Если мы проснемся...

      — Опять?! Сколько можно кормить задарма этого прихлебалу и проходимца?!       Лаэзель бушевала в несвойственной ей манере. На шее Ишатер насчитывалось уже четыре следа от укусов — по два с каждой стороны. Ранки не успевали заживать, а жрица будто нарочито не желала их залечивать. Только Шэдоухарт исправно каждое утро помогала ослабленной гитьянки восстановиться. Следы от вампирских зубов трогать категорически не позволялось.       — Он не прихлебала и не проходимец, — терпеливо заметила Ишатер, разворачивая свою лежанку. — Он наш соратник. Незаменимый, особенно там, где толку от махания двуручным мечом — как от кубика льда в Аверно.       Это странное замечание уязвило воительницу куда больше, чем она подала виду. Не признаваться же ей, в конце концов, что ее раздражает сам факт. Факт того, что кому-то в этом сброде позволено прикасаться к Ишатер чаще и ближе, чем ей?       В конце концов, если так было нужно, шею могла подставить Шэдоухарт! Но нет, каждый вечер последние дни Ишатер позволяла вампиру трапезничать. Дни были долгими, за это время можно было найти Астариону не одну и даже не две шеи, в которые стоило вонзить свои клыки! И если бы только разговор между этими двумя ограничивался этими разрешениями.       Они то переругивались, и Лаэзель не понимала, всерьез это или в шутку. То перекидывались колкими замечаниями, после которых жрицу разбирал смех — девчоночий, задорный, чуть звенящий. А то и вовсе обменивались лукавыми комплиментами, после которых Астарион удалялся в лес «ужинать» с весьма уверенным и самодовольным видом.       И в эти моменты разодрать его в клочья хотелось сильнее всего.       Своего рода «утешение» от уязвленной гордости Лаэзель нашла в том, чтобы наконец-то высказать этой эльфийке-воровке все то, что она думает по поводу похищенного артефакта. Тем более, Шэдоухарт была той же эльфийской крови — значит, можно было и спроецировать гнев, направленный на Астариона, в сторону вороватой шаритки.       — У тебя реликвия гитьянки, — донеслось до ушей Ишатер от палатки Шэдоухарт. — Объяснись, или ответишь жизнью.       Жрица тяжело вздохнула. В голову уже не первый раз закрадывались крамольные мысли о том, что шаритка, возможно, была права, и от сестры-по-крови количество проблем со временем только увеличивалось.       — Отойди. Сейчас же. Больше предупреждать не буду.       Жрица Влаакит поднялась, махнув рукой на неразложенный до конца лежак, и двинулась в сторону нарастающих звуков ссоры. Грызня в лагере ей нужна в самую последнюю очередь. Как и кровопролитие.       — У тебя есть нечто, бесценное для моего народа. Реликвия гитьянки. Ты отдашь ее мне, — тон Лаэзель не терпел никаких возражений.       Ишатер скрестила руки на груди, встав поодаль и молча наблюдая. Выжидая лучший момент, чтобы вмешаться и разметать этих двоих, как нашкодивших котят, по разным углам.       — Реликвия? — насмешливо переспросила Шэдоухарт. — Скажи лучше: добыча из какого-нибудь налета. Этот артефакт — единственное, что удерживает паразитов от того, чтобы поработить нас всех. Скажи спасибо, что он оказался у меня с собой.       О том, что уже пару дней как артефакт перекочевал таинственным образом из сумки шаритки к жрице Влаакит, первая благоразумно умалчивала.       — Я не желаю проливать кровь здесь, — Лаэзель покосилась на Ишатер. — Утром найдем подходящее место, чтобы покончить с этим.       — Идет, — улыбка шаритки не предвещала ничего хорошего. — Или ты признаешь, что была неправа, или мы наконец-то от тебя избавимся. Я в любом случае в выигрыше.       Воительница лишь недобро прищурилась. «Шах и мат», — вдруг подумалось Ишатер, и она невольно улыбнулась. Партия была сыграна красиво, но очевидно, что еще не до конца. Улыбка ее не погасла даже под недовольным взглядом Лаэзель, коим последняя смерила сородича, направляясь к своей палатке.       — Я думала, ты станешь меня упрекать, — заметила шаритка.       — Упрекать тебя в том, что ты поставила Лаэзель на место? И не подумаю, — Ишатер прикрыла губы пальцами и едва слышно фыркнула. Но тут же стала серьезной. — Однако ссоры в лагере мне не нужны.       — О, поверь, однажды мы с ней обнимемся и поцелуемся. А пока что не дави на больную мозоль.       От этой шутки Ишатер почему-то стало вдруг не по себе, и она неуверенно дернула плечом. Что не ушло от пытливого взгляда Шэдоухарт. Жрица Шар лукаво взглянула сначала на лидера отряда, затем на воительницу.       — Спокойной ночи, — как ни в чем ни бывало, проговорила она.       Ишатер проснулась от возни на соседней лежанке. Приподнявшись на локтях, она сонно уставилась на шаритку, нависшую с кинжалом над Лаэзель. Жрица Влаакит уже так устала от их грызни, что не удосужилась даже подняться на ноги, а лениво наблюдала за разворачивающейся драмой.       — Могу ли я тебе доверять? — в голосе Шэдоухарт слышалась не то грусть, не то еще что-то… Похожее на отчаяние, разве что.       — Как вы надоели мне со своей грызней! — зло процедила сквозь зубы Ишатер, поднимаясь, наконец, с лежака и впериваясь сонно-злым взглядом в поднявшихся так же соратниц. — Вам остыть не помешает!       Она щелкнула пальцами, и на обеих девушек обрушился потолок ледяной воды. Смесь гитской и эльфской ругани взвилась над лагерем, как дым над костром. Готовые порвать друг друга, теперь девушки готовы были разорвать на части за этот холодный душ его устроительницу. И только столь же ледяное, сколь вода, спокойствие осадило их обеих за два шага до Ишатер.       — Завтра предстоит долгий переход, а вы вместо сна занимаетесь невесть чем, — очень тихо, вкрадчиво и вместе с тем зло и ядовито прошипела влаакитка. — Шэдоухарт, еще одна такая выходка, и будешь сидеть в лагере в качестве кухарки. Лаэзель, — голос стал еще тише, и от него у гитьянки волосы на шее встали дыбом. Не от страха, от возбуждения, — тебя я при повторении свяжу и оставлю в лагере под присмотром Уилла. Будешь всю дорогу до яслей слушать его сальные комплименты.       Она резко выдохнула носом и, сжав зубы, направилась куда-то из лагеря. Видеть их было невозможно! На кончиках пальцев невольно заискрилась магия, удержать ее в узде было ох как непросто. Ишатер удалялась в сторону леса только затем, чтобы никому не навредить и успокоить разбушевавшееся нутро.       Отдалившись от лагеря, она села на колени в траву и крепко сжала полы своей рубахи, пытаясь привести в равновесие внутренний хаос. Хотя очень хотелось рычать и бить кулаками деревья, камни, скалы — что угодно. Ишатер прикрыла глаза, силясь восстановить сбившееся дыхание, но через несколько секунд дернулась, приготовившись к атаке, когда на ее колени обвалилось что-то холодное.       Глаза ее встретились с нахальными алыми. Вампир самодовольно улыбался, будто бы понимал, что происходит у нее в душе.       — Ну же, сладость моя, выпусти пар, — вкрадчиво, словно змей-искуситель, прошелестел он хриплым шепотом. Невольно в голове жрицы проскочила мысль «Нажрался, довольный, как кот».       Разве что не мурчал.       В ответ жрица только вновь прикрыла глаза и отрицательно качнула головой, невольно зарываясь руками в волосы Астариона. Он ощутимо вздрогнул под ее пальцами, но терпеливо смирился с этой неразрешенной вольностью.       — А тогда, в лагере, ты не церемонилась с этим… тифлингом. Зорру, или как там его. Поставила на колени, заставила трястись, как лист на ветру, — проворковал вампир. — Видела бы ты в тот миг свое лицо — ах, им можно было пугать детишек до потери сна и аппетита.       — Дурацкие у тебя комплименты, — хмыкнула Ишатер. Сердце, как ни странно, успокаивалось.       — Зато эффектные, — парировал в ответ Астарион.       Вновь повисла тишина. Только ветер шумел в макушках деревьев. Где-то в траве пищала мышь. Вдалеке, совсем тихо, доносилось слабое кабанье хрюканье в четыре голоса — мамаша и поросята. В зарослях ивняка у реки начал голосить соловей.       — Что за шрамы у тебя на лице?       Ишатер открыла глаза и с удивлением даже взглянула на своего спутника. Она давно не слышала этого вопроса, все воспринимали ее изувеченные тонкими линиями подбородок и нижнюю губу как должное.       — Это зарубки. На память. Стольких я забрала с собой.       — Так мало? — от насмешливого тона Ишатер закатила глаза.       — Не всех вообще, — уклончиво ответила она, поднимая взгляд к небу. — Только… определенных.       — Иллитидов?       — О нет… Гитьянки становятся по-настоящему взрослыми, когда принесут в свои ясли голову гхайка. Тогда мы сможем вернуться домой... Я не успела…       Лаэзель готова была ногтями срывать кору с деревьев, словно дикая кошка. Больше всего ей сейчас хотелось впиться этими самыми острыми ноготками в горло бледнолицему вампиру и оттащить прочь от Ишатер. А затем окунуть жрицу в ледяную воду, чтобы пришла в себя от чар этого остроухого кровопийцы!       Правое плечо ее коснулся горячий воздух, знакомый уже до дрожи. Карлах встала рядом, с какой-то материнской улыбкой наблюдая за жрицей и вампиром.       — Хватит ревновать, Лаэзель, — она удивительно тихо усмехнулась. — А то ты не знаешь нашего придурка-вампира. Видишь, вон, с едой играется. Хотя я так понимаю, жрица среди ваших тоже за дурочку сошла бы.       — За идиотку, — скрипнула зубами Лаэзель. — Мягкотелую слабую идиотку, которую нужно вырезать, чтобы не оскорбляла своей слабостью ясли и наш народ.       — Ха-ха, да ладно тебе! Если кто и посмеет полезть на нашу Ишатер с клинком, ты же первая вскроешь наглеца от паха до плеча! Эй, вы, двое! — она Карлах шагнула вперед, выходя из-под тени деревьев. — Если вы сейчас же не отправитесь спать, я вас самолично уложу, как малых детей!       «Нашу»? Гитьянки перекосило от этого слова. Наша? О нет, тифлинг. Она не наша. Ишатер принадлежит ей, Лаэзель. Не Карлах. Не шаритке. Не вампиру. Не обросшему рогами Уиллу. И даже не Гейлу с его самомнением. И не всем им сразу! Хотелось прокричать об этом на весь треклятый камешек, поросший мхом и слабаками, так, чтобы крик долетел до самых Слез! Вместо этого воительница лишь резко повела подбородком, пробормотав что-то похожее на «Кайньянк».       Утром планировался налет на тюрьмы в разрушенном храме Селунэ — в обители гоблинов. Еще теплилась надежда на то, что друид Хальсин жив. Кроме того, гоблины заикались о парочке других пленников, одного из которых, кажется, планировали в ближайшие пару дней пустить на суп. И вот снова — вместо того, чтобы отправиться на поиски яслей, Ишатер лезет совершенно не в свое дело, пытаясь защитить тифлингов, спасти друида, спасти рощу… И даже пленников, до которых ей вообще не должно быть никакого дела!       С этими тяжелыми мыслями и попытками понять, что же так размягчило Ишатер, Лаэзель нервно крутилась на своем лежаке, пытаясь уснуть. У нее одновременно было слишком мягкое сердце — и стальной стержень. Доверчивая натура притягивала к себе других. Стержень и сила — удерживали. Если бы не все это, сама воительница давно бы бросила эту дуру упрямую бегать как собачонка по чужим приказам и отправилась бы в ясли. Сама, без нее. Предавать удивительно просто — и удивительно не хотелось, чтобы ее сочли предательницей.       Как бы она ни грозилась бросить ее — не могла. Могла — но не хотела. Хотела впиться в нее пальцами, утащить от всех, спасти от неминуемой участи стать иллитидом.       Лаэзель зло процедила сквозь зубы какое-то ругательство на саму себя. Эта девочка и ее превращает в мягкотелую медузу. С этим нужно будет что-то делать. Но сейчас — сейчас нужно спать.