Прыгай

      Блейд в нескольких шагах от меня рассекал бревна для растопки печей. Я утомленно сидел на толстом стволе дерева, который на плече притащил вчера Блейд. Я не уставал любоваться на то, каким крепким он стал. Это словно снимало с меня часть грехов, которые я совершил в прошлом, словно говорило, что это было не напрасно. Вот он взрослый, сильный и самостоятельный. Блейд не понимал, почему я так пристально иногда смотрю на него или тревожусь, если он заболевал. Особенно я изматывался, когда он простужался в период холодных ветров — зиму, так называют это недолгоживущие. Я начинал бояться, что мое лечение перестало действовать, что его грудная клетка сейчас на моих глазах сомнется обратно, а кожа пойдет темными пятнами, от которых он иссохнет за пару дней. Я не спал ночами, вслушиваясь в его дыхание. Блейд ругался, но ему было не понять, он не помнил того, что было в моей голове.       На моих коленях лежало копье, мой «Пронзающий облака». Я выпевал его все утро. Давно уже у меня не возникало нужды в нем, нужный гимн всплывал в голове неохотно. Только в воздухе начинало отблескивать железо наконечника, как я произносил неверное слово или не в ту сторону уводил голос, и очертания копья исчезали. Приходилось начинать снова. Это было утомительно, изнуряюще, я с отчаянием думал о своей библиотеке, где хранились записи об этом гимне. Но мне он был необходим. Впервые не для защиты других, не для убийство. Ради себя, своего эгоистичного поступка, защиты себя.       И вот к вечеру, когда Блейд вернулся из кузни, у него на глазах мой прекрасный «Пронзающий облака» упал мне в руки, сверкая нефритовыми узорами, которые на контрасте с черным отполированным до тихого матового блеска древком выглядели еще темнее, режущими глаз. Блейда это, конечно, поразило. Он уже знал, что я видьядхара, долго не верил, пока я не стал однажды петь над ним целебный гимн, когда страх за его жизнь стал во мне слишком велик. Все же люди считали нас уже легендой. Лишь редкие чудаки, отчаявшиеся в чем-то, искали нас, чтобы продлить свой век или исцелиться от чего-либо.       Взвесив в руке копье, постучав по державе старейшине, помещенной между древком и острием, он со снисходительностью мастера, понимающего, что подобное ему выковать не под силу, сказал:       — Недурно, очень недурно. Но я бы не стал использовать столько украшений. Все же оружие должно быть оружием.       — Я бы и вовсе предпочел бы не использовать его как оружие, — я улыбнулся и взял копье.       Все было готово. Я четко помнил гимн, копье, которое я хотел сделать сосудом, лежало у меня на коленях, Блейд был рядом. И самое главное моя нынешняя жизнь подходила к концу. Я не только чувствовал это, но и видел: чешуя на шее за ушами и на сгибах локтей все время сохла и вызывала боль. Мне надо было уходить в море. Но мне не хотелось. Мне было страшно. Вдруг я выйду и не встречу даже Блейда. Я не хочу вновь переживать то губительное одиночество. А теперь я еще и не буду знать, почему выйду один.       А еще я не хотел уходить от Блейда. Даже на день. Мне так дорого это счастье, я так благодарен судьбе, что она вновь столкнула меня с этим чудесным ребенком. Так приятно утром, когда он уходит в кузницу к своему учителю, но перед тем, как покинуть дом обязательно проверяет меня и оставляет на столе миску риса. Так прекрасно после обеда сидеть на земле около дома и ждать, когда всхлипнет калитка. Он входит с красной распаленной кожей, дрожа от контраста температур, с легкой усталостью. Я просто рад видеть его. Мне не омрачит радость если он придет раздраженным и не посмотрит на меня. Главное, чтобы был здоров, настроение станет лучше. Так восхитительно ходить за ним хвостом и помогать ему с делами. Я ничего не умею, ведь в общине все делал лишь гимнами, поэтому Блейду приходится учить меня, но это интересно. Его могучие, ловкие и терпеливые руки ложатся на мои, чтобы показать, как надо правильно, помогают, когда сил в моих тонких и нежных руках не хватает. Я чувствую себя так, словно рядом с ним возможно все. Я не хочу уходить от него, его забота и помощь лучше счастья всех видьядхар, встречавших меня. Он спас меня от одиночества.       Но расставаться надо было, иначе я просто погибну через несколько дней или потеряю разум и сам брошусь в море.       — Блейд, — я сжал копье до побелевших пальцев, — подойди.       Молодой человек недовольно отложил полено и присел передо мной. Я понял, что сейчас расплачусь, если начну говорить. Я знал, что делаю так, как для меня будет лучше. И все же было немного жаль те милые воспоминания о ребенке, который сделал меня особенным. И мне страшно. Я не знаю, что со мной станет, когда я останусь без воспоминаний, я не уверен, что Блейд придет за мной.       — Ну? — молодой человек склонил голову на бок и поправил зацепившуюся у меня прядь волос.       — Каждые 20-21 холодный ветер…       — Год, — он привычно поправил меня.       — Да… год, — мне было нелегко говорить, поэтому я даже немного раздражился на его помощь. — Видьядхары должны уходить в море на пару суток. Мне, — я отвел волосы и показал ему чешую, — пора. Пожалуйста, встреть меня. Я выйду ребенком. Я знаю, что ты не должен, но прошу, встреть. Я умру, если опять выйду и буду один, — я наклонил голову, слезы почти полились, но я справился.       — Хорошо.       Блейд хотел уже встать и вернуться к работе, но я судорожно схватил его за руку.       — Подожди… Обычно мы выходим со всеми воспоминаниями… Но я откажусь от своей памяти! Не спрашивай, зачем. Я заключу всю память в это копье. Поклянись, что будешь хранить его. Поклянись, что дашь коснуться мне этого копья только если тебе самому будет грозить смерть, чтобы я смог тебя защитить! Я не знаю, что со мной будет, не знаю, будет ли во мне хоть что-то. Будь рядом, прошу, — я ухватился за его руку и посмотрел на него. Мне казалось, что я выгляжу жалко, как нищий, просящий милостыню, хватающийся за полы одежд господ.       — Буду, — Блейд обхватил меня рукой за плечи и прижался лбом ко мне.       Я задержал дыхание, чтобы не расплакаться. Какое облегчение. Он пообещал, он не бросит меня. Я не один.       Блейд продолжил колоть дрова, изредка странно посматривая на меня. Я прислонился к стене и дремал, усталость все больше схватывала тело, надо было уходить, но я все пытался оттянуть этот момент. Я и желал и боялся отказаться от памяти.       Небо было уже теплым, оранжевым, когда Блейд закончил. Он вопросительно посмотрел на меня. Медленно я поднялся, опираясь на копье. Мы двинулись на побережье. Вода тянула меня к себе, звала домой, лишь усилием воли я сдерживался.       Я твердо поставил копье, прислонился к нему больше от усталости, чем от необходимости. Смотря на Блейда, я начал петь. Мне не хотелось забывать именно его. Но хотелось забыть необходимость убить его, то одиночество и тревогу о видьядхарах. Мне хотелось стать эгоистом.       Я пел и чем дальше заходил, тем тяжелее голосу было идти на нужную высоту из-за слез. Все мои жизни, все события одно за другим проходили перед глазами и уходили в копье. В один момент мне даже стало страшно, хотелось прервать свою затею. Этот гимн вообще был задуман как наказание, но для меня он станет спасением.       Я следил за Блейдом, он будто наслаждался гимном, но с какой-то тревогой. Но самое главное, что не уходил.       Последним меня покинуло воспоминание об обеденной колке дров, о том важном для меня разговоре. С испугом я отшатнулся от копья. Оно глухо упало на песок, блестя металлом. Блейд, вопросительно взглянул на меня и неуверенно поднял его, сжал в ладони.       С минуту я, словно не понимая, где нахожусь, смотрел на Блейда. Мне было страшно. Неизвестно от чего. Наверное, от той глобальной пустоты в голове, которую я не знал, чем заполнить. Блейд сделал шаг ко мне, но я испугался и рванулся к морю. Я бежал к нему, чувствуя горящую жажду не только внутри себя, но и на всем теле.       Море было тихим и теплым, ласковым. Я не знал, всегда ли оно такое. Но мне стало спокойно, меня ждет тот человек на пляже.