Прыгай

      — Боже, ну почему ты настолько упрямый! Столетнего деда проще заставить пользоваться телефоном, чем тебя уговорить! Ну что плохого в праздновании твоего дня рождения? Мой же праздновали!       Клянусь, если он не прекратит этот разговор, которым он мне выносит мозг с утра, в течение пяти минут, то я его тресну. Вот что было просто потрясающим в маленьком Дань Хэне — его робость передо мной и сговорчивость. Мне иной раз самому хотелось прислушаться к нему, особенно, когда мне становилось стыдно от собственной грубости и невнимательности. Сейчас же Дань Хэн был чрезвычайно упрямым. Я частенько думал, из какой его детской черты это развилось (пусть и в ускоренном времени). Ничего подходящего в голову никак не приходило, поэтому я решил винить во всем его усидчивость: навысиживает мыслей и идей, а потом мучает меня ими.       — Отстань от меня, прекрасно не праздновал ничего последние лет 300 и жил совершенно офигенно! — я чувствовал, как во мне гнев просто клокочет, как кипящая вода в кастрюле.        Мы шли по окраине города, где я надеялся найти работу. На днях мне пришел ответ на резюме от какой-то конторки. Местечко было неважным, но я уже устал носиться по городу с доставкой так, словно мне 18 лет. Да и других вариантов особо не было, удивительно, что тут попытаются взять при том, какую «рекомендацию» на меня составили на последней работе после моего внезапного исчезновения на несколько дней.       Дань Хэн упрямо вывернулся из моей руки и встал перед кондитерской, эффектно раскинув руки. Я скептически взглянул на него, но он лишь настойчивее взмахнул руками.       — Давай! Купим торт и отпразднуем! Будет весело!       — Нет! Я уже даже не помню, сколько мне лет!       Я двинулся дальше, не оглядываясь. Он пойдет следом, я знаю.       Так и произошло. Спустя полминуты я услышал рядом с собой недовольные шаги Дань Хэна. Я скосил на него глаза, чтобы убедиться: он надулся и злобно зыркал на меня. Боже, неужели этот ребенок когда-то едва не расплакался, когда я отказал ему в желании праздновать середину осени? Невольно я ухмыльнулся своим воспоминаниям.       — Если ты просто хочешь поесть торт, то давай на обратном пути его купим.       — Да не торт мне нужен! — он вскипятился и даже руками всплеснул.       Я остановился перед весьма удручающего вида зданием. Мда… Докатился… Надеюсь, что эта контора хотя бы легальная. Перед тем как войти я с сомнением попытался заглянуть в окно, чтобы хотя бы оценить внутреннюю обстановку, но стекло было настолько грязным, что я даже своего отражения не видел. Делать было нечего: время моего собеседования приближалось, ворочить нос мне тоже не было выгодно.       С небольшой робостью, словно опоздавший на пару студент, я приоткрыл дверь и вошел. Дань Хэн прошмыгнул следом. Холодный свет горел, часто моргая от наших шагов. Он бросал зловещие тени на странно расставленную ошарпанную мебель. Она была неплотно придвинута к стенам, выезжала в коридоры. На полу пыль и известка то ли ветром, то ли чьей-то бесцельной рукой была собрана в маленькие кучки, напоминающие барханы. За стойкой регистрации было пусто, как и в остальном, доступном для моего глаза, пространстве.       Если в первую минуту я еще подумал, что у конторки дела идут неважно, то осознав наше с Дань Хэном одиночество, во мне проснулся инстинкт самосохранение. Здесь не просто что-то не так. Это ловушка в неприкрытом виде. Ловкая, потому что неожиданная и совсем неприметная. Кто-то (понятно кто) знающий, что я в поисках работы, что я не пойду никуда надолго без Дань Хэна и что я не поведусь на работу в приметных и крупных местах, подгадал момент, когда я расслаблюсь и создал для меня настолько безобидную ловушку, что меня даже заманивать туда не пришлось, я сам принял приглашение.       Только я хотел схватить Дань Хэна за рукав, чтобы выволочить его с собой из этой недружелюбной конторы, как меня дернули куда-то назад. У моего глаза замаячило что-то тонкое и острое, я буквально чувствовал, как глазное яблоко зудит от предвосхищения столкновения с этой опасностью.       — Ничему вас не научил горький опыт, как я смотрю, — ну разумеется, Кафка, какая же еще сука могла такое провернуть.       Дань Хэн взвился от испуга и растерянно уставился на нас. Я видел, что ему страшно. Он вспомнил свой страх из прошлого, а сейчас, видимо, боится и из-за меня. Словно напуганный зверь он покачивался вперед, словно хотел напрыгнуть на Кафку, но тут же едва не делал шаг назад из-за непреодолимого страха.       — Знаешь, в чем твое преимущество Блейд? Тебя можно спокойно пускать на органы. Неплохие деньги можно зарабатывать — все равно все заново вырастет. Начну, пожалуй, с глаз.       Это была не простая угроза. Она тут же вонзила нож, который до этого держала в паре сантиметров от моего лица, мне в глазницу и варварски стала им крутить там. Я не сдержался, вскрикнул и стал извиваться, как змея. Это чертовски больно, это чертовски пугает, когда внезапно в такой ситуации теряешь способность видеть половину от привычного. Я не видел Дань Хэна. Лишь слышал, как он не своим голосом закричал и рванулся ко мне:       — Отпусти его! Прекрати! — но замер, видимо, Кафка пригрозила мне как-то еще.       — Послушай, Блейд, а может ну эти органы? Давай я просто тебя раскромсаю, а потом отвезу на лесопилку? Ты же вроде давно молил о смерти?       Мне в руку вонзился нож и стал упрямо пилить мне сухожилия. В сравнении с болью в глазнице это было не столь острым ощущением, но я не мог этого терпеть. С ревом я развернулся и вслепую махнул кулаком. Промахнулся. И тут же расплатился за это. Кафка дернула меня за поврежденную руку. Я заорал от боли, и в тот же миг она грубо сунула мне клинок в рот. Я почувствовал, как язык вздыбился, задетый ножом, и оказался распоротым. Нож уперся мне в горло. Кровь неприятным ручьем полилась в рот и горло. От боли и этого железно-соленого вкуса меня чуть не стошнило, зубы стукнулись о клинок, рана стала еще больше. Я чувствовал, как кровь из глазницы перестает идти — я восстанавливаюсь, но из-за боли в горящей руке и еле сдерживаемой тошноты меня трясло так, что я еле стоял на ногах.       — Отпусти его! Молю! Что угодно, только отпусти! — Дань Хэн плакал.       Я хотел бы крикнуть ему, чтобы он уходил. Ничего бы со мной не сделала Кафка, она здесь явно из-за мальчишки. Но сказать ничего не мог, даже голову повернуть не вышло бы: нож продолжал упираться мне в горло, язык вяло был прижат к челюсти и сочился кровью.       — О, прямо «что угодно»? — Кафка вынула нож из моего рта.       Я наивно решил, что теперь она просто выложит свое требование, но Кафка тут же вонзила нож мне в грудь. Я задохнулся, вдохи стали для меня непосильным желанием.       — Тогда коснись вон того копья.       В панике я зашарил целым глазом. Удивляюсь, как я сразу не заметил на одном из диванов «Пронзающий облака». Дань Хэн прошел мимо меня. Я успел зацепить взглядом, как у него дрожат, сжатые в кулаки руки, как кривится его лицо от слез.       — Не-е!.. — я хотел крикнуть, но воздуха хватило только на это.       Дань Хэн замер на мгновение, но почти сразу продолжил свой путь.       — Слишком ты говорливый, может, вспороть тебе горло? — голос Кафки пульсом гремел у меня в голове, хотя она явно говорила, как всегда, вкрадчиво.       — Ет! Еси… Если… ы… меня люишь… не! — я пытался воскресить свой язык всеми остатками рассудка, но боялся, что Дань Хэн меня не поймет.       Юноша встал над копьем и повернулся ко мне. По его лицу текли слезы, не переставая. Он страдал вместе со мной. Страдал от собственного бессилия.       — Именно поэтому я коснусь его, — он упрямо сжал губы и склонился над оружием.       Я рванулся вновь, но в глазах потемнело, я почти повис на руке Кафки. Когда зрение вернулось ко мне, я встретился с взглядом первого Дань Хэна. Он все помнит. Помнит то, чего не знаю я и то, что причиняет ему страдание. Странная отстраненность и молчаливая боль отразились на его лице, по которому продолжали течь слезы.       — Боже, я умиляюсь с вас. Всего хорошего! — Кафка бросила меня на пол, легкой походкой подошла к растерянному Дань Хэну и взяла его копье. Небрежно потрепав его по щеке, она спокойно удалилась.       — Ты живой… — это не вопрос о моем нынешнем состоянии, Дань Хэн словно смотрит сквозь меня.       На пару минут он запрокинул голову и щурился, будто на его лицо падали капли дождя.       Все в такой же непонятной рассеянности Дань Хэн подошел ко мне и попытался поднять. На его лице, все еще мокром от слез, я почти не находил следов прежнего Дань Хэна. Тихая мудрость, обрамленная горечью и смирением.