Mockingjay: alternative

5

            «Китнисс, разве не лучше видеть его, но знать, что он жив, чем не знать ничего?»             Я лежу на своей кровати, чувствуя, как через приоткрытое окно к ногам подкрадывается холод. Он легко царапает лодыжки, словно боится подниматься выше, чтобы не спугнуть. Постепенно обволакивает тело, перед тем, как окончательно его поработить. В голове все крутится фраза Плутарха. Я была согласна с ней длительный период времени, как раз с тех пор, когда нам с Финником удалось наблюдать за Питом через двойное стекло. Меня грела мысль о том, что столь важный для меня человек в безопасности. По крайней мере, явных угроз нет. Спорить с утверждением врачей, да и с самим требованием Койн, которое Хевенсби просто озвучил (я уверена, что именно так все и было), мне не хочется. Наоборот, я согласна: если опытные люди действительно считают, что так парню будет лучше, я не стану вмешиваться. Вся проблема в том, что этим людям я не доверяю. Я доверяю лишь семье и Гейлу, они не заинтересованы лгать мне. У них нет каких-то ожиданий на мой счет, они не возлагают на меня громадные надежды, они считаются с моим мнением, пусть и не разделяют его. С Властью все иначе…       Моя реакция была неожиданной. Я не думала, что смогу пустить слезу даже не выйдя из Штаба, так, чтобы показать свою слабость потенциальному врагу. Я искренне считала, что дам волю эмоциям сразу же, как окажусь в отсеке Е, но не там. Плутарх нисколько не удивился моему поведению. Напротив, мне показалось, что мужчина сам испытывает неловкость из-за сложившихся обстоятельств. Мол, мне дали слишком много информации, чтобы построить большие ожидания. Что ж, это было ошибкой. Похоже, даже в вопросе с Питом мне стоит пытаться сохранять холодную голову и не вестись на пустые обещания.       Интересно, как он сейчас. Что делает? Какой у него вообще распорядок дня? Переворачиваюсь на другой бок, чтобы глаза упирались в бетонную стену, и начинаю размышлять. Если он прикован к больничной койке на протяжении всего дня, развлечений у него немного. Наверное, он просыпается, завтракает стряпней из местной столовой и дальше остается один, наедине со своими мыслями. Потом, думается, к Питу приходят врачи, записывают данные о самочувствии, пускают по замысловатым трубочкам какие-нибудь стимулирующие лекарства. Если верить в слова о том, что у него кратковременная потеря памяти, то должны проводиться работы, которые помогают восполнять пробелы. И как же с этим справляются местные врачи? Они ничего о нем не знают, они не могут поведать Питу правдивую историю.       Сердце замирает, болезненно сжимаясь. Может ли быть так, что врачи прямо сейчас взращивают из Пита собственную марионетку? Подменить воспоминания, насколько я знаю, задача трудная, но вполне осуществимая. Сколько слухов ходило о том, что Капитолий использует подобные меры для расправы с неугодными подданными. Правда, если опираться на те же слухи, капитолийские пешки проводят эту процедуру не совсем гуманно: сначала подвергают человека жестоким пыткам, когда рассудок не в силах соображать, а уже потом диктуют нужные им тезисы. Могут повторять несколько десятков раз, дабы точно запомнилось и въелось в черепушку. Чтобы потом, как по нажатию кнопки, с человеком происходили кардинальные изменения, услышь или увидь он что-то с тех опытов. Мотаю головой в разные стороны — мне не хочется верить, что Койн пошла бы на такое.       Хотя, если пытаться рассуждать объективно, Пит может не подвергаться пыткам, но быть напичканным лекарствами. Замысловатые трубочки, которые местные врачи заводят в вену практически каждому, могут впускать в его организм неизвестные лекарства, блокирующие те же самые воспоминания или, наоборот, способствующие к созданию новых. Какие-нибудь транквилизаторы, как рассказывала Прим, вводят человека в состояние, когда он на вид — ни живой, ни мертвый. Мозг работает, а вот тело предательски не слушается. Хоть я и плохо разбираюсь в воздействии определенных препаратов на человеческий организм, моему тревожному рассудку такой варианта кажется наиболее вероятным. Я долго не могу отделаться от навязчивой мысли, ворочаясь практически всю ночь.             Пробуждение становится дотошно-рутинным: Прим треплет меня за ноги, призывая просыпаться, пока мама ищет свой врачебный халат и завязывает волосы в тугой хвост. Спустя еще несколько минут они обе обязательно заявят о том, что до завтрака осталось всего ничего, а я по-прежнему валяюсь в кровати. И тогда мне приходится подниматься, через силу натягивать на себя застиранные серые вещи, завязывать шнурки на больших мне ботинках и плестись за двумя дамами в белых халатах. Со временем, такая картина начинает меня веселить: я, — Сойка-пересмешница, символ революции, — каждое утро вхожу в столовую в сопровождении врачей. Неудивительно, что некоторые жители Тринадцатого до сих пор могут озираться, стоит мне пройти мимо.       За завтраком к нам присоединяется Финник. Точнее, смущенно просит разрешение присоединиться, отчего я удивляюсь. Неужели он считает, что, после пережитого, я могу отказать ему в такой мелочной просьбе? Он спас Пита… Кусок в горло не лезет. Снова. Я перекладываю остатки хлеба на поднос Гейлу. Снова. Гейл смотрит на меня с легким осуждением, больше похожим на обеспокоенность. Снова. Из нового, пожалуй, только шутки Одэйра — его попытки не застрять в собственной голове, доводя себя до истерик. Вчера вечером мама сказала, что очень рада за Финника, мол, ему стало значительно лучше. Как выяснилось, женщина много раз отказывала парню в просьбе выдать ему что-то вроде сильнодействующих успокоительных лекарств. Это могло повлиять на его работоспособность, а оплошай он на тренировке — узнать, как парню в руки попали препараты не так уж и сложно. Прим спрашивает у Финника, как, в целом, он себя чувствует, а Одэйр, в свойственной ему манере, подмигивает сестре и заверяет, что чувствует себя намного лучше. Я криво ему улыбаюсь, понимая, что обаяние секс-символа рыбацкого дистрикта постепенно начинает возвращаться. Хортон говорит, что по расписанию у него тренировка, — которая, к сожалению, не означает охоту, — а я награждаю парня вестью о том, что у меня по расписанию встреча с Бити. Ну, как… Отдел спецбезопасности. Все понимающе охают, когда я встаю из-за стола. Напоследок Финник просит передать Бити привет, на что я киваю и скрываюсь за поворотом.       Отдел расположен почти так же глубоко, как тюрьма, в которой держат Пита. Я опираюсь лишь на собственные ощущения: на заложенные уши от перепада давления, например. Целая сеть помещений заполнена компьютерами, научным оборудованием и испытательными установками. Неудивительно, почему Бити так редко видно наверху. Здесь он по-настоящему дома, в своей среде. Когда я спрашиваю охранника, где мне найти самого Бити, он указывает мне путь через длинный лабиринт коридоров, в конце которого находится огромное окно. Из него не сочится едкий белый свет, отчего чуть легче. Тут я впервые за долгое время в Тринадцатом вижу нечто прекрасное — настоящий луг, воссозданный под землей. С деревьями, цветущими растениями, как полагается, и с живыми колибри. Посреди этого луга в инвалидной коляске сидит Бити. Он внимательно наблюдает за ярко-зеленой птичкой, которая, повиснув в воздухе, пьет нектар из большого оранжевого цветка. Мне друг кажется таким умиротворенным, что я боюсь разрушить его покой своим появлением. Долгое время простаиваю неподалеку, лишь наблюдая, как мышцы его лица расслабляются. Когда птица срывается с места, Бити провожает ее глазами и сталкивается с моими. Я слегка вздрагиваю, ведь, по сути, оказываюсь пойманной за слежкой. Но Бити мне улыбается и машет рукой, требуя входить.       Воздух внутри неожиданно прохладный и совсем не спертый, как я предполагала. Со всех сторон слышится трепетание маленьких крылышек, и в первый момент мне кажется, будто я в нашем лесу около Двенадцатого дистрикта. Каким чудом могло появиться подобное здесь, на такой глубине?       Бити все еще очень бледен, несмотря на то, что его глаза за неуклюжими очками искрятся от радости. — Разве они не прекрасны? — воодушевленно начинает он. — Тринадцатый дистрикт уже много лет занимается изучением их аэродинамики. Они могут летать задом наперед и развивают скорость до шестидесяти миль в час! Хотелось бы мне сделать такие же крылья и для тебя, Китнисс, — он тепло мне улыбается, отчего я не могу не ответить тем же. — Вряд ли я сумела бы с ними управляться, Бити, — с легким смешком произношу я, продолжая наблюдать за стаей птичек.       Мы долгое время молчим, предпочитая разглядывать фантастических колибри, удивляющих друга не меньше, чем меня. Вот они здесь, а вот их уже и нет. Их даже не подстрелишь из лука, если так подумать. Да и мяса у них на зубок… Разве что, можно устроить ловушку, но это по части Гейла. Я с замысловатыми вещами поладить могу не всегда. — Плутарх говорил, у тебя что-то для меня есть, — тихо выговариваю я, когда Бити протирает свои очки. — Да, — отзывается друг. — Твой новый лук. Пойдем, покажу.       Он нажимает на кнопку на ручке кресла и выезжает из комнаты. Я петляю вслед за ним по закоулкам отдела обороны, пока Бити поясняет, что, вообще-то, он уже понемногу ходит, но только слишком быстро устает. В этом я его отчасти понимаю. У дверей с табличкой «Специальное вооружение» стоят четверо охранников. Проверив расписание на моей руке, они снимают у меня отпечатки пальцев, сканируют сетчатку глаз, берут анализы ДНК и пропускают через детекторы металла. С каждым их требованием мой взгляд становился все более шокированным. Бити приходится оставить кресло снаружи, но как только я прохожу все необходимые процедуры, ему предоставляют другое. Происходящее кажется запредельным абсурдом: неужели кто-то в Тринадцатом дистрикте может предоставлять для него угрозу, требующую таких серьезных мер? Когда нам заявляют, что нас ждет повторный этап проверки, пройди мы двести метров, я нервно смеюсь. Как будто моя ДНК могла измениться за считанные минуты! Наконец-то, мы оказываемся в хранилище. Признаюсь, у меня просто дух захватывает при виде такого количества оружия. Чего там только нет! Пистолеты и ружья, гранатометы, мины, бронированные автомобили. — Авиация, конечно, находится не здесь, — усмехаясь, проговаривает Бити, замечая мой зачарованный взгляд. — Конечно, — быстро соглашаюсь с ним, будто это само собой разумеющееся.       Удивительно, что среди этой суперсовременной техники может найтись место простому луку и стрелам. Мы подходим к стенду с боевым снаряжением для лучников. На тренировках в Капитолии я перепробовала целую кучу оружия, однако все оно не предназначалось для военных действий. Мое внимание привлекает грозного вида лук, так нагруженный разнообразной оптикой и прочими приспособлениями, что я бы его в руках удержать не смогла, не говоря уже о том, чтобы из него выстрелить. — Я на минутку, — сообщает друг, набирая код на панели. В стене открывается большая дверь, а когда Бити пропадает в стенах неизвестной комнаты, стена закрывается вновь.       Я оглядываюсь, продолжая рассматривать каждую мелочь. Меня переполняют эмоции: с одной стороны, вид такого навороченного оружия вызывает у меня воодушевление, восхищение, точно птички колибри; с другой — живот крутит от мыслей о том, что вся эта техника будет задействована в бою. В войне. В революции, где погибнут тысячи людей. Хочется не быть такой впечатлительной, сказать себе: «Подумай, Китнисс. Они десятилетиями готовились к этому событию, так что и оружие разработано лишь для этих целей». Но не выходит, моя излишняя эмоциональность вновь начинает приносить вред. Бити возвращается с длинной черной коробкой, неуклюже зажатой между подножкой кресла и его плечом. Остановившись, он наклоняет коробку в мою сторону. — Вот. Это тебе.       Я кладу коробку на пол и открываю защелки. Крышка сама бесшумно откидывается. Внутри, на бордовом жатом бархате, лежит черный лук. — Ого, — вырывается у меня.       Осторожно вытаскиваю лук из футляра. Он, без преувеличения, великолепен! Прекрасная балансировка, изящная форма, плечи, изгибом напоминающие распростертые в полете крылья… И что-то еще. Или показалось? Я моргаю несколько раз, дабы убедиться. Замираю. Нет, он действительно оживает в моих руках! Дабы точно удостовериться, я прижимаю его к щеке и чувствую легкую вибрацию. — Что это? — завороженно спрашиваю я. — Он здоровается, — широко улыбаясь, говорит Бити, чем вводит меня в ступор. — Услышал твой голос. — Он узнает меня по голосу? — не скрывая своего удивления, я буквально выкрикиваю свой вопрос, отчего Бити веселится еще больше. — Только твой голос. Видишь ли, меня просили сделать лук, который будет подходить к твоему костюму. Вообще, от меня требовали только внешнюю проработку, то есть, внешний вид. Я подумал и понял, что так совсем не годится, — я улыбаюсь. Кто бы сомневался, что Бити поступит по-другому. — Мало ли, вдруг он тебе действительно понадобится. Именно не как простой модный аксессуар, а как оружие. В итоге я сделал его поскромнее снаружи, зато в том, что касается начинки, я дал волю фантазии. Но тебе лучше самой все увидеть. Хочешь пострелять?       Еще бы! Стрельбище для нас уже готово. Стрелы Бити, к слову, не менее удивительны, чем сам лук. Я попадаю ими точно в цель с расстояния сто ярдов. Различные их виды, — стрелы-бритвы, зажигательные, подрывные, — превращают лук в универсальное оружие. Назначение стрелы легко определить по цвету древка. Есть даже возможность деактивировать стрелу голосовой командой, но я не думаю, что когда-либо воспользуюсь ей. Чтобы отключить специальные функции лука, достаточно произнести «Спокойной ночи». После этого лук переходит в режим сна до тех пор, пока мой голос снова его не разбудит.       Бити выслушивает мои хвалебные отзывы, еле оставшийся живым после крепких объятий. Я по-настоящему восхищена проделанной работой, даже не знаю, какими словами выразить благодарность другу. Он отмечает, что благодарностей не ждет, ведь верит в меня и будет рад приложить руку к моей победе. Какое-то время мы беседуем о настроении беженцев: готовы ли они сражаться, справляются ли с нагрузками на тренировках и тому подобное. Потом, Бити спрашивает, как у меня обстоят дела с Койн, на что я только поджимаю губы. Друг, кажется, изначально понимал, что мы невзлюбим друг друга. Он советует перетерпеть, по крайней мере, до тех пор, пока победа не будет за нами. — Как там Финник? — спрашивает Бити, когда мы медленно направляемся к выходу из хранилища. — Уже лучше, — отмечаю это с улыбкой на лице. — Просил передать тебе привет. Он все еще страдает проблемами с концентрацией внимания, но старается бороться. — Проблемы с концентрацией, да? — Бити мрачно улыбается. Многозначительно молчит, будто хочет сказать что-то еще, но не решается. — Скажи ему, что я делаю для него новый трезубец, ладно? Может, это немного отвлечет его от проблем.             День начинает развиваться стремительно. Вот я уже обедаю, съедая остатки вчерашней крольчатины, а вот я уже распласталась на полу спортивного зала, игнорируя замечания Боггса. После длительного периода лежаний на больничной койке прошло достаточно времени, но мне все равно с трудом даются нагрузки. Особенно те, что граничат с издевательствами: растягивай ноги, пока не почувствуешь, что связки вот-вот порвутся; бегай по кругу, пока не поймешь, что начинаешь задыхаться; таскай тяжести, пока руки на месте. Боггс выглядит достаточно сурово, наверное, как и должен выглядеть любой, кто удостоился чести Правой руки Президента. Он руководит отрядом новобранцев, а так же курирует несколько войск. Говорят, на его счету несколько пройденных войн, но я верю слабо. Хотя бы потому, что выглядит он слишком молодо. К слову, слухи здесь распространяются быстрее, чем в Капитолии, что прямо-таки удивляет. Финник, с которым мы встретились на тренировке, — на скамье, в попытках отдышаться, — рассказал, что народ негодует. Мол, Сойка-пересмешница, их последняя надежда, ничего не делает, кроме как просиживает штаны и расхаживает по лесу. Откуда они узнали об охоте? Бью себя по лбу, когда понимаю: нашу добычу подавали на обеды и ужины. Интересно, куда делась та благодарность?       Финник так же поведал мне новую сплетню: поговаривают, что Гейл отчаянно пытается вернуть доверие Койн, напрашиваясь на ночные смены, требуя тренироваться в «особом режиме». Особый режим предписан мне и Одэйру, как минимум, поскольку нас собираются включить в специальный отряд армии. Военных. С чего вдруг Гейл вызвался добровольцем на поле боя? Я жму плечами, когда друг спрашивает, знаю ли я что-либо об этом. Хортон не рассказывал. Во всяком случае, не упоминал, что ночные смены и тяжелые нагрузки — его инициатива. Отмахиваюсь, оправдывая это сплетней. Все-таки, это не является гарантией правды. А, как Финник говорил сам, Тринадцатый дистрикт сейчас — упрощенная версия Капитолия, где интригам самое место. Людям скучно, грустно и голодно, оттого пытаются позабавить себя и остальных всякими выдумками.       Когда расписание вновь сводится к Анализу дня, я чувствую себя усталой. Настолько, словно Боггс сжал мое тело, как лимон, и выжал все соки. Прим говорит, что мне не мешало бы вздремнуть, но мать предостерегает: «Твои мышцы станут каменными. Потерпи до конца дня. Завтра как раз суббота, пропустишь завтрак и сможешь спать до обеда». Завтра суббота… Ее слова эхом раздаются в моей голове. Выспаться до полудня у меня не выйдет, ведь завтра состоится встреча с Питом. Вернее, с его доктором и с двойным стеклом, за которым я, возможно, увижу его в добром здравии. Я киваю матери, соглашаясь с ее словами, мол, отосплюсь завтра. Затем уточняю, не изменилось ли их расписание — ночная смена с пятницы на субботу становилась традицией. Сестра кивает мне в расстроенных чувствах. Видно, она устает, когда пашет круглые сутки, но старается не показывать этого. Хочет быть сильной, прямо как я.       Я собираюсь присоединиться к ужину несколько позже, но не успеваю и секунды побыть наедине со своими мыслями. Как только дверь нашего отсека открылась, дабы выпустить маму и Прим, за ней показалось лицо Плутарха. Мужчина довольно улыбается, говорит, что мне следует пройти за ним, а после я смогу отправиться на ужин. Чувствуется, это одна сплошная ложь. Дела верхушки никогда не заканчиваются за десять минут. Хевенсби машет мне рукой, как бы торопит, а я выхожу, начиная вышагивать по лабиринту из коридоров. Мы добираемся до лифта, где охранники неодобрительно косятся в нашу сторону. Неужели мужчина здесь тоже не пользуется авторитетом? А я-то считала, что Койн удостоила его минутой славы и почести. Плутарх сверяется с записной книжкой, когда мы входим в лифт, а я не в силах сдержать своего любопытства. На клочке бумаги темной ручкой написано «Отсек три-девять-ноль-восемь». Нажимает кнопку с номером 39, но ничего не происходит. Мне уже хочется спросить, куда меня тащат, но мужчина многозначительно улыбается. Он достает из-под рубашки маленький ключ на тонкой цепочке и вставляет его в отверстие, которое я до сих пор не замечала. Двери закрываются, а мы стремительно опускаемся к недрам Тринадцатого.       Вновь заложенные уши. Клянусь, это начинает злить. Сколько тут вообще этажей? Десять? Двадцать? Может, тридцать? Сложно представить, насколько Дистрикт номер тринадцать уходит в глубину. Наконец, створки разъезжаются, я, следуя за Плутархом, ступаю в широкий белый коридор с рядом красных дверей. По сравнению с серыми тонами на верхних этажах это кажется почти роскошью. На каждой двери ясно обозначен номер: 3901, 3902, 3903…       Я слышу шум позади себя и оборачиваюсь. Рассматриваю закрытую кабину лифта, замечая, как помимо обычных дверок задвигается еще и металлическая решетка. Пока я смотрела на нее, появился охранник. Одна из дверей в дальнем конце коридора бесшумно покачивается на петлях. Плутарх, вытягивая руку, направляется навстречу охраннику, пока я прихожу к выводу: мне здесь как-то не по себе. Решетка, замкнутое пространство глубоко под землей, едкий запах дезинфекции… — Добрый вечер, мы ищем… — начинает Хевенсби. — Вы ошиблись этажом, — резко обрывает его охранник. Его голос звучит так же, как голос Боггса на тренировках — возмущенно и требовательно. — Неужели? — Плутарх снова глядит в блокнот. — У меня записано три-девять-ноль-восемь.       Дальше он начинает орудовать фразами по типу: «Это приказ Президента Койн», но я не вслушиваюсь в утомительный диалог. Комната 3908 прямо перед нами, всего в нескольких шагах. Дверь, как и все остальные, выглядит странно. Чего-то не хватает. Точно! Нет ручек. Видимо, они спокойно открываются в обе стороны, так же как та дверь, из которой вышел охранник.       Жутко. По-настоящему жутко. Голос охранника делается все более недовольным, пока Хевенсби удается сохранять мертвецкое спокойствие. Он в тысячный раз вертит своим блокнотом перед лицом мужчины, не забывая тыкать в написанный текст указательным пальцем. Ему говорят, мол, Президент Койн была обязана предупредить, выдать распоряжение, на что Плутарх смеется. «Вы думаете, ей есть дело до какого-то распоряжения? Оглянитесь, Революция грядет!» Это единственные слова, которые мне удалось расслышать. Силюсь не вслушиваться, так как мысли об этой чертовой двери истерзали. Нет желания вникать в дела, касающиеся Верхушки и подчиненных. Наконец, когда Плутарх заявляет, что всю ответственность он берет на себя, злостный охранник разворачивается и скрывается за первым поворотом. Мне показалось, мужчина желал оставить напоследок несколько «ласковых» слов, но передумал.       Хевенсби толкает дверь, пропуская меня вперед, а я кошусь на него с недоверием. Столь галантный жест не всегда может быть безопасен, — этот урок я успела усвоить. Мужчина заверяет, что не привел бы меня на гибель, но верить ему больше я от этого не стала. Только делаю пару шагов, чтобы утолить свой необузданный интерес. Разглядывая комнату, в которой буквально одна лампа, мне приходится щуриться. Всматриваться в стены, разглядывать каждую неровность пола, прежде чем я замечаю чьи-то ступни. В поисках ответов я начинаю ступать в темноту. А Плутарх, тем временем, стоит позади меня в молчании. Не к добру…       Когда я сталкиваюсь с парой глаз напротив, что несколько раз причудливо моргнули мне, я вздрагиваю. Пячусь назад, а затем слышу: — Китнисс! Как я рада тебя видеть!       Голос кажется мне до ужаса знакомым, но поразмыслить я не успеваю. Слышу спешные вставания с бетонного пола, несколько шагов в мою сторону, несколько радостных вскриков. В одну секунду мне кажется, что кто-то вовсе хлопает в ладоши, но я списываю это на свой диагноз. Возможно, просто галлюцинации… Так ведь?       Когда неизвестная дама оказывается под лучом едко-белого цвета, я с трудом узнаю в ней Эффи Бряк. Без причудливого макияжа, без кучи сверкающих камней на ее лице и в волосах, без вычурной одежды. Только серый комбинезон, точь-в-точь такой же, как у меня. На голове ее дизайнерский платок, повязанный точно тюрбан, — похоже, единственная цветная вещь из ее местного арсенала. Она бросается в мои объятия, пока я словно прирастаю ногами к полу. Мое тело превращается в ледяную глыбу, неспособную как-либо передвинуться. Эффи что-то мне шепчет, да так быстро, что мне едва удается разбирать слова, когда я, наконец, рассматриваю еще несколько показавшихся лиц. Вения, Октавия и Флавий — моя команда подготовки… Помощники Цинны, носившиеся со мной как курица с яйцом. На из лицах явно сыграла местная еда: впалые щеки, темные круги под глазами, такая же серая одежка. Когда мисс Бряк отстраняется, дабы заглянуть мне в глаза после какого-то незаурядного вопроса, я, кажется, возвращаюсь в реальность. — Что тут происходит? — все, на что у меня хватает сил. — Мы подумали, тебе будет приятнее работать с привычной командой, — раздается голос Плутарха за моей спиной. — И Цинна так хотел.       Затем, Эффи утягивает меня вглубь комнаты, начиная рассказывать: их вывезли из Капитолия той ночью, когда я сбежала. Вернее, когда власти Тринадцатого дистрикта забрали меня с арены. Все то время, пока меня, наверху, готовили к пути Сойки-пересмешницы, этих несчастных прятали в недрах дистрикта, кормили здешней едой и не жаловали вычурной одеждой. По крайней мере, такие жалобы я услышала в первые несколько минут. Затем, когда охранник попросил Плутарха выйти на несколько минут, якобы, по важному вопросу, Бряк попросила меня просто слушать и ничего не отвечать. А, главное: не предпринимать каких-то действий после услышанного. — Мы поняли, что местная еда колоссально отличается от нашей, привычной. Голодание, конечно, было в моде, но это было столь давно, что даже я не припомню. Вения боялась распухнуть от голода, да и мы все ее поддерживали, поэтому… однажды… мы украли несколько ломтей хлеба. И после мы оказались здесь. Это опасные люди, Китнисс, возможно, более опасные, чем…       Но она не успела договорить. Вернулся Плутарх, заявив, что нам давно пора забрать мою новую-старую команду подготовки, поскольку мы серьезно отошли от графика. Однако без его появления я понимала, о чем говорит Эффи. Я молча кивнула ей, приняв к сведению новую информацию, прежде чем нас всех вывели из комнаты с номером 3908.