Монтекки и Капулетти

P. O. V. Томас Шелби «Поторопись, Джон!» — крикнул Томми, хлопнув дверцей машины и остановившись на потрескавшемся тротуаре рядом со своим старшим братом Артуром. Сегодня был день, когда нужно было отвести время: никаких развлечений, никаких колебаний, никакого чертового ожидания, пока Джон, его младший брат и его жена Эсме перестанут ссориться на пять минут и смогут отправиться в путь. Сегодня был в планах день расширения: нужно было попасть в Лондон, оставить небольшое послание Сабини, возможно, отпраздновать час или два, как того хотели бы его братья, и вернуться к делам в Бирмингеме. Вошел, закончил, вышел. Всёросто. Всё хорошо, что хорошо кончается. «Я, черт возьми, иду!» Из почерневшего от копоти дома донесся бестелесный голос Джона Шелби. Томми ухмыльнулся, услышав ответный крик Эсме, что-то многоречивое, искаженное, заканчивающееся решительным «не возвращайся! ». Если бы она когда-нибудь пережила эту угрозу, Джона бы выгнали много лет назад, и у них был бы только второй ребенок, а не пятый. Залез в карман пальто, Томми вытащил пачку сигарет, щелкнул крышкой, вытащил одну, чиркнул спичкой и успокаивающе затянулся. Артур вытащил что-то из своего пыльного пальто: маленькую флягу, чистую и с рисунком, внутри плескалась коричневая жидкость, когда он открыл пробку и сделал глоток. «Семь часов, двенадцать часов, десять, если я еще трезв. Я получил это от доктора. Это помогает мне сохранять спокойствие и ещё раз спокойствие». Томми промычал, потянулся, схватил бутылку и устало взглянул на этикетку. Поднеся бутылку к носу, он понюхал, прежде чем нахмуриться, когда в его ноздрях задержались лекарственные пары. На мгновение, он смог увидеть это, почувствовать, услышать. Вкус грязи на зубах, покрывающий его. Звук взрывов вдалеке, крики умирающих людей, звенящие в его ушах, крики, которые никогда не утихнут. Он чувствовал, как влажный холод прилип к нему, впитываясь в его поры. Оно было там, а потом исчезло, и Томми отодвинул все это назад, все прочь, все вниз. Подняв бутылку, он помахал ею Артуру. «То же самое, что нам давали в окопах, чтобы мы не дрочили». Да, потому что после того, что они, он, его братья и его соратники по оружию, видели, делали, кошмары, все это и ничего из этого, лекарство будет найдено в маленькой стеклянной бутылочке с йодом и опиумом. Чертовы врачи не поняли. Большинство из них сами там не были, они были надежно заперты в Англии, и на их лицах не было брызг крови. Почти застенчиво Артур засунул руки в свободные карманы и оттолкнулся от машины. «Полли говорит, что это полезно для меня. Это меня замедляет». Конечно, она чертовски хорошо это сделала. Если Полли не пыталась помешать им в одном направлении, она разрывала связи в другом. Потрогав на мгновение бутылку, глядя на этикетку с изображением улыбающегося мужчины в отутюженном костюме, нарисованного на лицевой стороне, Томми перевернул эту чертову штуку вверх дном, позволяя жидкости, находящейся внутри, вылиться и расплескаться на тротуар. «Артур, есть некоторые вещи, которых Полли не понимает. Ты мне нужен бешеным, а не тухлым, а?» Затем он вышвырнул бутылку через машину на дорогу, слушая, как разбивается стекло, как это случилось с их собственными душами на Сомме. Артур долго смотрел вслед бутылке, прежде чем кивнуть. Томми знал своего брата, знал, что он ненавидел, когда ему давали успокоительное, как сломленному коню, но поскольку Полли сказала это сделать, Артур так и сделал. Это был его брат. Хороший солдат, всегда ожидающий приказов и никогда не делающий шагов самостоятельно. В этот момент входная дверь открылась, и Джон вывалился наружу, захлопнув ее за собой, в измятой одежде, пытаясь застегнуть ширинку брюк и одновременно пытаясь уклониться от пиджака. «Она не отпускала мою чертову ногу». Артур усмехнулся, когда они с Томми отошли от тротуара, идя к машине. «Держу пари, что это не все, от чего она не отказалась бы». Томми проскользнул в свою машину, Артур открыл другую дверь, чтобы Джон мог проскользнуть в нее, прежде чем войти сам. Чем скорее они с этим покончат, тем скорее Томми сможет разобраться с этим гребаным ирландцем, остепениться, и жизнь вернется в прежнее русло. Тем не менее, всегда испытывая свое терпение, Джон упрямо оставался на обочине дороги, возясь со своей кепкой. «Ты знаешь, что она против этого Томас? У нее есть свое мнение». Томми вздохнул, постукивая по рулю машины с открытым верхом. О, он достаточно хорошо знал мнение Эсме об их планах расширения. Они все сделали это после вчерашнего семейного собрания, на котором она разглагольствовала и бредила об опасностях, о бугименах в Лондоне, о ее мягких мечтах о том, чтобы она, дети и Джон уехали подальше и основали какую-то гребаную ферму и завели бы там кур. Кровавые куры. Разве она не знала своего мужа? Джон пробыл бы там неделю, прежде чем от злости и скуки сломал шеи каждому из этих цыплят. Такая жизнь не для них. Ни одному из них. Ни один Шелби, с кровью Шелби, не закончил бы таким образом. «В мнениях нет ничего плохого, Джон. А теперь давай». Артур похлопал Джона по спине. «Садись в чертову машину». "Заткнись." Джон выругался, забираясь внутрь, а за ним следовал ухмыляющийся Артур, который сидел сбоку от двухместной машины, неуверенно балансируя на подлокотнике. Томми взлетел, мотор радостно урчал под ними, прежде чем, как всегда, Артур устроил шоу. Встав, он широко раскинул руки. «Да! Острые козырьки собираются в гребаный отпуск!» Джон дернул его вниз так же быстро, как Артур поднялся. — Садись, сумасшедший ублюдок! Они рассмеялись, добродушно обмениваясь ударами и легкими шлепками, и Томми почувствовал, как призрак улыбки скользнул по его губам. Это все, что у него было сейчас. Призраки и фантомы, притупленные чувства, приглушенные цвета. В мрачную середину зимы… Когда он свернул на дорогу, чтобы выехать из Бирмингема, минуя старую прачечную, он увидел ее. Полли, волосы распущены и распущены, пальто нет, ботинки на каблуках заляпаны грязью, в глазах горит огонь, когда она их заметила, машет рукой и кричит. «Томми, подожди!» Кажется, в сотый раз за это утро Томми вздохнул. Полли совершенно ясно изложила свое мнение об их замысле. Томми не нужно было их снова слушать. Не прямо сейчас. Итак, он поехал проезжать мимо нее. Конечно, Полли есть Полли, сумасшедшая тетя, какой она была, впилась взглядом и выскочила прямо перед его чертовой машиной. Томми нажал на тормоза, сердце подпрыгнуло, когда он посмотрел вверх и обнаружил, что капот его машины находится всего в нескольких дюймах от столкновения с тяжело дышащей Полли. Он не знал, как долго он оставался в таком состоянии, прежде чем гнев, кипя и катясь, пролился через его кровь. Выбежав из машины, Томми с такой силой захлопнул дверь, что был уверен, что помял металл. «Ты спятила, Пол? Как ты думаешь, что ты…» Тем не менее, Полли широко и ярко улыбалась, подбегая к нему, хватая его за бицепс, хватая крепко и неумолимо. «Где, черт возьми, ты был? Я бегала от Маргейта до Маркизы, разыскивая тебя! Не имеет значения, приходи. Приходи!» Ищет его? Нет, она бы его не нашла. Он был на литейном заводе рядом с разрезом, месте, которое он не часто посещал, и всадил пулю в голову тому ирландцу ради двух ирландских придурков, которых он встретил вчера в «Черном льве». Томми не любил убивать, особенно когда это совершалось по нужде кого-то, кроме него и его семьи, но, опять же, ему еще меньше нравилось, когда его принуждали и шантажировали. Эти двое, ирландские женщина и мужчина, получат свою очередь, когда он точно выяснит, чего именно они хотят от него и его семьи. Нет. Сначала Сабини, потом ирландцы. Один за раз. Это был единственный способ пережить этот чертов день без головной боли. Не слишком осторожно Томми вырвался из хватки Полли, когда она пыталась дернуть его, заставить следовать за собой. Обернувшись, он через плечо открыл дверь машины. «Я сегодня слишком занят для этого дерьма, Пол. Ты сказала то, что должна была сказать». Томми знал, что Полли против расширения, ну, время для этого, но, черт возьми, бежать под его машину, чтобы остановить его? Возможно, именно ей нужно было лекарство, которое она пыталась заставить Артура проглотить. «Если ты сядешь в эту машину, Томас Шелби, я сожгу букмекерскую. Ты меня понимаешь? Это не имеет ничего общего с лондонским бизнесом!» Голос у нее был несимпатичный, строгий, требовательный. Это был не тот тон, который она использовала часто и редко. Рука Томми замерла на ручке двери машины, холодный металл впился в ладонь. Медленно Томми взглянул на Полли и обнаружил, что ее улыбка все еще на месте, зажатая и запечатанная, и, черт возьми, это его выбило из колеи. «Чему ты улыбаешься?» Ее улыбка только выросла. «Пожалуйста, просто… Ты мне не поверишь. Ты должна прийти». Он всмотрелся в ее лицо, в глаза, увидел в них блеск, едва скрываемое ликование, волнение, и, уж точно в сотый раз, Томми вздохнул. Дверь машины с грохотом закрылась. Вслепую он бросил ключи от машины Артуру, который схватил их в воздухе. «Ребята, мы пойдём в небольшой обход». Два раздраженных стона исходили от Джона и Артура, которые проскользнули на водительское сиденье, когда они подъехали ближе к тротуару, чтобы припарковаться. Однако Томми еще не закончил: он схватил Полли за локоть и заговорил громко и ясно, глядя маленькой, но столь же опасной женщине прямо в глаза. «Но мы уезжаем в Лондон к полудню». Полли пожала плечами, но блеск в ее глазах стал острым, зазубренным. Затем она отстранилась, развернувшись на пятках, идя обратно тем же путем, вынуждая Томми следовать за ней, поскольку в конце концов его окружили Джон и Артур. *** Первым знаком была машина. Багрово-красный, необыкновенно яркий на фоне серых тонов, которые, казалось, составляют пейзаж Бирмингема, припаркованный прямо возле букмекерской конторы «Шелби». Томми невольно вспомнил те дни, когда их мать была жива, когда каждое воскресное утро она учила их маленьким стихам из Библии у очага, потому что церковь была слишком дорогой, а отец всю неделю пропивал их деньги на еду. Артуру нравились сказки о Содоме и Гоморре, Иоанне и Давиде и Голиафе, однако Томми предпочитал книгу откровений. «Когда Агнец снял вторую печать, я услышал, как второе животное сказало: «Иди и смотри!» Потом вышла еще одна лошадь, огненно-рыжая. Его всаднику была дана власть брать мир с земли и заставлять людей убивать друг друга. Ему дали большой меч. Всадник на красном коне… Война.» Но это был не апокалипсис, это не была лошадь или всадник, и Томми царил в своих блуждающих мыслях. Ему нужна была еще одна сигарета и стакан виски, возможно, немного трубки, чтобы успокоить свой чертов разум. Полли не обратила на это внимания, прошла мимо него к входной двери, отперла ее и быстро вошла, сопровождаемая Артуром, Джоном и Томми. Когда они все оказались внутри, Полли снова заперла дверь. Люди толпились снаружи, волновались, а букмекерская контора должна была открыться в рабочее время несколько часов назад. Чем именно занималась Полли, если именно она, а не кто-либо другой, держала букмекерскую контору закрытой, если на ней можно было заработать деньги? Тем не менее, она не произнесла ни слова, проходя мимо столов, за угол, мимо выигрышных досок и направляясь в заднюю часть комнаты, где семейные комнаты были надежно разделены двумя толстыми деревянными дверями и блестящими замками. Как хороший маленький мальчик или человек, готовый покончить со всем этим, чтобы вернуться к работе, Томми старательно следовал за ним. Как ни странно, общая комната, где они проводили свои частные встречи, была широко открыта и манила, и Томми мог слышать голоса, доносившиеся изнутри. Один, очевидно, их младший брат, Финн. «Как тебе удается продолжать побеждать?» Томми услышал, как Финн скулит. Другой голос, глубокий и богатый, женский, ответил почти серьезно: «Чистый, нефильтрованный талант, малыш». Томми повернул за угол, пересек границу между букмекерской конторой и гостиной и увидел Финна, сидящего во главе небольшого круглого семейного стола лицом к двери. Финн ухмылялся, сжимая в руках игральные карты, защитно сжимая карты, метая взгляд между стопкой монет, разбросанных по центру стола, и своей гостьей, глядя на нее вверх и обсуждая шансы. Женщина бросила еще три гинеи в кучу посередине, подбадривая Финна продолжить. В женщине, сидевшей напротив Финна, спиной к двойной двери, смотреть было не на что, кроме чертовых волос. Толстая, непокорная, черная, как оникс, половина волос ее, свернута и прикреплена к затылку странной палкой, шишковатой, тростниковой и удлиненной, а остальная часть оставлена ​​так, чтобы падать ей на спину плотной завесой. Финн нахмурился. «Я всего на два года моложе тебя. Ты жульничаешь?» Томми подошел ближе, все еще на расстоянии добрых нескольких футов, но достаточно близко, чтобы увидеть руку девушки. Пики, туз, король, дама, валет и десятка. Флеш-рояль. Тем не менее Финн, задевший свое эго подстрекательством своего возраста, бросил четыре гинеи в кучу, которая и без того представляла собой вполне здоровый вес. Без сомнения, это было именно то, чего хотела женщина, и Финн попал прямо в ее маленькую ладонь. «Я и обман? Никогда». Молодая женщина не смогла бы звучать более язвительно и невозмутимо сардонически, даже если бы она попыталась. Томми сделал шаг из дверного проема, навстречу свету, льющемуся из окон сзади. Артур, Джон и Полли следовали за ним, и Финн заметил их, сияя от их прибытия. "Томми!" Финн бросил свои карты, одинокая и скромная пара двоек приветствовала их, и встал, поправляя подол незаправленной рубашки. Томми кивнул ему, но его взгляд остановился на руке девушки, наблюдая, как ее рука сжимала карты, почти сгибая их пополам, большой палец замер от бега по блестящим лицам, а другая рука подносила ко рту сигарету. Неподвижно, застыв. — С тобой все в порядке, Финн? Кто это? Томми молился, чтобы это не была какая-то девушка, которую Финн трахнул, у них и так было достаточно проблем, не добавляя к этой смеси плачущего ребенка и незнакомую женщину. Иначе зачем Полли тащить его сюда, чтобы познакомиться с молодой женщиной? В конце концов девушка пришла в себя, глубоко вздохнула, смирилась, аккуратно сложила карты на стол лицевой стороной вниз и потушила дым в пепельнице рядом с собой. Финн ему не ответил. Вместо этого молодая женщина встала (точно маленькая, едва доставая Томми до плеча, если они стояли рядом), и провела рукой по своей черной юбке, разглаживая ее. Спина у нее была прямая и напряженная, плечи расправлены и выпрямлены. Гордая, но нервная. Потом она заговорила. «Меня зовут Гарриетта Шелби». И она поворачивается, и он видит ее. Видит ее. Он видит сны о ней, которые снились ему на протяжении многих лет, туманные, яркие и мучительные, которые трудно вспомнить, когда он бодрствует, сны, которые он одинаково ценил и ненавидел, и их трудно соединить воедино. Она не такая высокая, как Лиззи, не такая, как он думал. У нее нет его вдовьего пика, в отличие от его двойника мечты. У нее нет его мягких волн, но есть дикие кудри Лиззи, но каким-то образом, каким-то образом, несмотря на все это, он мечтает, и здесь это нечто большее. Глаза у нее были как у бабушки, необыкновенно ясные и живые. У нее была гибкая фигура Лиззи, однако, судя по тому, что он мог видеть сквозь толстый свитер и длинную юбку, касающуюся плоского ботинка, она была жилистой и сильной, как Артур. У нее были широкие плечи Джона, невысокий рост Полли, непроницаемая гордыня Ады, но в ответ на него смотрело его собственное лицо, чуть-чуть смягченное женственностью. Прямо перед ним стояла маленькая частичка его самого, осколок его души, которую, как он думал, он потерял навсегда. Он видит ее младенцем, сразу после рождения Лиззи, такой невинной, такой маленькой, такой нежной и хрупкой, лежащей на его руках, все еще измазанной кровью, когда он улыбается ей сверху вниз, а она моргает, глядя на него. Он почувствовал ее прямо сейчас, почувствовал ее вес, тепло в своих расслабленных руках, как будто он был там, в той старой пыльной комнате, все еще держал ее, укачивал, говорил свой первый привет. Он все это чувствовал и видел, и впервые в своей гребаной жизни Томми лишился дара речи. Позади него было движение, шум не улавливался, не до конца, но он застрял, приземлился, застыл… Потерялся. Не было слов. «Черт возьми, как ты похожа на своего папу!» — резко воскликнул Артур, шагая вперед. Все, что Томми мог сделать, это смотреть, молчать и бездумно смотреть, как Гарриетта нерешительно улыбнулась, протягивая руку приближающемуся Артуру. "Рада встрече... " Артур прервал ее, отбросив ее руку и притянув ее в объятия, крепко сжав, прежде чем слегка отстраниться, чтобы посмотреть на нее сверху вниз, положив руки ей на плечи. «Теперь ничего подобного! Семья не пожимает руки! Думаешь, ты не помнишь меня? Я твой дядя Артур. Ты смеялась до упаду, когда я подбрасывал тебя в воздух и ловил. Это..." Артур обнял ее за плечи, притянул к себе и помахал Джону, который тоже скользил вперед, улыбаясь и неподвижный, Томми был там, поставив ноги на пол, моргая, плывя по течению в воспоминаниях, мечтах и ​​надеждах. И страхи, и все, черт возьми, между ними. «Я твой дядя Джон. Ты однажды меня обоссала. Рад снова тебя видеть, крошка». — пошутил Джон, беззастенчиво взъерошив ее волосы. Она усмехнулась и отдернула голову, но этот шум преследовал Томми. Это был тот же смех, ни на октаву не изменённый, который она издавала, когда Артур подбрасывал её в воздух, когда Полли шевелила носом, когда пятнадцатилетний Томми корчил рожицы или водил пальцем по подошве её ноги, или дул ей в лицо горячим воздухом, или подбрасывал ее на свое бедро, когда она не могла заснуть, или... Слишком. Он дышал? Он не мог дышать. Он не мог думать. Он едва мог чувствовать, что стоит прямо. Затем она посмотрела на него, улыбка с ямочками на ее лице, так похожая на его собственную в этом возрасте, такая живая, треснула и рассыпалась, и смех и радость комнаты злобно угасли, когда они все, один за другим, изогнулись. тоже посмотреть на него. Он пытался сказать что-нибудь, что угодно, но ничего не мог найти, ни слов, ни-че-го. Она осторожно, медленно отодвинулась от Артура и Джона, медленно приближаясь к нему, пока не оказалась на расстоянии вытянутой руки, но Томми все еще не мог говорить. Она полезла в карман юбки, вытащила желтый листок бумаги, старый, помятый и помятый, и постепенно протянула его ему. Его рука дрожала, когда он взял ее, но не открыл. Он знал, что это такое, единственное, что это могло быть. Письмо, которое они оставили Гарриетте в тот день, когда ее похитили. Бумага сморщилась в его руке, когда он сжал кулак. Ее глаза метались между его собственными и смятым письмом. "Это хорошо?" — спросила она бесстрастным голосом, мертвым, хриплым и ужасно примирившимся. Вопрос был здоровенный, здравый, уставший. Она выглядела готовой к отказу, к тому, чтобы ее схватили за ворот свитера и вышвырнули на улицу, как дохлую крысу, и, наконец, увидев ее заявление об отставке, увидев, как опускается ее рука и поднимается подбородок, когда она собиралась уйти, Томми вернулся в собственное тело. У нее было письмо. Это был не очередной сон. Она действительно была здесь. Прямо здесь. Перед ним. Не было слов. Нет слов. Он поймал себя на том, что двигается, притягивает ее к себе или его к себе, трудно сказать, обнимает ее, целует в лоб, прежде чем положить щеку на голову, руку в ее волосах, запутываясь, укореняясь там, глаза скользят закрытыми. Как что-то мокрое скатилось по его щеке. От нее все еще пахло душистым горошком и медом. «Это заняло у тебя достаточно времени». Он прохрипел и заплакал. Он знает, что плачет, его голос резкий и гортанный, и впервые за многие годы, до войны, до похищения Гарри, до всего этого, он позволил себе заплакать. Она обняла его в ответ, и ее собственный голос был таким же надломленным, как и его, таким же влажным. «Я выбрала очень красочный и живописный маршрут».