***
Чонхо осмотрелся среди шумного кампуса и решительно направился в сторону, которую ему только что указал восторженный первокурсник, который при виде него так переволновался, что на пару секунд лишился дара речи. Чонхо даже показалось, что он сейчас попросит у него автограф, но, к счастью, он то ли постеснялся, то ли просто не подумал об этом, так что Чонхо успел успешно ретироваться, не дослушав сбивчивую и несвязную речь своего собеседника. Подойдя к небольшой группе парней, собравшихся под деревом, Чонхо решительно откашлялся и проговорил, привлекая внимание: — Мне нужен Чхве Сан. Негромкие разговоры и смех разом прекратились, все одновременно повернулись к нему. Судя по их удивленным лицам, все они тоже знали, кто он такой, и неудивительно — в последние несколько дней кадры с его участием не сходили с экранов. Несколько бесконечно долгих мгновений стояла тишина, потом вперед вышел широкоплечий коротко стриженный парень с раскосыми лисьими глазами. — Это я. — Можем отойти на минутку? — Чонхо по-деловому кивнул головой в сторону, стараясь игнорировать перешептывания остальной компании. — Пошли, — Сан, словно приняв правила игры, быстро обменялся взглядами с невысоким шатеном, подхватил с земли свою сумку и решительно зашагал в сторону отдельно стоящего здания — судя по большим характерным окнам то ли спортзала, то ли бассейна. Чонхо поспешил за ним. Он был немного озадачен — по рассказам Ёсана он представлял Сана милым улыбчивым парнем, но он выглядел очень серьезно и даже немного устрашающе. Чонхо он не улыбнулся. «Да и с чего бы», — подумал Чонхо. — «Его лучшего друга замучили до смерти, и даже увидеться с ним не дали. Не большой повод для радости». Они остановились, когда дошли до трибун — сейчас почти пустых — с обратной стороны здания. Сан скинул свои вещи на ближайшее сиденье и посмотрел на Чонхо. — Ты Чхве Чонхо, — сказал он уверенно. — Я пытался связаться с тобой, но ты был вроде как под охраной. — И сейчас под ней, — Чонхо повернулся и глянул за спину Сана на угол только что обойденного здания — там маячили двое крепких парней. — Это все отец. Он перестарался с безопасностью. — Возможно, — Сан не стал оборачиваться — его взгляд был прикован к Чонхо, он был цепким и холодным, словно Сан пытался понять, можно ли ему доверять. — А может и нет. Сомневаюсь, что в правительственных кругах много поклонников твоего поступка. — Если правительственные круги решат меня устранить, парочка не шибко сообразительных амбалов меня не спасет, — спокойно ответил Чонхо. — Справедливо, — Сан усмехнулся и протянул руку, которую Чонхо с облегчением пожал. Контакт был установлен. Они сели. Какое-то время никто ничего не говорил, потом Сан спросил: — Он очень страдал? Чонхо вздрогнул. Он не думал, что Сан сразу спросит вот так. На самом деле Чонхо просто собирался отдать письмо — он понимал, как глупо и жалко звучали бы слова соболезнования, а все самое важное он уже рассказал в многочисленных интервью. Но просто избавиться от конверта и уйти можно было и не приглашая Сана отойти в уединенное место. А теперь ситуация подразумевала разговор. Чонхо глубоко вдохнул. — Он был очень сильным, — вместо прямого ответа произнес он. — Одним из самых сильных людей из всех, кого я знал, а знал я многих. — Это значит «да»? — взгляд Сана буквально пробирался под кожу и Чонхо, обычно не привыкший пасовать при зрительном контакте, опустил голову. — Прости. Я не знаю, что сказать, чтобы облегчить твою боль. Сан наконец отвернулся и долго смотрел вдаль. — Я так сильно себя ненавижу, — проговорил он спустя некоторое время. — За то, что ничего не сделал. За то, что просто оставил его там, за то, что позволил так с ним обойтись… Я даже не попытался… — Сан замолчал на полуслове, ударив собственную ладонь кулаком. — Ты же понимаешь, что это глупо? — как можно спокойнее постарался ответить Чонхо. — Больница была под охраной, как и все мы. Ты ничего бы не смог сделать. — Ну ты же смог, — парировал Сан, все еще не глядя на собеседника. — Это совсем другое. Я был внутри. И я был не один. Без Минги ничего бы не вышло. Он прожил там очень долго, и все ему доверяли. А благодаря тому, что их с Ёсаном отношения удалось сохранить в секрете от начальства… Они просто не ожидали этого, знаешь? Так что, наверное, это больше его заслуга, чем моя, хотя на меня и свалилась вся эта слава, представление ситуации в СМИ и все такое, — Чонхо усмехнулся. — Он хороший? — опять спросил Сан. — Этот Минги, он хороший? Он ему помогал? Поддерживал его? Был там с ним, когда меня не было? — Конечно, — заверил его Чонхо. — Каждую минуту. Он был с ним все время до самого конца. Сан резким движением вытер лицо, будто злился на себя за слезы. — Я хотел бы встретиться и с ним тоже. Ты мог бы… — Прости, — Чонхо не дал ему закончить. — Он просил не давать никому его контакты. Ему тоже… В общем, ему слишком тяжело, поэтому он не общается с журналистами, предоставив это мне. Он просто еще не пережил это. Но я ему передам. Может, позже он сам свяжется с тобой. Сан ничего на это не сказал, молчание затягивалось, и Чонхо решил, что больше нет смысла тянуть с его поручением. — На самом деле я просто хотел передать тебе это, — Чонхо полез в рюкзак, чтобы достать письмо Ёсана. — Он написал его перед смертью. То есть написал я, но под его диктовку… Неважно. Просто возьми, — из-за разыгравшихся нервов и тяжелых воспоминаний Чонхо слишком быстро и неловко вытащил письмо, и на скамейку между ним и Саном упало и лежащее там же письмо для Уёна. Сан кинул на него быстрый взгляд. — Чон Уён? Кто это? — Это его, эм… Партнер, — Чонхо почувствовал, как лицо его начинает гореть. Он уже привык обсуждать подобные щекотливые вопросы без смущения с людьми в больнице, с другими трансформированными и медбратьями. Но говорить об этом с едва знакомым человеком оказалось неловко. — То есть они с Ёсаном… О, боже, — Сан закрыл глаза, словно ему требовалось время, чтобы осознать эту правду. — Значит, они хорошо поладили, раз ему он тоже написал? — Там все было немного сложно, — уклончиво ответил Чонхо. — В любом случае, мне нужно будет… — Он учится в университете Мёнсо, — перебил его Сан, кладя руку на письмо для Уёна, которое Чонхо уже собирался забрать. — Я езжу мимо него в другой корпус пару раз в неделю. Хочешь, могу ему передать. Ты ведь так занят. Чонхо несколько секунд пристально вглядывался в глаза Сана, пытаясь понять, о чем тот думает, но не смог прочитать в них ничего, что могло бы подсказать мотив его неожиданного предложения. Наконец, он выдохнул и проговорил. — Был бы тебе очень признателен. Честно говоря, со всеми эти бесконечными интервью, встречами и речами на митингах у меня уже голова идет кругом. Так что с радостью перепоручаю это тебе. Только… — Чонхо помедлил, — убедись, что точно передал его Уёну лично в руки. Для Ёсана это было очень важно. — Конечно, — Сан кивнул, забрал письмо и вслед за Чонхо встал. — Спасибо, что пришел. И за то, что рассказал всем его историю. — Я обещал, что его смерть не будет напрасной, — тихо сказал Чонхо. — Что ж, ты выполнил обещание, — Сан хлопнул его по плечу. — Еще увидимся, — и зашагал вниз по лестнице.***
Чон Уён, университет Мёнсо, факультет архитектуры и строительства, выпускной курс
Мой милый Уён, надеюсь, ты простишь мне такое обращение, хотя раньше я никогда его не употреблял. Ну а если нет, к сожалению, мои слова пережили меня, и высказать свое недовольство тебе будет уже некому, за что я заранее прошу прощения. Надеюсь, ты не будешь расстроен или зол, когда получишь это послание. Надеюсь, ты хорошо ешь и успеваешь отдыхать, и что ты успешно выпустился из университета. А если еще нет, желаю, чтобы это обязательно произошло, и ты получил свой заслуженный диплом. В любом случае, удачи. Уже наступает весна, и, наверняка, несмотря на сильную занятость, ты успеваешь наслаждаться чудесной погодой. Мне жаль, что в нашу первую встречу я пропустил мимо ушей все рассказы о твоей повседневной жизни. С тобой действительно могло бы быть очень весело. Ты все сделал как надо. А я все испортил и хочу извиниться, хотя уже несомненно слишком поздно. Так странно… Мы с тобой были близки в том смысле, в каком я не был близок ни с одним другим человеком, но при этом оставались будто незнакомцами. Удивительная штука жизнь, да? Я просто хочу сказать, что очень скучал по твоей улыбке, и бесконечно долго корил себя за то, что стер ее с твоего лица на время всех наших последующих встреч. Я все еще помню, как ты смеялся, сколько бы раз я ни видел тебя хмурым и серьезным после… Я всегда помнил твои улыбку и смех в тот день, когда я впервые тебя встретил. Я был таким идиотом, и сам все разрушил, я не дал тебе ни единого шанса, как не дал его и себе. Именно поэтому мне приходится просить прощения в дурацком письме, которое ты даже не факт, что вообще прочитаешь. Хочу, чтобы ты знал: ты был отличным партнером, мне с тобой очень повезло, я говорю это искренне. Я был уверен, что наш ребенок был бы в хороших руках, ты бы обязательно часто его навещал, ведь правда? Лишь из-за этого я сожалею о том, что он так и не смог родиться. Я еще раз тебя подвел. Прости меня за все, если сможешь. А я уверен, что сможешь, почему-то мне кажется, что у тебя большое и любящее сердце. Гораздо больше моего, которое так и не смогло дать тебе то, чего ты заслуживал. Хотелось бы мне сказать все это лично. Как жаль, что мой запас времени оказался меньше, чем я рассчитывал. Я рад, что ты был в моей жизни, хоть я и никогда не умел этого показать. Проживи жизнь счастливо и постарайся забыть все те злые слова, что я тебе говорил. Береги себя. Искренне твой, Кан Ёсан***
В университет Мёнсо Сан приезжает ближе к вечеру — на их сайте в разделе «внеучебная деятельность» он прочел, что президент клуба волонтеров Чон Уён проводит встречу в 16:00, чтобы распределить недавно присоединившихся членов по разным приютам для благотворительной работы. Там же Сан долго и пристально вглядывается в его фотографию, размещенную в галерее самых выдающихся студентов. Уён выходит из дверей в начале шестого, по пути разговаривая по телефону и кивая на прощание всем парням, вышедшим сразу за ним. Он быстро бежит вниз по ступенькам, однако тут же, словно вспомнив о чем-то, останавливается и принимается печатать что-то в телефоне, перед этим сбросив звонок со словами: «перезвоню позже». Лестница у главного входа в университет пустеет, пока Уён набирает и набирает сообщения. Наконец он громко выдыхает, сует телефон в карман и уже не спеша спускается на дорожку, обсаженную симпатичными, подстриженными будто по линейке, кустами, ведущую к выходу. Сан, все это время стоящий в стороне, кричит: — Чон Уён! Уён тормозит и разворачивается, прикладывая руку к глазам, чтобы защититься от закатного солнца. Сан медленно подходит. — Ты тот волонтер из Намхэ? — не дав ему и слова сказать, спрашивает Уён. — Опоздал на собрание? Сан отрицательно мотает головой, и Уён удивленно хмурится. — Тогда кто? Прости, я спешу… — он поворачивается и успевает сделать пару шагов, когда Сан говорит: — Я друг Кан Ёсана. Уён останавливается так резко, что Сан радуется, что не пошел за ним, иначе они бы столкнулись. — Чей друг? — совсем по-детски спрашивает он, и даже рот приоткрывает от удивления. Если бы не сложившаяся ситуация, Сан мог бы назвать его милым. — Кан Ёсана. Помнишь такого? Лицо Уёна быстро краснеет, он опять отворачивается и продолжает идти, но теперь шаги его далеко не такие быстрые и уверенные, как еще минуту назад. Сан легко его догоняет и идет рядом. — Как ты меня нашел? — голос Уёна еле заметно дрожит. — Он попросил, — Сан на ходу лезет в рюкзак и достает письмо. — Вот, тебе лично в руки. Они останавливаются у кованой ограды, огораживающей территорию университета, и Уён забирает протянутый предмет. Вертит в руках незапечатанный помятый конверт. — С чего ему мне писать? Он меня ненавидел, — говорит он тихо. — Хотелось бы мне, чтобы это было так, но, к сожалению, как раз наоборот. Он перед тобой, мудаком, хотел извиниться. Сан говорит это не сдерживая яд, накопившийся внутри. Горечь, злость, боль потери концентрируются на кончике языка, полыхают в глазах, перекрывают кислород, не давая дышать. Однако Уён, кажется, ничего не замечает. — Ты его читал? — он машет перед лицом Сана конвертом. — Да, — тот и не думает отпираться. — Это мерзко. Ты не имел права, — начинает возмущаться Уён. — Это же лично… Договорить он не успевает — Сан хватает его за ворот свободной черной футболки и с грохотом впечатывает спиной в железные прутья. — Ты, скотина, еще будешь говорить мне, что мерзко, а что нет? Он был моим лучшим другом с четырех лет, и если бы не ты… Ты же насиловал его, твою мать, ты его просто… Из-за тебя он… Это ты виноват! Черт! В последний момент Сан удерживается от того, чтобы разбить нос Уёну, и изо всех сил бьет по забору, ссаживая костяшки о кованое железо. — Ты его убил! Так что самое меньшее, что ты мог бы сделать, это разрешить прочитать его письмо! Это все, что мне, мать твою, от него осталось! Сан не замечает, как начинает плакать, размазывает по лицу слезы вперемешку с кровью и давится всей невысказанной грустью, всем горем, что переполняло его сердце последние пару недель. — Ударь меня, если станет легче, — слышит он голос Уёна где-то на периферии своей внутренней истерики. Сан вытирает оставшиеся слезы и поднимает взгляд. Уён смотрит на него спокойно и внимательно. — Думаешь, мне не больно? — спрашивает он. — Если бы не я, он бы забеременел от кого-то другого. Это просто… Ужасное стечение обстоятельств. Но это не значит, что я себя не виню. — Ты его даже не знал, — выплевывает Сан все еще не до конца обуздавший злость. — Мы почти не разговаривали, — соглашается Уён. — Он замкнулся. Не хотел идти на контакт. — Будешь его за это осуждать? — снова вскидывается Сан. — Нет, — Уён продолжает говорить спокойно и уверенно, но это почему-то не бесит. — Для него это было тяжело. Я не могу представить, насколько. Сан несколько раз глубоко вдыхает и выдыхает. — Расскажи мне все. Я хочу знать… Мне нужно знать. — Не задавай вопросы, ответы на которые не хочешь услышать. — Я был его другом! — Но не моим, — парирует Уён. — Это… Ты хоть представляешь, насколько это непросто? Тебя там не было. Ты понятия не имеешь, что там происходило. Что было со всеми нами. — Я должен знать, — настаивает Сан, снова сжимая ворот футболки Уёна, оставляя невидимые на черной ткани кровавые следы. Но сейчас это не выглядит устрашающе. Это больше похоже на мольбу о помощи. — Хорошо, — соглашается Уён. — Предлагаю сделку. Мы пойдем в мою любимую кофейню, приведем тебя в порядок, выпьем что-нибудь холодное и спокойно поговорим. Ты расскажешь мне о Ёсане — я ведь, по сути, его не знал, ты прав. А я расскажу тебе то, что попросишь. Не обещаю, что сегодня. Не обещаю, что скоро, но… Я постараюсь это сделать. Просто для этого я должен узнать тебя поближе. Идет? Сан несколько секунд молча смотрит в глаза Уёна, а потом неуверенно кивает. — Отлично, — тот напряженно улыбается. — Тогда пошли. В кофейне они просиживают целых три часа, сначала неловко молча, а потом говоря без умолку. И Сан впервые с тех пор, как узнал о смерти Ёсана, совсем еле заметно, почти неощутимо, но все же улыбается. В конце их первой в череде многих последующих встреч он даже находит в себе силы извиниться. Уён, разумеется, прощает.***
Комната в общежитии, которую Минги снял пару недель назад, просто крошечная. В ней только кровать, стол, дешевый пластмассовый комод, а окно упирается в глухую бетонную стену соседнего здания. Тусклая желтая лампочка светит еле-еле, но Минги рад даже этому — с тех пор, как они с Чонхо сбежали, а ему пришлось покинуть больницу, ему почти каждую ночь снились кошмары, так что лампочка горела сутками напролет, отдавая все свои скудные силы. Минги съехал в самое дешевое жилье, которое смог найти, и временно устроился в бедную забегаловку, расположенную в соседнем квартале. Там он выполнял обязанности официанта, уборщика и помощника по хозяйству, пока пожилой владелец в одиночестве готовил на старой закопченной и забрызганной жиром кухне, успевая одновременно нарезать закуски, раскладывать по контейнерам кимчи и жарить мясо, швыряя его на тяжелую чугунную сковородку огромными щипцами. В маленьком и душном, пропахшем луком и прогорклым маслом полутемном зале Минги не замечал, как летит время. Смена длилась с семи утра до десяти вечера, и он буквально валился с ног от усталости, когда возвращался в свою такую же темную и маленькую комнату. Со дня смерти Ёсана вся его жизнь, казалось, потеряла свет и яркие краски В свой единственный выходной — воскресение, Минги спит до обеда — к концу рабочей недели он так устал, что даже кошмары отступили. Пока он лежит в постели, пялясь в потолок и раздумывая над тем, что нужно взять зубную щетку и пойти в общую ванную в конце коридора, чтобы умыться, кто-то громко стучит в дверь. Минги удивленно смотрит в ее сторону. — Сон Минги, ты там? — слышит он голос администратора общежития. — К тебе посетитель, ждет внизу. — Сейчас спущусь, — Минги недоуменно хмурится. Он никого не ждет. Он не сообщал свой адрес никому из больницы, а Чонхо никогда не приходит без предупреждения. Минги натягивает мятую, зато чистую футболку и спортивные штаны, на ходу проходится расческой по уже лезущим в глаза волосам и выходит в коридор. Три пролета вниз по грязной лестнице, и вот он уже в холле. У дверей стоит высокий красивый блондин в светло-сером костюме. При виде его Минги удивленно останавливается, держась рукой за дверной косяк. Несколько секунд они молча смотрят друг на друга. Наконец гость широко, но чуть смущенно улыбается и говорит: — Привет. — Юнхо… — имя легкое и невесомое, словно сухой лист, сорвавшийся с ветки дерева. Минги не верит своим глазам. Может, он все еще в своей комнатке, спит и видит сон? — Как ты узнал, что я здесь? Юнхо достает руки из карманов и нервно сжимает длинные тонкие пальцы, не переставая улыбаться. — Когда я увидел тебя в новостях… Там сказали, что ты больше не живешь в больнице. И я знал, что жить тебе негде, так что я обзвонил все гостиницы, хостелы и дошел до общежитий. Больше всего боялся, что ты снял квартиру. Ведь тогда бы я тебя не нашел… — Юнхо смеется и неловко чешет затылок. — Я… Я даже не знаю, что сказать. Мне сообщили, что ты умер, а ты… Я так рад тебя видеть. Правда. — И я тебя, — тихо отвечает Минги и выходит из дверного проема, в котором стоял все это время. Они смотрят друг другу в глаза, словно стараясь сказать все без слов, потом Юнхо произносит. — Мне так жаль, что все так получилось. Твоего Ёсана, и вообще… — он замолкает, боясь сказать лишнего. Минги закрывает глаза, чувствуя, как по щекам быстро сбегают слезинки. Он сразу вытирает их, пытается улыбнуться дрожащими губами. — Да, — отвечает он севшим от нахлынувших эмоций голосом. — Мне тоже жаль. Юнхо делает шаг навстречу и дарит Минги осторожное, почти неощутимое объятие. Они лишь едва касаются плечами, но Минги цепляется за отворот его пиджака и впервые со дня похорон Ёсана позволяет себе разрыдаться. Юнхо притягивает его ближе и успокаивающе гладит по спине под неодобрительным взглядом администратора. Когда слезы иссякают, и Минги отстраняется, Юнхо окидывает взглядом засаленный диван, пыльные углы и обшарпанную администраторскую стойку за железной решеткой. Смотрит на темную лестницу и паутину на ржавых дверных петлях. — Ты не можешь здесь жить, — говорит он решительно. — Собирай вещи, поживешь пока у меня. Я снимаю студию с отдельной спальней, поспишь на диване, пока все не образуется. — Залог внесен на три месяца вперед, — кричит администратор, нисколько не смущающийся того, что подслушивал весь разговор. — Он не возвращается. Юнхо не смотрит в его сторону. Он смотрит только на Минги.***
www.breakingnewsskorea.kr 19.09.20.. Сегодня на подписание президенту был передан первый пакет законопроектов, касающихся расширения прав мужчин третьего пола. Среди них самыми важными являются следующие: открытие репродукционных центров для посещений на всех этапах трансформации и сокращение числа обязательных родов с трех до двух, при этом ко вторым родам мужчины третьего пола будут допускаться только в случае отсутствия угрозы жизни и здоровью. На данном этапе ведутся работы над созданием наиболее безопасного обезболивающего, которое позволит избавить подвергающихся трансформации от страданий. Так же обсуждается возможность искусственного оплодотворения для сохранения морального достоинства трансформированных. Два дня назад было внесено предложение позволить мужчинам и мужчинам третьего пола после выхода их репродукционных центров создавать официальные семьи и усыновлять детей из приютов, однако данный проект находится только на стадии разработки и, по словам членов правительства, не вступит в силу в ближайшие несколько лет. Чхве Чонхо, широко прославившийся по всей стране после своего побега из репродукционного центра Вонджин вместе с работавшим там медбратом Сон Минги, и возглавивший борьбу за права мужчин третьего пола, произнес торжественную речь в честь первого принятого пакета законопроектов: «Мы сделали первый шаг к победе, но не должны на этом останавливаться. И, хотя мне предоставили слово, я говорю не только от своего имени. Многие люди мне помогали, и без них не был бы возможен тот прогресс, которого мы достигли. Я хочу посвятить наш первый успех памяти всех погибших в репродукционных центрах, тысячам молодых людей, которые были напуганы, были бесправны, а мы в то время жили во тьме и не могли предложить свою помощь. Их памяти, их смелости и силе я посвящаю эти слова. Но особенно я благодарен своему другу, Кан Ёсану, имя которого всем вам хорошо известно. Именно он стал той костяшкой домино, что запустила всю последующую цепную реакцию. И пусть он упал первым, его влияние нельзя преуменьшить. Перед смертью он сказал, что наши дети будут жить намного лучше, чем мы. Я очень надеюсь, что его слова станут пророческими. Я благодарен ему, и всем вам за вашу бесконечную поддержку. Вместе мы сможем изменить мир к лучшему». Полную запись речи Чхве Чонхо, а также его другие выступления и интервью можно посмотреть по ссылкам ниже.