Под небом Бейруна

      Тëплый свет уличного фонаря застилал столичную мостовую. Полковник Реруген выходил из главного штаба, несмотря на то, что было заключено мирное соглашение, все знали, что оно не продлится вечно. Как говорится, si vis pacem, para bellum. Сейчас Рейх находится в состоянии холодной войны с большей частью мира, и поэтому у бывшего подполковника даже не было возможности хоть как-то отпраздновать своë повышение из-за несоразмерного размера работы, нахлынувшего на него.       — Вы сегодня как всегда, поздно, — сказал рядовой, открывший ему входную дверь. Этот малец вообще пороха не нюхал, иначе знал бы, как нужно говорить с военными офицерами. Наверное, всë-таки хорошо, что перемирие так затянулось. Уже почти четвëртый год.       — Удачного ночного дежурства.       Полковник сразу же направился к маленькой круглосуточной забегаловке, которая делала наверняка половину своей кассы, продавая ему сосиски по ночам. Сам магазинчик находился в соседнем здании.       — Вам как обычно, три штучки? — приветливая хозяйка заведения мило улыбнулась постоянному клиенту.       — Сегодня, пожалуй, четыре, — мужчина замечает на прилавке уже готовую порцию из четырёх штук и решает лишний раз не напрягать продавщицу, но, к его удивлению, она начинает делать новую порцию. Пронеслась мысль, что та просто устала после целого дня работы, поэтому не стал поправлять её. В ожидании своей порции, полковник смотрит на беззвëздное небо столицы.       — Здравия желаю, товарищ майор! — взгляд Реругена падает на рядового, что вытянулся по струнке на своëм посту. Перед ним стоит хрупкая невысокая фигура, которая кажется ему знакомой, и через секунду он молит Бога о том, чтобы ошибиться.       — Вольно, солдат. Доложи, на месте ли подполковник Реруген, — этот тонкий девичий голосок можно распознать из тысячи.       «Что ей нужно от меня?!».       — Уже как давно не его рабочее время, — рядовой тут же принимает свою привычную вальяжную позу.       — Ты как с офицером разговариваешь? Доложи по форме, или я пущу тебя под трибунал, — солдат тушуется и от страха не может и слова проронить.       — Я скоро вернусь, — бросает Реруген продавщице и огромными шагами преодолевает расстояние, отделяющее его и полумëртвого от страха солдата.       — Дегуршаф, он совсем зелëный, или ты в своей привычной манере решишь расстрелять его на месте за неподчинение офицеру?       — Здравия желаю! — её красивые глаза становятся ещё больше от удивления. — Полковник Реруген, поздравляю с повышением!       Полковнику стоит огромных усилий не раскрыть рот от удивления. Четыре года — короткий срок, когда тебе тридцать. Да, разница между тридцаткой и тридцатью четырьмя, конечно, огромна. Но не так колоссальна, как между двенадцатью и шестнадцатью.       Она всë ещё была майором, но сильно прибавила в росте и с лëгкостью могла коснуться носом его галстука. Очи были всë такие же небесно-голубые в окантовке белых пушистых ресниц. Губы такие же тонкие и изящные, как вся её слишком худая фигура, при этом не лишённая привлекательных округлостей.              — Я хотела переговорить с Вами.       «Послать бы её куда подальше!».       — Это не займëт много времени, мы управимся, пока Вы будете идти домой.       — Хорошо, Дегуршаф.       «Надеюсь, разговор будет не о пересчëте людей как ресурсов…».       — Но мне нужно кое-что забрать.       — Так точно, полковник Реруген.       «Она всë время была такой бледной, или это так на её лице сказалось детство, проведённое в окопах?».       — Давай без официоза, мне хватает его на работе.       — Прекрасно, мне он тоже надоедает.       — Такому прекрасному солдату может хоть что-то надоесть в армии? Вы меня пугаете, Дегуршаф, если даже такие, как Вы, устали от холодной войны, страшно представить, что происходит в головах обычных солдат.       — Две трети нашей армии и пороха толком ещё не нюхали, они горят желанием отдать свою жизнь за родину, — она отвечала не как в его старой памяти: молодцевато и бодро — а очень устало.       К этому моменту они подошли к ларьку, и продавщица по очереди протянула им порции сосисок, причём Дегуршаф досталась та самая, уже готовая порция из четырёх.       — Я регулярно обедаю в этой забегаловке и только сегодня встретил заранее готовую порцию для Вас, — Реруген внимательно всматривался в её лицо, всë же она была мертвенно-бледная и даже от чего-то нездоровая своими пунцовыми щëками.       — Обычно я ночую на работе и прихожу сюда где-то на два часа позже, — прислушавшись к словам, он услышал нездоровый хрип в её дыхании. — Но сегодня я хотела застать Вас на рабочем месте, поэтому ушла на ужин пораньше.       — Если будете жертвовать сном ради работы, то Вы загубите своë здоровье, мы не можем рисковать лучшим бойцом Рейха, — но тут в его голову вторглась крамольная мысль. Реруген уже видел эти симптомы, когда учился в офицерской академии.       — Я просто не могу уснуть, — сердце мужчины забилось сильнее.       Неужели она пришла к нему с этим вопросом. Нет, он не должен делать поспешных выводов, ведь есть очень простой способ проверить.       Мужчина делает рывок, делая вид, что хочет поймать именно девушку, совершенно не падающие сосиски, и хватает запястье, плотно прижимая большой палец, чтобы прощупать пульс.       Секунда, и её пульс разгоняется до трепетаний крыльев бабочки.       — Полковник, — она не пытается вывернуть руку, а лишь смотрит на него огромными глазами, как загнанная в угол лань.       — У тебя — как говорили раньше — «пошла первая кровь».       Пакет, что она ещё по инерции держала в руках, падает на мостовую, и он чувствует, как она медленно начинает оседать в его руках.       — Я хотела поговорить с Вами об этом.       Полковник знал, о чëм девушка хочет поговорить, но ему совершенно не льстит, что для этого разговора выбрали именно его персону. Реруген видел это раньше. Если колдунья начинает активно пользоваться магией до наступления пубертата, то она накапливается в гипофизе, и в момент первых месячных выделяет дикое количество гормонов в мозг. Молодые колдуньи начинают буквально кидаться на каждого встречного мужчину с попытками затащить его в постель. На практике всë решается наличием постоянных половых контактов на протяжение первого года с начала явления.       — Тебе стоило просто выбрать подчинённого посимпатичней и решить этот вопрос с ним. — Реруген грубо отбрасывает еë руку, и она неожиданно для него с грохотом валится на мостовую.       — Дегуршаф! — он садится перед ней на колени и уже хочет помочь подняться, приподняв её за плечи, но та отдëргивает руки, как от огня, видя своë состояние. Всё её мертвенно-бледное лицо покрыто пунцовыми пятнами, она тяжело дышит и с силой вгоняет ногти в мостовую, раздирая их в мясо.       — Я и не хотела Вас беспокоить, просто Вы занимаетесь подбором персонала и, думала, знаете какой-то способ.       — Сколько ты уже держишься?       — Полгода.       — Твою мать, Дегуршаф.       Тут их внимание привлекает, несмотря на поздний час, проезжающий велосипедист, который уже слез с транспорта и подходил к ним.       — Товарищи офицеры, вам нужна помощь? Я могу подвести вас до больницы.       «Не хватало нам ещё зевак. Или уже нужно везти её в больницу? Она же еле дышит».       — Ну, что Вы, не нужно, просто немного не рассчитала силы, пытаясь помочь своей стране с такими прекрасными гражданами, — Дегуршаф с редкой грациозностью встает, но намётанный глаз Реругена сразу же замечает, что до падения ей остаётся одно дуновение ветерка.       — Это же Мифрил! Позвольте пожать Вам руку, — резким движением Таня стряхивает капли крови с кончиков пальцев на дорогу.       — Боюсь, ничего не выйдет. Я немного приложилась, когда упала.       — Тогда Вам тем более нужно в больницу.       — Не стоит так волноваться, — в разговор вклинивается Реруген. — Мы живём в одном общежитии…       — Не стоит оправдываться, Полковник. — Её глаза желтеют. — Думаю, молодой человек никому не расскажет о подобном недоразумении, ведь это разглашение военной тайны.       Она элегантным движением прикладывает палец к губам, чтобы скрыть начавшееся кровотечение из носа. Полковник видит это как ясный день, а вот уже позеленевший от страха прохожий не замечает.       — Разумеется, — одним взглядом девушка приказывает убраться.       В тот же миг, когда прохожий отводит взгляд от майора, мужчина крепко хватает её за плечо, чтобы та снова не грохнулась на мостовую, сквозь форму он чувствует то, насколько она худая.       — Идëм ко мне. Это не быстрый разговор. Если я отпущу тебя, ты сможешь пройти до того дома, — он указывает на здание типичной столичной застройки, находящееся через два дома от них. Как настоящий боевой офицер, Дегуршаф пару секунд прикидывает положение дел и выдаëт сокрушительный ответ:       — Никак нет, — Таня ещё ощутимей повисает на его руке.       «Если я поцелую её, то это должно сработать. Но если кто-то увидит? Шансов, что кто-то увидит, как я тащу её на руках, ещё больше!».       Реруген быстро осматривается по сторонам. Никого не заметив, он второй рукой подхватывает её за талию и поднимает на ту высоту, на которой бы их губы соприкоснулись.       Секунду они оба стоят замершие, как каменные статуи. В голове мужчины вдруг остаётся лишь одна мысль, та бьётся как пташка в клетке, заставляя сердце биться, щёки краснеть, а тело напрягаться, готовясь к бурной ночи:       «Какие мягкие губы».       Он сделал первое робкое движение навстречу ей так ласково, как только могло его задеревеневшее от долгих лет сидения в штабе тело. Она ответила ему по-детски резко и своим изящным носиком сдëрнула его очки со своего места. Реруген скользнул по её нижней губе своим языком и отстранился, аккуратно поставил её на ноги перед собой и поправил очки, не убирая руку от лица, дотронулся до своей щеки и понял, что раскраснелся, как пятнадцатилетний пацан.       Он неуверенно протянул руку, чтобы взять её изящную кисть и поманить за собой, но она ответила полностью в своей манере — в манере уверенного в себе солдата. Майор волевым движением отстранила его руку и уверенным шагом направилась в сторону указанного дома.       Проделанный путь показался полковнику слишком коротким. Слишком мимолëтным, у него не было времени остыть от их стремительного поцелуя. Времени побороть своë желание, но у него было время понять, что, возможно, сейчас будет главная ошибка в его и в её жизни. Когда он перешагнул порог подъезда, возникла уверенность в его голове, что он должен не просто плыть по течению, а убедиться, что она точно понимает, что делает. И вот уже дверь холостяцкой квартирки закрылась за ними.       — Дегуршаф, ты понимаешь, что делаешь? — он попытался поймать её взгляд, но девушка вперила его в пол. — Посмотри на меня. Если ты чего-то боишься, ты должна сказать мне.       Таня подняла на него свои красивые глаза. Но взгляд был холодным, как огромная льдина.       — Никто не должен об этом узнать, — Дегуршаф, не отводя от него взгляд, начала отточенными движениями расстëгивать китель. — Мы в разных ведомствах, нам вполне разрешены отношения, но если кто-то узнает… — её тонкий высокий голос разрезал воздух, она продолжала свои размышления вслух. — Нет. Я —свет и честь нации — не должна в шестнадцать шляться по мужикам. Тем более по таким высокопоставленным. Полковник, — последние слова она отделила своим привычным саркастическим тоном. — Или у вас есть другой вариант решения проблемы?       Только сейчас она отвела от него пронзительный взгляд, чтобы аккуратно повесить китель на вешалку. Закончив с ним, девушка расстегнула рубашку и приспустила её со своих плеч. У Реругена спëрло дыхание от увиденного: на филигранном, будто выточенном из лучшего мрамора, плече красовался огромный, совсем свежий фиолетовый синяк, в том месте, где он удержал её от падения.       — Дегуршаф, — полковник ласково обхватывает её со спины за талию, не дав до конца снять рубашку, и начинает зацеловывать тонкую шею и нежное плечо. — Прости, я не смог рассчитать силу.       Он почувствовал, как женское дыхание тут же сбилось, сердце забилось так быстро, что, казалось, вот-вот выскочит из маленькой груди.       — Прости, Дегуршаф, — полковник целует девушку за ухом, та чуть вскрикивает от удовольствия и стыдливо закрывает рот руками.       — Вы не виноваты, — Таня почти не может говорить из-за стонов, что неукротимо срываются с её мягких губ. — Из-за этой слабости, я плохо ела и стала совсем хру… — она давится стоном, когда он слегка прикусывает её мочку уха. — Реруген. Нас услышат.       Мифрил с силой зажимает себе рот обеими руками, но он чувствует, как её нутро не может сдерживаться от удовольствия.       — Не переживай, офицеры справа регулярно таскают любовниц, стонами посреди ночи здесь никого не удивишь.       — Всë равно! — она отбрыкивается от него, и мужчина тут же выпускает девушку из своих рук. Таня всё ещё возбуждëнно дышит. — Просто сделаете всë по-быстрому, без ласк, если всё будет так, я смогу сдержаться, — майор скидывает рубашку на пол и быстро расстëгивает первую пуговицу брюк.       — Что ты несёшь? — Реруген ласково берёт её ладони в свои, садится перед ней на колени и прижимает их руки к груди. — Я не могу так. Это твой первый раз, и он должен быть самым прекрасным на свете, какой бы ты девушкой не была. — Полковник чувствует, что опять залился краской, как молодой пацан.       — Прекратите! Я просто должна быть в лучшей форме, это как тренировка или выпить горькое лекарство, то есть ничего не значит. Между нами ничего нет и быть не может! — Таня прячет глаза, а он в ответ целует её в подбородок и заставляет взглянуть на себя. Девушка смотрит на него злобным взглядом.       — Есть. Между нами есть эта ночь. Больше ничего не будет. Я ни разу не вспомню об этой ночи, как и Вы. Но сейчас, пока мы ещё здесь, я должен быть лучшим мужчиной для Вас, которого Вы только можете представить, поэтому не упрямьтесь, Дегуршаф, — от его слов Дегуршафсткий взгляд ничуть не смягчился, но он почувствовал, что она расслабилась.       — Вы… — Таня силилась подобрать подходящее оскорбление, но ничего не шло в голову.       — Если ты этого не хочешь, так и скажи. Я могу найти мужчину, который сохранит всë в тайне и сделает всë по-быстрому, как ты того и хочешь. Я могу сделать так, чтобы он не знал, от кого пришëл приказ. Я могу сделать так, чтобы он потом служил настолько далеко, что, пока туда едет, трижды забудет, как ты выглядишь. Только скажи.       — Вы! Вы… — она со злостью вырвала свои руки из его ладоней. — Вы.       Реруген молчал. Он просто стоял перед ней на коленях и ждал, он знал, что ей нужно время подумать, и не смел торопить её.       — Вы испачкали свои брюки. Негоже офицеру так себя вести, — Таня сказала это своим привычным патриотичным тоном, но в два раза тише. Она пряталась за своей маской солдата, но даже та уже давно дала огромную трещину.       — Что Вы хотите, чтобы я сделал?       — Встаньте и разденьтесь, как полагается, — девушка прошагала в комнату, плюхнулась на стул и начала, обиженно надув губки, развязывать свои берцы.       — Как скажете, — полковник встал и успел снять китель, до того как она продолжила говорить:       — Вы просто так добры ко мне. А я такая слабая и никчëмная из-за своего тела. Мне так стыдно, — она нервно сглотнула. — Вдруг Вам не понравится.       — Что за глупости Вы говорите, Дегуршафт. Сейчас есть только мы и эта ночь. Нас двое, и сейчас ты самая прекрасная девушка, которая есть на свете, — он повесил брюки на крючок и поставил берцы в угол, оставшись в майке и трусах, но не спешил выходить из прихожей, чтобы не смущать её.       Она скинула рубашку на стул, и он понял, что на ней нет бюстгальтера. Ему не хотелось прекращать думать не о её невинной маленькой груди, а мысли о прикосновении к ней, всë мужское естество до боли напрягалось.       Таня скользнула по нему оценивающим взглядом и негромко хмыкнула. Она сняла брюки и повесила их на стул, как их учили в офицерской школе, чтобы потом не пришлось гладить. Теперь узкие бедра прикрывали лишь белоснежные хлопковые трусы. Он сел на кровать.       — Можете зайти, — Реруген сделал несколько шагов и сел на узкую кровать у стены.       — Над чем смеëшься?       — Я часто говорю своим солдатам, что если они будут бездельничать, то покроются жиром, как столичные крысы, но, видимо, я ошиблась. И раз пошла такая пьянка, — майор встала со стула и выключила свет. Пробила полночь, и фонари за окном тоже погасли, теперь тонкое тело освещал только свет полной луны.       — Ты такая красивая, — девушка раскраснелась, он приложил пальцы к губам, словно пытаясь поймать сорвавшиеся с губ слова. — Мне лучше заткнуться?       — Мне плевать.       Реруген не успел заметить, как она лихим движением оказалась на его коленях. Схватила низ майки и сорвала тряпку с торса. Он инстинктивно зажмурился и не успел открыть глаза, как она оплела шею руками, прижалась к нему всем телом и завладела поцелуем. В этот раз первый стон сорвался с его губ. Таня грубо начала целовать его, с пугающим знанием дела. Реруген хотел схватить её за ягодицы, но, вспомнив, какой синяк он ставил на плече, только нежно гладил великолепную спину.       — Где ты хочешь, чтобы я был? — разорвав поцелуй, Реруген начал целовать шею.       — Я хочу, чтобы ты был не таким огромным, — она грубо обхватывает его, но тело настолько напряжено, что он скривился от боли. Таня тут же отпускает руку.       — Встань на секунду, — она встаёт и смущëнно говорит:        — Я не рассчитала.       — Ничего. Повернись ко мне спиной, — как только она поворачивается, он притягивает её к себе и сажает верхом на свои колени. Начинает целовать шею, одной рукой обхватывая грудь и прижимая к себе, а второй начинает ласково водить по внутренней стороне бедра. Уже от первого касания всë тело пробивает нетерпеливая судорога.       — Прошу, быстрее. Я не могу, мне уже слишком хорошо. Кажется, будто я сейчас лопну, — Таня начинает стонать громче, когда тот касается белья ткани. Он не приподнимает ткань, а лишь дразнит, водя пальцами по самому краю трусиков.       — Если ты хочешь, чтобы я был не таким большим, тебе придётся подождать.       — Реруген. Прошу, — он поднимает руку, чтобы смочить пальцы, но она перехватывает еë и с остервенением заглатывает их, в тот миг уже его тело пробивает волна возбуждения.       — Оттяни немного ткань, — та покорно слушается и мужчина без всяких церемоний вводит в неë один палец.       — Да… — он лишь слегка шевелит пальцем, и она тает в его руках.       — Если я сделаю это так быстро, как ты хочешь, то потом тебе будет больно, так что придëтся потерпеть.       — Да лучше снова отправь меня на Рейн, только заткнись и продолжай двигаться, — лёгкими движениями он начинает растягивать её под настолько сладкие стоны, что он точно не сможет сдержать обещание. Мужчина будет ещё долго вспоминать эту ночь. — Как же хорошо…       Лишь на миг он достаёт из неё палец и тут же вводит два. Её тело настолько узкое, что от мысли, что он вот-вот войдет в неё, кровь в висках начинает пульсировать непозволительно громко. Она откидывает голову назад и сильно кусает его в мочку уха.       — Больно вообще-то, — она медленно разводит свои ноги, заставляя себя ещё сильнее открыться ему. — Негодница.       — Не знаю, куда себя деть. Мне так хорошо в твоих руках, — девушка прикрывает лицо руками от стыда.       — Можешь поцеловать меня, — тут же их губы сплетаются в страстном поцелуе. Его задеревеневшие пальцы на удивление для него самого начинают быстро двигаться, будто он играет трель на фортепиано. От удовольствия она тонко пищит и почти соскакивает с него. — Куда это ты?       Он возвращает её на место ещё сильнее, почти до предела разведя ноги и входя ещё немного глубже. Его пальцы только сейчас натыкаются на что-то похожее на сильно натянутый кусок ткани.       «Я не могу порвать её пальцами, она слишком глубоко».       Таня начинает слегка приподниматься и опускаться на его пальцах.       — Возьми меня уже засра… Ах, — грубоватые руки снимают её с колен и ставят на пол. Срывает мокрый кусок ткани и выкидывает на пол, обходя его, и опускается на кровать, выставив вверх аппетитную попку.       — Мне самому нужно немного времени, — тряпка, что прикрывала мужское естество, летит в неизведанном направлении. Широким движением языка, смачивает свою руку, обхватывает себя и начинает медленно двигать рукой.       — Что ты делаешь? — она обиженно обвивает его шею руками со спины и тянет на себя, но любовник остаётся на месте, как скала.       — Я слишком твёрдый, дай мне минутку, и я стану немного мягче.       — Минута! Это слишком долго. За минуту я могу перебить целое звено колдунов! — шаловливый язык подхватывает мочку уха.       — Если ты продолжишь в том же духе, то я никогда не закончу.       — Тогда дай мне, — девушка проводит по своим мокрым места, чтобы смочить руки и со спины берет его в свои руки. Когда до него доходит, откуда взялась влага на её руках, он кусает свою руку, чтобы хоть немного снизить градус возбуждения и приглушить стоны.       — Дегуршаф.       — Таня. Зови меня Таней.       — Дегуршаф, — мужчина резко вспоминает, что у него нет презервативов, первые пару секунд думает, что и она не вспомнит, но потом решает, что всë-таки должен сказать:       — У меня презервативов нет. Я могу доделать всё, как ты этого попросишь. Я такой идиот, — острые зубы впиваются в спину, и он немного подпрыгивает от неожиданности.       — Доделаешь всё на пол, — разгорячëнное тело падает на кровать. Тонкая ножка пихает его в затылок. — Давай уже.       — Таня, — он нависает над ней. — Ты точно…       — Ещё раз спросишь, я тебе яйца откручу, — на этих словах он аккуратно входит в неё прямо до натянутого куска ткани. Её тело так сильно обхватывает его, что, кажется, мужчина вот-вот порвёт её. Но, всмотревшись в наполненное блаженством лицо, понимает, что всё в порядке.       — Выдохни, так будет не так больно, — вместо выдоха она резко до самого конца насаживается на него. Она негромко вскрикивает. — Что ты делаешь?! — он наваливается на неё всем весом, чтобы она опять не дëрнулась, и берёт хрупкое лицо в руки. — Тебе больно? Я же сказал выдохнуть, — и начинает обсыпать её лицо поцелуями.       — Я от удовольствия, — их взгляды встречаются, и он видит столько вожделения в этих больших глазах, осознавая, что от её слов у него не остаётся сомнений. — Ты всё ещё в очках, — она педантично снимает их и кладёт на пол рядом с кроватью. Зарывает пальцы в его чёрные волосы и вовлекает в поцелуй.       Полковник начинает скрупулёзно двигаться и ловить её поцелуи. С каждым движением он наращивает обороты, но они оба так возбуждены, что до разрядки остаётся совсем немного.       Таня начинает биться под ним, как уж на сковородке. Понимая, что она близка к концу, продолжает наращивать темп.       — Что такое? — отрывается от губ и упирается носом в ключицу, слегка прикусывая нежную кожу.       — Остановись. Мне так хорошо, что я сейчас лопну. Остановись… остановись.       — Доверься мне ненадолго. Ты почти готова, — ещё несколько движений, и он чувствует, как её мышцы начинают с силой сжимать его, слегка подрагивая. В тоже мгновение он выходит из неё и с силой сжимает ей ноги в коленях. Она в экстазе выгибается на кровати дугой, захлëбывается в последнем стоне и с такой силой, что впивается кулаками в простынь, а кровь из раненых пальцев начинает хлестать с новой силой. Она чувствует такой глубокий толчок, будто Реруген достал ей до самого сердца. Все мышцы внизу бесконтрольно сокращаются, даря волны наслаждения, а тело окутывает непередаваемое тепло.       Он плюхается на пол и за минуту кончает, развалившись на деревянном полу. Ещё с минуту тот просто слушает, как её дыхание выравнивается, и смотрит на ночное небо за окном.       — Таня, — она не отвечает ему. — Таня, — он слегка повышает голос, но ответа не следует. — Таня!       Мужчина почти кричит и вскакивает с пола. Майор лежит на его кровати. Как ангел, упавший с небес, заливаемая голубым светом луны. Волосы выбились из растрëпанного хвоста и расыпались по подушке, а их хозяйка мирно спала под небом Империи. Но ему всё равно слишком страшно за неё. В голове бьются мысли: «Она слишком молода для этого», «Я должен был быть нежнее», «Я должен был остановиться, когда она просила», «Я должен удостовериться, что она в порядке».       Милое личико хмурится, и веки с пушистыми ресницами с тяжестью поднимаются. Реруген несмело касается щеки, он так разгорячëн, что она кажется ему ледяной, что вгоняет его в ещё большую панику.       — Таня, ответь что-нибудь.       — Я обессилена и хочу спать, — когда он слышит ответ, на душе становится спокойней, но тревога не покидает его окончательно.       — Можешь немного поспать, но я разбужу тебя и ты немного поешь. Хорошо?       — Я так долго не спала по-нормальному, можешь не будить меня до утра?       — Тебе надо поесть и обработать раны. Ты все пальцы о мостовую разодрала, и самой надо помыться, ты вся мокрая и можешь простыть, — та лишь поворачивает голову набок, тем самым отрывая его ладонь от своей щеки.       — В романах обычно они просто засыпают в обнимку.       — В романах в постели любовника не лежит истощëнная, вымотанная переработками, с выдранными ногтями и лишившаяся девственности любовница, — улыбка расцветает на мягких губах.       — Ну, про девственность ты загнул, — и она в голос смеётся, а он смеётся ей в ответ. — Ты ведь не отстанешь от меня? — она пристально смотрит в глаза, читая его. Реруген чувствует, как лицо автоматически застилает каменная маска. Таня видит это и лишь звонко смеётся.       — Что смешного?       — Сама не могу ничего с этим поделать, профдеформация, — тонкие пальцы упираются в скулы и слегка приподнимают яблочки шек. Как только они отпускают лицо, Реуген видит на нëм выражение боевого офицера. По спине мужчины бегут непрошенные мурашки.       — Поставлю чайник.       — Я могу сама помыться, если ты не против? — он отходит на кухню и краем глаза видит, как она, пошатываясь, встаёт с кровати. Лунный свет подчёркивает маленькую грудь, и он не может отвести взгляд. Она замечает пристальный взгляд и смущëнно прикрывает грудь рукой. — Куда ты пялишься? Ты опять раскраснелся. — Таня опять лыбится ему и смело опускает руки. — Есть мужчины, которым это нравится? Я думала, вам нравится побольше, — Мифрил проводит пальцами по соскам, и те тут же напрягаются в соблазнительные горошинки. — Оденься. Твой стояк видно за километр. И тебе всë-таки нужно отвести меня в ванну, кажется, я могу грохнуться и уснуть в любой момент.       — Почему ты сразу не сказала? — одним движением он подхватывает её на руки, как принцессу, а её тонкие руки ложатся на широкие плечи.       Время почему-то решает замедлить ход в этот миг, и они бесконечно долго смотрят друг другу в глаза. И одна лишь мысль о том, что они разорвут эту едва ощутимую связь, казалась невыносимой. Она подтянулась к его лицу. Между губами было не больше сантиметра, а он чувствовал её лëгкое дыхание.       — Можно поцеловать тебя? Можно я ещё немного побуду лучшей в твоих глазах? — их губы соприкоснулись, это было просто прикосновение, но теперь и она поняла, что всë не ограничится одной ночью.       Реруген отнес её в ванну.       — Мне помочь тебе?       — Эй! — майор театрально отпихнула его руку. — Ты говоришь с ветераном Рейна, я могу составить отчёт об операции, не спя трое суток, помыться смогу в любом состоянии. Приготовь пока что-нибудь отличное от «Линии фронта». — Реруген смущëнно отводит глаза и смотрит в пол. — Что такое?       — Я почти всегда на работе, и кроме сладкого чая у меня ничего нет, — она снова смеётся, а его сердце наполняется теплом.       — Рада, что наши офицеры только и думают от том, как бы побольше солдат отправить на фронт, — эти слова укололи его сердце. Ведь именно он когда-то отправил её в Дакию уничтожать целую страну.       — Таня. Может не будем сегодня о войне. А? — её взгляд холодеет, голова устало откидывается назад.       — Я бы с радостью, но мой разум буквально соткан из войны, не могу ни о чём больше говорить, не могу думать, даже мечтать не могу. Я как-то решила, что война вот-вот кончится, и испугалась, ведь если не будет войны, мне некуда будет податься. С мирным небом над головой все очень быстро поймут, что «Мифрил» и её крыло вовсе не ангелы, а пособники дьявола, что убили столько людей, что хватит на небольшую страну. Причём многие из них были неспособны мне хоть что-то противопоставить. Реруген, — она перевела на него взгляд и искала ответ на ещё незаданный вопрос. — Я расстреливала гражданских. Женщин, стариков, одиннадцатилетних девочек. Реруген, кому нужен ручной дьявол под мирным небом?       Он не ответил, просто вышел и пошёл ставить чайник.       «Бедное дитя».       Он набрал воду в чайник и поставил его на огонь.       «Бедное дитя».       Он сел на крохотную табуретку на кухне.       «Бедное дитя».       Закрыл лицо руками.       «Бедное дитя».       Смахнул первую слезу с щеки, но они не прекращали течь.       «Что мы творим».       Свисток на чайнике кричал в полную силу, заглушая его рыдания.       — Реруген? — Таня исполнительно выключила огонь. — У тебя там полотенца нет, а ты не отзываешь… — мужчина старался закрыть лицо руками, как можно плотней и сдержать всхлипы, но у него не вышло. — Реруген?       — Не смотри. Я чувствую себя таким скотом. Я служу стране, которая сделала из ангела ручного дьявола.       — Я не могу смотреть, как лучший мужчина на свете плачет передо мной, я бы обняла тебя, но только сильнее перепачкаю кровью со своих пальцев. Чёрт, у тебя дома холодно, дай мне полотенце и какую-нибудь одежду.       — У меня почти нет гражданки.       — Тогда дай зимнюю шинель. Вам должны её выдавать, — он удивился её словам, но дошёл до прихожей, одел на себя трусы и майку, а ей вынес свою выглядевшую даже на нём безразмерную шинель. Слёзы ещё катились из его глаз, но всхлипы утихли.       — Давай я тебя оботру, чтобы ты не пачкала полотенце, — сосредоточëнными, но чёткими движениями вытер с неё все капельки воды.       — Ты что в полиции работал? Ты меня сейчас как будто шмонал.       — Тогда ещё не было войны и долг родине отдавали всего год, и я всё это время шмонал офицеров главного штаба.       — Серьёзно? Так ты буквально перелапал все высокопоставленные жопы Империи, чтобы попасть в штаб? — звонкий смех окончательно прогнал слёзы с загрубевшего лица. — Чёрт, получить два ордена серебряных крыльев и асса из ассов кажется куда более простой задачей.       — У тебя два ордена серебряных крыльев? Я видел у тебя на форме всего один, — полковник откладывает полотенце и протягивает ей шинель. Таня жестом просит накинуть одежду на плечи, шинель настолько длина, что выглядит, как подвенечное платье. Подвенечное платье рейнского дьявола — кровавая шинель.       — Мне вручили его по окончании войны, но герольды всё ещё спорят, как я должна его носить. То ли с лентой, то ли просто два рядом, а может я настолько хороша, что его стоит повесить мне даже на погоны. Поэтому если приглядишься, на нём написано, что у меня их два. Такая дурь, — девушка проходит в комнату за крошечный столик и аккуратно садится на тот же стул, где лежит её форма, кладёт раненые пальцы на стол.       — Но ты ведь первая, кому их вручили два, да при этом ещё и живая. Дай им ещё немного времени подумать, — Реруген достаёт положенную всем офицерам аптечку из-под стола. Берёт крошечную табуретку с кухни и садится рядом с ней. — Ты так легко надела эту колючую дрянь на голое тело.       — Во-первых, офицерские не такие уж и колкие. Во-вторых, дай мне побыть не только лучшей женщиной в твоей жизни, но и полковником. А в третьих, я два года служила на севере, на оккупированной территории и общалась с местными. Они моются раз в неделю в раскалённой избе, а потом выбегают на улицу нагишом и прыгают в снег. Мне пришлось так изгаляться, Реруген, — мужчина с заботой обрабатывал палец за пальцем, проницательный взгляд сразу цеплялся за крошечные шрамы, что густо устилали пальцы.       — Мои обычные тренировки для них были воскресным отдыхом. Они же ещё и коммунисты, представь, я чëртов представитель оккупантов, что заставляет их становиться войной против страны оккупанта, чтобы потом убивать своих бывших соратников, а они мне объясняют, что я сполна не получаю продукт своего труда, и если бы была их колдуном, то купалась бы в роскоши. И пойми, для них роскошь — квартирка по типу конуры, в которой мы сейчас сидим.       — Это не выданная квартира, я сам её купил, — Таня широко распахнула глаза.       — Тебе совсем деньги девать некуда. Тебе лет сколько? Двадцать шесть, ты должен по бабам ходить и пить дорогой коньяк, — он скромно улыбнулся ей. Закончив одну руку, встал и пошёл на кухню, чтобы доделать обещанный чай.       — А теперь подумай, сколько мне минимум лет, если я служил срочную службу один год. — Белые бровки недовольно нахмурились.       — Блять, — белые бровки взмыли вверх. — Ты мне в отцы годишься! Тебе минимум тридцать.       — Я ответственный за персонал и перечитал твоё дело от корки до корки, да и кучу твоих отчётов, — дымившаяся чашка опустилась на стол. — А ты меня даже по имени ни разу сегодня не назвала.       — Ханс? — он принялся за работу над второй рукой.       — Ещё попытка.       — У тебя во всех отчётах пишут «подполковник Реруген». Я даже не знала, что тебя повысили, а ты говоришь об имени.       — Эрих фон Реруген. Приятно познакомиться, Таня фон Дегуршаф.       — Ты, как и я, назначенный аристократ? И где твоя чашка чая?       — Я не усну, если сейчас выпью чай, и я урождённый аристократ.       — Ваше высочество! Я бы отвесила Вам поклон, но Вы бинтуете мои руки, израненные о кровать из-за слишком горячего секса.       — Ты меня в краску вгоняешь.       — А ты меня, я не уверена, но, похоже, это был оргазм, Ваше высочество, — он нахмурился.       — А если бы я сделал всё, как ты просила, по-быстрому, то ты ещё лет пять не хотела бы прикасаться к мужчине. И я, как и ты, вошёл в двенадцать рыцарей академии, так что прекрати.       — Я не думала, что это как-то обидит тебя, обычно аристократы гордятся своим статусом, — тот закончил с её второй рукой и устало облокотился на стену. Таня немного смущëнно обвела пальцами кружку.       Он сам не понял, почему решил вдруг рассказать ей эту историю. В последний раз мужчина вспоминал о ней больше десяти лет назад. Наверное, никто и не мог подумать, что столь скромно живущий офицер — урождённый аристократ, вот этот вопрос никогда и не всплывал в разговорах. Он просто решил рассказать ей. Ему захотелось излить душу этому ангелу.       — Мой отец избивал меня и моих двух старших братьев. Говорил, что только так мы станем настоящими мужчинами. Я великолепно учился, но стоило мне выйти к завтраку с галстуком, слегка сдвинутым вправо, меня ждало двенадцать ударов ремнём, причём куда попадёт, а если я произносил хоть звук, счётчик обнулялся. Отец выбил так Франце глаз и два дня отказывался везти его в больницу, я помню, как перевязывал эту рану так, как будто это было вчера. Он никогда не трогал моих двух сестёр, знала бы ты, как я их за это ненавидел. А с мамы он вообще пылинки сдувал. Я экстерном поступил в академию, и по окончании меня хотели отправить главой маленькой части. Я примчался домой, чтобы сообщить ему эту новость, всё ждал, что хотя бы тогда он обрадуется. Меня встретил очень грустный Франц, он тоже приехал погостить. Я рассказал ему, и он расплакался от счастья, крепко обнял меня и пошёл наверх. Сказал, что хочет позвать Вернона. Мы сидели за столом, отец начал меня поносить, что такое назначение слишком мало для меня, и сказал подняться наверх и позвать «этих двух засранцев», он так и сказал. — Эрих спрятал лицо за руками. — Я поднялся наверх, и они там висели на турнике. Вернон был такой чёрный, явно был мëртв, когда Франц вышел меня встречать. Они были все в этой грязи. — Он убрал руку от лица, обхватил ими голову. Резко встал, достал из формы сигареты, открыл форточку и закурил. — Я уехал из дома и больше никогда не возвращался. Я не был на их похоронах. И вообще никому не рассказывал эту историю, — мужчина с силой затянулся.       Она подошла к нему, нырнула под руку, обхватив талию руками.       — Когда я только встретил тебя, ты казалась дьяволом во плоти. Но когда разбомбила Арен, то стала моим ангелом.       — Почему?       — Они сбежали от войны в Арен. Отец написал мне письмо, с просьбой предупредить, если Арен будут бомбить. Я просто выкинул его.       — Ха. Да, Империя кишит дьяволами.       — Наверное, Таня, — он наклонился и поцеловал её, едкий запах сигарет неприятно защекатал ей нос.       — Не кури при мне больше, — сигарета отправилась в форточку, а они на кровать, где уснули в сладких объятиях друг друга.