Each step I left behind
Each road you know is mine
Walking on the line ten stories high.
Say you'll still be by my side.
If I could take your hand
If you could understand
That I can barely breathe the air is thin
I fear the fall and where we'll land.
Tamer — Beautiful crime
— Тебе не кажется, что это было немного жестоко? — любопытствует Какёин, наблюдая за тем, как необычайно живые рисунки Рохана превращаются в смятые комья и летят в ближайший мусорный бак. — Тебе не кажется, что это, — показывает Джотаро лист с изображённым Нориаки, который держит его за руку, — было немного слишком? Откуда, чёрт побери, он взял это? Ещё никогда он не был так сильно благодарен вселенной за то, что не краснеет в неудобных ситуациях. — Эм-м, — он убирает за ухо вовремя упавшую прядь и, медленно повернув голову к выгнувшему бровь Джотаро, тянет губы в самой обворожительной улыбке из всех у него имеющихся. — Это довольно интересная история, если тебе хочется знать. Куджо резко останавливается. Его лицо стремительно каменеет. И трескается так же быстро — настолько, что Какёин не успевает и вздоха сделать. Чёрт. — Ты. Совсем. Блядь. Двинулся? — опасным тоном спрашивает он. — Неужели ты просто взял и рассказал ему обо всём? — Конечно, нет! — ему в лицо тычется рисунок с их поцелуем. Глаза невольно расширяются, почти вываливаясь из глазниц. Когда он успел нарисовать всё это?! Нориаки быстро выхватывает лист из рук пытающегося убить его взглядом ДжоДжо и разрывает его на множество микроскопических кусочков. Появившийся Hierophant разбрасывает их по разным мусорным бакам — чтобы восстанавливать было не так легко. — Тебе не кажется, что это было немного жестоко? — мрачно произносит Джотаро. Какёин вперивает взгляд в асфальт, который внезапно резко его заинтересовывает. — Ладно, я понял, заткнись. Джотаро смалкивает — на этом их разговор обрывается. Практически одновременно с закончившимися набросками Рохана. Нориаки не хочет задумываться над тем, что конкретно хотел разузнать Рохан из их разговора — и что он успел услышать, сколько успел понять. Его мысли заняты другим — иным. Его мысли заняты Джотаро. Джотаро, вновь позволившим ему уйти от темы — точнее убежать. Трусливо, не оглядываясь. Джотаро, вновь давшим ему выбор — замять или наконец расставить все точки над «i». Джотаро, вновь следующим за ним и не спрашивающим, куда он его ведёт. То ли потому что и так это знает, то ли потому что доверяет больше, чем Нориаки думает. Какёин считает себя эгоистом — и в его случае это равносильно болезни, в большей степени вредящей окружающим, нежели ему самому. Он не желает думать над истинной причиной такой открытости перед Роханом. Если бы развязывание языка было скрытой способностью Heaven's Door, ему было бы легче анализировать эту ситуацию. Возможно, он, правда, устал. Возможно, ему действительно нужно было выговориться. Возможно, игнорировать скребущиеся о рёбра предпосылки было глупым решением. Однако теперь думать об этом было так же бесполезно, как и об изначальном плане побега, который он наспех накинул, когда Джотаро решил продолжить не имеющий конца разговор. С момента, когда им удалось отвязаться от Рохана, Куджо так и не заговорил об этом вновь. У Какёина возникает ощущение, что он делает это специально — словно бы таким образом проверяя, хватит ли смелости Нориаки расплести этот клубок самостоятельно. Всё брало начало с их недолгого путешествия: каждое событие, каждая битва оплетали эту нить, протягивающуюся сквозь годы. Воспоминания стали фундаментом, куда можно было свалить всё имеющееся дерьмо, которое со временем только накапливалось — на нём и строилось то будущее, в котором они сейчас пребывают. И нить нельзя было порвать — потому что если задеть хоть какую-то часть, то всё полетит к чертям собачьим. — Сколько ещё мы планируем оставаться здесь? — спрашивает он. Не столько от любопытства, сколько от желания попросту заполнить чем-то начинающую отдаваться в виски тишину. Эта тема так и не развивается. Джотаро так и не отвечает. Он надвигает фуражку на глаза, засовывает руки в карманы, становясь похожим на того Джотаро, с которым Какёину впервые пришлось встретиться — молчаливым, хмурым, скрытным. Эта мысль-игла попадает прямо в солнечное сплетение — и, вонзившись в податливую плоть, продвигается вдоль рёбер к глотке. Носок его ботинка по случайности задевает обосновавшийся на дороге камешек. Тот отскакивает в сторону, врезаясь о ножку близстоящей скамейки. Какёину кажется, что Джотаро сделал это намеренно. Он склоняет к нему голову, хмурит брови. Когда Джотаро о чём-то глубоко задумывается, его лицо приобретает именно такое выражение. — Ты ведь знаешь, на что был способен The World, — странным тоном произносит он. Нориаки кивает — предпочитая игнорировать прошедшуюся по пальцам дрожь. — Мы до самого конца не могли понять, каков секрет стенда Дио. Из-за этого погиб Абдул. Можно ли было это предотвратить? Какёин часто размышлял над этим вопросом и каждый раз ответ кардинально отличался от предыдущего. Он не был уверен в том, что его присутствие смогло бы спасти ситуацию, но… Возможно, не потеряй он зрение, у них бы получилось обойтись меньшими потерями. Возможно, им бы удалось разгадать тайну стенда Дио гораздо быстрее. Возможно… — Когда мы потеряли всякую надежду, я внезапно вспомнил твои слова, — ещё тише продолжает ДжоДжо. Какёин выныривает из мрачных мыслей и вперивает в него недоумённый взгляд. — Про паузы.С каждым днём остаётся всё меньше и меньше времени. Не трать его, как нечто, что можно восполнить одним взмахом руки.
Он моргает. До Нориаки доходит. Да так болезненно, что он не замечает, как спотыкается об очередной не вовремя попавшийся под ноги камень-воспоминание. И как Джотаро ловит его за локоть, несмотря на то, что Какёину всё равно бы удалось удержать равновесие. — Что ты… — ошалело начинает он, но Джотаро его останавливает. — Дио не нужно было тратить время, чтобы преуспеть во всём, — предугадывает он его вопрос. Отпускает ладонь. — Он не мог потерять время по одной простой причине: он мог его останавливать. Именно это и пришло мне в голову тогда, когда у нас совсем не осталось идей, — его руки на мгновение сжимаются в кулаки. — В каком-то смысле… ты и спас нас. Спас меня. — Не говори глупостей, — хмурится он ещё сильнее. — Вы бы догадались и без этого. Джотаро не спорит. — Кто знает. Ноги приводят его к старому домику, огороженному невысоким забором, за которым виднелись сорвавшиеся с подвеса качели. Он заходит во двор без особого труда и тут же останавливается. Джотаро следует его примеру.Он говорит о нём днями напролёт!
Каждое лето он приезжал сюда с родителями, чтобы беззаботно провести время. Они задерживались тут совсем ненадолго — на пару недель — но этого хватало, чтобы они могли вдоволь насладиться характерной для этого района тишью и спокойствием. Какёин любил проводить время в саду, сидя на качелях и рисуя всё, что видит вокруг — и в особенности обожал рисовать собственного стенда, с которым ему было не так одиноко. Пока он старательно водил зелёным карандашом по бумаге, Hierophant раскачивал качели своими лентами, не забывая подглядывать за тщательно прячущим от него рисунок хозяином («Посмотришь, когда я закончу, Грини»). Родителей напрягали его рассказы о внезапно появившемся друге, которого видел только Нориаки, но они списывали это на замкнутость, не позволяющую ему заводить настоящих — не воображаемых — друзей. Какёин никогда не обращал на это должного внимания — в особенности после появления стенда. Однажды эти самые качели сломались — и отчего-то этот момент и стал одним из переломных в его жизни. Они перестали приезжать в Морио, перестали пытаться привести почему-то не поддающиеся починке качели в первозданный вид. Они даже не позаботились о том, чтобы продать этот дом — попросту оставили гнить в самом безлюдном районе. Сам же Нориаки больше не пытался доказать родителям, что Hierophant и вправду существует — потому что оказалось, что если не засыпать в положенный час, можно услышать множество интересных разговоров в другой комнате. Особенно учитывая, что их стены явно были сделаны из фанеры. — Это летний домик моих родителей, — говорит он хрипло. — Я так давно здесь не был… Джотаро приближается к качелям и опускается на корточки. Прикасается осторожно — словно перед ним не груда сгнивших досок, а хрупкий фарфор. Hierophant внутри жалобно скребётся о рёбра. Царапает изнутри, толкается о внутреннюю поверхность грудной клетки. В конце концов, Какёин позволяет ему появиться: стенд, молниеносно расплетаясь на множество лент, хватает его за руку и направляется туда же, куда ДжоДжо.Тебе больно?
— Здесь впервые появился Hierophant. Он не получает ответа. Вновь. Нориаки замечает, как Джотаро что-то вытаскивает из-под покрывшихся грязью щепок. Выпрямляется. И показывает ему. Этой вещью оказывается обгрызанный гнилью карандаш, который, кажется, с вечность назад был яркого зелёного цвета. Его карандаш. У Нориаки быстрее всего заканчивались зелёные карандаши. — Твоё? — сухо спрашивает Джотаро. А Hierophant выхватывает его из пальцев быстрее, чем Какёин успевает среагировать. — Любопытно… Ему наконец-то удаётся поймать взгляд Джотаро — он улавливает в стремительно темнеющих радужках отблески того самого намёка. И находит, что, кажется, Куджо устал настолько, что сейчас даже не пытается произнести это вслух. Словно один разговор об их отношениях, которые можно было охарактеризовать ёмким чувственным «пиздец», высосал из него все силы. Словно полупризнание Какёина воспринялось им, как своего рода отказ. Который он, конечно, принял без особых вопросов. Часто Нориаки кажется, что Джотаро даёт ему слишком много свободы. — Прости меня, — говорит он, пока Hierophant, как маленький счастливый ребёнок, исследует обветшалый домик. — Я не хотел, чтобы ты плохо себя чувствовал из-за моего молчания. Джотаро криво улыбается — уголки опускаются с щелчком зажигалки, которой он поджигает перебежавшую к его пальцам сигарету. Он подносит сигарету к губам и глубоко затягивается. Словно кислорода вокруг не хватает, чтобы остановить постепенно набирающую обороты тахикардию — отчего-то Какёин был уверен, что сейчас сердце у ДжоДжо отбивает настоящую чечётку, несмотря на внешнюю безучастность. — Ну что ты, — ударяет по рецепторам запах дыма. — Можешь помолчать подольше, если желаешь. Если боишься. И непонятно, пытается он его поддержать или задеть таким образом. По выражению его лица нельзя ничего предположить. Блядь. Пепел с горящего кончика падает к его ногам. Джотаро был вылеплен из непостижимых противоречий. Он оставлял шрамы — и после бережно зашивал их нитями собственного гакурана — или плаща. Он хватал за волосы — и превращал их в созвездия. Ломал кости — и строил на них воздушные замки. Отбирал надежду — и вылеплял с её помощью новые миры. Коллекционировал слёзы — и создавал из солёных капель драгоценные камни. Какёин не хочет терять его так же сильно, как боится, что что-то обязательно пойдёт не так. Он не понимает, как остаться с ним и при этом не облажаться. Он не понимает — но всё равно осмеливается начать заново. — Если бы я… внезапно согласился, — несмело говорит он, этими словами что-то пробуждая в глазах напротив: ДжоДжо слегка склоняет голову, почти не меняясь в лице. — Я… Если бы мы попробовали, а потом всё пошло наперекосяк, ты бы смог отпустить это? Мы бы смогли продолжить общаться? Джотаро тушит сигарету о собственное запястье. По покрытой ужасающе глубокими шрамами коже расползается ожог. В последнее время он начал так делать чаще обычного. Куджо говорил, что для него эта боль не имела никакого значения. Что она была лишь оружием, с помощью которого он мог надавить на потерявшего здравый рассудок Какёина. Однако ведь. На шрамы он смотрел примерно так же, как смотрят на пожираемый родившимся из случайной искры пламенем дом — с колющей рёбра печалью и отдалённым сожалением. Когда Какёин впервые их увидел, ему показалось, что Джотаро часто… перебарщивал. Возможно, именно таким образом он и хотел добиться от Нориаки прекращения этих мучений — в первую очередь ради Hierophant'а. И для самого Нориаки в придачу. — Имеешь ввиду: если моё сердце будет разбито? — фыркает Джотаро, кривя губы. Превращает окурок в пыль и рассеивает по воздуху, словно таким способом завуалированно говоря, что разбивать уже нечего. Медленно выдыхает. — Мы же взрослые люди, Нориаки, — чуть приподнимается плечо. — Я не пойду сбрасываться с крыши, если у нас не срастётся. Как видишь, я всё ещё этого не сделал, учитывая, что ты ебёшь мне мозги как несколько лет. — Мне жаль, — на автомате вылетает из рта. — Я вижу, — на границе между сарказмом и серьёзностью бормочет он и поднимает глаза к небу. И как по щелчку сворачивает с опасной дорожки. — Темнеет. Пора возвращаться. Он всегда так делает, когда понимает, что ничего полезного от разговора не получит — сминает тему, как исписанный листок, и выкидывает подальше. Или сжигает последними крохами искр от тлеющих сигарет. Он разворачивается — и отчего-то это напоминает Какёину о том дне, когда ему пришлось закончить путешествие. Когда их прощание закончилось очередным вопросительным предложением, на который ни Джотаро, ни сам Какёин не решились ответить.Ценность за ценность?
Эта мысль расползается по рёбрам щиплющим раны воспоминанием. Оно покрывает трещины липкой вязью — склеивая их под неправильным углом. Делать вдох становится больно.Ты, правда, очень мне дорог.
…дорог ведь?
Он думает, что вновь совершает одну и ту же ошибку. В прошлый раз она обернулась несколькими смертями, в этот раз — обернувшейся в несколько лет неловкостью-пропастью между ними.Уверен, что это определение точно подходит?
Уже нет. Он считает, что поступает импульсивно. Но одновременно с этим задумывается над тем, что зачастую его импульсивные действия приводят к разгадкам. Нориаки за мгновение меняет своё мнение. Потому что внезапно понимает, что времени у них всё ещё мало — примерно столько же, сколько было тогда, когда он потерял зрение. То есть, практически ни хрена. Потому что осознаёт: если не сделает это сейчас, то рискует остаться ни с чем.Потому что быть настолько противоречивым — определённо какое-то преступление.
В его ушах начинает пульсировать. Звуки вокруг медленно потухают, постепенно исчезая вовсе. По пальцам прокатывается дрожь. В стенку глотки упирается болезненно давящий ком. Он резко хватает Джотаро за руку, не совсем уверенный, что сможет остановить его полноценно. Разве что, если тот сам не остановится.Ты хочешь тепла, но боишься приближаться к огню.
На самом деле Какёин хотел свободы, но боялся вытаскивать нити. Они настолько глубоко въелись в кожу, что он мог чувствовать их даже костями. Всё давно зажило, но нити остались. И он страшился, что если уберёт их, то раны вновь раскроются.Такому, как я, не дано понять тяжести выбора или потерь.
Прости меня.
В этом и крылась причина. Причина с переломанными у плечей крыльями. Причина со сшитыми губами, которые нельзя было шевельнуть ни на дюйм. Причина, чьи швы он вскрывает одним лишь прикосновением — к тому, иному. К Джотаро. Он задумывается над тем каково это: ощущать себя без этих нитей. Он чувствует боль от стянувшей кожу проволоки, но продолжает прижиматься к ДжоДжо, ожидая, пока кровь не перестанет течь. Не перестаёт. Джотаро отстраняется первым. Он откидывает его голову — тоже за волосы. Смотреть на Джотаро без фуражки всё равно, что смотреть на солнце без солнечных очков. Его лицо — скопления играющих на изумрудных каплях бликов — настолько открыто, что Какёин невольно задерживает на нём взгляд. Сейчас — сжимая в потрясывающихся пальцах ткань чужой кофты, держась за неё, как за сгорающую на глазах соломинку — он благодарит всех существующих богов за то, что зрение вернулось ему так вовремя. И ему кажется: он начинает по-настоящему видеть только сейчас. Он задумывается над тем, каково это: видеть цвета не так, как раньше — без покрывающего роговицу налёта. Он задумывается над тем, каково это: наконец-то улыбаться по-настоящему свободно. Без пришивания уголков к ушам. Без помощи лент. Когда Какёин поднимает взгляд к Джотаро, тот выглядит так, словно увидел Дио, отплясывающего польку. — Охуеть, — с чувством выдыхает он, видимо, наполовину пребывая в чересчур затянувшемся ступоре. Смешок вырывается сам собой. Наполовину нервный. Он рикошетом отскакивает от рёбер, врезаясь в плечо Джотаро, куда Нориаки прислоняется лбом. Дрожь теперь ощущается бабочками. Не грызущими рёбра тараканами, перебравшимися из головы в грудную клетку. — Ты такой романтичный, ДжоДжо, — улыбкой задевает воротник, под которым проступают мурашки-звёзды. Его кожа — покрывающий всё тело Млечный путь — вмещает в себя целые галактики. Это Какёин понимает по-настоящему только сейчас. — Охуеть, — ошалело бормочет ДжоДжо. — Тебя заело? — Охуеть. Нориаки задумывается над тем, каково это: обнимать Джотаро без зазрений совести — то, что он делает прямо сейчас. — Ох, да пошёл ты, — он кладёт ладони на его плечи. Осознавая, что делает его впервые за столько лет. И скашивая взгляд в сторону — где Hierophant пытался вернуть фуражку в первоначальный вид. Превратить в ту, что носил Джотаро во время их путешествия. — Я всё равно ненавижу эту фуражку. Джотаро моргает — просыпается. Дёргает уголками рта. — Я помню, — оживают леса за его зрачками. Прячущиеся в кронах светлячки. ДжоДжо улыбается стенду, который пританцовывал на сгнивших качелях, кружась с кепкой в лентах. — Герани ты тоже ненавидишь. В какой-то момент Какёин чувствует, как повалявшаяся в грязи и листьях фуражка тяжестью обрушивается на его макушку. — Что за?.. — глаза расширяются ровно тогда, когда губы Джотаро формируют на лице ехидную улыбку. — Ты, что, специально?! Охуеть. Нориаки резко срывает с головы это дерьмо с золотыми значками и швыряет прямо стенду-предателю в лицо. — Я убью тебя, Джотаро Куджо, — по слогам проговаривает он, видя, как ДжоДжо предусмотрительно делает несколько шагов назад. И вопреки этому, с чужих губ срывается ещё один смешок. Когда вечно грозный, пугающий людей одним лишь своим видом Джотаро пытается убежать от разъяренного тёмно-вишнёвого торнадо, Какёин задумывается над тем, каково это: вот так спокойно касаться его, разговаривать с ним, не бояться. Избивать. Той же фуражкой. — Ты хоть знаешь, сколько времени занимает мытьё волос?! Слышать вместо нотаций искрящийся смех. — Ты — подлый ублюдок, — бьёт он его по голове наполненным грязью куском ткани. Куджо отпрыгивает назад. Начинает пятиться. И улыбается-улыбается-улыбается. — Как тебя земля вообще носит. Слышать вместо ожидаемого ответа тихое: — Я тоже, Нори. Я тоже. В которое Джотаро вкладывает нечто другое — иное. Когда Какёин улавливает в этом абсолютно другой смысл — когда он находит в этих словах ответ на совершенно другой вопрос — он подрывается за отдалившимся ДжоДжо.Это больно — остановить собственное сердце?
А каково это — наконец чувствовать, как по венам течёт свобода вместо отравляющего организм страха? Каково это — отпустить себя? — Попался! — хватает он его за запястье вовремя появившейся лентой. И притягивает к себе. Каково это на самом деле— целовать Джотаро? Каково — ощущать, как под пальцами бьётся чужое сердце и невольно сравнивать его со своим? Нориаки приходит лишь один ответ.Почему я должен чувствовать это один?
И он ловит его самыми кончиками пальцев.Таков наш Джотаро.
Садит в обеднённую почву, заботливо покрывает горсткой земли.…может, нарисуешь меня?
И позволяет ему прорасти. Прорасти в короткое, хранящее в себе тысячу воспоминаний слово.Каково это — быть с Джотаро?
Правильно.