***
Словно заметив грустные взгляды Ёсана в зеркало, Минги совершенно неожиданно во время очередной встречи положил перед Ёсаном фруктовый бальзам для губ и красивую заколку в виде изящной серебристой шпаги с яркими разноцветными камешками на рукояти. Края шпаги были обточены так, чтобы быть совсем не острыми, иначе Ёсану бы не позволили оставить вещь себе. — Подумал, тебе захочется… — Минги вздохнул. — Просто знаю, как паршиво себя чувствуешь, когда сравниваешь себя с обычными людьми. Эта чертова больница никого не красит. Он осторожно подколол уже не такую длинную (Сонхва — мастер на все руки, пару месяцев назад подстриг всех желающих), но все еще падающую на глаза Ёсана прядь и погладил его по щеке. — Хотя твое лицо ничем не испортишь. — Врешь, — Ёсан слабо улыбнулся. — Я просто ужасен. Бывает, мне даже жалко Уёна. Если бы не таблетки… — Не говори так, — Минги крепко прижал его к себе, не дав закончить. — Ты — самый красивый из всех, кого я встречал. — Ты просто привык к своим пациентам, — Ёсан удобней устроился у Минги в объятиях и спорить больше не стал. Перед следующей встречей с Уёном Ёсан прошелся по губам бальзамом — они чуть заметно порозовели и заблестели. Ёсан приложил к волосам заколку. Красные, зеленые и темно-синие самоцветы ярко засияли в искусственном свете потолочных ламп. Рядом с ними глаза на худом лице Ёсана казались еще тусклее, а бледная кожа отдавала серым. Он грустно вздохнул и оставил заколку на тумбочке, а бальзам стер одним быстрым движением руки.***
У Ёсана с Уёном по-прежнему ничего не получалось, и, когда доктор Ким уже был готов заменить партнера, то, чего он так сильно хотел, наконец, произошло. — Поздравляю, — широко и, кажется, совершенно искренне, сказал Минги, — ты смог. Больше никаких походов в комнату для свиданий в ближайшие пару лет. — У вас здесь традиция такая, поздравлять с тем, чему я совсем не рад? — Ёсан пытался выглядеть недовольным, но на самом деле это было не совсем так. Во-первых, его действительно утомили эти так называемые «свидания» — это было тяжело морально, и после каждого из них Ёсан чувствовал себя разбитым. Во-вторых, он совсем не хотел начинать все заново с каким-то незнакомым парнем, к Уёну он уже привык, и это хоть немного облегчало весь процесс. И, в-третьих, хоть ему и было стыдно признаться в этом даже самому себе, он действительно почувствовал что-то отдаленно напоминающее радость. Словно они с Минги теперь становились настоящей семьей. Пусть ничего из того, что происходило, не было нормальным, каким-то чудесным образом у Ёсана все равно получалось мечтать, что это будет их ребенок. И что это скрепит их отношения, сделает их официальными и нерушимыми. — Что будет с нами? Со мной? — спросил Ёсан. — Мы никогда не видели никого из беременных. Это значит, что они живут в другом месте? И мы с тобой больше не будем видеться? — До следующего набора весной вы будете здесь, — успокоил его Минги. — А потом… Да, придется переехать в другой корпус, самый дальний, тот, что ближе к парку. Зато там можно будет гулять. А я буду тебя навещать. — Совсем редко, — вздохнул Ёсан. — Ты ведь постоянно будешь с новыми кандидатами. — Не волнуйся, — Минги погладил его по волосам, — для тебя я найду время.***
Пришел декабрь, а вместе с ним атмосфера приближающегося праздника. За пару недель до рождества все кандидаты, немного неуклюже (у всех уже начали расти животы) лазили по стремянкам и стульям, развешивая украшения в своих комнатах и общем коридоре. Сонхва вырезал замысловатые узоры на свернутых треугольниках бумаги, а когда разворачивал их, они превращались в удивительные снежинки с паутинкой тончайших кружев. Минги принес с улицы вкусно пахнущую ёлку и установил ее в кинозале. Кто-то подкрашивал разноцветными красками с блестками уже пошарпанные гирлянды, кто-то пытался смастерить новые из яркого картона и фольги — ради такого случая доктор Ким разрешил выдать кандидатам ножницы, разумеется на ограниченный срок, под строгий учет и только под присмотром медбратьев. В общем, все старались занять себя как могли, все еще цепляясь за иллюзию бывшей жизни, в которой так естественно было отмечать рождество. Сам праздник прошел уютно и тихо — все собрались вокруг елки в кинозале и под мигание гирлянды и аккомпанемент типичных рождественских фильмов полночи болтали и пили горячий виноградный сок со специями, заменяющий глинтвейн. Ёсан изо всех сил пытался разговорить совсем поникшего Чонхо — он тяжело переносил беременность, стал молчаливым и мрачным и, если раньше его пение и смех были слышны громче всех, теперь, наоборот, от него нельзя было добиться ни слова. Глядя на него Ёсан грустил и тоже впадал в уныние. Ему повезло — благодаря Минги он смог найти во всем смысл, да и от природы он был более мягким и умел подстраиваться под обстоятельства. Чонхо же, такому волевому и сильному духом, было не место среди третьего пола. Эта роль буквально его убивала, и Ёсану жалко было смотреть, как он на глазах теряет себя. Но, к сожалению, все они ничего не могли поделать — время неумолимо шло вперед. Наступил январь с сильными ветрами и редкими мокрыми снегопадами, засыпающими улицы тающим прямо под ногами снегом. Казалось, даже в больнице воздух стал промозглым и сырым, поэтому все кутались в пледы и почти не выходили из комнат. У Ёсана начался второй триместр беременности, а пару недель назад еще и страшнейший токсикоз. Он еще сильнее похудел, будучи не в состоянии даже смотреть на еду. — Тебе нужно есть, — уговаривал его Минги, ставя на тумбочку поднос с уже вполне нормальным обедом — рацион для беременных был намного разнообразней, чем для кандидатов, только проходящих трансформацию. — На питательных внутривенных растворах ты долго не протянешь. И для ребенка это вредно. Ёсан, проведший половину утра в туалете над унитазом, только страдальчески поморщился: — Прости. От одного вида еды тошнит. Я потом поем, обещаю. — Ты каждый день это говоришь, — мягко отчитал его Минги. — Прости, — повторил Ёсан и виновато опустил голову. — Просто я… Знаешь… Ты точно уверен, что со мной все в порядке? — Конечно. Вас же проверяют почти каждый день, — Минги слегка нахмурился. — А что, у тебя что-то болит? — Нет, просто… Женская интуиция, — пошутил Ёсан. — Наверное я просто боюсь, вот и надумываю себе всякое. Токсикоз — это же обычно? У многих он бывает? — Да, — задумчиво ответил Минги, а потом добавил неуверенно, — вообще-то… Я хотел сказать… — он не закончил, а потом улыбнулся и взял Ёсана за руку. — Забудь. Я за тебя переживаю, вот и все. Я ведь впервые жду ребенка вот так… — В качестве отца? — засмеялся Ёсан. — Можно сказать и так, — Минги присоединился к его смеху. — Для меня это тоже впервые и очень волнительно. — Он осторожно погладил Ёсана по щеке. — Я просто хочу, чтобы с вами все было хорошо. — А ты… Тоже чувствуешь будто… Он наш? — Ёсан закончил почти шепотом и отвернулся, пряча глаза — он чувствовал, как пылает лицо, а губы горят от сказанных слов. — Извини, наверное, это звучит очень глупо, — добавил он. — Это же так… Я несу какой-то бред. Минги придвинулся поближе и приобнял Ёсана одной рукой, укладывая его голову себе на плечо. — Совсем не бред, — сказал он куда-то Ёсану в макушку, щекоча ее своим дыханием. — И да, если тебе интересно, я тоже так чувствую. Иногда я думаю, как было бы здорово, если бы мы могли стать семьей. Знаешь, по-настоящему, как раньше. Чтобы вместе жить в маленькой квартирке, вместе растить ребенка… — И я об этом думаю, — Ёсан потерся носом о щеку Минги, а потом уткнулся ему в шею, обнимая двумя руками. — Жаль, что сейчас все иначе. Они помолчали, а потом Ёсан спросил: — Его сразу заберут? Ребенка? — Да, — он почувствовал, как Минги кивнул. — Пару месяцев он будет в больнице, а потом его отправят в приют. — И я никогда его не увижу, — печально проговорил Ёсан. — Даже не узнаю, как его назовут. — Ну, фамилия у него будет твоя, — попытался утешить его Минги. — А Уён? Ему же скажут про сына, да? Мой отец приходил навещать меня несколько раз, когда я был еще маленьким. Правда, он не слишком сильно проявлял свои чувства. — Я своего отца вообще не видел. Кажется, он умер. Или просто воспитатели так сказали, чтобы я не расстраивался, что ко мне никто не приходит. — Минги вздохнул, отгоняя неприятные воспоминания. — А насчет Уёна, да, ему скажут, если он захочет узнать. — Нужно будет обязательно с ним помириться, — сказал Ёсан, садясь ровно и глядя Минги в глаза. — Я такой дурак, что не послушал тебя и не смог его к себе расположить. Вдруг теперь он не захочет знать и нашего ребенка? Хотя, он ведь и так волонтер в приютах и любит детей. Надеюсь, он не сильно на меня злится. Думаю, из него вышел бы хороший отец. Кажется, он… — Ёсан замялся на мгновение, — умеет любить, понимаешь? — Партнеров редко меняют, — успокоил его Минги. — Так что скорее всего вы еще встретитесь. И ты сможешь сказать ему все, что хочешь. Но, вообще-то, не думаю, что это будет необходимо. Он ведь и сам все понимает. — Все равно, — Ёсан упрямо мотнул головой. — Я поступал с ним ужасно. Да и с тобой тоже. Почему мне всегда нужно ранить людей, которые мне нравятся? — Не страшно, — Минги улыбнулся. — Все здесь так запутанно. Главное, что ты хочешь все исправить, и у тебя получается. И с Уёном будет так же, вот увидишь.***
Ёсан вдохнул полную грудь воздуха и толкнул дверь в реанимационное отделение, где находился Чонхо. В последнее время ему становилось все хуже, и его опять перевели из жилого блока, чтобы он все время был под контролем кого-то из медбратьев или психолога Кана. Чонхо, как и сам Ёсан, почти не ел, отказывался говорить, что с ним происходит, и отвергал любую помощь. Ёсану так и не удалось хоть раз нормально с ним пообщаться после его первой встречи с партнером, а с наступлением беременности он полностью замкнулся. Сначала Ёсан надеялся, что Чонхо просто нужно время, что постепенно он привыкнет и станет прежним. И лишь теперь он понял, что трусливо игнорировал правду. Пока он мысленно играл в семью, пока у него была постоянная поддержка Минги и даже иллюзия хоть какого-то счастья, Чонхо боролся в одиночку, ведь никто здесь не мог его понять. Ёсан твердо решил, что должен что-то предпринять. Ему было страшно делать это самому, но он знал, что если что-то и получится, то только у него. К тому же, он все еще был должен Чонхо за многое, что тот для него сделал. И если Ёсану было сложно раньше, когда все только начиналось, то Чонхо сломался уже под конец, и это заслуживало уважения. Он не боялся ни боли, ни любых последствий беременности, Ёсан был уверен. Дело было в другом, в том, что Ёсан ощущал интуитивно, но не мог оформить в слова. Свобода была самым дорогим для Чонхо, и дело тут было даже не в его амбициях. Находясь взаперти, в четырех стенах, он все равно сохранял свою свободу, потому что она была внутри него. Но ее отобрали, когда положили его под другого человека, и этого он не смог вынести. И Ёсан ненавидел себя за то, что сразу не попытался помочь, что просто молчал, рассчитывая, что все разрешится само. Но ругать себя было бесполезно. Поэтому Ёсан присел на край кровати Чонхо, лежащего, как обычно, лицом к стене, и, положив руку ему на плечо, сказал: — Эй, ты как? Ответа конечно же не последовало. Ёсан немного нервно оглянулся, надеясь найти поддержку, но кроме его с Чонхо кругом никого не было — очевидно тот, кто приглядывал за ним, временно покинул палату и ждал в коридоре, давая им возможность остаться наедине. — Поговоришь со мной? — попробовал Ёсан еще раз. Чонхо лишь слабо повел плечом, словно не хотел, чтобы его трогали. Ёсан убрал ладонь и сжал свое запястье. — Послушай, — сказал он после небольшой паузы. — Знаю, ты думаешь, я не понимаю, что ты чувствуешь, и это правда. Я не могу пройти через твой опыт, и я не буду говорить, что понимаю тебя, потому что это не так. — Ёсан глубоко вдохнул и продолжил: — Я лишь пытаюсь сказать, что я очень хочу понять. И если тебе кажется, что мне все равно, ты ошибаешься. Знаю, я не был слишком внимательным в последнее время. Думаю, я просто не хотел лезть тебе в душу, потому что видел, как тебе тяжело. А еще… — Ёсан помедлил, — мне было страшно. Ты всегда был таким сильным, что я боялся подумать о том, что есть что-то, с чем ты не можешь справиться. Ведь если даже ты не можешь, что тогда делать мне? Но теперь я вижу, что был не прав. Я не должен был решать, какие стороны ты можешь показывать, а какие нет. Поэтому просто хочу, чтобы ты знал: если есть хоть что-то, что я могу сделать, что угодно… Я буду здесь, и ты можешь обратиться ко мне в любое время. Ёсан уже встал, чтобы отсесть и не нарушать личное пространство Чонхо, когда тот неожиданно проговорил, не поворачиваясь к нему. — Почему тебе нормально? Голос его звучал тяжело и глухо, и был совсем не похож на его обычный. — Что? — Ёсан растерянно снова сел на кровать Чонхо, стараясь унять сильно забившееся сердце. — Что ты имеешь в виду? — Как тебе может быть нормально? — повторил Чонхо свой вопрос, а потом медленно повернулся к Ёсану. Его глаза покраснели, будто от слез, но были абсолютно сухими. Темнота зрачков словно высасывала свет из окружающего мира. Как черная дыра, которая затягивает все вокруг внутрь себя, превращая в ничто. На секунду Ёсана пробрала дрожь, но он заставил себя неловко улыбнуться: — Не знаю. Просто у меня не такая сильная воля как у тебя. Хотя мне все происходящее тоже не слишком нравится. — Не слишком нравится, — повторил Чонхо, криво усмехнулся и уставился своим жутким, пустым взглядом в потолок. — Я бы выразился немного иначе. Ёсан отчаянно старался придумать, что еще сказать, но не мог. И тут Чонхо словно камень бросил следующую фразу: — Я его ненавижу. — Кого? Чонхо медленно перевел взгляд на Ёсана — того словно окатило ледяной водой. — Ты про ребенка? — спросил Ёсан. Вместо ответа Чонхо задрал рубашку своей больничной формы и Ёсан ахнул, прикрыв рукой рот — на пока еще не слишком сильно выступающем животе Чонхо ярко выделялись синяки и поджившие ссадины. — Что ты… — Ёсан не мог заставить себя смотреть на это и отвернулся. — Ты пытался поранить себя? О, боже, зачем ты… — Не себя, — перебил его Чонхо. — Его. То, что внутри меня. Разумеется, меня остановили. Теперь я словно ядерная бомба в их идеальном мире. Уверен, они и сейчас за нами наблюдают. Ёсан инстинктивно глянул на камеру в углу. Они всегда знали, что они там есть, но никогда не обращали на это особого внимания — проблем и без того хватало. Тем более звук камера не записывала, только картинку. — Ты в порядке? — спросил Ёсан. — К сожалению, — Чонхо кивнул, а потом добавил. — Это больше не я. Ты был прав… То, во что они нас превратили… Это больше не мы, понимаешь? — Не правда, — возразил Ёсан. — Беременность ничего не меняет. Ребенок ничего не меняет. Для меня ты — это просто ты, и навсегда таким останешься. Разум и сердце, помнишь? Ты сам это говорил. — Я ошибся, — Чонхо чуть заметно пожал плечами. — Я все здесь ненавижу. Медбратьев, эту комнату, доктора Кима. Себя, за то, что позволил сделать это с собой. Тебя, потому что ты так хорошо справляешься, пока я просто разваливаюсь на части, — Чонхо несколько раз моргнул и по его щекам покатились слезы — Ёсан впервые видел, чтобы он плакал. — А больше всего — этого паразита внутри меня. Я хочу, чтобы он исчез. Хочу, чтобы я снова был тем, что раньше. Я не могу… — Чонхо задохнулся от рыданий. — Я не могу выносить все это. Пока он плакал, закрыв руками лицо, Ёсан успокаивающе гладил его по плечу. — Ничего, все в порядке, поплачь. Ты так долго держал все в себе… Тебе станет легче, обещаю. Мы справимся. Когда всхлипы Чонхо стали тише, Ёсан задумчиво проговорил: — Мы столько сил потратили зря, Чонхо-я. Мы здесь злились на себя и друг на друга. Ненавидели себя, хотя ни в чем не были виноваты. Настоящее зло — оно не здесь. Не внутри нас, знаешь? Оно там, снаружи, далеко за пределами этой больницы. Там находятся люди, решающие, как нам жить и как умирать. Поэтому, — Ёсан помолчал, — мы должны выйти. Выйти и рассказать всему миру, что так продолжаться не может. Что нельзя относиться к третьему полу как к расходному материалу. Нельзя отрывать их от друзей, изолировать и запирать. Нельзя делать из них живых мертвецов, лишать всех радостей жизни и связи с внешним миром. Если мы выстоим, если не сломаемся… Мы не позволим им победить, Чонхо. Разве не этого ты хотел с самого начала? Чонхо лишь молча смотрел на него, но Ёсан уже видел, что взгляд его изменился — на дне зрачков разгорался прежний огонь. Но Ёсан еще не закончил. Он осторожно положил ладонь на все еще оголенный живот Чонхо и погладил его большим пальцем. — Ребенок ни в чем не виноват, пожалуйста, не причиняй ему вред. Не причиняй вред себе. Вы оба этого не заслуживаете. Побереги злость и ненависть для других, они понадобятся тебе на настоящей войне. Я бы тоже хотел поучаствовать в ней с тобой, стоять с тобой рядом, но не уверен, что мне хватит сил. А тебе хватит, — Ёсан мечтательно улыбнулся. — Ты будешь тем, кто все изменит. Благодаря тебе наши дети будут жить не так, как мы, а значительно лучше. — А что нам делать теперь? — спросил Чонхо. — Что мне делать? Просто смириться? — Не смириться, — Ёсан покачал головой. — Принять. И жить дальше. — А если я не могу? — Ты все на свете можешь, — заверил его Ёсан, — давай. Он аккуратно взял руку Чонхо и тоже прижал ее ладонью к его животу. — Тебе теперь нужно быть сильным и смелым за двоих, — сказал Ёсан. — Ты ведь говорил, что нас не сокрушить. Не сломать. Тебе осталось совсем недолго до победы. Прошу тебя, не сдавайся. Только не сейчас, когда мы через столько прошли. — Ёсан сжал ладонь Чонхо. — Ты обещаешь мне постараться больше себя не травмировать? Я хочу, чтобы ты вернулся в нашу комнату, и мы опять были вместе. Без тебя там все совсем не так. Ты всем нам нужен. Он знал, что Чонхо пока еще не готов дать положительный ответ. Но также он знал, что очень скоро это изменится.