Хроника Изумрудной Рощи

      — Наставник, — мягкая ладошка Нетти легла ему на плечо, — когда вы в последний раз выходили к трапезе?       Его глаза замерли на витиеватой строчке древнего манускрипта, мысли с некоторым трудом обратились к прошлому. «Этим утром? Вчерашним вечером?» Хальсин уже не мог сказать точно. За последние две недели его так поглотили изыскания, что он временами терял счет дням. Что сейчас, рассвет или закат? Что он ел на ужин, вареное мясо или похлебку? Погружался ли он этой ночью в сон — или видения, оживавшие перед его взором, плод измотанного воображения?.. Острое жжение в глазах, боль в окаменевших мышцах и колючая сухость в горле — неизменные спутники последних дней. Он так свыкся с ними, что уже не замечал — и, говоря откровенно, не хотел замечать. Заметить, значит оторваться от работы, оторваться работы, значит вернуться в мир. Вернуться в Рощу, к не менее — если не более — мучительным болям.       Окажись в опасности какой угодно другой друид, никогда бы в Изумрудной Роще не поднялся такой шум. Однако в опасности оказался верховный друид, и это развязало Каге руки. К ее чести надо сказать, что на том собрании, где весь круг проголосовал за его фактическое пленение, озвученная ею речь не была лишена осмысленности. «Мы едва не потеряли сильнейшего, старейшего и мудрейшего из нас! — воскликнула Кага, когда чаша его терпения переполнилась, и возмущение хлынуло наружу звенящим потоком. — Одна мысль, что вас возьмут в плен или даже убьют, сковывает наши сердца страхом! Вы должны понимать, что это вынужденная, но необходимая мера! Мы заботимся о вас!»       Хороша забота! Запереть его в подземных помещениях, как нашкодившего послушника! От одной мысли хотелось выть волком и реветь медведем. Разумеется, он в любой момент мог выйти на свет, чтобы помолиться подле идола Сильвануса или посетить лагерь тифлингов — но не более того. За границу Рощи ему ход заказан. Вряд ли дозорные будут ему перечить, но и одного никогда не отпустят. Про неспешные прогулки под сенью деревьев и долгие часы медитаций можно было забыть. В чащобах нынче не продохнуть от лазутчиков Каги, на вершинах скал и у входов в пещеры стоят ее бдительные часовые. Даже животные вынуждены терпеть ее тиранию: она приказала зверям патрулировать границы леса, а птицам сообщать о любом постороннем, забредшим далеко от больших дорог.       «Это безумие! Нельзя превращать наших братьев в слуг! Нельзя нарушать природный баланс! Нельзя навязывать Отцу-дубу свою волю!»       Нельзя… но необходимо. К великому несчастью, это было истой правдой, и Хальсин не мог с этим спорить, отчего его душу терзала непереносимая тоска. А также подспудная тревога. Пронизывающий ветер дул с горных перевалов. Тени становились все длиннее, а луна все реже выходила из-за густых туч. Все чаще Хальсин ловил себя на том, что засыпает, точно человек, проваливаясь в темную беззвучную бездну, где оживали древние кошмары. Казалось, кто-то отмотал назад время, сорвал покрывало с ушедших веков и обнажил полусгнившие от старости кости. Давно упокоенные, давно забытые. Неужели… «Неужели это снова Кетерик? Спустя столько лет…»       — Наставник? — неуверенно позвала Нетти. В ее голосе отчетливо слышалось беспокойство. — Вам нехорошо?       «Спустя столько лет я все еще содрогаюсь от одного его имени», — с мрачно досадой подумал Хальсин. Ему не стоит задерживаться в бесплодной юдоли тревог. Иначе не хватит никакого сердца.       — Все хорошо, Нетти. Просто зачитался, — слабо улыбнулся Хальсин и протер веки двумя пальцами. — Который час?       — Час совы, — произнесла Нетти, внимательно вглядываясь в его лицо. — Глубокая ночь. Вам… Мне кажется, вам нужно отдохнуть.       «Мне кажется». От такой простой фразы в груди растеклось тепло. Совет Ретта — быть построже — принес плоды: сразу после собрания, на котором он дал волю накопившемуся гневу, весь круг разом стал намного смиреннее и почтительнее. Был ли этот порыв искренним или притворным, значение имело малое — сам факт приносил гармонию его растревоженному разуму. «Они все еще уважают меня, несмотря ни на какие увещевания и поклепы. Они мои люди. Они мой круг».       — Я скоро лягу, — пообещал Хальсин ученице, не совсем уверенный, что сможет обещание сдержать. — Скажи пока, что там с кислотой?       — Все то же, наставник, — ответила Нетти, озабоченно хмурясь. — Личинка почти не подает признаков жизни, но и полностью мертвой ее назвать нельзя. Можно сказать, что это… стазис, но очень странный.       — Позволь, я взгляну еще раз, — бросил Хальсин и, кряхтя, поднялся на ноги. — Мне удалось кое-что вычитать в одном из манускриптов. Проверим, насколько автор прав.       «Точнее, насколько он ошибается». Написанное никак не вязалось не то что с их личинками, а с любыми иллитидскими личинками в принципе. Вряд ли тут поможет лимонная кислота, и очень сомнительно, что существо, питающееся мозговой плотью, побрезгует мозгом лягушки. В любое другое время Хальсин даже прикасаться к такой книге не стал, но нынешний век тяжел, и им может пригодиться любая крупица сведений из любого даже самого паршивого источника.       В лаборатории стоял стойкий запах спирта, аммиака и трав. Здесь всегда было чуть холоднее, чем в остальных подземных помещениях. Два стола у входа ныне сплошь заставлены ступками и колбами с различными видами смесей и завалены листками и дневниками разной степени потрепанности. Некоторые из записей, сделанные его собственной рукой, Хальсин был уже не способен прочитать — таким убористым и неровным почерком они были сделаны. На третьем столе посреди комнаты находились главные… объекты исследования (Хальсин отмечал невольно, что с некоторых пор в его речах стали проскальзывать ученые словеса). Благодаря консервирующим заклинаниям труп дроу еще не разложился до конца, однако с его поврежденным мозгом уже не было смысла работать. «Пожалуй, мы извлекли из него все сведения, какие только могли. А вот второй экземпляр…»       Второй экземпляр представлял собой проспиртованный образец мертвого питомца мозгоедов, лишенный усиков и лап. Развороченный мозг мирно плавал в густой бледно-зеленой жиже, чей вид в приглушенном свете лаборатории казался весьма зловещим.       — Вот, — Нетти взяла со стола одну из колб и протянула Хальсину. Он принял ее и поднес к источнику света. — Взгляните.       Эта колба была наполнена тем же спиртовым раствором, что и колба с живым мозгом, однако была много меньше и хранила в себе личинку иллитида. Все еще живую, судя по редким, но отчетливо заметным судорогам. В целом, ничего необычного в ней не было — окромя того, что, судя по пробам, которые он и Нетти не так давно взяли с трупа, в голове мертвого дроу она пробыла не меньше двух-трех недель. Чего просто не могло быть! Все авторы всех трактатов и манускриптов утверждали, да и сам первый наставник знал это наверняка, что полный инкубационный период — цереморфоз — редко длится дольше нескольких дней. Дроу давно должен был превратиться в двуногого кальмара. Однако он не то что не превратился, но даже не выказал никаких намеков на то, что был заражен!       — Что с другими образцами? — спросил Хальсин, пряча колбу подальше от глаз. Очень не хотелось, чтобы ее видели посторонние. — Те, что с упавшего корабля?       — Все то же, наставник, — сообщила Нетти, не переставая хмуриться. — Особенности, повадки, ответная реакция на раздражители — абсолютно все одинаково. Словно они брались из одного инкубатора.       Скорее всего, так и было. Вряд ли в разбитом корабле остались следы этих мерзопакостных иллитидских рассадников, но их наличие казалось абсолютно естественным — насколько слово «естественно» подходило для этих категорически неестественных существ. Было бы неплохо исследовать наутилоид, но Хальсин опасался отправлять своих людей к месту крушения. Да и как объяснить донельзя взвинченным друидами, с чего это ему край захотелось поковыряться в мозгах головоногих чудовищ? Вся эта авантюра — большой риск, а любой риск нынче мог обойтись очень дорого. Хальсин присел за один из столов и взялся за незаконченные записи. В них описывалась реакция личинки на некоторые виды токсинов, в частности на яд дроу. Его взгляд невольно упал на повязку, туго обернутую вокруг плеча Нетти. Горький стыд кольнул сердце.       — Уже поздно, — ласково произнес Хальсин. — Иди отдохни. Мне нужно… дописать тут кое-что.       — Как скажете, наставник, — произнесла Нетти. Ее взгляд источал печаль и волнение. — Не засиживайтесь, прошу вас. Вы выглядите очень… усталым.       — Первому друиду неведом покой, — мягко улыбнулся Хальсин и погладил ученицу по голове. — Доброй ночи, дитя.       Нетти взяла с него обещание хорошенько выспаться, но, как и ожидалось, обещание это он не сдержал. За стенами его импровизированной темницы ночной соловей отдал рассветному жаворонку право первой песни, а половина круга вышла к утренней трапезе, в то время как он все еще корпел над записями и книгами. Разумеется, его интересовали не только — и даже не столько — научные изыскания о мозговых червях, но также исторические трактаты времен воины с Тормом и манускрипты о темномагических заклятьях. Есть ли хоть один шанс снять Теневую Завесу с Проклятых земель? Что именно можно сделать, чтобы вызволить тамошнюю землю из цепких когтей мрака и холода?       На самом деле, Хальсин знал ответ. Найти Таниеля. Спасти его из Царства Теней. Вернуть его миру живых. «Для этого нужно вернуться в прошлое». Посетить те места, что раньше буйно зеленели и цвели. Пройтись теми путями, что раньше пробегал рука об руку с другом. Вновь оказаться там, где душа резвилась и пела, а разум был чист и светел, как первый утренний луч. Увы, это означало покинуть Изумрудную Рощу. Покинуть друидский круг. Покинуть своих людей, своих друзей и семью. Оставить их. Бросить. Как когда-то бросил наставника. Таниеля. «Нет! Я не могу так поступить. Мое место здесь. Но…»       Хальсин отложил перо и протер лицо руками. Восковой огарок тихо тлел в грубом подсвечнике, и зрелище это без всякого повода наводило на него скорбную тоску. Самому себе он казался разбитым и старым, хрупким и ветхим, как пожухлый лист. «Надо умыться и поесть. Быть может, попытаться вздремнуть?» Пускай снова придут кошмары, он хоть немного окрепнет духом и телом. Работа в лаборатории лишь одна из многих его забот. Необходимо проверить дела Рощи, переговорить с Зевлором и его сержантом, встретиться с Кагой и ее разведчиками. Последнее всегда было очень утомительно, даже притом, что девушка с некоторых пор сменила гнев на милость и обращалась к нему на редкость учтиво. Однако Хальсин не обманывался на ее счет. Она терпит его, как молодой волк терпит старого вожака. Кто знает, что случится, стоит ему дать слабину? «Ох, Кага. Моя драгоценная лисичка. Что с тобой стало?» Что стало с ним, раз он не способен больше вызвать ее уважение? Что сделал не так? Где ошибся? Поговорить бы с ней по душам, как когда-то давно, в ее юные годы, но…       Подъемная дверь открылась со слабым каменным скрежетом, вопреки всему подействовавшим на него почти умиротворяюще. Камень о камень, древо о древо. Вырезать бы что-нибудь сейчас. Чашку, ложку. Быть может, трубку?..       — Да, знаю, знаю, — хмыкнул Хальсин, прикрыв веки. — Знаю, что я тебе обещал, но голова моя была так тяжела от мыслей, что я все равно бы не уснул. Я обязательно поем, Нетти. Умоюсь и поем.       — Вот дела. Мало того, что не ест и не спит, так еще и не умывается. Как не стыдно-то! Вроде верховный друид, а хуже сопливого мальчишки!       Кровь ударила в голову, и сердце пустилось вскачь. Этот голос было не спутать ни с каким другим. Хальсин обернулся рывком — и рывком же вскочил.       — Ретт! — вырвалось у него изумленно и радостно.       — К вашим услугам, мастер наставник.

***

      То ли взор его отвык, то ли сердце истосковалось, но молодой воин показался ему еще прекраснее, чем в их последнюю встречу. Повязав на голову красный платок с золотой бахромой, накинув на плечи подбитый шерстью плащ и подпоясавшись атласным кушаком, Ретт упер руки в бока, улыбаясь от уха до уха. Белоснежный оскал, клинок в разукрашенных ножнах, хитринка в искрящихся глазах — чем тебе не разбойник из песен! Секира, наточенная до остроты и начищенная до блеска, стояла на своем законном месте у входа, точно неусыпный страж. Совершенно забывшись от этого зрелища, Хальсин протянул к парню обе руки. В последний миг опомнился, но, как оказалось, без смысла: Ретт шагнул навстречу и сердечно сжал его ладони.       — Ох, и бледный же вы, как поганка, — хохотнул он с лукавым прищуром. — Срочно на свежий воздух, не то срастетесь со своими грибами, не отдерем.       — Дитя мое, — выдохнул Хальсин, не в силах отпустить его руки. Расцеловать бы их. Расцеловать бы его. Прижать к груди!.. — Как давно ты прибыл?       — Этой ночью, — ответствовал Ретт, поводя головой. Теплый свет огарка путался в золотой бахроме. — Едва разбили лагерь, свалились спать. Всю дорогу нам пришлось отбиваться от этих трижды треклятых гноллов. Слышал, вам тут тоже досталось.       — Ратх рассказал? — старый соратник привечал Ретта едва ли не с первого дня. — Да, увы. Несколько недель назад мы поймали двух чужаков недалеко от Рощи.       — Госпоже Нетти здорово досталось, не так ли? — произнес Ретт, враз став серьезнее. — Чем ее так?       — Клинком, — ответил Хальсин и рассказал всю историю вкратце, не упомянув, правда, о личинке. — Ей все еще необходим покой, а она уже снова взялась исцелять!       — Каков учитель, такова и ученица, — ухмыльнулся Ретт. — Сами-то вы в порядке? Кроме кругов под глазами, ничего смертельного не замечаю.       — Милостью Сильвануса я цел и невредим, — выдохнул Хальсин, молясь, чтобы парень не заметил, как у него потеют ладони. — Но довольно обо мне. Лучше поведай о себе! Как прошел ваш поход? Ты выполнил все, что задумал?       «Отчего тебя не было так долго?» Что-то мелькнуло в голубых глазах. Что-то знакомое — и словно бы беспокойное. Ретт медленно отпустил его ладони.       — Наста-авник, такое надо обсуждать за стаканчиком чего-нибудь крепкого — и желательно не отравленного, — рассмеялся он, покосившись на колбы. — Я, знаете ли, явился к вам не с пустыми руками. Я привез моему господину подарки.       — Подарки? — опешил Хальсин.       — Надо же как-то отплатить вам за гостеприимство, — пожал плечами Ретт. — Вещи редкие и ценные, не хотелось бы запачкать их в реагентах.       — Отец-дуб, — Хальсин неумолимо покраснел. — Право, не стоило…       — А это не вам решать, — заявил Ретт. — Вы свой титанический труд ни в грош не ставите. Отдайте это право людям с круглыми ушами и глазами без синяков. Ради богов, чем вы тут так были заняты? Выводили отраву от гноллов?       Не дожидаясь приглашения, молодой воин сделал несколько шагов в глубину лаборатории и остановился. Точнее, застыл, вытянувшись, как гончая, почуявшая зайца. Хальсин глубоко вздохнул, встав рядом с ним плечом к плечу.       — Об этом стоило поговорить позже, — с сожалением произнес он. — Я бы хотел поговорить об этом позже.       — Разговор о смерти легко оттянуть, — пробормотал Ретт, разглядывая тело. — А вот саму смерть — увы, трудно. Бедняга! Ему теперь даже нечего протягивать.       Лишь спустя несколько мгновений до Хальсина дошло. Ноги.       — Великий Сильванус, Ретт! — он одновременно скривился и рассмеялся.       — Прошу извинить, — Ретт склонил голову на бок. — Вырвалось помимо воли. Это тот самый чужак? С чего вы решили его препарировать?       «Поделиться с ним или нет?» Хальсин исподволь глянул на молодого воина. Взгляд чистых до прозрачности голубых глаз бесцельно блуждал по разворошенному черепу, словно Ретт размышлял о чем-то своем. О чем?       — Видел ли ты его раньше? — спросил Хальсин. — Там, в разрушенном святилище?       — Быть может, — проговорил Ретт, нахмурившись. — Этот дохляк бледнее вас. Во многих смыслах. Такого легко не заметить, если не всматриваться. Немудрено, что его послали в разведку. Кто с ним был?       — Стрелок-гном, — ответствовал Хальсин. — Горлок, мой друг-сокол, выколол ему глаза.       — Удобно иметь в друзьях орду лесных обитателей, — криво усмехнулся Ретт, а взор его так и блуждал где-то не здесь. — Вы вскрыли ему череп?       — Это было необходимо, — тихо произнес Хальсин.       И в один миг решился. Едва ли мгновения хватит для того, чтобы вспомнить, сколько раз Ретт выручал Изумрудную Рощу. Одного этого довольно, чтобы, по меньшей мере, отдать ему должно. Кроме того, что такого этот юноша способен сделать ему, трехсотлетнему лесному эльфу? «Это мой дом. Здесь мои люди. Мне ничего не грозит. Уж точно не от него». Вне зависимости, стоит за ним злой умысел или нет.       Хальсин вернулся к столу с колбами и, повозившись, достал нужную. Тельце личинки гулко стукнулось о стекло, однако сам паразит не проснулся.       — Нынче настало темное время, — сурово произнес первый друид. — Время холода и мрака, боли и кошмаров. Проклятий и чудовищ.       — Вижу, вы настроены на философский лад, — фыркнул Ретт. Впрочем, его голос звучал не очень-то весело. — Близость мертвых тел вам явно не… А это у вас откуда?       — Принес один из волков, — Хальсин сжал колбу в кулаке. — Ты знаешь что это?       — Довелось встретить парочку его собратьев, — ответствовал Ретт. — На вид создания мерзейшие, но не особо злобные. Астарион со скуки гонял их, как кур.       Даже в его смешке словно бы сквозило едва уловимое напряжение. «Довольно. Мой ум измотан, я устал и не способен мыслить трезво». В конце-то концов, близость ручного зверька пожирателя разума кого угодно заставит напрячься. Ретт взволнован, и это совершенно естественно — ведь он видит нечто абсолютно противоестественное. Однако стоит ли показывать ему колбу? Не испугается ли? «Это Ретт. Он не должен». Хальсин обернулся, выставив вперед кулак.       — Когда ты покидал меня, — заговорил он, — то сказал, что при следующей встрече, откроется мне, правду ты говорил или ложь. Что ты имел в виду?       — Это… — Ретт смотрел на его руку. — Это не имеет значение. Я слукавил. Точнее, дал лиха. Я все еще не могу выдать вам правды. Не думаю, что смогу когда-нибудь.       — Почему же?       Ретт продолжал смотреть на его руку. Что-то было в его глазах. Что-то очень и очень знакомое. Что-то, отчего неприятно сдавливало виски…       — Ну давайте, — внезапно выдал Ретт с кривой усмешкой. — Не таите, что там у вас? Отравленный шип? Дымный порошок? Бомба?       — Нет, — слабо улыбнулся Хальсин. «Сильванус, веди меня!» — Кое-что более смертоносное.       И он раскрыл ладонь и протянул ее Ретту. Открыл было рот, чтобы произнести «личинка иллитида», однако не смог выдавить из себя ни звука. Легкое давление в висках сменилось нестерпимой болью. Волосы встали дыбом, и зверь внутри него зарычал. Личинка в колбе резко дернулась, изогнулась и, заскрежетав зубами, с неожиданной силой начала биться о стекло.       Ретт отпрянул и замотал головой, словно пес, пытающийся вытряхнуть из ушей воду.       — Сучья тварь! — выплюнул он.       Одним движением вырвал у Хальсина колбу, бросил на пол, разбив вдребезги, и раздавил верещащую личинку каблуком сапога. В тот же миг боль исчезла, и зверь притих. Ретт отошел на шаг и, тяжело дыша, вытер пот со лба.       Глянул исподлобья красными бешеными глазами, выждал мгновение, смотря прямо в упор, после чего глубоко вздохнул и произнес:       — Вот дерьмо.