***
До кинозала по пустым и темным коридорам Ёсану удалось добраться без приключений. Он тихо проскользнул в приоткрытую дверь и остановился, оглядываясь. Окна, которые обычно были закрыты плотными шторами, сейчас светились тусклым желтоватым светом уличных фонарей. Матовый белый экран на стене ярко выделялся в полумраке, ловя их слабый отблеск. Пустые ряды стульев выглядели жутковато, тени по углам были настолько густыми, что казалось, будто они что-то скрывают. Ёсан поежился и сделал пару беззвучных шагов вперед. Минги сидел в третьем ряду посередине и смотрел в экран. Ёсан, уже не скрываясь, а, наоборот, стараясь выдать свое присутствие, подошел к нему, но было непохоже, что его заметили. Минги не пошевелился, сидя все так же молча и совершенно неподвижно. Ёсан немного постоял на месте, а потом тихо и неуверенно проговорил: — Привет. Минги чутко вздрогнул, повернулся к Ёсану, и уголки его губ будто рефлекторно дернулись в улыбке. Однако она погасла так же быстро, как и появилась — Минги снова отвернулся и уставился в пустой экран. Ёсан никогда раньше не видел у него такого отстраненного, ничего не выражающего лица. Он не выглядел ни расстроенным, ни раздраженным, ни обеспокоенным. Он был словно в трансе. — Ты заболел? — Ёсан выпалил первое, что пришло в голову, осторожно присаживаясь через стул от Минги, чтобы не нарушать его личное пространство. — Сонхва сказал… — тут Ёсан замолчал, вспомнив, что обещал Сонхва не упоминать его, но было уже поздно. Вот только не похоже было, что Минги хоть сколько-то беспокоило, что коллега выдал место его уединения. Как и то, что Ёсан явился туда после отбоя. В обычной ситуации Минги мягко отчитал бы его за нарушение правил. А еще несколько раз спросил, как его самочувствие и все ли в порядке. Теперь же казалось, что что-то внутри него отключилось, его лицо не было ни расслабленным, ни напряженным. И он по-прежнему не смотрел на Ёсана, которому уже начало становиться страшновато. Но он, собрав всю свою смелость, все-таки сказал: — Я хотел извиниться за сегодняшнее. Я не должен был кричать на тебя и прошу за это прощения. Я… Наверное, я просто перенервничал, и все что происходит… — Ёсан не договорил, сделал вдох, и закончил: — Я не имел в виду ничего из того, что сказал. Это было очень грубо. Гормоны, трансформации, неважно, я не имел права вести себя так. Прости. Несколько секунд ничего не происходило, а затем под пристальным взглядом Ёсана что-то дрогнуло у Минги внутри, и он повернулся к нему. Посидел так молча, и спросил: — Слышал про то, что небо голубое только на Земле? — Прости? — непонимающе отозвался Ёсан. — Небо, — повторил Минги, снова отворачиваясь, словно на экране происходило что-то очень интересное. — В космосе все ведь черное. Непроглядно-черное, каким у нас не бывает даже самой темной ночью. Но мы с Земли видим космос голубым не то из-за атмосферы, не то из-за чего другого, я уже плохо помню. — Слышал что-то подобное, — кивнул Ёсан. — Но я не понимаю… — Моя жизнь была черным космосом, а эта работа стала атмосферой и превратила его в голубое небо. — Минги, наконец, улыбнулся, и пусть это была грустная улыбка, но зато настоящая, и его родное лицо сразу стало таким привычным, что все страхи Ёсана тут же прошли. — Я не обижаюсь, — продолжил Минги. — Я могу тебя понять, пусть я никогда и не был на твоем месте. — Поймав удивленный взгляд Ёсана, он пояснил. — Я рассказал тебе про себя не все. Точнее, упустил пару деталей. Когда я еще был в приюте, я не знал, кем хочу стать. Близился выпуск, и все остальные уже определились, но я — нет. В конце концов руководство приюта убедило меня, что нужно идти в медицинский, ведь медицинские работники сейчас так нужны. Я пытался, но я никогда не отличался умом, да и готовиться начал в последний момент… В общем, экзамены в универ я завалил, и пришлось пойти в колледж учиться на младший медицинский персонал. — Минги вздохнул и пересел удобней. — Мои более успешные друзья убеждали меня, что это не конец, что я смогу поступить в университет потом… Но я не хотел этого. Все казалось бессмысленным, я продержался на учебе полгода, а потом бросил. Минги замолчал и посмотрел в окно. В нем были видны лишь верхушки деревьев и далекие огни большого города. — И что было потом? — осмелился спросить Ёсан. — Я не знал, что делать. Менял одну дерьмовую, низкооплачиваемую работу на другую. Люди относились ко мне так, словно я пустое место. И скоро я и сам стал так считать. Жизнь превратилась в сплошной ад — я думал только о том, как оплатить еду и жилье, потерял связь с друзьями, я не видел выхода, и, честно говоря, иногда думал о том, чтобы все это закончить, понимаешь? Ёсан потрясенно молчал, только еле заметно кивнул, не отводя от Минги глаз. — А потом начался отбор, и каким-то чудом меня выбрали, хотя я не подходил, ну, я рассказывал. Помню, как я впервые пришел сюда. Остальные кандидаты плакали или злились. Никто не хотел быть здесь, но только не я. Я радовался. Мне было плевать, что там мне предстоит, единственное, что было важно, что мне больше не нужно было каждый день бороться. К тому же, в один момент из никому не интересного неудачника я превратился в того, до кого всем было дело. Я впервые в жизни чувствовал, что я нужен. Что я делаю что-то важное, что не просто так трачу кислород. Но потом… Ты знаешь, чем все закончилось, — Минги рассмеялся, но в этом смехе не было ни капли радости. — Я никогда не был идеальным учеником, идеальным студентом, идеальным работником… И даже здесь я не смог выполнить то, что прочили мне в предназначение. Даже с таким унизительным делом, которое вы все здесь презираете, я не справился. Какая ирония… Минги продолжал смеяться, и Ёсан заметил дорожки от слез, блеснувшие на его щеках. Он быстро пересел ближе к Минги и взял его за руку. — Ты же понимаешь, что не виноват? — спросил он. — Так сложились обстоятельства, только и всего. С кем угодно могло такое случиться. — Но случилось со мной, — Минги высвободил руку и принялся утирать слезы. — Знаешь, когда, после последней беременности, я думал, что умру… В глубине души я надеялся на это. Никого из моего отбора уже не было в живых, и я мечтал уйти за ними. Мечтал о покое, который дарит смерть. Поэтому, когда мне сказали, что опасность миновала, я заплакал. Я надеялся, что все кончится, но передо мной опять встала безрадостная перспектива выживания в мире, в котором я никому не был нужен. Потом я думал о других кандидатах. Всех тех, кто надеялись выйти и стать свободными. Которых ждали друзья, а некоторых даже возлюбленные. Всем им было что терять, но они умерли. И только я, стремившийся умереть, выжил. Мне было стыдно перед ними, и от этого я плакал еще сильнее. Я так сильно себя ненавидел… Ёсан придвинул свой стул вплотную к стулу Минги и приобнял его одной рукой, притягивая к себе. И Минги прижался к нему и положил голову ему на плечо, громко дыша и иногда всхлипывая, а Ёсан успокаивающе гладил его по плечу. Когда Минги немного успокоился, он продолжил: — Когда мне стало лучше, я умолял докторов позволить мне остаться. Я неплохо изучил жизнь больницы, и готов был на что угодно, только бы не покидать ее. Мне повезло, персонала тогда не хватало, и меня взяли. Я начинал с самых низов, а медбратом стал только несколько лет спустя. Разумеется, мне строго запретили говорить о прошлом, да я особо и не стремился. Минги сел прямо и посмотрел на Ёсана. На его длинных ресницах все еще блестели капельки слез. Сколько же лет он держал в себе всю эту боль? Сколько лет запирал эти воспоминания в самых дальних уголках памяти? Сердце Ёсана сжималось от жалости. Как могло получиться, что внутри Минги, такого светлого, доброго и заботливого, скопилось столько отравляющей душу ненависти к самому себе? — В первый год, когда я работал медбратом… Наверное, тогда я был самым счастливым человеком в мире. Все эти кандидаты, напуганные, растерянные, не знавшие, что их ждет… Всем им была нужна помощь и поддержка. Им был нужен я. И мне так нравилось, как они цеплялись за меня, словно я все, что у них есть. Мне нравилось отвечать на вопросы, заботиться, наставлять. С их вниманием, их потребностью я становился кем-то. Никто больше не смотрел на меня так, словно я пустое место. Я стал кем-то значимым. Я питался их слабостью, их болью и неуверенностью, за счет них я становился сильнее… Но я знал, что это продлится недолго. Что скоро они умрут, а на их место придут другие. Поэтому я научился быть отстраненным, относиться к ним как к работе, не более. Я держал ее перед собой как щит, чтобы оградить себя от боли. И у меня получалось. До недавних пор. Минги вытер в очередной раз выступившие слезы и договорил, глядя Ёсану в глаза: — Теперь ты понимаешь, что меня не за что любить. Я не заслуживаю ни твоих извинений, ни хорошего отношения, ни тем более твоих поцелуев. Я — монстр, и, ты прав, я наслаждался страданиями других. Мне нравилось, что они были слабы, а я по сравнению с ними казался сильным. И так же я относился к тебе. Ты должен презирать меня, и, наверное, будет лучше, если мы с Сонхва поменяемся комнатами, и он заберет вас с Чонхо под свою опеку. Вам лучше держаться подальше от такого, как я. Я не хочу, чтобы кто-то еще… — Не смей, слышишь? — Ёсан присел на колени рядом с Минги и сжал в ладонях его мокрые от слез пальцы. — Не смей бросать меня сейчас. Ты нужен мне. Ты нужен Чонхо и всем остальным своим пациентам. Я уже говорил, и повторю: ты отличный медбрат. Ты озарял это место своим присутствием, ты разгонял тьму, которая висела над всеми нами, ты всегда помогал и делал все, чтобы облегчить нашу жизнь. Что с того, что ты брал что-то взамен? Если эта работа стала атмосферой для твоего космоса, то ты стал ей для нашего. Поэтому никогда не смей ненавидеть себя и говорить все эти ужасные вещи. Ты не монстр и ты не бесполезен. Ты не пустое место. Ты просто не можешь им быть, потому что я… — дыхание Ёсана сбилось, и он ненадолго замолчал, однако он точно знал, что хочет сказать. — Я люблю тебя, — договорил он. — Почему? — хриплым шепотом спросил Минги. — Я не знаю, — Ёсан почувствовал, как по щекам тоже покатились слезы, и удивленно рассмеялся. — Я не верю, что наконец-то это сказал. Я тебя люблю. О боже! Они встали и Ёсан крепко обнял Минги, снова утыкаясь ему в шею, вдохнул запах его кондиционера для белья и слушал, как гулко и быстро бьется у него в груди сердце. Они оба смеялись и плакали одновременно, и что-то говорили, перебивая друг друга, и так сильно старались прижаться друг к другу, словно пространство между ними было врагом, которого необходимо победить. И внутри Ёсана была такая буря эмоций, что он уже совсем не понимал, что чувствует, и знал только, что не хочет отпускать Минги, своего любимого медбрата.***
Чуть позже, когда они немного успокоились, их глаза припухли от слез, а губы — от поцелуев, Ёсан спросил: — Почему ты сразу не сказал, тогда, в душевой? Я чувствовал себя ужасно глупым после своего поцелуя. С тобой такое правда бывало много раз? Из-за этой гормональной эйфории, или как ты это назвал? — Нет, — Минги опустил глаза. — То есть, конечно, гормоны действительно перестраиваются, это факт. Частые смены настроения, раздражительность или грусть без причины — это абсолютно нормально. Но насчет остального… Я соврал. — Зачем? — Испугался, — пожал плечами Минги. — В самый первый день, когда я тебя увидел, ты был не таким, как остальные. Я, конечно, не какой-то ветеран, но кандидатов через меня прошло немало. Ты от них отличался, будто светился изнутри, знаешь? И уже тогда я понимал, что работать с тобой будет не легко. На нашем первом собрании, когда Сынёну стало плохо, и я сел рядом с ним… Я так надеялся, что ты тоже упадешь в обморок, или еще что… Мне хотелось сидеть с тобой рядом, держать тебя за руку, хотелось помогать тебе больше, чем остальным. Но, разумеется, тебе это не понадобилось. Ты сидел там такой сильный, с прямой спиной, и ни разу не дрогнул, — Минги чуть заметно улыбнулся. — И потом, я был безумно рад, что Чонхо завязал со мной общение, и у меня была причина взять себе вашу комнату. — На самом деле мне было очень-очень страшно, — сказал Ёсан, помолчав. — Но не хотелось показывать это перед всеми. — И у тебя отлично получилось. А я боялся того, что со мной такое случилось впервые. Что впервые я так сильно выделял одного из кандидатов, что я так привязался к тебе. Поэтому я старался максимально это скрывать. И поэтому постоянно говорил про то, что это моя работа. Знаю, тебя это бесило. Прости. — Все нормально, — успокоил его Ёсан. — В конце концов, это и правда работа. И все, что сейчас между нами… — Ёсан закрыл лицо ладонями. — Боже, это какое-то безумие. То есть, мы с тобой здесь абсолютно точно не можем быть вместе и никаких шансов на будущее тоже нет… — Шанс всегда есть. — Брось, — Ёсан усмехнулся. — Через пару месяцев мне придется заниматься сексом с другим мужчиной. Я забеременею от него, и… Скорее рано, чем поздно, я умру. — Он посмотрел на Минги темным от грусти взглядом. — Мне жаль. Прости, что втянул тебя в это. Я был таким эгоистом, когда думал о своих чувствах к тебе. Мне и в голову не приходило, что тебе придется пережить мою смерть. Было бы лучше мне молчать. — Не говори глупости, — Минги взял его ладонь и крепко сжал. — Моя любовь… Это произошло задолго до твоего поцелуя и признания. Ты никак не мог на это повлиять. К тому же, давай не будем обрекать себя на страдания раньше времени. Как минимум, у нас есть здесь и сейчас. И тебе не обязательно умирать. Я ведь выжил. — Конечно, — Ёсан слабо сжал пальцы Минги в ответ. — Давай не будем торопиться.***
В свою комнату Ёсан вернулся уже под утро, когда едва начало светать. Тихо притворив дверь, чтобы не разбудить Чонхо, он лег на кровать, но заснуть не смог, хотя чувствовал себя вымотанным. Никогда в жизни еще он не чувствовал себя счастливым и совершенно несчастным в одно и то же время.