Прыгай

      Есть ли у отчаяния предел, дно? Слова Кафки крепко засели у меня в голове. Всякий раз смотря на Дань Хэна, я вспоминал их. Я шел даже дальше в воспоминаниях: все предыдущие Дань Хэны. Было это безумием или отчаянием раз за разом встречать их, не решаясь на собственную смерть? Предпоследнему Дань Хэну я сказал вроде, что устал от него, от них. Нет, тогда я ошибался. Устал я именно сейчас. Устал от ежедневного чувства вины и череды неудач, связанных с попытками помочь мальчику.       Раньше я посмеивался над фильмами и книгами о родителях, которые были готовы отдать все ради спасения своих детенышей. Но черт возьми! Как я теперь понимаю их! Как мне не смешно! Как ужасно думать о том, что Дань Хэн где-то глубоко внутри страдает, а я никак не могу пробиться к нему, чтобы помочь.       Я знал, что делать этого было нельзя, но я даже вновь начал копать информацию на видьядхар, чтобы найти их родину, может, там бы ему смогли помочь сородичи или воспоминания.       Из череды мыслей меня выдернула тарелка, соскользнувшая с моих ног. Мы с Дань Хэном сидели вместе и смотрели фильм вечером. На самом деле никого из нас он не интересовал. Мальчик прислонился ко мне, как кукла, у которой чуть не догнули ноги, чтобы она сидела прямо, он даже не смотрел в сторону света от монитора, глаза сосредоточились где-то на пульте, лежащим перед ним. А я уже три дня каждую минуту, в которую мой мозг был свободен от самобичевания или тревоги, думал о предложении Кафки.       Здравый смысл говорил мне, что эта подозрительная и странная женщина явно добра мне не принесет. Даже если она и поможет, цена в виде копья велика. Я поклялся первому Дань Хэну, это копье имеет для него важность, в нем заключена его память, оно же было его природным оружием: ни с одним другим он не сможет раскрыть свой боевой потенциал как видьядхара. В очень давние времена, когда мир был гораздо опаснее, иногда возникали ситуации, когда реинкарнации Дань Хэна из необходимости брались за копье, хотя самый первый Дань Хэн и запретил мне. В бою они побеждали с великим мастерством, но после этого остаток жизни проводили в самобичевании и страдании от памяти, которые копье передавало им от своего предшественника. Тот грех, из-за которого его однажды выбросило к моим ногам море, находит отклик и в невиновных версиях.       Но к черту здравый смысл! Мне невыносимо смотреть на такого ребенка! Может, и хорошо будет, если Дань Хэн не получит возможности коснуться копья. Зато он будет счастливым, если Кафка действительно сможет помочь мне. Я хочу, чтобы он снова сжимал мою руку, когда мы идем вместе, чтобы обнимал меня и улыбался при встрече. Я хочу снова чувствовать себя нужным, когда Дань Хэн будет, игнорируя весь мир, бежать только ко мне после моего возвращения с работы. Я хочу, чтобы он узнал весь мир, сказал мне, что он думает о нем, таким же прекрасным он для него останется через 5, или 10, или 20 лет?       Я посмотрел в сторону кладовки. Там, обмотанное изолентой (чтобы Дань Хэн случайно не коснулся) и тряпкой (чтобы было похоже на швабру), стояло то самое копье. Если я через несколько дней открою дверь Кафке и протяну его ей, то все закончится? Дань Хэн обнимет меня? Я смогу попросить прощение?       В фильме начался самый печальный момент, тот самый, во время которого девушки в кино обычно начинают, прикрывая рукой рот, плакать, чтобы продемонстрировать парням их женскую сентиментальную часть, а парни, если не идиоты, мужественно берут их за свободную руку, чтобы показать свою поддержку — спектакль, но очень рабочий. Меня уже давно такое не трогает, я уже видел эти клише сотни раз, я уже устал плакать за свою вечность.       Но отчего-то сейчас я, опустив взгляд на Дань Хэна, почувствовал, как в груди у меня защемило. Музыка. Она вошла в резонанс с моими мыслями и чувствами. Я почувствовал, что еще мгновение и заплачу. Рукой я закрыл глаза, склонился вперед и глубоко вдохнул. Против ожидания воздух вошел судорожно, прерывисто, словно я уже плачу. Нет, я действительно плачу. Глаза забыто раздирает от слез, они текут по щекам, скапливаясь на подбородке. Грудь сейчас разорвет, все внутри меня кричит, а я со всей силы сжимаю губы, чтобы жалкий всхлип не вырвался. Я очень давно не плакал, мне нельзя плакать перед мальчиком, он и так из-за меня пострадал. Но чтобы я с собой ни пытался делать, слезы не прекращаются. Страх, вина и одиночество. нельзя плакать! Я напугаю его! Если он еще где-то там, то напугаю! Нельзя, но как рвется все внутри.       Я до боли надавил на глаза, но плакать не мог перестать. Мне больно. Нет, я не устал от Дань Хэна, не устану! Только пусть он вернется! Я узнал, что бывает холодно, я узнал, что его объятия, счастье делали мир лучше вокруг меня. Мне плохо одному, я должен был благодарить каждого Дань Хэна за то, что они возвращаются ко мне. Я должен был беречь этого мальчика. Он думал, что остался один, что я его бросил, предал! Я последняя тварь!       Я не выдержал. Начал с хриплого лающего кашля, пытаясь скрыть плач, но в итоге всхлипы все же прорвались.       — Блейд, — две маленькие руки схватили меня за кофту. — Не плачь. Тебе больно?       Я боялся отвести руку от глаз, боялся обернуться и посмотреть в сторону мальчика. Вдруг это обман, мне будет еще больнее.       — Блейд, — его голос стал неуверенным, словно и сам был готов заплакать.       Я медленно отнял руку и повернулся к нему. Маленький, стоит на коленях около меня и с волнением смотрит на меня, сжимая мою кофту. Его брови с сочувствием приподняты, глаза широко раскрыты, рот поджимается. Такой живой.       Я сгреб его руками и прижал к себе, усадив на колени. Его руки цепко обхватили меня, прижались на моей спине. Как я долго этого ждал, как я мечтал об этом. Мне казалось, что сердце встанет лишь от одного желания зациклить этот момент.       — Прости меня, я больше никогда так не сделаю, прости. Я не хотел тебя оставлять. Ты мне нужен, я не устал от тебя, прости, — я уткнулся ему в волосы. Все, что в моей голове держалось этот год, сейчас между всхлипами быстро и суетливо рвалось наружу. — Дань Хэн, я никогда тебя не оставлю, я приду к тебе, даже если этого не захочешь ты. Ты мне нужен, прости, — я невольно стал раскачиваться, словно пытался успокоить ребенка, но успокаивал себя.       — Блейд, не плачь. Блейд, я хочу есть, давай поедим, — он вжался в меня.       Он что-то хочет, сам хочет. Мне кажется, что я бы сейчас достал ему и луну с неба.