Ты ведь дождешься меня, верно?

****

       Темно.        Весеннее утро, заслоненное однотонными серыми тучами, покрытое мелкими каплями уходящего дождя, что без остановки всю ночь барабанил по крышам, лишенно солнечного тепла. Отражаются в полумраке еще горящие огоньки фонарных столбов, такие тусклые и неживые, что не способны осветить даже самую крошечную тропинку. Изредка с неба прорываются темные, почти черные капли, и с каждой новой упавшей на землю вера в свет стремительно исчезает. Здесь, где смешались тоска и желанье, горечь и боль, надежда и море, никогда не будет светло.        Густеющая темнота.        Не стоит ждать рассвета.        Тучи настолько плотно и беспросветно облепили небо, настолько низко остановились над горизонтом, что кроме серого не увидишь ни одного звездного пятнышка. Проснулось солнце или нет — никакой разницы. Лучи не прорвутся сквозь эту орду.        Но и беспросветной тьмой это место тоже никак не назовешь.        Там, за пределами стеклянных дверей, в предрассветных сумерках, стояли молодые и нежные деревца распустившейся вишни, лепестки которых наполненны каплями дождя. Их розовые силуэты тонут в темноте, становясь бесформенной серой кашей с единой и не очень устойчивой на вид опорой. Холодный ветер, пахнущий как-то особенно безразлично: соленой водой, речкой, текущей меж камней, неаккуратно разводит в стороны листья и цветки, небрежно бросая их с боку на бок.        Но вишням все равно.        Даже самый неприятный искусственный свет фонарных столбов они, наклонив свои кудрявые головы, способны сделать ярче солнце.        Отражается в темных листьях, переливаясь, желтоватый огонек, и, казалось, все дерево сияет, словно сошедший с небес ангел. Розовые лепестки подобны божественной ауре, а их ветки точно величественные крылья. Крохотные капли, сначала кажущиеся грязью, превратились серебряными украшениями.        Хотелось подойти к ним, к этим молодым вишням. Осторожно коснуться их мокрых листьев, положить нос на полный влаги цветы и стоять так, позабыв о времени, пока боль и отчаяние не покинут тело.       Пока не появится солнце.       Пока, как и прежде, не загорится надежда.        Пока сам не станешь ангелом.        Совсем не заметив того, я шагнул вперед, к двери.        Иначе бы не запнулся о небрежно валяющийся у лежанки плед, подаренный, кажется, Кейти нам на Рождество. Да, это он. Бежевая ткань, покрытая множеством желтых лапок, всегда, как ни ступи, попадающая под лапы. Но идентифицировал я плед чуть позже, когда, мгновенно посмотрев вниз, понял: остановить падение невозможно.        С грацией деревенской коровы мое тело устремилось вниз, а лапы разъехались в разные стороны. В таких условиях остановиться невозможно.        Почти невозможно.        Кроме проклятого кем-то пледа мой взгляд приметил другую, наиболее важную деталь. Там, внизу, в точке моего будущего приземления, совсем ничего не подозревая, сладко сопел щенок. Его нос любопытно и сонно вздрагивал, лапы поджались ближе к морде и, напоминания младенца, он что-то тихо-тихо приговаривал. Мое падение означало пренеприятное пробуждение щенка. Никому не пожелаешь вот так проснуться, превращенным в большую, пусть и не коровью, лепешку.        Лапы замерли и мгновенно, с чуткой внимательностью отыскали опору.        Невозможное становится возможным, если от этого зависит чужая жизнь.        — Что-то случилось? Это ты, говорящий хотдог? — сонно помаргивая и приполняв голову, спросил не до конца разбуженный щенок, посмотрев на меня, стоящего в странной геометрической фигуре с широко расставленными лапами, — А... Гончик? Уже утро?        — Нет, Крепыш, — неловко отозвался я, наконец встав нормально и отойдя чуть в сторону. — Все в порядке. Можешь дальше спать.        Щенок медленно моргнул и спрятал нос в тот самый несчастный плед.        — У меня есть просьба... — прошептал он.        — И какая? — заботливо отозвался я, попутно закидывая упавший кусок пледа назад на его лежанку.        — Передай Мистеру Хотдогу, но я не смогу сходить с ним в цирк... — засыпая, невнятно буркнул Крепыш. — Цирки приезжают позже, верно? Это летом. А сейчас их нет... нет...        — Обязательно передам, — укрыв щенка, верно кивнул я.        Еще секунду поглядев на него и, убедившись, что Крепыш засопел, я тяжело вздохнул и, минуя поставленные бок о бок лежанки, наконец подошел к двери. Но и тут сердцу не было покоя. Вот же они, за стеклом, приветливо машущие деревья. Но что-то сильно тревожило душу, не давай возможности шагнуть вперед. Постояв немного в нерешительности, я оглянулся.        Маршалл, разложившись по всей своей ширине и длине, закутанный в одеяло гусеницей, безмятежно спал на лежанке, расположенной ближе всех к дверям. Я предлагал ему поменяться местами — не май месяц, холодный воздух веет с улицы. Но он всячески отказывался, и вскоре я понял — для него это лишь повод закутаться в одеяло и дурачиться, ползая по полу, как неуклюжая щенячья гусеница. Другие щенки смеются, прыгают вокруг него, пытаясь поймать бешенно уползающее от них насекомое. И, поймав, кто-то другой обернутся вокруг одеяла и примется кататься по коврам.        — Сородич-гусеница! — смеялся тогда Маршалл, пытаясь забрать свое одеяло. — Верни мой кров, ушастая гусеница!        — Сначала поймай! — кричали ему, и далматинец наигранно пытался выловить новое насекомое.        Тогда нынешнюю "гусеницу" ловил кто-то другой, и так одеяло Маршалла переходило из одних лап в другие, пока щенки, устав, не бросали игру.        Теперь мой взгляд остановился на Зуме, свернувшемся в отдалении ото всех, на том самом месте, где раньше стояла елка. Сжимая передними лапами деревянный кораблик, он положил голову на игрушечную палубу и мирно, удивительно безмятежно посапывал. Не раз мне приходилось просыпаться с его ночными криками о нападении пиратов или о грозовом шторме. Не раз слышать тревожное бормотание и сомнения. В последнее же время Зума неожиданно затих. Ни разговоров о устройстве корабля, ни даже намеков о будущем отплытии. Казалось, он совсем забыл о своей мечте путешествовать.        Однако я не мог забыть наш недавний разговор:        — Помнишь, я вчера помогал капитану Палтусу с рыбой? — вдруг произнес Зума, восторженно виляя хвостом. — Он рассказал, что один корабль из соседнего порта через месяц отправляется в Европу! Это точно знак! Я должен на него попасть!        — А я уж подумал, что ты совсем забыл об этом, — усмехнулся я и добавил, — значит, месяц?        — Да! Нужно придумать, как попасть на него!        — Пассажирский?        Зума кивнул и больше ничего не говорил.        Рокки в комнате не наблюдалось — совсем пуста его лежанка, а одеяло исчезло, оставив небольшую вмятину на подушке. Не стоило даже гадать, где находился наш механик. Опять он засиделся в гараже, мороча голову над чертежами и старыми книгами, больше похожими на обрывки бурой бумаги, чем на что-то стоящее. Но Рокки считал иначе, не переставая изучать и пытаться смастерить что-то новое. Для него это стало смыслом жизни, верным кредо. Как бы я не пытался, никак не мог отговорить его не проводить ночи напролет в гараже, не засыпать в мастерской с гаечным ключом в лапах, не принимать вск настолько близко к сердцу.        Нет, наш механик был непоколебим.        — Ты только вдумайся, Гончик! Великие умы всех времен объединили силы и идеи для создания такого великолепия! А твой хозяин взял и придумал что-то невообразимое, просто позаимствовав в основу эти идеи! Это настолько невероятно, что, как бы я не пытался, все не могу в точности сделать даже самую маленькую деталь!        — Скоро он поправится, — говорил я, — и тогда вместе разберетесь.        — Скорее бы!        И самое главное, припасенное, как вишенка на торте, Скай. Положив, точно маленькая принцесса, голову на передние лапки, она спала около телевизора, хрупкая и невероятно милая. Кудрявые ушки прикрывали лежащего рядышком Мистера Пискуна, будто охранника её покоя. Но страж из игрушки, видимо, самый ужасный. Веки спаниельки беспокойно вздрагивали, щеки слегка дергались, как в очень нерешительной улыбке, носик хмурился, и вся мордочка взволнованно лежала на дрожащих лапках. Ей снился кошмар.        — Скай? — тревожно отозвался я, подойдя ближе и прислушавшись к окружающей, казалось, тишине. — Скай?        — Глупая собака, — в жаре отозвалась спаниелька, прижав к себе механическую мышь. — Очень глупая собака.        — Кто?        — Ты... — не просыпаясь, едва слышно сказала она.        — Почему? — шагнув назад, непонимающе отозвался я.        — Самая глупая в мире собака... какой же ты... неправильный... какой... — и она, уже спокойнее, засопела, закрыв лапками глаза и всю мордочку.        Постояв немного, всего секунду, я нерешительно обернулся к стеклам. Темные силуэты вишни, склонив темные головы, ожидающе смотрели на меня. Их проницательные взгляды точно спрашивали: "Ну, ты идешь или нет?" и все глядели, глядели, изредка вздрагивая на ветру.        Я шагнул. Потом еще раз и еще. Аккуратно и быстро обходя лежанки, переступая ковры, я добрался до дверей и потянулся выйти... но вдруг оглянулся. В мерцающем свете уличных фонарей силуэты спящих щенят выглядели забавно и как-то неестественно.        Но они все спят, и беспокоиться не о чем, верно?        Еще раз убедившись в этом, я со спокойной душой вырвался на улицу.        Лязг. Свист. Ансамбль.        Заиграла музыка жизни, и её главным героем оказался я.        Холодный, с нотками прошедшей зимы воздух, окатил мою мордочку, но я не поежился и смело шагнул на мокрый асфальт. Упавшая капля приветствовала от лица всех её братьев; тучи встретили меня любопытным молчанием и вот, казалось, склонились ниже. Мигнули фонари, и искусственный свет растаял, оставив полумрак и слегка светлеющее небо. Я остался абсолютно один в весенних сумерках, а впереди, задорно шурша на ветру, звали к себе вишни.        — Привет, — осторожно и немного смущенно сказал я, ступив на мокрую траву, — вы тут совсем одни, да? Никто не встанет в такую рань, в такую погоду.        Меня совсем не смущало, что я говорю с деревьями. Мне хотелось хоть с кем-то поговорить. С кем-то, способным меня понять.        — Но мне не спится. Дождь так громко лил, я не смог уснуть.        Еще два шага, и черные стволы вишен оказались у меня прямо перед носом. Я поднял голову и слабо, даже как-то грустно улыбнулся.        — Как много времени прошло... даже не хочется верить. Вот больше полугода. Сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль, март, апрель. Сколько можно! А мы ведь столько сделали! Такая команда, а Райдера все нет... Нашего лидера нет!        Вишни ответили безмолвным шепотом, и я присел.        — Нет, я готов ждать сколько угодно. Я уверен, он вернется. Но это ожидание невыносимо! Для щенков я лидер, смелый и уверенный, но как же сложно постоянно держать себя в лапах! Постоянно находить силы и бежать, бежать... куда бежать? Найти бы силы еще бежать... я не супергерой, а обычный щенок.        «И правда, совсем обычный, — будто ответили деревья, — или...?»        — Но и сдаться я не могу. Будто стою меж двух берегов. Ни то, ни другое. Щенячьему Патрулю нужен другой лидер. Или...?        — Но ты наш лидер, — я вздрогнул, заслышав дрогнувший голос за спиной и резко обернулся.       — Скай?       — Ты наш лидер! И что с того, что Райдера нет? Разве это он собрал нашу команду? Разве Райдер стал помогать городу? Разве мы не делаем того, что он так хотел? Гончик.... не смей уходить!        — Я и не... собирался. Все в порядке, Скай. Правда.        — Ничего не в порядке! Сколько раз ты повторял это сам себе? Сколько обманывал себя, заставляя поверить в то, что так сильно противоречило твоим чувствам? Посмотри на себя, ты так несчастлив! Почему? Я не могу этого понять!        Её маленькая фигурка, стоящая в полумраке, казалась такой растерянной и напуганной, что хотелось подойти, успокоить и обнять. Сказать, что все хорошо, что справишься! И обмануть.        — Я не понимаю! — повторила Скай, дрожа от холодного ветра. — Почему ты никогда ничего нам не рассказываешь? Почему возлагаешь все на себя? Мы хотим помочь! Но ты никогда не просишь помощи!        Я молчал.        — Мы ведь понимаем, как тебе тяжело! Город полагается на нашу помощь, и ты все сложил себе на плечи. А ведь до этого сам говорил: «Я не смогу стать заменой Райдера. Я не он». Что теперь? Ты решил превратиться в своего хозяина?        — Ты не знаешь. Я обещал. Сказал, что дождусь его.        — И... что с того, Гончик... почему ты... не поделишься этим с нами...? Ты просто... невероятно глупый пес!        Голос Скай застыл в моих ушах, словно залитый воск, и я, точно громом пораженный, непонимающе смотрел на неё. На ту самую маленькую, но храбрую собачку, пытающую достать меня из гаража полгода назад. Она все так же оставалась настырна!        — Расскажи мне! Расскажи о том, что чувствуешь!.. — спанилька уверенно шагнула вперед.       — Думаю... — медленно сказал я, смотря на расступившиеся тучи и прорывающееся сквозь щели солнце. — Ты и так все прекрасно знаешь. Спасибо. Скай.       — Думаю... — медленно сказал я, смотря на расступившиеся тучи и прорывающееся сквозь щели солнце. — Ты и так все прекрасно знаешь. Спасибо. Скай.        В темных просветах весеннего неба, пахнущего дождем и тоской, в его ватной и густой серости, похожего на беспросветную крепость, неожиданно возникла трещина. Одна, вторая и сотни, тысячи мелких ответвлений, будто разбитое стекло. Рассветный свет с победными воплями, с яркими бликами прорвался сквозь туманные низины и тепло осветил проглядывающую траву. Исчезла серость. И богоподобные ветви вишни сделались обычными, ничем не отличимыми от других деревьев. Вот оно, солнце! Вот оно, вернулось!        — Спасибо...        — Какой же ты все таки странный, — весело рассмеявшись, подскочила ко мне Скай.        И я тоже рассмеялся то ли собственной глупости, то ли вторя её заразительному смеху.        Рассказать? Иногда правда лучше просто рассказать.        Проблема, кажущаяся масштабной и ужасной, оказалась ничего не значащим пустяком.        Внезапно мой жетончик зазвонил. С тех пор, как наш механик разобрался в их устройстве и соединил ошейники с номерами мэра, Кейти и еще несколькими людьми, учавствующих в жизни города, прошло не менее трех месяцев. Только я все равно не смог к этому привыкнуть. Звонки вызывали секундный ступор прежде, чем я мог на них ответить.       Скай любопытно глянула на меня.        — Щенячий Патруль на связи, — наконец опомнился я.        — Гончик? — Это была Кейти.        Её голос, всегда спокойный и тихий, внезапно сделался громким и тревожным. Она то ли дрожала, то ли смеялась, то ли плакала.        — Гончик! Срочно! К больнице!... — и больше она не смогла ничего сказать.