Под небом Бейруна

      Открывающий парад марш прозвучал, на сцену что была по левую руку от него вышел ведущий. Стал торжественно зачитывать что четыре года назад хребет вражеской гидры был переломлен, страна в зверском усилии смогла победить и занять достойное место в мире.       Слова были красивыми, бодрящими, патриотичными. Сразу читался почерк главы отдела пропаганды Германа Фон Германа. Ему нравилось слово «гидра» и он всюду его пихал.       Речь закончилась, на сцену вышел певец, ведущий объявил песнь.       — Песня повещённая всем командирам, потерявшим своих солдат.       Таня в этот момент не смотрела на него, да и навряд ли бы увидела его стоявшего в третьей шеренге, но он её прекрасно видел.       Как она схватилась покрепче за парадную шпагу.       Певец огласил площадь.       «Небо нависало дождевым свинцом,»       «Командир склонился над своим [ЯЙЦОМ]»       Эрих едва сдержал улыбку. Это кто-то из Таниного крыла перековеркал песню в голосовом канале.       Судя потому что только, Нойман стоит с каменным лицом, а все остальные судорожно поджимают губы чтобы не заржать, это он сделал.       Так Таня не от ужасного напоминания о возможной смерти товарищей сжала рукоять сабли, а зная, что её придворный шут обязательно что-нибудь выкинет.       От этой мысли Реругену стало теплей на душе. Он искренне радовался тому что она в хорошей компании проводит этот утомительный и уже порядком надоевший всем военным парад.       Песня про командира кончилась. Певец аж на колени встал, пытаясь вызвать эмоции у зрителей, пара офицеров лица, которых он мог видеть действительно немного скривились, но это вдохновенное «ЯЙЦОМ» что пропели ему в голосовом канале сбивало любой серьезный настрой.       Следующая песня была куда более бравурной и торжественной. Что о патриотизме. Одна из тысячи песен о победе которые написаны последнее время.       Потом вышла какая-то невероятная именитая певица, которую он вспомнил в лицо, но не по имени. Запела песню про любовь, от лица жены ждущий своего мужа с фронта, а Реруген тут же представил, как бы эта песня звучала из Таниных уст и почувствовал, как кровь прилила к щекам. Капитан из парадного караула что сегодня управлял их группой офицеров, начал сверлить его глазами, не собирается ли полковник грохнуться в обморок.       Реруген вытянул два пальца вдоль шва парадных брюк. Знак «я в порядке», капитан ещё немного посверлил его взглядом и начал дальше высматривать в строю обморочных.       Концертная часть программы закончилась. Подразделения один за одним под оглашение со сцены стали покидать площадь и продвигаться в правую сторону по широкой улице. Сейчас они пройдут километра два под восторженными взглядами гражданских и встанут на площади возле центральной библиотеки. С парадного её входа. Их группа будет слегка левее балкона где уже ждут офицеры управления центральным штабом. Если бы сейчас была война он бы стоял там вместе с ними, но сейчас он глава отдела кадров и должен со всеми офицерами топтать мостовую.       Их группа шла четвертой, Капитан взмахнул амбурштоком командуя движения, затёкшие от долгого стояния ноги, взвыли от неожиданной нагрузки, но уже на третьем шаге успокоились.       Набойки гром били по мостовой пока они парадным шагом шли вперед, размахивая руками. Ему в отличии от боевых офицеров к парадному мундиру не полагалась сабля поэтому он делал отмашку обеими руками, а вот группа офицеров перед ними только правой, левой придерживая оружие.       Его табельное больно била по бедру при каждом шаге, но он давно привык к этому ощущению. Боль и дискомфорт вот что для кадрового военного строевая и парады.       Боль в ступнях от долгого стояния, боль в висках от поднимающегося на жаре давления, боль в спине от тяжести портупея. Форма, которая вроде и пошита идеально по размеру, но на третий час носки кажется жмет и трет везде где это возможно.       Они прошли где-то треть пути, и офицеры вокруг начали учащённо дышать. Вроде просто идешь, а сердечко то заводиться от такой прогулки. Шагать парадным шагом куда тяжелее чем кажется со стороны, хотя так и должно быть. Они сейчас как балерины что парят по сцене, зритель не должен видеть на их лицах ах боль и усталость от нечеловеческих нагрузок, а только любоваться картинкой. Сейчас он не офицер центрального штаба, а часть красивенькой картинки для граждан его страны.       Реруген был в прекрасной физической форме. С удовольствием вспомнил как Таня обратила на это внимание, когда он перед ней разделся. Просто он ещё в кадетке выработал в себе привычку, отжиматься и приседать, когда голова затуманивалось от долгой работы. Если была возможность н просто круги по внутреннему двору центрального штаба накручивал.       В хреновые дни он мог сделать до сотни отжиманий, трехсот приседаний и десятка километров. В хорошие дни, иногда и в недели вообще ничего.       Толпа им рукоплескала и это туманило голову. Что уж тут греха таить, когда столько народу тобой восхищаются сложно не почувствовать себя особенным.       Опять не к месту вспомнилось как он сказал Тане в их первую ночь что будет лучшим мужчиной для неё. Ну душе запаршивело. Угораздило же его всё-таки влюбиться в эту фурию.       Они прибыли на место. Встали. Пара офицеров что постарше подали капитану что их вел сигнал что вот-вот грохнуться в обморок. Как репетировали человек стоящий по правую руку от падающего в обморок подхватил товарища и помог выйти из строя. Вернулись уже с замеными офицерами. Какой-то год и его поставили на роль замещающего офицера, тогда он ещё не дня не служил в центральном управлении. На том параде он вообще не пригодился, потому что некому из группы, которую он должен был замешать настало плохо. Он не расстроился, не обрадовался, просто принял это как должное и пошел работать, тогда была война и ему было не до обид что ему никто не рукоплескал.       Капитан указал ему поменяться с впереди стоявшим, тот оказался на пару сантиметров ниже него после замены. Реруген как репетировали встал во вторую шеренгу. Сколько же они репетировали эту муть, в кадетском, офицерском и пару месяцев до парада.       Опять о Тане подумал, она училась по сокращенной программе и строевой у них было минимум. Хотя её было тогда лет восемь, она бы и не поспела за строем взрослых мужчин.       Мимо них прошло ещё несколько подразделений.       Танино крыло закрывало шествие. Он видел, как она машет своей парадной саблей, огромной на фоне её хрупкого тела, бойцы слаженно и четко шагают, крутят винтовками, перебрасывают их между собой, готовят к бою, встают на одно колено будто вот-вот выстрелят, но вскакивают и идут дальше. Таня и лейтенант перебрасываются шпагами, движения четкие и выверенные. Не зря Майор дрючила свое крыло и в хвост, и в гриву, он давно не видел такой красоты.       Вот крыло встало перед балконом. Командир подала команду.       — ВОЗДУХ! — Крыло в миг взмыло вверх. И начало крутить парадные построения, целиться в небо красочными заклинаниями что рассыпались на зрителей лепестками каких-то цветов, петь псалмы хором ангельских голосов.       Реруген только неотрывно смотрел на серафима с золотыми кудрями что командовала этим фантастически красивым действом. Сейчас ему можно на неё смотреть, все смотрят и ему можно.       Тут крыло собралось в кучу, озарилось золотым светом заклинания и у всех в руках появились красные гвоздики. Содержимое нагрудного кармана зажгло Реругену грудь. У него там лежал, как и у всех конвертик с семенами мака и гвоздики.       Старая традиция, чтобы, когда ты умирал на поле боя цветы, прорастали и обозначали где ты похоронен. Маки значили «смерть от политой крови», а гвоздику «победу». Послание простое, но очень уж патетичное, «я умер, проливая кровь за победу, вспомни обо мне путник, смотря на эти цветы».       Когда он был в прошлом году в командировке на Рейне все невспаханные поля были усыпаны красными цветами. Там не было ни грамма зелени, только алая кровь цветов.       На Рейне, как и прежде от количества пролитой крови даже серебро ржавело.       Первое такое поле ввело его в ступор на несколько минут. Не верилось ему что столько людей тут полегло. Все красное до самого горизонта. Тогда его сопровождавший пояснил что чуть позже поля перепашут чтобы сеять, но пока ещё можно увидеть эту гнетущую картину. Скоро алая кровь смениться на золото пшенице, и будто и не было всех этих жизней.       Вот Танино крыло рассыпалось над площадью и стала аккуратно спускаться вниз, даря гвоздики собравшимся зевакам.       Это точно придумал Герман Фон Герман. Его почерк. Послание без слов. Крыло Дегуршаф дарит победу мирным гражданам.       Сама же Мифрил подлетела к балкону где стоял Генерал Фон Цетуа с другими офицерами управления и вручила ему огромный букет гвоздик, настолько огромный что кажется он весит столько же что и она. Цетуа едва может его обхватить, но с гордостью и скромной улыбкой принимает.       Ещё одно послание «Дегуршаф лично дарит центральному штабу победу», тут он уже не знает Герман ли это придумал или сама девушка.       Крало вновь собирается вместе, для последнего элемента. Он смотрит неотрывно на Таню. Она к нему немного боком. Вдруг её глаза распахиваются.       [ВСПЫШКА!]       Ноги реагируют раньше, чем разум. он приседает и прикрывает голову руками, все остальные в его строю не слышали этой команды и продолжают стоять.       Взрыв. Свист шрапнели над самым ухом. Кто-то по левую руку от него падает, из раненной шее брыжи кровь. Он тут же зажимает ей со всей силой, которая у него сейчас есть. Вскидывает голову, и видит Таню в небе. Одну. все её крыло куда-то делась. Она поет что-то. Обжигающая как кипяток манна растекается по воздуху. Рана под его руками начинает затягиваться       Реруген отводит ладонь и видит, что кровь больше не струиться.       Таня все ещё в небе, поёт псалмы. Бледнеет, сейчас ещё миг и она упадет. Упадет в паникующую толпу.       Руки сами двигаются он сдергивают портупею, скидывает с неё пистолет, растягивает до максимально возможной длины.       Пробивается сквозь толпу что уже давит их строй, в гущу. Туда где только смерть в давке. Минута в этом аду и Тани не станет. Растопчут. Размажут.       Кто-то хватает его за руки пытаясь не дать нырнуть в толпу, но он отбивается и дальше прет сквозь толпу, паника ещё не успела сгуститься, ещё не все поняли, что произошло, у него есть несколько мгновений до того, как это место превратиться в ад.       Таня падает. Он отчетливо видит это, видит, как толпа расступается на миг и проглатывает её, и вот уже человеческое море кипит над ней. Он не успевает. Толпа уже топчет её.       — ТАНЯ! — Срывая горло орет он. Пускай слышит, пускай знает, что он идет.       Видит средь мелькающих черных ног золотые кудри, и ныряет туда, в низ к ней. Тут же кто-то бьет его голове, наступает на ногу, кажется выбивает плечо, но он не чувствует боли.       Девушка уже у него в руках, он распрямляется, отталкивая от себя толпу, заставляя ей на миг расступиться, зубами впивается в воротник чтобы освободить руки и привязать за талию к себе портупеям.       Все получается с первого раза.       Она без сознания и легкая голова падает к нему на грудь.       Толпа наконец приходит к своей худшей форме. Его давят со всех сторон, помимо его воли куда-то несут. Он только и может что одной рукой прикрывать её голову, а второй оттеснять от растерзанного тела.       Она точно серьезна ранена, он не успел рассмотреть, но от неё несет кровью.       Толпа вырывает её из его рук. Опять хочет затянуть в свою пучину. Завершить начатое. Прикончить хрупкое девичье тело под своими ногами.       Он смешает руку к ней на шею и чувствует, как пульс зашкаливает, удары сильные и частые, но стремительно затихают. Она умирает. Умирает от кровопотери. Усыпает эту проклятую площадь маками.       Он кричит её.       — ТАНЯ ДЕРЖИСЬ, Я ТЕБЯ ВЫНЕСУ!       Но не слышит собственного голоса. Слишком шумно. Вокруг.       Тогда обращается к талисману что все ещё висит на её шеи и громко думает. Только одно.       [ТАНЯ ЖИВИ]       Сигнал неуверенный, будто говорящими в рот ваты набили.       [Ноги]       [Тебе их перебили похоже] — Отвечает, значит ещё пару минут проживет.       [Больно]       От этого тихого больно у него сердце в пятки уходит.       [Потерпи милая, прижмись поближе, потерпи немного, мы почти выбрались из толпы]       Девичьи руки вцепляются на несколько секунд в китель на его груди, но опадают, когда хозяйка снова теряет сознание.       Толпа тащит его вдоль центральной библиотеки. На тех улочках куда она несётся свободно. Напор начинает спадать, и он может обеими руками держать её.       А в голове только непрошеная мысль       «Какая же она маленькая»       Реруген понимает, что девушка не дотянет до места где толпа окончательно распадётся и начинает рваться к зданию. Толпа против, её туда не нужно, но он как ледокол распихивает людей вокруг себя.       Вот стены уже перед ним. Народ тоже к ним жмётся, но не задерживается и позволяет толпе себя унести. Он шарит глазами и проклинает архитектора за то, что поставил окна так высоко. Реруген даже заглянуть в него не может, ему не заволочь едва живую Таню так высоко.       Смотрит в низ и видит в паре метров от себя крохотное цокольное окошко. С углублением перед ним и навесом. Ныряет в этот кармашек.       Дает себе пару секунд подумать. Снимает верх кителя, выдёргивает его из-под портупеи, прикрывает Таню от осколков и в несколько ударов сапога разбивает стекло.       Смотрит в низ, ему придётся наступить на стекло чтобы проникнуть во внутрь, тогда он кидает в них свой китель чтобы немного прибить режущие края.       Аккуратно ступает и шерсть выдерживает нагрузку и не позволяет порезать ему ноги.       Проходит чуть в глубь чего-то по-видимому просторного кабинета и аккуратно кладет Таню на пол.       Она бледная как кипельно белая форма, ноги все красные. Правая вывернута под неестественными углами, на левой сквозь сапог торчит кость.       Ему приходится сдержать приступ рвоты при виде этой картины.       Накидывает свой портупей как жгут её на левую ногу настолько высоко насколько возможно. Снимает её пояс и накидывает на правую. Кровь что уже едва капала перестает покидать тело хозяйки.       Он распахивает китель, срывает рубашку и замирает, кожа вся сине бурая от синяков. Грудная клетка деформирована, но ещё чуть-чуть вздымается, еда заметно, Таня дышит.       Реруген тут не справиться. Она не дотянет если он сейчас рванет за врачами, маг целитель должен оказаться здесь и сейчас.       Таня, будто прочитав его мысли одними губами шепчет «Душа».       Он пару раз прокручивает незнакомое слово на языке. Не понимая его значения.       Касается её щеки, белы ресницы трепещут, пытаясь раскрыть глаза, но её не хватает на это сил.       — На помощь позови. По магическому каналу. Вишу позови. Лейтенанта Серебрякову.       Он смотрит, а талисман на её груди, лежит бессмысленной железякой.       — Таня! — Она снова проваливается, он понимает, что уже в последний раз проваливается в темноту, не вынырнет она больше оттуда. — НЕ ОСТАВЛЯЙ МЕНЯ!       Он хватает талисман, кладет ей в ладони, накрывает сферу своими и шлет манну что у него есть в руки. Её от чего-то так мало. Совсем какие-то крохи, не как утром кипящий поток, а только обжигающие капли       — ДУША! — Орет он, надеясь, что ему ненужно знать разгадку чтобы это заклинание сработало. Талисман едва-едва светится и снова гаснет.       Хруст стекла, он оборачивается и видит только направленное на него дуло пистолета.       Его сейчас пристрелят, вместе с ней. Он прикрывает её своим телом, в последней отчаянной попытке защитить. Хоть на миг отсрочить её смерть, своей жизнью, своим телом оградить её.       Выстрел. Талисман в его руках светиться и что-то зеленое разлетается вокруг, он понимает, что потерял очки. Только сейчас осознает, что видит все в поволоке.       Ещё выстрел, грохот падающего тела.       — КОМАНДИР! — Это Виша, ангел спустился к ним сюда в подвал.       — Ноги. — У него уже нет сил кричать. Он в миг, когда её увидел будто кончился весь.       Лейтенант тут же заливает командира золотым светом. Меняется в лице, сколько бы не была на фронте не может скрыть страха.       Белые ресницы трепещут. Голубые глаза мутные, не видят ничего. Он отстраняется и дает Више дорогу.       — Слушайте что она говорит. Смотрите на губы.       — Есть. — Виша уже рвет брюки на ней, стягивает сапоги чтобы лучше видеть рану, кость мешается, и она разрезает кожу сапога чтобы стянуть его.       Смотрит на жгут на левой ноге, он её не устраивает, и она перецепляет его.       Таня одними губами говорит.       — Тону. — Он понимает и повторяет за ней.       — Тону. — Руки Виши уже на груди девушки.       Она ныряет к себе в карман, достает длинную винтовочную гильзу, что-то с ней делает и капсюль отскакивает. Приставляет между ребрами командира и давит, металл прорезает плоть, грудь со свистом вздымается, из отверстия идет кровь.       — Надавите на грудь так сильно как сможете. — Реруген двумя руками наваливается на грудь, от давления повреждена ребра пронзительно хрустят.       Кровь вытекает из гильзы, хлещет из тонких губ образуя кровавые пузыри что лопаются один за одним.       Он чувствует тепло под руками. Смотрит только на её губы, слушает её немые слова.       — Отпускайте. — Ребра пружинят, грудь вздымаются, колдунья делает вдох, кашляет выплескивая из себя все новые и новые порции крови. Распахивает уже что-то видевшие глаза пытается перевернуться чтобы откашляться.       Реруген помогает ей и крепко держит за плечи пока она льет кровь на его колени.       — Больно. — Голос неестественный, хлюпает.       — Держитесь.       — Больно. — Настойчивей говорит Таня.       — Не могу командир. Терпите.       Новый приступ кашля с кровью.       — Блять. — Девушка пытается упасть головой к нему на колени, но он держит её.       — Усадите её и придерживайте за спину. — Командует лейтенант.       — Не надо. — Взмаливается Таня. Только сейчас до Реругена доходит что она так переломана что малейшее прикосновение вызывает адскую боль, не говоря о перемещении тела.       Он садится широко, расставив ноги, тянет её плечи на себя, девушка орет не своим голосом, орет как утопленная русалка, хлюпает.       Разворачивает и прижимает спиной к своей груди.       Голова откидывается к нему на плечо, он хорошо видит сине-багровую грудь что часто вздымаются.       Серебрякова ныряет пальцами в растерзанную плоть правой ноги и Таня снова кричит, надрывает горло и крик становится тише.       Достает оттуда что-то откидывает в сторону.       — Виша, больно. — Таня умоляющи шепчет.       Реруген не понимает почему Лейтенант не может обезболить своего командира, он пытается унять её боль, прижимает ладонь к щеке, подносит губа к самому уха и шепчет.       — Потерпи, моя маленькая. Потерпи. Немного осталось — Будто утешает ребенка, разбившего коленку.       Что-то горячее капает к нему на нос, Таня плачет. Беззвучно ревет от боли.       — Закройте рот. — Командует Виша и вправляет торчавшею кость. Голос снова на миг возвращается к хозяйке, и она пронзительно орет, но снова связки не выдерживают и крик как по щелчку переходит в сип.       — Я почти закончила. Простите командир. — Виша руками сводит края раны и затягивает их магией. Реругену кажется, что недостаточно, что слишком много остаётся, но он только продолжает шептать Тане утешение на ухо.       Девушка обмякает в его руках, снова потеряла сознание.       — Блядство. — Материться Виша. — Командир! — Треплет Майора за руку, та молчит. Но грудь ей исправно мерно вздымается.       Тут до Реругена доходит что сейчас больницы наводнены ранеными и ей как той что окажется в ней последней придётся ждать помощи, и она ей не дождётся. Нужно сделать так чтобы, когда она оказалась в больнице врачи ей уже, ждали.       — Что с ней? — Спрашивает он у Серебряковой. Та не отрывает глаз от ног что сейчас лечит, но отвечает.       — Сознание потеряла.       — Нет. Раны какие.       Виша не думая зачем ему это отвечает.       — Сотрясение, ребро пробило легкое, почки отбиты, печень разорвало, таз сломан, переломы. Нет. Ноги просто в кашу, размолоты.       — Я могу идти?       Виша отвечает, холодно, пусто.       — Да.       Он ждет что Лейтенант займет его места, но та только руки поднимает на ей живот и продолжает заливать их золотым светом.       Аккуратно опускает Таня на пол. Выламывает дверь кабинета где они застряли. Оглядывается. Видит лестницу, бежит вверх.       Ломит дверь что украшена вензелями, та наподдаётся. Из-за неё голос.       — Кто?       Реруген напрягается, вспоминая код который сам придумал, для системы свой чужой.       — Белый кролик на ржавом поле. — Дверь скрипит, открывается, он ныряет в неё отталкивая испуганную девушку.       Мечется. Находит телефон. Рядом рамка с номерами. Набирает центральный госпиталь.       Пока идут гудки понимает что звонить по общему номеру тщетно и начинает вспоминать личное дело главы госпиталя. Оно возникает перед ним одной страницей с фотографией и ворохом букв.       Вот она нужная ему строчка, пятая снизу. Домашний номер.       Набирает. Номер не существует. Вспоминает ещё. Набирает снова. Гудок и трубку кто-то снимает.       — Полковник Реруген, отдел кадров мне срочно нужен номер кабинета Полковника Шнабса.       — Зачем? — Отвечает ему встревоженный женский голос. Он злится и орет.       — Мифрил пострадала, мне нужна операционная. — Думает «уж Мифрил то она должна знать», а перед глазами бледная как мел девушка вся в собственной крови, и кудрей уже не золотые, а багровые, все в крови перепачканы.       Женщина испуганно диктует номер, он понимает, что не может запомнить, просит повторить и окровавленном пальцем пишет на столе.       Сбрасывает.       Набирает новый номер.       Гудки. Четыре бесконечных гудка.       — Да.       — Это полковник Реруген. Мифрил тяжело ранена, нужна операционная, как можно быстрее.       Голос на другом конце трубки застывает на миг. Потом слышится возня.       — Перезвони через три минуты. — Трубку вешают.       Он вздыхает и позволяет тишине накрыть его на несколько секунд, позволяет панике разлиться по телу, но тут же собирается и будто сжигает адреналин в собственной крови.       Засекает время.       10:23.       Осознает, что от момента как он нырнул в толпу до сейчас и пятнадцати минут не прошло.       — Что случилось? — испугано спрашивает девушка что сидела запервшись в этом кабинете, вместо ответа спрашивает.       — Вода есть?       — Да. — Девушка отходит куда-то и возвращается с двумя графинами.       — Поставь. — Он указывает на пол перед собой. Девушка слушается. Реруген наклоняется за одними из графинов и понимает, что ему не показалось, плечо действительно выбито. Болит, но ещё терпимо. Адреналин не весь выгорел.       Присаживается и выпивает пол графина залпом.       Время настолько сейчас для него замедлило свой ход что три минуты кажутся вечностью.       Вздыхает, пытается вставить плечо на место, но ему не хватает духу. Массирует виски. Осматривает себя.       Он цел за исключением плеча, пары синяков, которые начинают чувствоваться.       Но при этом он весь в крови. Весь в Таниной крови.       «Как может быть в таком маленьком теле столько крови?»       Зависает на этой мысли. Позволяет себе зависнуть.       10:26       Набирает номер.       Не одного гудка, сразу берут.       — Реруген? — Строго спрашивает голос по ту сторону трубки.       — Да.       — Вторая городская больница. Уже разворачивают под ней операционную. Как её ранило?       — Сотрясение, ребро пробило легкое, почки ушиблены, печень разорвана, таз сломан, ноги в фарш.       — Что значит фарш? — Профессионально уточняет врач.       Реруген рисует перед собой картинку и начинает её описывать.       — Левая, открыты перелом, но его вроде как вправили.       — Кто вправил?       — Лейтенант Серебрякова. Она насколько я понял сейчас в ней жизнь и поддерживает, легкие тоже залатаны.       — Хорошо. А правая нога?       — Не знаю, просто несколько открытых больших ран.       — Ага. Вы ранены?       — Нет. — Луше думает, у него в сравнении с Таней нет травм. — Да, плечо выбил.       — Все?       — Пара синяков.       — Штаб вас уже потерял, сможет добраться сами до него?       Только тут Полковник вспомнил что он вообще-то не просто прохожий что решил спасти девочку, а глава отдела кадров, который сейчас постепенно закипает от волны обращений. Это же его отдел занимаешься проверкой личного состава. На его отделе будет первый удар по организационной машине империи.       — Не сейчас. Но постараюсь.       — Я сам сообщу о вас. Идите к Мифрил.       — Да.       — Трития операционная, запомните       — Да.       — Отбой. — Будто не по телефону они говорят, а по радио, и гудки.       Реруген кладет трубку, стирает написанный кровью номер, берет два графина и несётся вниз.       Пару раз сворачивает не туда, потому что не удосужился запомнить дорогу.       Находит нужную дверь.       Над крохотным телом колдуньи склонились ещё кроме Виши, Вайс и Нойман.       Напряженно тихо переговаривается. Координируют свои действия.       В окне виднеются чьи-то сапоги с летным генератором.       Реруген кашляет, привлекая к себе внимания. Вайс видит воду, протягивает за ней руку и осушает вторые пол графина.       — Она почти стабильна, я полечу с ней в центральный госпиталь. — Говорит Вайс.       — Нет, я выбил для неё операционную в второй больнице. третья. Запомнил. — Мужчина кивает, и Виша вдруг взрывается.       — Да как ты её понесешь, у неё манны нет!       — А что ещё остаётся? Она долго без хирургов не протянет.       — А почему вы не можете её накачать манной? — Наконец-то Реруген решается задать свои той для магов вопрос.       — Она не принимает. — Отвечает Нойман. — Не совсем она, скорее тело.       — А мою приняла. — Говорит Полковник.       — Чувствуешь опустошение? — Уточняет Нойман.       — Да не чувству, знаю, что почти нечего не осталось. — Он приближается, касается подушечкой пальцев, её подушечки и тут же чувствует, как голова начинает чуметь. Отдергивает руки и трясёт головой пытаясь стряхнуть морок.       Сильные мужские руки хватают его ладонь, и он чувствует, как омерзительная, масленая, до тошноты отдвижная манна растекается по его телу.       Морок с головы сходит.       Вайс отпускает его руки и их берет Виша. Снова что-то колдует над ним, как тогда, когда его сигнатуру пересчитывала, только куда быстрее. Тело вновь заполняется Таниным обжигающим кипятком.       Он не спрашивая касается её руки, чувствует кожей место, по которому манна перетекает из его тела в её.       Белые ресницы трепещут, и являют миру заплывшие поволокой голубые глаза.       Реруген не выдерживает. Слишком медленно манна покидает его тело, поднимает её с пола, прижимает к груди. Чувствует, как манна течет быстрее.       Она только скрипит в ответ.       — Больно. — А он снова щебечет её на ушко.       — Потерпи моя маленькая, ангел мой, потерпи. Почти кончился этот ужас. — Вспоминая что он стабильно продолжает. — Поспи. Проснешься, а уже все кончилось, все рядом будут, поспи.       И она повинуется его воле, опадает в его руках проваливаясь уже не в беспамятство в сон.       — Во вторую говорите?       Он не успевает ответить, снова морок туманит голову.       — Ещё манна нужна. — Опять тоже, тошнотная масленая манна Вайса преобразуется под руками Серебряковой в огненную Танину.       — Её во вторую больницу, а меня в штаб. Сможете доставить?       — Сможем. — Лаконично отвечает Нойман       — Тогда нам лучше поторопиться. Она все же стабильно тяжёлая пока.       — Да. — Все троя встают с пола. Он не разбирает кто, но чьи-то руки помогают ему подняться.       — Стойте. Нойман дай свой китель. — Когда он поднял её понял, что на неё из одежды только лоскут трусиков остался, все остальное вояки безжалостно срезали.       — Да кому какое дело. — Взбрыкивает Вайс.       — Её. — Строго отвечает Полковник, смотря на Вишу, кажется она одна из троих колдунов заметила нагое тело командира.       Нойман раскрывает перед ним китель, и они в четыре руки кутает её в полотно. Он настолько больше ней что прикрывает всю, только окровавленный ступни торчат.       Реруген пропускает мужчину вперед чтобы передать девушку через окно, и в момент задержки смотрит на Вишу.       На той лица нет, почти плачет уже.       — Виша. Подними на меня глаза. — Она как как кукла послушно поднимает глаза. — Послушай меня пожалуйста, она сейчас не твой командир, с которым вы пару раз спускались в ад и обратно, а шестнадцатилетняя напуганная до чёртиков девушка, и ей сейчас нужно подруга.       Лицо девушки в миг просветляться.       — Душа нужна. — Опять это незнакомое слово.       — Она, как только мы тут оказалась сказала «Душа», что это?       — Она меня Душой зовет. Немного в шутку. — По-ребячески, не по-военному сказала девушка.       — Так она тебя звала. А я и не понял. Пойдем.       Реруген передал девушку в подставленный руки Вайса, выбрался сам и снова принял её.       Вайс пошел быстро отдавать приказы. На чем-то осекся и обратился к Полковнику.       — Мы в чьем распоряжение? — И вправду, Вайс солдат до мозга костей, любой приказ исполнит, но должен знать кого слушать. До того, как Мифрил пала знал, а теперь не знает.       — Под чье командование раскомандировались?       — По Майоровское, она же в центральном штабе числиться. — Все правильно сказал Вайс, по документам они сейчас ничьи солдаты, ведь Таня была верхней ступенью их командования.       — Значит под мое. — Все немного удивляются, но он поясняет. — Я времена принимаю командования над всеми… — они в штабе говорили «осиротевшими» частями, но тут это слово было слишком грубым. — частями что остались без командования пока не найду вам нового командира, пока я не штабе найти я его не могу, поэтому пока вы мои. Можете что-то сделать чтобы этот пиздец побыстрее рассосался.       — Мы уже все сделали что могли. — Подает голос Гланц к груди которого уже прижалась Виша.       — Тогда переоденьтесь в нормальное летное оборудование и прибывайте во внутренний двор центрального штаба. А где Кених? — Высокого стройного мужчины нет среди них.       — Доклад делает в штабе.       — Передайте ему чтобы после шел ко мне в отдел, через него передам все.       — Есть. — Подает голос мужчина имени, которого не знает, видимо связист.       Эрих чувствует, что девушка перестала вытягивать из него манну и обращается к Вайсу.       — Все, она перестала манну поглощать, вторая больница, третья операционная. Удачи.       Он уже отрывает ей от своей груди, руки Вайса уже касаются чтобы принять, но Эрих чувствует непреодолимый порыв, целует её в лоб, отрывается, касается губами уха о заговаривает её.       — Живи, Танечка. Возвращайся домой. — Некто кроме неё не слышат его слов. Он передает девушку в руки заместителя и тот тут же взмывает вверх.       Стоит Тане скрыться из виду как Виша позволяет себе разреветься в голос. Он подходит к ней, гладит по спине. Та только сильнее заливается слезами.       — Ну, что ты. — Девушка отрывается от груди Гланца и настойчиво что-то протягивает ему в своей руке. Реруген плохо видит маленький объект, и не сразу различает её орден серебряных крыльев с маленькой циферкой два. Глаза все слезами наполнены, она не стесняясь плачет и смотрит ему прямо в глаза. Смотрит требуя ответа, что ей делать с этим куском металла что её командир получила в замен на то что два раза выпрыгнула из рук смерти. Спрашивала, неужели Таня сделал это для того чтобы ещё один такой кусок металла получить.       Реруген сглатывает. Он не знает ответа, но ему нужно придумать ложь достаточно убедительную чтобы та стала для этих ребят правдой.       — Она не хотела, чтобы вы погибли. Я уверен в этом. Не совсем понимаю, что она сделала, но точно знаю все ради вас, чтобы вы живыми вернулись из этой кутерьмы.       Серебрякова удовлетворяется ответом, отводит глаза, и смотрит на орден своего командира.       — Передашь ей как она из больницы выпишется. Сама нацепишь на новенький китель. И пусть тебе хоть кто слово скажет, лично морду начищу.       Крыло одобрительно хохочет, не заливистый смех, а одно короткое общее «ха».       — Все, мне нужно в штаб. Кто меня может доставить.       — Давайте я. — Нойман показывает, что проще всего сесть ему на спину, Реруген так и делает, не стесняясь своих погонов.       Летят они быстро, Нойман не сразу спохватывается что Полковник навряд ли сможет дышать на такой скорости и натягивает на них купол с нормальной атмосферой. Минута и они уже на крыше главного штаба.       — Бывай, Нойман.       — Скоро прибудем для дальнейших указаний.       — Хорошо.       Реруген уже разворачивается, когда здоровяк его окликивает.       — Вам плечо вставить?       — А ты можешь?       Нойман только молча берет локоть Полковника, дергает как-то руку, пронзительная боль по всему телу и тут же облегчение.       Реруген не стесняясь грязно выругивается.       Нойман только одобрительно лыбиться и вновь не прощаясь улетает.       Дальше Реруген спускается в кипящий как улей штаб, не смотрит не на кого, все мимо проходящие шарахаться его вида.       На нем осталась только рубашка, брюки и сапоги. Все в крови перемазаны которая уже засохла. Он даже свой фирменный знак, очки умудрился потерять, слетели, наверное, когда в толпу нырнул.       Проходит в свой кабинет, все его секретари уже на месте, только одна что-то напряженно ищет в архиве, все остальные ждут бури.       Главная ахает громко и бросается ставить чайник, потом берет тряпки и принимается оттирать ему лицо. Она не помнит, как лицо перемазал.       Просит позвонить в низ на КПП и сказать, что он зашел с другого входа и уже в штабе.       Дверь за его спиной громко хлопает, от того что кто-то ей открыл с ноги, в комнату врывается Генерал Цетта.       — ГДЕ ТЕБЯ НОСИЛО! — Он не сразу оценивает вид Реругена, а только когда прекращает свой криз. — Ты в порядке?       — Я Мифрил из толпы вытаскивал. Таню Дегуршаф. Она под толпу попала. — Долгожданный покой в миг нахлынавает на него и ноги перестают держать уставшее тело. Цетуа и секретарша не дают ему упасть. Усаживают на стул.       — Тебе может лучше в больницу.       — Я сам только пару синяков получил, и вывих плеча, который мне уже вставили. — Он демонстративно покрутил плечом, было немного больно, но он не поморщился.       — А она как?       — Выбил ей хирургию, во второй больнице, ты что гражданская. Её заместитель туда уже, наверное, доставил. — В руку Полковника сунули чашку с чаем, сильно пахнувшим медом и уже разбавленным холодной водой.       — Зачем ты за ней полез? — Цетуа спрашивал уже не как начальник, а как старый друг.       — Я не смог иначе, увидел и рванул за ней. Она всего с минуту в толпе была, и вся как перемолота. — Перед глазами опять сине-багровая грудь и кость что торчит из кожи сапога. — Я схожу помоюсь, переоденусь и в строй Генерал. Я нормально.       — Только не надо второй подвиг за день совершать.       — НАКОНЕЦТО ТЫ ПОЯВИЛСЯ! — Генерал Ромель орет не тише гудка паровоза. Он тоже не сразу видит внешний вид Полковника, но когда осознает опускается перед ним на колени. — Тебя как в Рейн окунули.       — Я Таню вытаскивал из давки.       — Из давки?! — Глаза Ромеля только распахиваются сильнее.       — Зачем явился? — Реруген напялил на себя маска главы отдела кадров.       — Я хотел возглавить штаб расследования.       — Исключено, у тебя личный интерес.       — А У ТЕБЯ БЛЯТЬ, ТАМ НЕТ ЛИЧНОГО ИНТЕРЕСА! — Он грохает кулаком по полу так что стол подпрыгивает.       — Спокойно Ромель. — Осаживает его Цетуа.       — Да как я могу быть спокоен, её же убить пытались.       Только сейчас картинка в голове Реругена складывается, то дула пистолета и время атаки, тот человек которого подстрелила Виша.       — Это не теракт, а покушение.       — Я в этом почти уверен. — Подтверждает его слова Ромель. — Слишком много шума они решили понять. Я об этом раньше тебя догадался, сделай меня главой расследования.       — Танино крыло к себе возьмешь, она как не как осиротело. — Он видит, как Ромель бледнеет, а слове «осиротело», но тут же обретает цвет обратно.       — Пока просто временно без командира. Возьму к себе. Они ко мне привычные. Кусаться особо не должны.       — Тогда занимай переговорную пряма надомной, принимай командование, назначим тебе сейчас штат.       Секретари без указки начали шуршать бумагами. Ромель даже чаю хлебнуть не успеет как весь нужный личный состав будет в его распоряжение.       — Мне нужно помыться.       — Это Мифриловая кровь? — Спрашивает Цетуа.       — Да, вся её. — Секретарша уже сует ему стопку с офисной формой. — Позвони в центральную библиотеку, там мой парадный китель остался, и чтобы проверили все тряпье что на полу лежит. То, что от её формы осалюсь. И Ромель, я свой табельный обронил.       — Да мы нашли его уже. Ты между прочим единственный из штаба что сгинул без вести, все остальные либо в больнице, либо здесь. — Здоровяк такой информацией владеть не должен, но владеет.       — Много погибло?       — Пока не одного.       — Из гражданских тоже. — Добавляет Цетуа.       — Чудо. — Поражённо говорит Реруген.       — Третий орден серебряных крыльев придётся вручать. Как бы нас в не оригинальности не обвинили. — Отшучивается Ромель.       — Если чудо и останется чудом. — Сказал Цетуа подразумевая выживания Таня. — Назовем орден в её честь. Новый. За защиту колдуном гражданского населения.       Ромель улыбаться.       — Даже знаю, как его назовем.       — Как же?       — Золотой василек. — Реруген сразу понимает почему такое название. Золотые Танины волосы и васильковые глаза. Ему становится немного дурно. Как бы орден посмертно не назвали.       — Вот и порешили. Сам сообщи герольдам, а я мыться.       Все начальствующие лица разошлись по своим вотчинам.       Реруген спустился в душевую, помылся, переоделся, осмотрел как следует синяки. Было порядка десятка крупных, а это он крепкий мужчина только на краткий миг в толпу нырнул, а хрупкая Таня под этой толпой провела с минуту времени.       Чудо что он живой ей оттуда достал.       — Золотой василёк значиться. Красиво звучит. Немного романтично для армии, но и поступок романтики не лишен. Так и оставим. Орден имени Тане Фон Дегуршаф, «золотой василёк».