Прыгай

      Много лун сменилось… Я сидел взаперти в своем доме, имея возможность лишь наблюдать в окне за тем, как ночи сменяют одна другую, как луна разворачивается и полнится белизной. Я ждал своего приговора. Я не знал ничего, даже не мог предположить, что меня ждет: раньше, если проступки среди видьядхар, хотя они и были редки, происходили, судил я как старейшина. Обычно я старался не проявлять жестокость в ответ на жестокость. Видьядхары сами раскаивались, мне лишь оставалось их по-отцовски пожурить и дать задание, которое загладило их вину. Лишь раз я изгнал видьядхару с острова, когда тот совершенно осознанно, понимая последствия, решил исказить в летописях гимны, чем обрек бы их на забвение и недейственность. Тогда я, сколько ни взывал к причине и к совести, не смог получить ответов. Мне оставалось лишь изгнать виновника.       Но меня волновал даже не я и не наказание, которое меня ждало. Я на коленях просил у Дэшэна хоть какую-то весточку о делах в общине. Я не знал, хватало ли им дождей, здорово ли море, ушла ли общая ДзиэДзиэ в море и кто взял ее обязанность. Я боялся, что видьядхары, которых я своим поступком стравил друг на друга, могут пострадать. Не все приняли сторону Панту и считали меня врагом. Были те, кто пытались даже устроить мне побег, но я отказывал. Я боялся, что накажут и пособников. К тому же, как я могу уйти от них, я должен их оберегать.       Как странно сейчас звучит из моих губ тревога о мире, когда я сам устроил войну. Да, даже их общинный суд, который они не могут завершить уже неизвестно сколько месяцев, я считаю сражением, не миром одного прекрасного народа. А ведь я должен оберегать мир! Что же в итоге сотворил…       Но даже не мой род, не война, не моя судьба и не море волновали меня больше всего. Больше всего ночами, когда я оставался один, когда все затихало кроме моих мыслей и памяти, мне было плохо от мыслей о Блейде. Добрался ли он до берега большой земли? Я даже не мог спросить об этом у моря, мне до него было не дотянуться. Часто ко мне приходили кошмары во сне, где Блейд тонет, или его крохотная лодка разбивается о скалы, или где люди, среди которых он должен жить, вновь жестоки к нему. Я пытался попросить Дэшэна или Панту, всего раз дойти до моря и коснуться его, чтобы спросить о Блейде, но мне строго отказывали.       Все, что мне оставалось — петь гимны, посылая их ему. Петь ночами, когда мне было страшно и стыдно, до осипшего голоса, усталости и почти отупения. Не раз меня находили утром лежащим у окна с растрескавшимися губами.       Когда мне уже стало казаться, что суд надо мной идет не один холодный ветер, все закончилось. К моему дому пришли все видьядхары разных возрастов, ремесел и настроений. Панту выпустил меня.       Я вышел к ним с отсутствующим выражением лица, но с глубоким раскаянием и желанием рвануть к морю. Но меня не пустили, не дали и сказать слов сожаления. Панту лишь огласил решение народа, наказание, которое позволит мне получить прощение.       — За свои грехи старейшина Дань Хэн, несмотря на свои многожизненные заслуги и праведность, должен понести наказание, искупление. Решением большинства видьядхар стало следующее: старейшина Дань Хэн насильно будет возвращен морю, как это должно для тех, кто посягнул на чистоту гимнов. Старейшина Дань Хэн должен найти недолгоживущего ребенка, носящего в себе секрет рода видьядхар, и уничтожить его и всех, на кого этот секрет распространился. Старейшина Дань Хэн не сможет вернуться на наш родной остров до тех пор, пока носящий грех ребенок жив.       Я плакал всю дорогу до моря. Слезы лились не от обиды, я полностью признавал свою вину, понимал, что многие мои поступки были необдуманными, хотя и не изменил бы ничего из того, что я сделал с Блейдом. Я плакал от грусти тоски и страха по видьядхарам, остающимся здесь и по ребенку, которого мне надо было убить. Как они справятся здесь, хватит ли им тех гимнов, которые они знали? Не будет ли болеть море, все ли в порядке будет с урожаем и уловом? А если на них нападут, смогут ли они защититься? Я смотрел на каждого видьядхару и молил отца-дракона и море, чтобы у них хватило сил. Я приму наказание, только пусть они будут сильными.       А они отворачивались от меня, избегали взгляда, осуждали порицали. Мне казалось, что я в один миг остался один среди своего же мира. Я находил лишь редкое, но робкое участие.       Я шел к морю, но боялся к нему двинуться, потому что за ним меня ждал ребенок, который, только начав жить, должен был пасть от моей руки.       «А может, не должен?..» — мысль была тихой, и я сам ее затушил. Я уже обманул ожидания своего народа, неужели ничему и не научился?       Под общую гулкую и заунывную песню своего народа я вошел в море. Вошел неожиданно для дома, поэтому не был встречен с распростертыми объятиями и теплом. Нет, оно схлестнулось над моей головой ледяными искрами и поволокло, потащило грубо, вращая и швыряя на дно, скалы, как нерадивого сына, ослушавшегося своего родителя.       Я терпел. Уставал все больше и больше, все меньше и меньше ощущал течение времени, но терпел. Голова моя была пуста, словно ее раскололи как скорлупу и лишили всего содержимого. Я просто ждал, когда наказание прервется, когда я выйду на сушу и меня встретит огромная толпа счастливых видьядхар…       Как я мог забыть…       Волна в последний раз швырнула меня, и я тут же задрожал от ледяного воздуха, толкнувшего мою мокрую кожу. Я привычно поднял голову, улыбаясь в ожидании встретить счастливые лица видьядхар и их руки, которые помогут мне встать. Но никого не было. Передо мной простиралось холодное и серое побережье. Никого не было, никого…       Я опустил голову на руку лицом в песок и замер. Вода глодала мои ступни, то ли утешая, то ли угрожая дотянуться до меня целиком. Мне было холодно. Но не от вечера и заходящего солнца, не от ветра. Холодно было внутри. Словно я выпил разом слишком много остуженного вина и оно пристыло где-то в груди тяжелым осколком.       Я заплакал. Вот что такое «один». Как это страшно. И жестоко. Словно меня уменьшили в сотни раз. Мне не хотелось уходить отсюда, не хотелось выбираться и искать искупления. Страшное «один» сделало бессмысленным все. Исчезли все, ради кого я вставал утрами и пел гимны. Я не нужен, предал ожидания тех, кто вверил мне свои жизни. Никого не могу защитить.       Я долго лежал и плакал. Силы во мне кончались, наверное, я мог бы и умереть, если бы не чудо, пришедшее ко мне с последними лучами солнца. Я услышал, как песок около моей головы шуршит и приминается. Кто-то нашел меня.       Слабо я приподнял голову и посмотрел. Передо мной, присев, расположился молодой человек лет двадцати. Его длинные темные волосы стекали с широких плеч, на которых рубаха, подхватывающая морской ветер, раздувалась пузырем. Он смотрел на меня внимательными чуть дерзкими глазами, в которых я читал сомнение.       Если сначала я решил, что ошибся, то уже через минуту, заметив спрятавшуюся в углах рта бойкость, понял: это он. От счастья слезы вновь потекли по лицу. Он живой, море донесло его до берега. И он жив! Его болезнь действительно прошла!       Я открыл, было, рот, чтобы окликнуть его, позвать по имени, но Блейд опередил меня.       — И кто ты? Из соседней провинции бежал что ли? Слышал, что у них нынче неспокойно, — он задумчиво приподнял мою голову за подбородок. — Поклянись, что забудешь о своем прежнем доме и я возьму тебя с собой. Но учти, если проговоришься, то нам обоим будет худо.       Он не помнит меня. Или считает, что я привиделся или приснился в детстве. Но это было неважно. Все уже было неважно. Он был здоров, вырос крепким. Стал хорошим человеком, раз решился мне помочь, хотя и посчитал врагом. У него все хорошо. И мне так хорошо от того, что он здесь рядом, что он не страдает, что я не виновен в его бедах.       Блейд взял меня на руки и понес с побережья. Я прижался к нему, понимая, что теперь уже я ниже и хрупче его. Может, я и расскажу ему через пару холодных ветров о том, что я видьядхара. Но я точно не расскажу ему о том, что произошло с ним в детстве. Даже сам запечатаю эти воспоминания у себя. Мне больно от них.       Я не убью тебя. Я хочу остаться рядом с тобой, как ты когда-то давно хотел остаться со мной. Пусть простят меня видьядхары, у меня просто не получится исполнить свое искупление…