Прыгай

      Я много раз слышал, что если долго смотреть в бездну, то бездна начнет смотреть в тебя. Я эту фразу понимаю по-своему, вернее, у меня есть подходящая для этого ситуация. Мозг находит выход отчаянию в двух проявлениях: безумие и кризисы. Безумие я обычно могу предсказывать: мозг настолько перегружен, что это сказывается на моем состоянии тела. А вот кризисы… Они похожи на паразитов, незаметно облепляющих своего кормильца. Заметить, что ты весь в паразитах почти невозможно. Остается только проходить все это.       Все начинается с удивлений. Как странно, что люди, знающие о конце, продолжают трепыхаться, волноваться, думать о зарплате. Как смешно, что люди, знающие о минувших войнах, могут орать о допустимости новых. Как странно, что те, кто агитирует за спасение животных, дома могут уничтожать членов семьи. Столько противоречий, столько неувязок, которые не разрешаются веками. Они перетекают из одной формы в другую, подстраиваясь под время, но не исчерпывают себя. Как до удивления бессмысленно.       Потом приходят вопросы. Что меня держит здесь и сейчас, ведь за свое бессмертие я успел увидеть столько всего? Страх ли это перед смертью, когда я познал вечную жизнь? Страшно ли ставить точку?       Эти вопросы, сомнения жужжащим роем заполняют мою голову. Они преследуют меня в дни, когда все валится из рук от плохого настроения, и заставляют сжиматься в комочек под одеялом ночью. От этого преследования пытаешься отмахнуться музыкой в наушниках, кучей дел, от которых хочется свалиться от усталости, пустыми фильмами и сериалами — все самое яркое и занимающее всего тебя. Одиночество в такое время — ужасно страшно.       Я не был один в этот период, но легче мне не стало. Да, я занимался Дань Хэном, его зависимость от меня не давала мне уйти в себя. И все равно я все чаще стал ловить себя на том, что погрузившись в эти сотни неувязок отчаяния, я не замечаю, как мальчик, сжимающий в руках ворона, тянет меня за рукава в попытке привлечь внимание.       Отчаяние настолько страшно. Оно даже меня доводит до слез. Мысли просто гнетут ночами, не дают отвлечься, не дают уснуть. Остается только смотреть в потолок, вариться в них и ждать утра.       Дань Хэн чувствует, что что-то не так, но не понимает. Он с волнением спрашивает меня: не болит ли у меня что-то, не обидел ли меня кто, не огорчил ли я его. Я спокойнее и миролюбивее обычного говорю ему, что все в порядке, а сам ухожу от его проницательного взгляда. Мне страшно от того, что кто-то может вскрыть тот рой мыслей в моей голове, ведь неизвестно, с чем я тогда останусь. Кажется, что эти паразиты поглотили все, что было мое, что приносило покой или скупую радость. Что хуже: пустота или рой отчаяния?       Самый обычный для Дань Хэна вечер. Он сидит и играет у стола, вслух проговаривая реплики игрушек. Это мило. Но он не будет таким всегда. Как не были и мои родные и друзья, которые умерли неизвестно сколько веков назад, даже их могил уже нет. Как не были и все Дань Хэны до него. Еще 19 лет и этот милый Дань Хэн опять уйдет от меня, а я останусь с усталостью от этой вечности. Как утомительно, как одиноко. Никто не помнит, что в 1847 году я украл коня у соседа, а потом за вырученные деньги бежал с Дань Хэном на другой конец страны. Никто не знает и не помнит, что наставник научил меня ковать мечи когда-то очень давно, что наше оружие было лучшим в наших землях. Никто.       Есть ли смысл в существовании, если о тебе никто не знает и не помнит? Существует ли человек вообще, если о нем некому высказаться? Пройдет пара десятилетий — уйдет Дань Хэн, я уйду с этой работы, а кто будет помнить обо мне?       Я встал. Бесполезно, бессмысленно. Давно надо было это сделать. Медленно, опираясь на стены, словно ноги стали неподъемно тяжелыми, я бреду к балкону. Там мы с Дань Хэном праздновали семейный праздник. Дань Хэн… справится. Я… мне надо в это верить, я хочу в это верить.       Я встаю на перила балкона и выпрямляюсь в полный рост. Ветер. Такой сытный, плотный и свежий бьет меня в лицо, раздраженно откидывает волосы назад. Рой от него бьется слабее.       — Блейд! — голос Дань Хэна напуганный, истеричный, даже сорвался как будто.       Я, забывшись, поворачиваюсь к нему и оскальзываюсь на перилах. Последнее, что я вижу — бледное лицо мальчика со слезами на глазах в дверном проеме и падающий к его ногам ворон.       Темнота. Пока мое тело приходило в себя, пока срасталось и восполнялось то, что я потерял, рухнув с высоты, наступила ночь. В голове легкая пустота, от гудения обреченных мыслей не осталось ничего. С облегчением я встаю и легкой походкой направляюсь к дому. Теперь все точно будет хорошо: мозг и тело перезагрузились, можно расслабиться и вернуться к обыденным делам.       Легкой, даже подпрыгивающей походкой я поднимаюсь по лестнице. Хорошо бы было сейчас поесть, а то тело потратило много энергии. Может, заказать что-нибудь? Почему бы и нет.       — Дань Хэн, как смотришь на то, что сегодня на ужин будет еда из ресторана? — я открываю дверь и оглядываюсь.       Странно, но малыш не вышел мне навстречу. Настороженно, почти крадясь, я пересекаю квартиру, заглядывая в комнаты. Мальчик обнаружился в дверном проеме. Там, где я его запомнил в тот миг.       Дьявол, я совсем забыл, что этот Дань Хэн еще не сталкивался с таким моим идиотизмом. Он сидел, уперевшись в косяк, обхватив себя руками и опустив лицо в колени. Мелкая дрожь охватывала все его тело. Я легко коснулся его, но он не обратил на меня внимание, потряс сильнее — ничего.       Я взял его на руки. Заплаканное, бледное узкое лицо с плотно сжатыми, обкусанными губами поразило меня своей неузнаваемостью. Он часто жмурился и словно не видел ничего, не узнавал меня.       Я звал его, прижимал к себе, сулил разные вещи в надежде на то, что он придет в себя и обхватит меня руками в ответ, но мальчик словно ушел в себя. Словно мой рой, высвободившись на свободу, со всей силы ударил его, пролетая мимо.       В отчаянии и страхе я понял: какой же я идиот и урод. Из всех вариантов облегчить себе состояние я выбрал самый неверный, самый жестокий, эгоистичный. Надо было сделать, что угодно другое, но не это. Будь я нормальным человеком, то сломал бы себя и Дань Хэна. Но я в этой ситуации оказался мудаком куда большим, потому что самым убогим и непростительным способом, которого должен был бежать, я сделал себе в сто раз хуже, ведь этот милый и трогательный ребенок сейчас ушел в себя.