Прыгай

      Дань Хэн был упрям. Но в купе с растущей в нем безнадежностью его упрямство начинало выглядеть как агрессия. Нет, он не хамил, не ругался, не гремел намеренно, просто его хмурое лицо не вязалось с теми действиями, которые он делал для меня. Он ставил на стол завтрак, но в глазах я видел или мольбу, или вялую веру в чудо. Он уже не подбегал ко мне на улице со спины, а послушно плелся рядом, чтобы просто находиться подле меня. Может, мне казалось, но иногда мне казалось, что ночью он уходит в туалет, потому что не может сдержать слез. Ночью он остается один на один со своими ненужными чувствами, с воспоминанием о моем отказе. Это все накатывает, топит, слезы перекрывают ему дыхание. И чтобы не разразиться при мне плачем, он вынужден бежать.       Я, хотя сердце мое разрывалось от вида такого Дань Хэна, не сдавался. Мне самому было страшно. Если человеку подарить надежду, а потом отнять все и оставить его с его несостоявшимися ожиданиями, то его отчаяние будет в разы сильнее в сравнении с тем, если бы он и вовсе не получал шанса. До тех пор, пока я не буду точно знать и чувствовать, что могу предложить ему то же, что он обречённо кидает к моим ногам, я не раскрою для него объятий.       Если честно, то я до сих пор не уверен: верно ли я рассуждал, верно ли вел себя с ним? Не было ли это чересчур жестоко?       Однажды я на весь день ушел на работу. Найти что-то толковое я пока не смог, поэтому скитался по доставкам. В последнее время, после происшествия с Кафкой я стал несколько раз в день звонить Дань Хэну, чтобы удостовериться в том, что с ним все в порядке. Однако в этот день все шло слишком странно. Мой первый звонок он просто сбросил, как и второй. Третий звонок встретил меня подозрительной тишиной. Четвертый сопровождался тихим звоном и тяжелым дыханием. Подозрение во мне росло, поэтому я уже после третьей попытки дозвониться решил, что вернусь с работы чуть раньше.       Открыл дверь нашей квартиры я, когда сумерки уже вытянули тени в противные холодные кляксы. Наверное, из-за этого вытянутая из-за угла рука Дань Хэна напугала меня вдвойне.       — Дань Хэн? — в груди у меня все сжалось.       Неужели ему стало плохо, когда меня не было рядом. Вдруг тем молчанием в трубке он пытался попросить о помощи, а я вместо этого поехал отвозить очередной заказ какому-то незнакомому человеку?       Не разуваясь, я бросился к нему, вернее, к его руке со слабо собранными вместе пальцами, словно у спящего человека. Но встретила меня иная картина.       Дань Хэн лежал на полу, вперившись в потолок заплаканными глазами. Футболка его задралась, возможно, от неудачного приземления, а может, ему просто стало жарко. На одной ноге его был домашний тапок, а на другой мой зимний ботинок, словно он куда-то собрался, но в процессе передумал. В другой руке, прижатой к груди у него гордо, по-хозяйски восседала бутылка какого-то дрянного алкоголя, который мне подарили на одной из прошлых работ в честь праздника. Разумеется, содержимого в ней было едва ли с мизинец, все остальное перетекло в Дань Хэна.       — Блять, — обычно я старался не ругаться при нем, но тут из-за абсурдности ситуации и легкой злости, в которую трансформировались мои страх и тревога, я не сдержался. — Ты что тут устроил?       — Бле-ейди, — он, видимо, только сейчас заметил меня и потянулся руками в сторону моей ноги.       — Где ты это нашел?       Я попытался отобрать бутылку у Дань Хэна, но ему это не понравилось. Юноша попытался подняться, но ему это не удалось, поэтому он решил откатиться от меня и пролил на себя остатки содержимого. Это событие сопроводило его недовольное плаксивое рыдание.       — Ты чего надрался? Ты в курсе, что тебе технически едва 16 лет по людским меркам? — я навис над ним. Надо было бы его поднять, но недовольство во мне требовало чтения нотаций.       — Я видья…дья… хара, короче! Я прожил больше тебя! — он даже стукнул кулаком по полу.       — А мозгов так и не нажил, — я вздохнул.       Дань Хэн начал что-то возмущенно сообщать мне на мое последнее замечание. Я не особо слушал его: бесполезно. Вместо этого я принялся за нелегкий и неблагодарный труд — стал поднимать пьяного молодого человека. Это походит на попытки взять в руки не тактильного кота, зверюга извивается и выгибается так, что держать его невозможно. Также и Дань Хэн, решивший закосплеить воду, провис у меня так в руках, что, когда я поднял его, моя поясница взмолилась о пощаде.       Все же я смог дотащить его до комнаты, где обнаружил еще один «сюрприз»: еще две пустые бутылки. Боже, в нем от водного народа только название. Я склонился над диваном и положил это неразумное тело на кровать и хотел встать, но Дань Хэн внезапно обхватил меня за шею и потянул своим весом меня.       — Ты кто? — он щурился и пытался приблизить голову к моему лицу, чтобы всмотреться.       — Конь в пальто, — я злился.       Мой ответ ему явно не понравился. Он принялся лупить меня слабыми кулаками, повторяя: «Какой конь в пальто! Что за конь в пальто!». Я перехватил его руки и прижал к кровати. Дань Хэн тут же расстроился, но утих. Я сел подле него и в задумчивости посмотрел. Я был немного в растерянности, не знал, что с ним сейчас делать в таком состоянии. И не совсем понимал его, больше догадывался.       — Это я, Блейд, — я посмотрел на юношу, пытаясь понять, услышал ли он мои слова.       — Блейд…       Он тут же неуклюже перевернулся на бок и руками потянулся к моей талии, чтобы обхватить ее. С легкой брезгливостью я оттолкнул его ладони.       — Почему ты нажрался?       — Меня Блейд не любит. Никак. Я столько старался, я так хочу, чтобы меня любили. Я не хочу быть один. Знаешь, как плохо быть одиноким? Я знаю… Это плохо… быть единственным драконом в море…       Я тяжело вздохнул. И жалко его, и зла не хватает. Насколько же он ушел в отчаяние, насколько же страх быть одному, не разделить чувства нагнетали в нем напряжение. В детстве у него была моя любовь, я давал ему ее как родитель, дядя. Он чувствовал ее в моих объятиях, в маленьких праздниках, в моем обещании возвращаться за ним каждый день. А сейчас… На самом деле я в некотором роде неправ. Я отказал ему в его взрослой влюбленности, сказал, что не дам ему той любви которую он желает из-за того, что воспринимаю его не как взрослого. Но я ведь и перестал давать ему и ту детскую любовь, потому что уже и ребенком его, выходит, не воспринимаю. То есть он не просто остался без ответа на любовь, но и остался один. Одиноким. Его главный страх, я умудрился воплотить его, оставшись рядом. Нет ничего хуже одиночества в толпе, одиночества рядом с тем, кого любишь.       — Дань Хэн, — я провел по его волосам, он уснул, — прости меня. Я зациклился не на том, сказал одно, но на деле не выполнил и другого. Дай мне пару дней, чтобы разобраться в себе окончательно и я скажу тебе, чего буду придерживаться.       Внезапно Дань Хэн открыл глаза, в них была легкая паника. Он перевесился через кровать. Его стошнило. Нас ждала тяжелая ночь.       Всю ночь он то спал, то пытался куда-то идти, то начинал скулить или плакать, то его рвало. Я устал, но терпел. Виноват в произошедшем я. Лишь под утро он заснул. Пока он спал, я обшарил все шкафы в доме, даже под диваны залез, сгреб все емкости с алкоголем и выкинул их.       Дань Хэн проснулся к обеду с головной болью, вызвавшей сожаление в глазах, и немного виноватым лицом. Я не ругал его. Не знаю, помнит ли он вчерашнее, но я все равно выполню свое обещание и через несколько дней скажу ему, как буду отноиться к нему.