пошатнулся, и теперь уже Ёсану пришлось его подхватить.       — Нам нужно вернуться, — сказал он, одной рукой вытирая оставшиеся слезы, а второй поддерживая Чонхо. — Тебе еще нельзя вставать. Может, они нас и не сломают, но ты себе точно сломаешь что-нибудь, если рухнешь прямо тут.       — Зато они точно будут знать, что я им не подчиняюсь, — Чонхо вымученно улыбнулся. — А ты больше не плачешь. Видишь, я всегда добиваюсь, чего хочу.       — О, это заметно, — Ёсан сделал нарочито недовольное лицо, — давай, пойдем. Долго я тебя так не удержу.       Они с трудом дошли до комнаты и практически синхронно упали на кровать Ёсана, потому что она была ближе к двери. Чонхо перевернулся и лег на спину, Ёсан пристроился рядом, оперевшись спиной о прохладную стену.       — Не могу спать, у меня все болит, — пожаловался Чонхо.       — Ага, и у меня, — Ёсан вздохнул.       Теперь, когда эмоции схлынули, ему было очень стыдно перед соседом. Чонхо только-только вернулся, это Ёсан должен был его успокаивать и утешать, а получилось опять наоборот. Чтобы не погрузиться в бездонную пропасть безрадостных мыслей, Ёсан поспешил нарушить тишину.       — Ты правда не учился в университете?       — Ни дня, — подтвердил Чонхо. — Что, много потерял?       — Не знаю, — Ёсан пожал плечами. — Мне вроде как нравилось… А иногда нет. В общем, сейчас уже сложно сказать. В теперешнем положении все прошлое представляется как-то… В лучшем свете, знаешь?       Чонхо задумчиво кивнул, уставившись в потолок. Наверное, вспоминал свои занятые бизнесменские будни.       — Помнишь историю Южной Кореи двадцатого века? — возобновил разговор Ёсан после недолгой паузы.       — Смутно. А что?       — Помнишь, как тогда, раньше, огорчались рождению девочек? Если первым ребенком в семье рождалась девочка, это представлялось чуть ли не трагедией. Часто жене за это даже приходилось извиняться перед родителями мужа. Мальчики считались надеждой и будущей опорой, а девочки — лишним грузом, который только мешает.       — Ты это к чему? — спросил Чонхо.       — Лучшая еда доставалась мальчикам, — словно не слыша его, продолжал Ёсан, — отдельная комната, если она была, тоже отдавалась сыну. Если в семье были старшие сестры, их очень рано отправляли в города работать на фабрики. Девушки почти не ели и не спали, жили без выходных и праздников, а все заработанные деньги отправляли домой, чтобы у родителей была возможность накопить на обучение сыновей в университете. Из них получались врачи, юристы и государственные работники. А девушки могли рассчитывать только на удачное замужество. И на безрадостную семейную жизнь, где все время они должны будут заботиться о комфорте других и растить таких же несчастных девочек, как они сами.       — Это ужасно, — согласился Чонхо. — Но такое было не только у нас. Сексизм был распространен везде и во все времена.       — Может, это наше наказание? — Ёсан посмотрел прямо на Чонхо. — Может судьба, вселенная, или что там еще, преподает нам урок? За что боролись… Типа того.       — Я в это не верю, — твердо сказал Чонхо. — Люди годами наплевательски относились к экологии и собственному здоровью, и вот результат. Не стоит искать причины в сверхъестественных силах. Самое сложное — принять тот факт, что мы сами виноваты.       — Звучит слишком уж мрачно.       — Зато честно.       Они помолчали.       — В любом случае, какая теперь разница, — Ёсан пожал плечами. — Счастливая доля расплачивающихся за грехи уже наша, так что мы достаточно наказаны, чтобы себя не винить.       — Да уж, — неопределенно ответил Чонхо.       Он прикрыл глаза, помолчал немного и принялся напевать какую-то мелодию.       Ёсан прислушался, но мотив казался незнакомым.       — Что это? — спросил он, когда Чонхо прервался.       — «Аварийная посадка любви», слышал про такую дораму?       — Она же древняя, — ответил Ёсан. — И скукотища жуткая.       — Ты просто ничего не понимаешь, — авторитетно заявил Чонхо, словно взрослый, отчитывающий ребенка, который не хочет есть овощи. — Это классика, которую должен знать каждый. А песня эта оттуда, и это один из лучших саундтреков, когда-либо написанных и спетых.       Ёсан приподнял брови.       — Разве?       — Только ради твоего просвещения, так уж и быть, напою тебе. А это, чтоб ты знал, привилегия, потому что мне многие говорили, что я очень даже хорошо пою.       Ёсан принял максимально заинтересованный вид.       Чонхо негромко запел. Ёсан и правда никогда раньше не слышал эту песню, но Чонхо не соврал — у него был приятный, чистый голос, очень выразительный и тягучий. Он словно заполнял все вокруг, заполнял самого Ёсана, все его пустоты, духовные и физические, оставленные операцией. И даже боль, казалось, немного утихла, таким красивым было это пение. Но, к сожалению, оно быстро закончилось — на проникновенных словах о том, как лирический герой обещает быть с кем-то, Чонхо прервался и болезненно поморщился.       — Больно? — спохватился Ёсан. — Ты слишком сильно себя перегружаешь. Тебе надо отдыхать.       — Посидишь со мной? — попросил Чонхо, состроив забавную жалостливую физиономию.       Ёсан первый раз слышал, чтобы он о чем-то просил.       — Только если обещаешь лежать спокойно и молча, — он постарался придать голосу строгости, хоть и испытывал жалость к Чонхо, — давай кое-что покажу.       Ёсан пересел на середину кровати, чтобы было удобнее, и под внимательным взглядом Чонхо потер друг о друга ладони.       — Это называется «наложение рук», воспитатели в приюте постоянно так делали. Снимает любую боль.       Чонхо усмехнулся, но Ёсан цыкнул на него, призывая к молчанию. Потом положил ладони Чонхо на живот, стараясь как можно меньше давить.       — Чувствуешь тепло?       — Ага.       — А теперь закрой глаза и расслабься.       Они посидели так какое-то время.       — Ну как, уже меньше болит? — спросил Ёсан.       Он готов был услышать очередную острОту или смех, но вместо этого Чонхо накрыл его ладонь своей.       — Да, намного лучше, — ответил он тихо. — Оставишь так, пока я не засну?       — Конечно, — Ёсан улыбнулся.       И сидел в таком положении, пока дыхание Чонхо не стало ровным и спокойным.