Прыгай

      Мальчику явно становилось хуже. Он ничего не говорил, ни о чем не просил, но я замечал, что он спит больше, меньше играет, меньше ест. И при этом он отказывался отходить от меня. Во всякий удобный момент прижимался ко мне, словно мерз и хотел отогреться. Я волновался о нем все больше, почти перестал спать ночами, перерывая свои и чужие библиотеки, чтобы найти хоть что-то. Но все было тщетно. От смерти не было лекарства или песни.       Видьядхары тоже становились все хуже. Мне кажется, что им стало не хватать меня. А может, тревоги, которые грызли Панту распространились и на них. На мальчика в моих руках они смотрели со страхом, или сомнением, или с пережитками вражды. Меня и пугало и разочаровывало их отношение. Как можно обвинять ребенка в грехах предков?       Взрослые видьядхары перестали взаимодействовать с Блейдом. Даже Дэшэн не столь охотно облегчал ему страдания. Только дети, в головах которых память была еще спутанной, а веселье безудержным продолжали играть с ним, хотя он уже не мог, как прежде носиться вместе с ними.       Однажды, когда мы с Блейдом вновь направлялись к морю, чтобы проверить его здоровье, он заговорил с грустью о том, о чем ребенок еще знать, пожалуй, не должен был. Причиной к его словам стал один видьядхара, демонстративно отведший взгляд от нас, когда мы проходили мимо него. Глаза мальчика опять стали грубыми, но заговорил он спокойно:       — Это из-за легенд, о которых говорила мне знахарка? Что когда-то люди пили кровь видьядхар, чтобы жить дольше? Это не легенды?       — Нет, Блейд, видимо, не легенды. Наших женщин похищали, надеясь создать долгоживущего человека, да и в целом многих похитили люди. Что уж с моими собратьями делали я не знаю, никто не вернулся.       Я двинулся, было, дальше, но вдруг замер. Не знаю, насколько отчаянной была моя мысль, но я зацепился за нее: кровь, моя кровь. Что если она и правда способна исцелить простого человека? Если ее использовать верным способом? Основой всех целебных гимнов является взывание к крови видьядхары ради ускорения восстановления тела; к морю, чтобы наш дом смилостивился над ослабшим сыном; и к водному дракону, которого мы считали отцом всего нашего народа. Может ли быть, что в этих трех вещах заключался секрет нашего бессмертия?       Я развернулся и быстрым шагом пошел к дому. Блейд удивленно смотрел на меня, не понимая, чем вызвана перемена в моих планах, но я не в силах был говорить, я боялся, что через разговор я забуду что-нибудь или найду что-нибудь, что опровергло верность моего предположения. Я хотел попробовать. То давно забытое отчаяние, вызванное наблюдением за увядающей жизнью, просило, чтобы его разрешили.       В доме я усадил Блейда на кровать, а сам склонился над столом, пытаясь придумать, как лучше объединить кровь, море и дракона. Через что? Каким образом?       Я оперся о стол и вперился в него, как безумный. Помню вроде, что когда Блейд спросил меня о моих действиях, я лишь бубнил: «кровь, море и дракон». Я еще боялся, что мое решение может не помочь, а навредить ребенку. Но и выжидать не мог. Все свелось к тому, что я ухватился за первую логичную идею и помчался к морю.       Я зачерпнул из него воды и нырнул с головой, чтобы появились хвост и рога. Из хвоста с большим трудом, царапая пальцы, я выдернул крепкую и свежую чешуйку. Со своей добычей я направился к дому. У меня было все. Оставалась только кровь.       И тут я засомневался. А верно ли поступаю? А вдруг сейчас наврежу? Я в любом случае наврежу ему в попытке спасти, но что если последствия от моей помощи будут ужасными? Он ведь может умереть прямо сейчас из-за меня.       Я обернулся на Блейда, который с молчаливым удивлением смотрел на меня, послушно сидя на кровати. Мне была ужасна сама мысль о том, что сейчас надо будет рассечь его тело. Он ведь даже не ждет от меня угрозы. Он ничего не ждет. Он, мне кажется, я читаю это в его глазах, желает просто спокойно окончить свой короткий век в таком мирном и неплохом окружении, какое он имеет сейчас. Может, это лишь я хочу, чтобы он жил дальше? Прав ли я? Но ведь нет ничего плохого, чтобы хороший человек жил дальше.       — Блейд, — я присел перед ним на колени и взял его ладони в свои, — я хочу попытаться вылечить тебя. Но это немного больно. И я не знаю, получится ли у меня. Ты позволишь мне?       Я умолчал о том, что боль будет большой, о том, что он может умереть. Я ничего ему не рассказал, потому что хотел, чтобы его ответом было «да». Я внимательно смотрел в его лицо, пытаясь отследить хотя бы малейшее сомнение на его лице. Наверное, от волнения я слишком сильно сжал его руки, потому что он поморщился и дернул ими.       — Делайте, что хотите, мне плевать. У знахарки ничего не вышло, — он отвернул голову в сторону, словно эта тема его действительно не интересовала, но мне казалось, что он все же боится. Особенно после моих непонятных действий.       Я усадил его на стул перед собой и стал связывать наши противоположные руки. Не крепко, но вырваться не получится, а мне именно это необходимо. Около нас я поставил чашу с морской водой, чешую и нож, чтобы они были под рукой, когда понадобятся.       Еще раз взглянув в лицо Блейда, я прочел страх, выточенный бледностью. Мне и самому было страшно, наверное, из-за этого я так мало думал и поступал глупо.       — Надо выпить все, я знаю, что она соленая, — я протянул морскую воду.       Давясь, морщась и кашляя, Блейд медленно поглощал содержимое. Временами мне казалось, что его может стошнить. И все же он, упрямо смотря мне в глаза, через несколько минут поставил пустую чашу на стол передо мной. Я тяжело вздохнул. Это означало, что надо начинать самую неприятную часть. Надо собственной рукой причинить ему боль. И я даже не уверен: во благо ли.       Я взял нож и рассек им свою руку от запястья до локтя. Кровь, медленная, холодная и вязкая неохотно выступила почти черными каплями. Блейд смотрел на происходящее со страхом и удивлением, может, он считает, что я обезумел. Да, я верно сошел с ума. Откуда во мне эта истеричность, поспешность, страх? Почему я не обсудил все это с Дэшэном, не обдумал сам хотя бы сутки?! Но останавливаться уже нельзя.       Я одним движением рассек и руку Блейда. Мальчик подскочил и рванулся, но наши руки были связаны, убежать он не мог. Моя густая и степенная кровь тут же стала смешиваться с его быстрой и теплой. Я на мгновение поднял глаза на мальчика и понял, что лучше бы не делал этого. Слезы от боли и страх были направлены на его раскрытую руку. А ведь мне предстоит пойти дальше!       Я вдохнул. Собственную боль я словно не замечал, но зато страдания ребенка будто стенали где-то в душе. Вновь взяв нож, я одним резким движением неожиданно даже для себя всадил его мальчику в грудь, в сердце. Блейд закричал не своим голосом, задрожал и вцепился свободной рукой в мое запястье в попытке отвести нож, но я уже и сам вынул его. Кровь тут же стала пропитывать его одежду, расползаясь жутким пятном.       — Прости, прости! — я сам дрожал, я уже понял, что просто мучительно убиваю его своими же руками.       Непонятно зачем я продолжил начатое. Взял в руку чешую и, протиснув пальцы в рану, вложил в рассеченное слабо колеблющееся сердце острую чешую.       Блейд бледнел все больше, его глаза перетекали с одного предмета на другой все медленнее, искореженная грудь, казалось, только набирает воздух резкими рывками, но не отпускает его.       Судорожно, срывающимся от волнения голосом и с бьющимся настолько хаотично и не в такт сердцем я стал петь какой-то облачный гимн, силясь заживить хотя бы раны, чтобы замедлившаяся кровь Блейда перестала покидать его тело.       Я пел и пел, разное, повторяясь, не умолкая, но Блейд лишь накренился вперед и упал в мои руки без чувств. Я уложил его на кровать и вновь начал петь. Уже зажили мои раны от моих песен, остановилась даже кровь Блейда, но он не открывал глаз. Через многие часы, когда мой осипший голос начал вновь свой круг по телу еле живого ребенка, я случайно заметил, что темные пятна на его коже почти исчезли. Я сначала даже не поверил. Но отвернув полу, разорванную напротив сердца, я увидел, что и рана на груди превратилась в старый и плотный белый шрам. Все внутри меня возликовало. Получилось!       Чтобы окончательно удостовериться в верности, я схватил нож и нанес неглубокую царапину на его руке. Рана на моих глазах стала медленно затягиваться. Я вновь посмотрел на Блейда. Дышал он все также неровно, был бледен, но теперь мне казалось, что все получится, что он очнется и будет здоровым.       Я задумчиво посмотрел на его грудную клетку. Может ли она срастись правильно, если я ее сейчас сломаю? Может, тогда он будет совершенно здоровым?       Я со всей силы ударил его в грудь и еще раз. Под своими руками я ясно услышал хруст. Блейд сипло вдохнул. Какое-то время он дышал со стонами, но через четверть часа я понял, что грудная клетка все правильнее и правильнее встает на свое место. У меня получилось! Он будет жить…