Хроника Изумрудной Рощи

      В Изумрудную рощу вело множество троп, как ясно видимых, так и скрытых от взора чужака. После того, как одну из них облюбовали гоблины, остальные велением первого друида попали под неусыпный надзор. Дозорные-друиды сменялись на рассвете и закате. В это утро на посту около каменного разлома, ведущего в густую молодую чащу, где раньше находился лагерь Ретта, стояли Маркорил и Инве.       — Первый наставник, — коротко кивнул светловолосый эльф.       — Верховный друид, — произнесла лесная эльфийка.       Близкие приятели Каги, они, подобно ей, не одобряли решение принять беженцев под свой кров, а потому речи их отдавали холодом.       — Светлого утра, брат и сестра, — тепло поприветствовал их Хальсин. — Все ли нынче спокойно?       «Как в тихом омуте», — ответствовал Маркорил. Инве коротко кивнула. Выражения лиц бесстрастные, а взгляды пустые. Хальсин постарался сделать вид, что ничего не заметил, а вот Нетти не стерпела.       — В былые времена стражи леса встречали верховного друида куда почтительнее, — процедила она, хмуря брови. — Уж точно почтительнее, чем сейчас!       Дозорные украдкой переглянулись. Неужели всерьез считают, что он не видит? «Они принимают вашу доброту за слабость, — сказал как-то Ретт. — Мой вам совет, будьте с ними построже. Трус упадет кверху пузом, а глупец признает вашу правоту, стоит только немного прижать». Ох, Ретт. Молодой воин со своим отрядом отбыл всего пару дней назад, но Хальсину его уже недоставало.       — Просим прощения, наставник, — пробормотала Инве. — Долгий дозор. Мы устали.       — О, понимаю, дитя мое, — тонко улыбнулся Хальсин. — Утренний час самый тяжкий. Финдалу и Лоику, очевидно, повезло куда больше, чем вам.       Финдал и Лоик простояли в дозоре от заката до рассвета, что не помешало им с большим удовольствием разделить с первым наставником трапезу. Маркорил и Инве, видевшие это своими глазами, заметно смутились.       — Куда путь держите, господин? — спросил Маркорил, ослепительно улыбнувшись.       — К Лучистому озеру, — ответствовал Хальсин. — Иду справиться о здоровье старого друга, а Нетти желает набрать целебных трав и кореньев для зелий и снадобий. Лазутчики еще не вернулись?       — Не могу сказать, господин, — мотнул головой эльф. — Наш пост они не проходили.       — Кажется, мы идем им навстречу, Нетти, — радостно улыбнулся Хальсин хмурой ученице и кивнул дозорным. — Доброго бдения, дети мои.       — Доброй дороги, наставник, — в один голос произнесли дозорные.       Проскользнув в небольшой разлом в горной скале (Хальсину здесь вечно приходилось пригибаться и втягивать живот), они двинулись по едва заметной тропке, петляющей меж кустистых приземистых деревьев. Солнце почти не проникало сквозь густое переплетение ветвей, и приятный полумрак окружал их уютным бесплотным покрывалом. Свежий, густой, ароматный лесной воздух щекотал ноздри и наполнял легкие, как попутный ветер наполняет паруса. «Наконец-то я здесь. В лоне Матери-природы, подле Отца-дуба». Хальсин с наслаждением вслушивался в шепотки листьев, стоны стволов, стрекот птиц… шумное дыхание Нетти.       — Дитя мое… — с легкой улыбкой начал он.       — Это несправедливо, — горячо воскликнула она. — Они должны понимать, что вы…!       — Нынче никто никому ничего не должен, — эту аксиому ему тоже поведал Ретт. Хальсин поморщился и тяжело вздохнул. — Нынче молодежь не желает взваливать на плечи тяжкое бремя долга.       — Я желаю! — заявила Нетти с горящими глазами.       Хальсин не сдержал смеха.       — Тебе почти семьдесят, девочка, — улыбнулся он, погладив ее по голове. — Инве едва исполнилось сорок, Маркорилу и того меньше.       — Каге давно за сто, — веско заметила Нетти. — Что не мешает ей быть слепой и глупой, точно новорожденному котенку.       При этих словах в голове моментально зазвучал до боли знакомый голос: «Этой милой кошечке давно пора сточить коготки». Слишком часто в последнее время ему вспоминается молодой воин. «Да хранит его Сильванус, да не даст ему сбиться с тропы и убережет от всякого зла». Хальсин ничего не ответил Нетти, и оставшуюся часть пути они преодолели в неловком молчании. Красота природы внезапно потеряла былые краски. Так всегда случалось, когда к служению Сильванусу присовокуплялось разрешение мирских неурядиц. «Отец-дуб знает, как я это не люблю».       Удел любого друида всегда связан с поиском баланса, но как же порой нелегко следовать этому пути. Особенно если речь идет не о творениях природы, а о порождениях цивилизации. Хальсин давным-давно распрощался с городом и тянущимися за ним шлейфом человечьими пороками и страстями. Дикий, грубый, естественный порядок был ему куда милее изнеженного, лицемерного, культурного строя. Хальсину тяжело давались фокусы руководства и категорически претили интриги любого рода, из-за чего неутихающий конфликт друидов и беженцев нередко доводил его до белого каления. «Что-то ускользает от моего взора, — думал он время от времени. — Что-то происходит прямо у меня под носом, но, да простит мою глупость Сильванус, я никак не могу понять что». Тут нужен человек сведущий, цивилизованный, культурный — в том самом значении, от которого Хальсина воротило — но при этом честный и порядочный, не лишенный чувства долга.       «Ретт». Конечно, кто еще мог прийти на ум? Но Ретт чужак и, что самое печальное, чужак подозрительный. Если Хальсин испросит его помощи, весь круг друидов мигом встанет на дыбы. За это стоит благодарить Кагу: ее стараниями молодой воин приобрел довольно скверную репутацию. Он, видите ли, «своим варварским поведением» нарушает «естественное течение событий»! Какая же чушь! Воистину, эта девица ввергнет его в безумие!..       Лучистое озеро, полностью оправдывая данное ему имя, сияло под лучами восходящего солнца. Камыш и рогоз нестройно раскачивались на легком ветру, пахло тиной и водяными цветами. Хальсин снял обувь и перчатки, склонился к черте прибоя и запустил пальцы в густой мокрый песок.       — Я дождусь Тото здесь, — сказал он негромко, чтобы не разрушить дурманящую тишь рассветного пруда. — Если повезет, с ним будет Кряква с выводком. Мне бы хотелось посмотреть на малышей.       — Я буду неподалеку, — ему в тон сказала Нетти. — В ближайшем пролеске.       И удалилась так тихо и незаметно, как смогло бы только родное дитя лесов. Ни один городской житель, каким бы ловким и осторожным он ни был, не сравнится в скрытности с обитателями лесных прогалин, скалистых пещер и дремучих топей. Хальсин дал волю зверю и трижды утробно прорычал. Звук разнесется по окрестностям, как рябь от брошенного в воду камня по поверхности озера. Тото точно услышит его и прилетит, а до того ему следует привести себя в форму.       Присев на чуть влажную траву близ песчаного берега, Хальсин поджал под себя ноги, соединил указательный и большой палец на обеих руках и закрыл глаза. Глубоко вздохнув, он отпустил свой разум и обнажил инстинкты, дабы наконец-то слиться с сущим воедино, стать неотделимым от травы, что проминалась под его весом, листьев, чьи тени падали ему на лицо, ветра, что ерошил ему волосы. Безграничная легкость в голове, онемение на кончике языка, невесомость костей и мышц. Гармония духа и тела, полная свобода чувств. Пьянящее ощущение абсолютного единства со всем живым и неживым. Природный баланс. «Вот, для чего я создан. Созерцать».       И все-таки… Все-таки это было совсем не то, что раньше. Когда мир был моложе, когда он сам был моложе. Когда Таниель был с ним. Сколько бы Хальсин ни пытался, былое равновесие не возвращалось, былая лихорадочная радость не раздирала грудь. Все сущее было бесконечно прекрасно, но он был бесконечно одинок в нем, и это отягощало его разум. Это — и неизменная тянущая боль. Пока он существовал в мире живых, она спала, когда он переходил в мир духов, она пробуждалась. Что это была за боль? От какой старой раны? Этих извечно нарывающих рубцов было не так уж много, но который из них?.. Погрузившись в глубокую медитацию, добыть ответы невозможно, — слишком неспокоен нрав, слишком хаотичны мысли. Но стоило вернуться обратно, в тело из плоти и крови, как утихала боль, а с ней исчезали и вопросы. Неразрывная петля, от которой нестерпимо ныло сердце.       «Ты лжешь, — шепнул кто-то из самых далеких глубин его сознания. — Ты знаешь почему. Ты знаешь из-за чего. Из-за кого». Иссохшие скрюченные ветви, отравленная едкая вода, пронизывающий ледяной ветер. Земля, бьющаяся в агонии. Небо, затянутое пеленой мрака. Мать-природа, закованная в неразрушимые кандалы. Ее обессиленный, сломленный, одинокий сын испуганно мечется в бесплодных попытках отыскать путь обратно в нежные материнские руки. Мальчик, в глазах которого отражался лес. Таниель. «Ты оставил его. Ты бросил его. Ты предал его».       Боль сжала ледяными тисками. День стал темным, как ночь. Запястья холодили наручники, а шею душил стальной ошейник. Тонкую фигуру пожрала вспышка портала. Воздух гудел от звучных щелчков хлыста. Тени выросли из расселин скал и трещин в земле. Они боролись, но голод и болезни выпили их до дна. Горячий клинок вошел в плотный сгусток мрака, как палка в густой ил. Бледно-зеленая луна увенчала каменные пики ущербной короной. Лунные башни. Кетерик Торм. Молчание тьмы за кругом света, голоса оскверненных за границей разума. Хруст костей под пятой, сухой, резкий хруст…       «Ветка. Так хрустит ветка». Хальсин распахнул глаза и втянул носом воздух, как не раз делал, просыпаясь в ночи от кошмара. Однако в этот раз реальный мир не принес желанного облегчения. Он принес запах кожи, красителя, стали и крови. Зверь внутри зарычал. «Я здесь не один», — промелькнуло в голове.       И воздух загудел от дрогнувшей тетивы арбалета.