В полночь прекрасная карета превратилась в тыкву,
а Золушка вернулась за хрустальной туфелькой,
потому что хорошая обувь на дороге не валяется.
Следующий день проходит, как в тумане. Часы измеряются чашками матчи, которой я старательно заменяю кофе. Лекции читаю на автомате, изредка выныривая в реальность, когда ученики задают сопутствующие вопросы. Обед и вовсе пропускаю. При каждой свободной минуте я раскладываю в голове все пазлы, что мы собрали. Как будто бессонной ночи для этого было мало. Пытаюсь раскидать на воображаемой пробковой доске зацепки, но стоит мне потянуть за одну красную нить, как она путает остальные. На выходе из аудитории мужского крыла в меня врезается мадам Офелия, и из её рук выпадает чёрная подарочная коробка с атласным бантом винного оттенка. — Ох, простите, — опускаюсь я на корточки, чтобы помочь. — Это вы меня извините, — слабо улыбается она, но улыбка не касается морщинок в уголках уставших глаз. — Я сегодня такая рассеянная. Всё никак не могу перестать думать о том, что у нас здесь творится. Хочу сегодня покопаться в архиве библиотеки. — Понимаю. Что-то интересное планируете поискать? — Да знать бы. Пока одни догадки. Но если что и отыщу, то непременно сообщу. Я прижимаю к груди рабочие папки. — Вы не обязаны тратить своё время. Мне даже неловко. — Да что вы, мисс Дюпон, — отмахивается она, протягивая коробку. — Спать ночами не могу. Так хоть займусь делом. А это вам передали. Курьер только уехал. Даже записки не оставили. Я забираю странный подарок и трясу его. Внутри что-то мягкое. — Не бомба, и то хорошо, — хихикаю я, и мадам Офелия отпрыгивает, хватаясь за сердце. — Нет-нет, я шучу. Прошу прощения. Это было неуместно. Она натужно смеётся. Из кабинета рядом выходит Шэди и пожилой преподаватель, который, когда нас замечает, поправляет очки и распрямляет спину. — Дамы, — снимает он воображаемую шляпу. — Вы такие шумные, но столь прелестные, что я бы простил вам даже убийство. Мы с мадам Офелией игриво переглядываемся, а Шэди отводит взгляд в сторону, будто мечтает провалиться сквозь землю от неуместного юмора. — Спасибо, профессор, — подхватывает его под руку мадам Офелия, давая опору. — Идёмте, я вас провожу до парковки. А вы расскажите мне, как поживает ваша очаровательная жёнушка. — Джо? — появляется в коридоре Каллум. — О, мадам Офелия, чудесно выглядите в этом… — Вчерашнем платье, — уже куда естественнее улыбается она милой попытке инквизитора проявить галантность. — Спасибо, мистер Барнэтт. Как приятно знать, что мы, как розы, растём в окружении таких джентльменов. Каллум взъерошивает свои волосы, по-мальчишески смущаясь. — Неловко вышло, — произносит он одними губами, когда мадам Офелия и профессор удаляются. Я хмыкаю. Шэди исчезает среди учеников, и на выходе из лектория я замечаю Адама, который на нас пристально смотрит. Я слабо ему улыбаюсь, и он — раздумывая мгновенье — делает тоже в ответ, а затем скрывается в проходе. Со вчерашнего вечера я дважды приходила к крыльцу в надежде случайно застать кого-то из ребят Ордена, но так никого и не поймала. Мысль о том, что их доверие ко мне снизилось из-за допроса, не даёт покоя. Она зудит в груди и трепещет от каждой поднятой руки в аудитории. Кажется, вот. Сейчас мне зададут неловкий вопрос, и я рассыплюсь. Кто бы мог подумать, что за такой короткий срок я так проникнусь и этим местом, и учениками. Страшно признать, насколько мне стало не всё равно. — От кого презент? — склоняет голову Каллум. — Понятия не имею, — отрываю я взгляд от мельтешащих в главном зале подростков. — Как раз хочу посмотреть, что внутри. Я в нетерпении тяну за ленту. Каллум в несколько шагов преодолевает до меня расстояние и твёрдо опускает на коробку ладонь. Кофе опасливо подходит к грани его стаканчика, и запах свежесваренных зёрен заставляет мой желудок заурчать. — Ты потрясла? — на полном серьёзно спрашивает он, чем вызывает у меня смешок. — Бомба, мистер Барнэтт? — ёрничаю я. Между его бровей залегает строгая морщинка. — Брось, тебе десять, что ли? Коробку открываем вместе. Кажется, и щуримся мы тоже вместе. — Это… — тяну я за чёрный атласный шёлк, а затем переворачиваю бирку. — Платье. — От кого? — От Карла Лагерфельда, — непринуждённо сообщаю ему я, и он в недоумении на меня смотрит. — Я об отправителе. — А, минутку… На дне красный конверт. Я распечатываю его и достаю письмо, написанное чернилами от руки. Как пафосно. — Похоже, у мероприятия появился адрес, — переворачиваю я лист Каллуму. — Инициалы «К.К.». Корморан Кромвели. Благотворительный вечер. Зачитываю дословно: — «При участии премьер-министра Сураджа Собти». Он несколько раз пробегается по нему взглядом. Затем вертит, просматривает на свету и даже принюхивается: — Обычное приглашение. — Разочарован? — подтруниваю его я. — Не нравится мне это, Джо, — изучает он содержимое коробки, точно там змеи. — Наденешь его? Я то ли прыскаю, то ли фыркаю. — Этот модельер ненавидел женщин. Ты бы слышал его высказывания о ведьмах! Одно лучше другого. Как красноречиво. А это, — поддеваю я ноготком лямку платья и с отвращением отбрасываю, — надену разве что на чьи-то похороны. Каллум мягко улыбается, опуская глаза: — Ты такая… Ты. — Это комплимент? — Я бы сказал «да», но «границы важны и всё такое», — парадирует — до чего нелепо! — он меня. — Ха-ха, — отбрасываю я с плеча волосы и обхожу его, легонько толкая бедром. — Каллум «Кол в заднице» Барнэтт тот ещё шутник, оказывается. — Кол в… — давится кофе инквизитор. — Это ты мне уже кличку дала? Как псу? — А я люблю собак. В общий поток учеников мы вливаемся, как свои. Никто не косится на высокого мужчину в шерстяном пальто с высоко задранным воротником. В пальто, которое едва ли спасает от гуляющего за стенами лектория ветра и годится разве что для перебежек между корпусами. На мужчину обычно до того хмурого, что я удивляюсь, как он не сияет для всех сейчас, демонстрируя белоснежные зубы и очертания крохотных ямочек на щеках. Такие можно заметить, прижимаясь к нему близко, когда ученики обступают со всех сторон, торопясь на очередную лекцию. Его рука почти незаметно касается моей спины, но я знаю — она там. Защищает меня, чтобы никто ненароком не задел, когда мы проходим мимо выезжающей с парковки машины профессора. Никто не обращает внимание и на ведьму, улыбающуюся до ушей бок о бок с инквизитором. Словно в этот момент, болтая на отстранённые от колледжа темы, мы в полном порядке. Словно мы не стоим над пропастью. Словно пропасть не вглядывается в нас.***
Солнце клонится к закату. А я с полотенцем на голове и патчами под глазами листаю на своей кровати планшет, просматривая домашние задания старшеклассников. Делаю это механически, часто поглядывая на время в углу экрана и на вешалку с застиранным от пива чёрным платьем, которое, к счастью, я не выкинула в вечер танцев. — Ур-р, — ищет любви и ласки Базилик, усаживаясь мне под бок. — Да, малыш, знаю. Я тоже волнуюсь. — Ур-р, — поднимает он на меня голову и заглядывает в самую душу. — Не могу остаться. Нужно ехать. — Ур-р-р! — И не говори. В дверь моей спальни стучат, и Базилик вскакивает, распушаясь. — Да? — Это директор, — слышу я приглушённый голос миссис Торн. — Входите! Я выбираюсь из-под пледа и запахиваю потуже халат. — За ужином вы упомянули, что вам нечего надеть на вечер, и… — она достаёт из пакета чёрное шёлковое платье на бретельках и короткие ажурные перчатки. — И я съездила за ним домой. Мне недалеко. Понимаю, выглядит отчасти старомодно… Я охаю, еле сдерживаясь, чтобы не вырвать платье из её рук. — Это же винтажная коллекция! Потрясающе! И выглядит элегантно, — прикладываю я к себе подарок и бегу к зеркалу у шкафа. — Спасибо вам огромное, верну в целости. А я ведь была на грани того, чтобы пойти в платье с пятном от пива. Я поворачиваюсь и подмигиваю ей: — Из вредности. — Я так не решилась его надеть, — директор ностальгически улыбается мне в отражении. — Бывший муж хотел, чтобы девушка из бухгалтерии превратилась в леди сразу после алтаря. А я лишь мечтала о парочке новых книг и доме с садом. Думал, что сможет переделать меня под себя, как проделывал это со своими подчинёнными не раз. — Простите за бестактность, поэтому вы и развелись? Она громко и даже с ноткой презрения хмыкает. — Нет. Он мне изменял. — О-у. — Не переживайте. Зато у меня теперь есть гордость, — директор подмигивает мне, как я до этого, и получается это до того непривычно, что я теряюсь в своей реакции. — И дом с садом и библиотекой, который я у него отсудила. — О-у-у-у, — уже восторженно произношу я. — Именно. А вы будьте осторожнее. Вряд ли смогу уснуть, поэтому звоните, если что-то пойдёт не так, и не теряйтесь. «А с тех пор, как я приехала в Бёрнхем, что-то шло так?» — хочется отшутиться, чтобы развязать внутренний узел напряжения, но мысли уносят меня прочь. Миссис Торн уходит. Я сажусь на кровать в обнимку с платьем, и смотрю в окно, где сочные лучи золотисто-медового заката пробиваются сквозь шапки елей. Лучи растекаются по полу, мебели и моей коже точно лава, а пылинки, играющие на свету, кажутся мелкодисперсным вулканическим пеплом, предвещающим собой обманчиво спокойную ночь.***
— Ты не обязан был ехать со мной и ещё можешь вернуться, — в очередной раз давлю я на Каллума, когда мы не успеваем проскочить на светофоре перед серебристой Bently. — Джо, мы почти приехали, и я не оставлю тебя одну, — в очередной раз повторяет мне он, и я в очередной раз бухчу под нос о рыцарях, драконах и дамах в беде. Лондон ничуть не изменился на пару недель моего отсутствия, и этот факт немного тяготит, наполняя грудную клетку щемящим чувством, что всё конечно, кроме самой сути жизни. В полночь город не оживает. Нет. Он лишь сбрасывает маску, оголяя все свои соблазны и пороки. В тех, кто при свете солнца тщательно скрывается и загоняет желания в самую глубь, просыпается голод. Тот, что скребётся, скулит и воет до тех пор, пока день не уступит ночи. «Естество всегда берёт верх», — любила повторять бабушка, и я не раз убеждалась в этом сама. Однако страшен не тот, кто прячет суть, пока горит свет. Бояться стоит того, кто этот свет зажигает: выманивает, даёт надежду, подменяет слова и смыслы, а затем… порождает в вас бурление несправедливости, горести и злости, а иногда — оставляет лишь пепел. Мы подъезжаем к отелю, и улыбчивый парень-валет открывает мне дверь. Я отдаю ему ключи от машины, бросая взволнованный взгляд на Каллума. Когда мы встречаемся с ним на дорожке, ведущей к центральному входу, я ловлю его за запястье: — Пожалуйста, скажи, что ты тоже нервничаешь? — я поправляю ему галстук-бабочку, одолженную у одного из учеников, — меня сейчас стошнит. Ненавижу подобные мероприятия. Ты только посмотри, — киваю на стеклянный фасад со строгими светящимися буквами. — Они даже не скрываются. Сеть пятизвёздочных отелей принадлежит главному спонсору пиар-компании Сураджа Собти, который по совместительству является и отцом его жены. Предпринимателю, чьим гнилым устам принадлежат одни из самых скандальных высказываний о ведьмах. Интересно, я сгорю, стоит мне только переступить порог? Наверняка для таких, как я, у них тут предусмотрены тепловые пушки. — Я больше переживаю, что меня не пустят. — Не буду скрывать, — широко улыбаюсь я, — это несказанно меня обрадует. Каллум хмурится. — Идём, — кладёт он мою ладонь по-хозяйски себе под руку. Как и ожидалось, охрана у лифта, ведущего в двухэтажный ресторан с открытой площадкой, нас тормозит. — Простите, сэр, — проходится один из охранников по списку, — но вас здесь нет, а приглашение вашей дамы действительно только на одну персону. Меня пробирает холодный пот, когда в футах десяти от нас, я слышу знакомый смех. Мой бывший жених, Альберт, скалится пышногрудой сотруднице ресепшена, пока его маман выходит из бара в белой меховой накидке, высоких перчатках и в настолько облегающем платье до пола, что я едва ли смогла сделать в таком шаг, опасаясь сломать шею на лестнице. Что-что, а притягательность у этой женщины не отнять. Она подкрашивает тонкие губы, явно смазанные бокалом мартини, и стоит ей обнаружить моё присутствие, как её глаза сужаются до: «А ты что здесь забыла?». План меняется. Я ни за что не останусь в одном помещении с этой семейкой. — Не могли бы посмотреть ещё раз? — воркую я с охранником. — Должно быть, это какая-то страшная ошибка. Мой жених не может быть не приглашён, — демонстрирую полупрозрачную перчатку с обручальным кольцом, которое так и не сняла за каким-то счастливым случаем. — Разве я не права? Охранник подзывает кого-то с другого конца фойе, и к нам подходит холодная на вид девушка с зализанными в пучок светлыми волосами и в элегантном брючном костюме. На пиджаке золотистая табличка: «Светлана, менеджер». — Здравствуйте, Светлана, — говорю я с акцентом по-русски, и до этого сдержанная улыбка расплывается на её мраморном, как у статуи, лице. — Возникло недоразумение. Моего жениха забыли добавить в список гостей. Каллум округляет глаза: то ли из-за моего представления, то ли из-за неожиданно вырвавшегося русского. Я сжимаю его предплечье, за которое всё ещё держусь, и он понимает, что надо мне подыграть: — Вероятно, ничего такого, что нельзя бы было исправить. Светлана учтиво — почти незаметно — осматривает нас двоих. Насколько Каллум не выглядел бы роскошно в своём чёрном костюме, подчёркивающим достоинства его фигуры, цена ему от силы в половину того, что надето на мне, если не меньше. — А вы… — обращается она к нему. — Я из инквизиции, — распахивает он пиджак и достаёт из внутреннего кармана брошь-крест, — меня пригласил папский нунций. Он ждёт нас наверху, — Каллум целует мои скрещенные с его рукой пальцы, и моё дыхание сбивается. — Можете подняться за ним и оторвать от приятного времяпрепровождения, но его гнев берите на себя. — Вот оно как, — сводит на переносицы брови Светлана. — Да, не хотелось бы отвлекать столь высокопоставленного гостя от вечера… Она кивает охраннику, и тот нажимает на кнопку лифта. — Приятного вечера и простите за недоразумение. — Спасибо, Светлана, — пропускает меня вперёд Каллум, когда двери перед нами разъезжаются. — Спокойной вам смены. Лифт закрывается ровно тогда, когда к нему подходит Альберт с маман, и мы встречаемся с ним взглядами. Его рот приоткрывается, а мои бордовые губы изгибаются в ухмылке. — Папский нунций? — спрашиваю я Каллума, не скрывая изумления. — Один из самых неприятных людей, что я встречал. Одно время я работал под его крылом. Такие, как он, не пропускают такие мероприятия, как это. — Как ты узнал, что он на вечере? — Увидел знакомый номер на серебристой Bently. Они обогнали нас на светофоре и, соответственно, приехали чуть раньше. — Менеджер могла подняться, и нас бы раскрыли. — Могла бы, но не сделала этого. — Ты блефовал, — восхищаюсь я им. — А ты знаешь русский, — не менее восхищённо произносит Каллум. Я хихикаю. — Училась с дочерью одного русского нефтяника. Хорошие были времена… — вспоминаю я свою учёбу на философском факультете Оксфорда. Лифт останавливается. Нас накрывает волна из джазовой музыки, какофонии из голосов и звона столовых приборов и терпкий аромат богатства, смешанный с высокомерием.***
За круглыми терракотовыми столиками под приглушёнными винтажными лампами сидит половина английского парламента. Консерваторы, лейбористы и либерал-демократы — вопреки грызне на заседаниях и в СМИ — переговариваются между собой, громко смеются над шутками и чокаются бокалами с игристым, закусывая оливками и фруктами. В углу зала расположилась небольшая сцена, на которой у микрофона поёт женщина, словно сошедшая со страниц «Великого Гэтсби». За её спиной раскинулся красный занавес, а рядом на пианино подыгрывает темнокожий пианист. К нам подходит очаровательный молодой человек и предлагает на выбор: ресторан, если мы желаем насладиться новым осенним меню, и бар на верхней террасе в окружении живых кустистых роз, привезённых прямиков из садов Эквадора. Мы не настолько голодны, поэтому отправляемся исследовать местность. Попутно я позволяю себе несколько тарталеток с сыром и бокал безалкогольного вина. Каллум сдержанно отказывается, отгоняя от меня кавалеров одним только суровым взглядом. Я привыкла к вниманию мужчин. Они, увы, падки на белокурые волосы и звонкий смех, сопровождающий каждую их грязную шутку. Большинству из них плевать на мой мозг, пока он заключён в красивую фигуру, обтянутую тканью. Такой тканью, которую при желании можно легко снять. Каждый раз, когда из моего рта вылетали замечания об обстановке в политике или инвестициях, прыть таких джентльменов постепенно затухала, и вечер всегда заканчивался тем, что мне ставили в упрёк мои чрезмерно либеральные взгляды, а попытку влиться в мужскую беседу называли «очаровательным кокетством». — Здесь и жрицы, — наклоняется к моему уху Каллум и кивает на группу из нескольких статных женщин, держащихся вместе. Когда они меня замечают, я испытываю смесь и из разных чувств: от ностальгии до внезапной тревожности. Одна из них сдержанно мне машет, а две другие поднимают в воздух бокалы, и я делаю тоже в ответ. — Заметил, что среди гостей нет других ведьм, кроме меня и них? — Да, в основном лондонская элита и влиятельные люди: частные предприниматели, члены парламента и даже парочка знаменитостей прошла мимо нас. — Одним словом — все те, кто ведут публичную жизнь или имеют рычаги влияния, — зачем-то объединяю я их по этому принципу, пока не понимая, почему. На террасе меня окликают по имени, и от неожиданности я чуть ли не перекидываюсь через заграждение в клумбу. — Боже, Мириам! — хватаюсь за Каллума, чтобы устоять. — Ты что здесь делаешь? — А ты? — Меня пригласили. — И меня, — достаёт она из клатча приглашение. — Смотри. Сегодня днём курьер доставил. Оказывается, не только мне. Все жрицы лондонских ковенов приглашены. — Да, я заметила. Выглядишь потрясающе, — оцениваю я её свободный брючный костюм и бежевые перчатки с вышитыми татуировками. Мириам взмахивает рукой и присаживается в элегантном реверансе. — Ты мне льстишь, сестра, но не могу ответить лестью и тебе. Роскошна! — она приобнимает меня и целует воздух возле щеки. — Соскучилась по тебе страшно. — И я, — признаюсь ей и представляю своего защитника, — а это Каллум Барнэтт, мой… — осекаюсь и, пока гости заняты напитками у бара, шепчу так, чтобы нас не услышали: — Мой коллега, но для всех остальных — жених. На последнем слове Мириам изгибает бровь и пристально, без капли стеснения, оглядывает Каллума с ног до головы. — Вы за ней посматривайте. Она постоянно влипает в неприятности. Каллум прокашливается и протягивает сестре руку. — Всенепременно. Та пожимает её твёрдо, будто этим жестом вверяет меня ему. Гости постепенно прибывают. Они распределяются по террасе, собираясь в небольшие группы. Кто-то выбирает приятную беседу, а кто-то — стойку бара с вишнёвыми стульями. Бармен разливает напитки. С нижнего этажа приглушённо звучит джаз. Сейчас — лучший момент. — Мириам, мы можем поговорить? — я касаюсь локтя Каллума и смотрю ему прямо в глаза. — Мы отойдём, хорошо? Дела ковена. Каллум изучает меня, словно пытается заглянуть мне в голову: — Хорошо. Буду здесь. Я ухожу за сестрой в тихое место, где нас, надеюсь, никто не потревожит. А когда оглядываюсь, к Каллуму подходит тучный мужчина с густыми посидевшими усами, появление которого отражается на лице инквизитора всеми красками: презрение, которое я никогда не замечала за ним прежде, и раздражение на грани со злостью. Мириам тянет меня за руку, и мы встаём у стеклянного ограждения. Нам открывается вид на огни ночного Лондона. Облака сцеплены так плотно, что лишь редкие звёзды пробираются до земли своим слабым сиянием. Если присмотреться, то отсюда можно увидеть огни Тауэрского моста. — Джо, — поглаживает меня по спине Мириам, — ты какая-то растерянная. Это из-за расследования? Слышала интервью вашего основателя. Плохо дело. Грядёт нечто… — Плохое, да, — я выглядываю из-за гранитной вазы, набитой розами, чтобы убедиться в уединённости. — Мириам, прозвучит дико, но… Я кое-что вижу. Сестра оборачивается, но за ней, естественно, никого. — Ты про Альберта? Его маман со мной даже не поздоровалась. Постарайся не дышать с ними одним воздухом. Он ядовит. Несмотря на жизнь в Англии, мы обе так и не отучились говорить некоторые вещи на французский манер. Из-за отца, который обожал включать нам их старые фильмы вместо колыбельной. Из-за отца, который шлёт мне из Франции письма, а я складываю их в стопке не распечатывая. Особенно эти заимствования пригождаются, если нужно кого-то элегантно оскорбить. — Речь не об Альберте. Послушай… И я делюсь с ней всеми последними событиями, приключившимися со мной после приезда в Бёрнхем. Рассказываю догадки и оголяю опасения. С каждым новым витком истории кровь от лица Мириам отливает всё сильнее. И стоит мне углубиться в призыв Амона и то, как он передал мне привет от Бафомета, сестру пробирает мелкая дрожь, и она обхватывает себя руками. — Джо, мне нужно кое-что тебе сказать. — Дьявол, Мириам, — заранее злюсь я, понимая, что мне не понравится услышанное. — Говори уже, как есть. — Обещай, что простишь меня, — трясущимися губами умоляет она, и я холодею от вида её покрасневших глаз. Мириам не плачет. Никогда. — Обещаю. Она сжимает мои руки в свои крепко-крепко и тихо сообщает мне настолько громкие слова, что от осознания у меня закладывает уши: — Джо, в день пожара… ты умерла.