Трое мерзких

      Клюзе впервые увидел Козимо семнадцать лет назад. До 25-и лет он знавал кузена только понаслышке — братья жили на противоположных концах Швейцарии. Да и разница в возрасте сыграла важную роль. Внуки одного деда воспитывались несколько иначе. Козимо — в строгости герцога, Клюзе — в любви служанки-матери. Старшему рождение предвещало стать богатым, младшему — храбрым.       С 17-и лет Клюзе топтал землю на полях сражений. Когда других вооружили мушкетами, ему достался барабан. Юнец в превосходстве владел обеими руками — левша и правша одновременно. Военный оркестр с распростёртыми объятиями принял весёлого и лучезарного сына герцога. После первого сражения Клюзе пришло известие о смерти родителей и дядюшки. На красный мундир пролились реки слёз. Жизнерадостный барабанщик не потерял улыбку и в 25 лет, когда на его глазах слетела голова тамбурмажора. Под барабанную дробь Клюзе взял руководство над военным оркестром. Он повёл за собой армию, но мушкеты и пушки противника остудили пыл бравого солдата. Ядро оторвало стопы, дробь выбила из рук палочки. Среди криков обречённых Козимо узнал молчание кузена. Для Клюзе неизвестный в чёрном мундире и очках предстал Ангелом Смерти, спустившимся с Небес. Белокурый господин представился и поклялся поставить на ноги. В Клюзе зародились любовь и благодарность. А после в его жизни появилась резиденция Фирвальдштет с её обитателями. В каменных стенах Козимо выпустил наружу характер развратника, чем ещё больше порадовал искалеченный взрывами ядер разум Клюзе.       Братья делили одних мужчин на двоих, запивая содомию дорогим игристым. Табак из навоза заменился французским вишнёвым. Клюзе нравилась новая жизнь, но по вечерам, снимая ботинки с протезами, он осознавал, что ни за какие монеты не купит ночь с Козимо.       Раннее утро переложило на себя обязанности слуг и разбудило трёх мерзких. Апартаменты развратников заперты изнутри. Двое мужчин и одна женщина готовы выйти навстречу новому дню. Герцогиня прячет карточку со своим именем. Фюрста привычно называть по имени, эсквайра — по фамилии.       Шартрез бесшумно заходит в комнату и присаживается на софу к господину в безупречном костюме-тройке и классическом галстуке. Клюзе сегодня принарядился. Он крутит большими пальцами стальные кольца на безымянных и не двигается, словно не ощущает прыгающую по плечу Тичино. Клюзе также не замечает закрытую одеждой Шартрез — мужской костюм и белая сорочка, застёгнутая на все пуговицы, подходят женщине больше, чем непристойность откровенности.       — Ты признался ему, — Шартрез не спрашивает, утверждает.       Прошло два дня, как Клюзе целовался с Козимо в коридоре. Двое суток он не покидал комнату. Хаберль и Мерг утверждали, что господину нездоровится. Козимо и Шартрез поверили — не стали задавать лишних вопросов. Он сношал козу, разумеется, после подобного заболеешь. Что же делал Клюзе эти два дня? Вы, читатели, наверняка жаждете знать правду. Хорошо, так и быть. Он плакал. Не пил вино, не ел, выгнал из комнаты Мерга и Хаберль. Лежал в пустой кровати. Отстегнул протезы и плакал.       — Зря я это сделал, — мрачно бросает Клюзе в пустоту.       — Чему ты огорчился? — Шартрез дотрагивается до его мягких волос. Сегодня они не покрыты вазелином — просто зачёсаны назад. — Факту признания или факту отвержения?       — Разве не в этом смысл, Шартрез? Любить Козимо и не питаться его любовью.       — Пессимистичная жизнь, скажу я тебе. Ты насаживаешь на член толпы мужчин, а в душе мечтаешь о сакральном Козимо. Зачем мы желаем запретное и невозможное, когда имеем всё?       — Это «всё» наскучивает, Шартрез, — Клюзе прикрывает глаза от наслаждения, льнёт к длинным пальцам на затылке. Тичино перелетает на колено. — За «всем» мы прячем неосуществимые фантазии.       — Убивая дочь графини, Козимо думал обо мне?       — Да, потому что он бы её не убил, будь ты с ним близка.       — Я знаю, что ты чувствуешь, Клюзе. Козимо был на твоём месте двенадцать лет назад. Он признался мне в любви и не получил ответный поцелуй.       Шартрез перемещает ладонь с головы Клюзе на щёку. Поворачивает грубое лицо навстречу поцелую. Клюзе не сопротивляется, покорно вкушает приторные губы. Бессмысленные надежды под закрытыми глазами не рисуют на лице целующегося шрам. Шартрез доставляют удовольствие размеренные движения раздвоенного языка. Поцелуй не имеет гениталий. Мужские губы ничем не отличаются от женских. И даже отросшие усы Клюзе не смущают Шартрез. Она целуется крайне осторожно и любезно. Он без опаски и с покровительством втягивает её губы, сплетая языки.       На двери плавно опускается ручка. В комнату заходит Фагот, виляя обрубком-хвостиком.       — Смотри, кто пришёл, — Шартрез размыкает губы, но не отдаляется, вдыхает аромат вишни от Клюзе.       Фагот подходит к радостной Тичино на колене Клюзе. Канарейка стучит клювом по розовому носу, заливается громким пением. Жёлтая птичка садится на спину доберману-альбиносу. Два друга покидают комнату. Дружба — чувство прозрачное. Любовь покрыта шрамами.       — Почему ты целуешь меня, а не его? — Клюзе пытливо заглядывает в серые глаза.       — Потому что он хочет поцеловать меня, а не тебя. Он не догадывается, какие чувства зарождаются во мне с каждым днём.       — Что тебе не даёт влюбиться в него? — Клюзе берёт Шартрез за руку, переплетает пальцы и приковывает взгляд к обручальному перстню.       — Не что. Семья.       Запертые двери всегда открывает тот, у кого есть ключ. К каждой двери свой. Не бывает одинаковых замков, существует один ключ.       Пятидесятилетний финансист Гёц приводит дочь Эрику в резиденцию Фирвальдштет к обеду. Он платит три тысячи золотых за оргию с Козимо. Гёц слышал о талантах и красоте фюрста, но в глаза его ни разу не видел — и не увидит. Козимо даже не представляет, как выглядит гость — это правило оргии.       Финансист Гёц — статный и высокий мужчина. Старше Козимо на год, выше на десять сантиметров. Русоволосый, голубоглазый, с опрятной щетиной.       Тридцатипятилетнюю Эрику можно было бы назвать красавицей: коричневые волосы, глаза, как у отца, курносый нос. Служанка Эльфрида улыбается гостье большими передними зубами, взамен получает ответную лошадиную улыбку Эрики. Красота улетает подобно порхающей крылышками Тичино. Клюзе не придаёт значения тому, что его птичка устремилась на улицу через приоткрытое окно, оставив бедного господина наедине с душевными муками.       Служанка Эльфрида проводит финансиста Гёца в узкую комнату — он предоставит оральные ласки Козимо, а затем станет наблюдателем. Приглашённая в кунсткамеру Эрика без слов кладёт на стол мешок с золотом и присаживается на диван. Козимо молчит, прислонившись спиной к стене с щелью. Эрика тоже своего рода наблюдатель. Кому не понравится статный господин в кожаных брюках, сапогах и с рельефным торсом? Верно, всем понравится. И вам, и мне, и Эрике, и Гёцу. Только чуть позже.       Отец испытывает к дочери эротическое влечение. Тридцать лет назад, когда обожаемая жёнушка Гёца умирала, он пообещал ей любить всем сердцем очаровательную Эрику. С годами стало трудно скрывать порывы вульгарности за родительской опекой. Гёц жаждет овладеть Эрикой, но не опорочить. К слову, вы не задались вопросом о разнице в возрасте между отцом и дочерью? Совершенно верно, Эрика родилась, когда Гёцу едва исполнилось 16, а старой и дряхлой Хильде на момент родов было 66.       Козимо поворачивается к стене и расстёгивает молнию на кожаных брюках. Диаметр щели позволяет просунуть твёрдый член. Гёц в порыве страсти набрасывается на орган, целует и обсасывает. Математический склад ума отказывается считать монеты, он опускает руки финансиста на пуговицу брюк. Мастурбация с привкусом большого члена на языке. Острая боль от клыков вздувает вены на лобке Козимо. За спиной слышится шорох — Эрика избавляется от платья. Гёц мажет головкой по нёбу, обводит верхние зубы с внутренней стороны. Сосудистый орган ласкает щетинистые щёки, тонкие губы и длинный нос. Неизвестно, сколько Гёц испробовал мужчин, дабы подавить аморальный порыв к дочери, но с уверенностью могу утверждать, что новый гость резиденции Фирвальдштет преуспел в оральных утехах. Козимо изливается золотом на губы Гёца. Взрыв белёсой спермы накрывает член — первый этап оргии позади.       Козимо поворачивается спиной к стене и вытаскивает из кармана чёрный шёлковый платок. Тишина в комнате. Гёц изъявил желание не слышать вздохов и стонов Козимо. Таинственность господина обязана длится от начала до конца оргии. Козимо подходит к нагой Эрике. Его лицо скрывает платок, с члена капает сперма Гёца. Оплата за обе дыры. Козимо нагибает Эрику и вставляет сзади. Сперма отца попадает в анус дочери. Как поживает Гёц за стеной? Превосходно! Он радуется. Смеётся в голос и улыбается. Мастурбирует повторно. Гёц впервые лицезреет Эрику без одежды. Женская фигура обошла дочь стороной. При зачатии Гёц наделил малышку широкими плечами, белой кожей и рыжими родинками. Голубой глаз готов выскочить из щели и перекатиться по полу под совокупляющихся. Козимо опускается на колени и переворачивает на бёдрах Эрику, вставляет член в переднюю дыру. Поддерживая за узкую талию, он насаживает на себя клиентку, как на кол. Не всякая женщина получает удовольствие от размеров Козимо. Эрика причисляется к слабым дамам. Она лежит головой на полу, задом на ляжках. Отец за стеной любит дочь посредством другого мужчины. Белая сперма попадает внутрь. Козимо упивается дикими стонами Эрики и сдерживает голос похоти в груди. Если Гёц услышит звук из его рта — минус монета. Зажатый узкими стенками прохода член уже пульсирует. Второе правило — не осквернить чужую дочь. Козимо резко отбрасывает от себя Эрику и жестом велит покинуть комнату.       — Благодарим, фюрст Козимо, — опьянённым голосом шепчет через щель Гёц.       Эрика поспешно забирает платье с обувью и выбегает в коридор. Деньги отработаны, но удовольствие не получено. Козимо садится на диван и умелой рукой достигает блаженства.       — Тебе сказать, сколько спермы пролил клиент? — к Козимо подходит Боис, снимая по пути камзол с сорочкой. — Весь пол залит белыми каплями, — он собирает жидкое золото с кожаных брюк и облизывает нектар с указательного пальца, — их больше, чем твоих. Козимо, язык проглотил? Заигрался в молчуна?       Козимо улыбается под шёлковым платком и кивает на член. Боис плотно сжимает твёрдое основание, горячая ладонь пропитывается золотой спермой.       — Ты знаешь, мне нравится твой голос, — Боис снимает с Козимо чёрный платок. Лицо мокрое, чернила текут с нижних век. Господин нарочито молчит, чем возбуждает слугу. — А от твоих стонов я не в состоянии вовремя остановиться.       Боис скрывает лицо шёлковым платком и встаёт между раздвинутыми ногами. Они меняются местами. Больших размеров член намерен исчезнуть во рту. Козимо проводит руками по брюкам Боиса, не в силах устоять, чтобы не коснуться мускулистого торса, покрытого короткими волосами. Слуга скрыл лицо, но господину известен вкус. У Боиса белый шрам в виде креста под левой грудью. Козимо рисует пальцем второй, оттягивает сосок и заглатывает член. От соития мужеложцы отказываются — обед по расписанию. Козимо не признаётся Боису, что не хочет его.       В столовой Козимо сидит в одиночестве. Шартрез обедает в комнате с особой клиенткой. Хаберль отнесла Клюзе тарелку с супом на второй этаж.       — Как он себя чувствует? — спрашивает Козимо Мерга.       — Не знаю, господин, — женевец прячет глаза от пристального взгляда под чёрными очками. — Эсквайр Клюзе ни с кем не разговаривает, никого к себе не подпускает.       — Он завтракал? — Козимо обмакивает хлеб в суп.       — Нет, — из Мерга вырывается правда.       — Значит, и не пообедает.       В последнюю по коридору комнату слуга Талер вносит дубовый стол. На крепкую поверхность ложится невероятных масштабов девушка Мириам. Она — шлюха, работает в одном борделе с темнокожей Аё, которую мы уже с вами наблюдали в гостях у Шартрез. С шариками, помните? О чём мечтает двадцативосьмилетняя девушка с огромными грудью, щеками, животом и ляжками? О любви и еде. Шартрез кормит шлюху хлебом, пирожками и рулькой. Услада стекает жиром по полным губам на гру́ди. Загорелая кожа блестит и благоухает мясным соком. Мириам вкушает еду богов и благодарит их гортанными непристойными звуками за подношение.       «Что за напасть? — сетует Шартрез и обливает волосатый лобок Мириам ликёром. — То трупы, то сумасбродство с едой! В Цуге обыкновенные женщины избегают совокупления? Лучше бы доила козу, чем просовывала кулак в переднюю дыру жирной шлюхи!»       Толстыми пальчиками Мириам притягивает лицо Шартрез и облизывает мясным поцелуем. Существуют люди, ощущающие себя животными. Мириам — мешок для насмешек и битья в борделе. Шлюху часто покупает группа мужчин, чтобы поиздеваться над толстым телом и вставить разом пару тройку членов. А ведь прекрасная Мириам хочет человеческого счастья — сосать рульку, пока у неё самой посасывают клитор.       Мириам — симпатичная шлюха. Шартрез в сознании стирает с тела блестящий слой жира и яблочного повидла. Тонкий аккуратный нос, изящная шея, маленькие губки и резкие брови. В платье с корсетом Мириам — швейцарская красавица, собравшая в пучок чёрные волосы. Некоторым людям идёт лишний вес. Некоторые люди — Мириам, обсасывающая рульку и поглощающая передней дырой кулак Шартрез.       Козимо находит Клюзе на софе. Суп, принесённый Хаберль, остыл.       — Почему не пообедал? — старший брат встаёт над младшим.       Голова Клюзе повёрнута на окно, за которым летает Тичино. Жёлтая канарейка разгоняет крылышками пасмурную погоду. Клюзе ощущает присутствие Козимо, но взглянуть на него не в силах. Он не обижен на кузена из-за отказа — всего лишь стыдится произнесённого признания.       Не дождавшись ответа, Козимо спускается на кухню с остывшим супом в тарелке. Выливает содержимое в ведро, миска Фагота испарилась — так бы он покормил пса, и возвращается к Клюзе. В одной руке горячее блюдо, а в другой — кусок хлеба. Козимо садится на софу справа от Клюзе и стучит серебряной ложкой по тарелке.       — Клюзе, поешь, пожалуйста, — он подносит к лицу с усами горячий бульон.       Клюзе неосознанно надувает губы, не обращает внимания на ложку и заботу. Внезапная слеза решает вытечь из белого глаза.       — Ты ничего не ешь, — обречённо произносит Козимо. — Так нельзя. Не ел сегодня, и я уверен, что вчера и позавчера также отказался от еды. Мерг и Хаберль прикрывают тебя, но мне ты зубы не заговоришь.       — Поставь суп на стол. Я позже поем.       — Сейчас, Клюзе, — настаивает Козимо.       — Позже. Я сказал, позже.       Козимо опускает на пол глубокую тарелку и кладёт на краешек хлеб.       — Посмотри на меня, — просит ровным голосом.       — М-м… не хочу… Я плохо себя чувствую. Уйди, пожалуйста. Прошу.       Козимо садится вплотную к Клюзе, поворачивает лицом к себе. Белый глаз опух и покраснел от слёз, под нижними веками мешки. В аккуратных усах появился седой волос. Клюзе обескуражен отсутствием очков на Козимо. Два голубых озера, подведённые чёрными берегами, пахнут морской солью. Клюзе читает на лице Козимо отчаяние.       — Я отменил всех твоих клиентов, развернул обратно и потерял деньги.       — Тебя никто не просил. Ты глупо поступил, дорогой Козимо. Я бы отработал. Выполнил бы любую прихоть за золото. Я бы даже убил.       Любовь Клюзе — больная. Война сокрушает тело и разум постепенно. Жгучее чувство моментально поражает сердце и голову. Клюзе болен два дня. Он отвратительно выглядит: щёки провалились, губы искусаны, кожа на лице серая и холодная. Вина сжирает внутренние органы Козимо.       — Я не хочу терять тебя.       Козимо способен очаровать голосом любого. За семь лет Боис научился распознавать по тембру его настроение. От низкого шёпота Клюзе мучительно сжимает веки. Эмоции меняются посредством слов и поступков — повторяющиеся буквы складываются в отказ и признание. Поцелуй служит разрешением, горячие ладони на лице Клюзе знаменуют потребность. Пять произнесённых ранее слов распарывают под грудью Клюзе кровоточащую рану.       — Семнадцать лет назад я вытащил из вонючей палатки единственного живого среди трупов. Я поставил тебя на ноги и стёр из памяти пушечный залп, забравший твои стопы. Я дал тебе лучших слуг. Чем ты мне отвечаешь, Клюзе? Отказываешься от вкусной пищи, отворачиваешься от меня и не желаешь слушать. Я не могу молчать. Невыносимо грустно без тебя в столовой во время трапез. Ты похоронил петиметра, — Козимо опускает глаза на галстук, — под чёрным костюмом-тройкой. Где шут и шлюха? Ушли. Ты выгнал их из себя. Я не чувствую аромат вишнёвого табака. На мои губы ты положил своё одиночество. Я оставил тебя в коридоре, но с собой забрал твою безнадёжность.       — Что ты сделал… — Клюзе сглатывает обречённость, — когда Шартрез тебе отказала?       — Высек себя розгами до мяса.       — Отличная идея. И почему я не додумался?       Клоун — мужчина печали. Шутка обладает обратным аспектом — слезами. Сейчас за смехом и улыбкой Клюзе прячет неудачу. Грубое лицо с усами — лучшая маска. Она показывает жизнь, любовь, радость и утрату. Глубокие морщины — естественный грим, его не стереть. Разноцветные глаза — белый и чёрный — разметка на дороге, последнее, что видел маленький человечек перед смертью. Чёрная поверхность стала бесконечностью, белая полоса прервалась от следов крови.       Козимо гладит большими пальцами скулы Клюзе. Бесцветные капли утяжеляют длинные ресницы. Какая связь ни была бы между кузенами, и сколько ненависти друг к другу они ни испытывали бы, их объединяет каменный дом с белыми стенами. От двух комнат один ключ.       — Я не могу дать тебе всё, — Козимо слегка наклоняет назад голову Клюзе, разминает кончиками пальцев напряжённую шею. — Не могу ответить взаимностью. Но больше всего на свете я не хочу тебя терять. Сейчас ты со мной, потому что я так захотел. Я захотел, чтобы ты существовал со мной и Шартрез здесь, в Фирвальдштет.       Козимо дважды целует в щёку Клюзе и встаёт с софы. Пар исходит от тарелки с горячим супом.       — Пообедай, — на пороге комнаты Козимо оборачивается и кивает на блюдо. — Вечером мы с тобой вдвоём поужинаем. Я берусь за восстановление твоего здоровья. Ночью не будет Боиса. Я не стану с тобой счастливым, Клюзе, но ты — мой младший брат, и я в ответе за тех, кто проживает со мной в резиденции Фирвальдштет.       Слуга Талер собирает остатки рульки и пирожков со стола, смоченной тряпочкой вытирает жир с поверхности.       — Скажи, я толстая? — Шартрез за спиной Талера снимает серьги и очищает украшения от яблочного повидла.       — Нет. С чего вдруг такой вопрос?       — Из-за Мириам. Вот она толстая, но милая и добрая.       — Ты тоже милая и добрая.       — Он меня такой не считает.       Шартрез кладёт сорочку в корзину для стирки и предстаёт перед Талером в неподобающе провокационном виде. Рыжеволосый принц собирает стол, отставляет к двери. Пышные груди не будоражат Талера. Герцогиня теряет гендерную привлекательность.       — Почему-то он видит меня холодной, — Шартрез обхватывает себя за плечи, скрывает наготу.       — Во-первых, ты не толстая, — Талер подходит к госпоже и мягко улыбается. — Мириам? Да, она толстая, но добрая и милая. Она и там такая же. Во-вторых, никакая ты не холодная. Для меня точно. Запрет всегда схож со льдом, именно поэтому он сделал тебя такой. Реальность скрыта, Шартрез. Я и твой муж прекрасно знаем, какая ты на самом деле. В тебе очень много сострадания, — Талер кладёт руки на обнажённые плечи Шартрез. — Ты всего лишь хочешь спасти человека от самого себя. Не меняйся. Будь такой, какой тебя создали. Фирвальдштет любит нашу Шартрез.       Нежная улыбка Талера заставляет Шартрез обнять слугу. Она утыкается носом в его грудь и прячет слёзы в камзоле.       — Я делаю с тобой ужасные вещи, прости.       — Меня это забавляет и вовсе не обижает, — он крепко прижимает её к себе, гладит по спине тёплыми ладонями. — Ты же знаешь, мы с тобой как брат с сестрой. Ты — моя старшая сестра, лучшая подруга. Я люблю тебя, но ни разу за два года не мечтал о близости.       — Дело в моём муже? — она поднимает на него мокрые глаза.       — И это тоже, — Талер широко улыбается и цепляет кончиком носа Шартрез. — Твой муж — неглупый человек. Если мы с тобой умалчиваем о наших ролях, то он догадывается, моя милая. Предлагаю молчать. Скоро всё закончится, и Монсо вынесет вердикт.       — Они оба готовы. Думаешь, сегодня?       — Если они готовы сегодня, значит вскоре будут готовы остальные.       — И всё прекратится.       Клюзе пообедал. Тичино так и не вернулась в комнату. Канарейке не хватает свободы в каменных стенах. Она выбрала ветер на крыльях, и шторм унёс чирикающие воспоминания о розовом носе Фагота. В четыре часа Хаберль подготовила чан с водой.       — Я сам. Благодарю.       Клюзе снимает ботинки с протезами перед тем, как залезть в деревянную чашу.       — Я была плохой матерью, — Хаберль отводит взгляд от волос на груди Клюзе и проглатывает ком горечи.       — Самой замечательной, — дырявыми ладошками он умывает лицо. — Я каждый день говорю, что люблю тебя.       Мы с вами этого не слышим, но Клюзе действительно признаётся в чувствах служанке. Всякий раз перед сном, порой бывает за обедом он поднимает на неё пустые глаза и произносит с сожалением три главных слова: «Я тебя люблю». Хаберль и Клюзе нашли общий язык на второй день сосуществования. Дама с безумными седыми волосами ощутила на себе буйный нрав нового господина по прибытию Клюзе в Фирвальдштет — он её ударил. Когда Клюзе спал, она открывала дверь в его комнату и поправляла одеяло. Когда Клюзе мучили галлюцинации, Хаберль не трогала его. Самым сложным моментом их совместной жизни была лихорадка. Клюзе бился в неистовстве на полу, и крепкая хватка Хаберль удерживала остатки израненного разума в черепной коробке.       — Почему ты зовёшь меня «воробушком»? — Клюзе расправляет руки на ободке деревянной чаши.       — Когда ты только появился в Фирвальдштет, ни с кем не общался. Часто ругался на слуг. Помню, тебя посадили в гостиной. За окном летал воробушек. Ты подошёл к подоконнику, чтобы лучше рассмотреть птицу. Воробушек постучал в стекло, и ты впервые улыбнулся. Ты не помнишь этого?       — Первые дни в Фирвальдштет были тяжёлыми. Я практически ничего не помню. И до сих пор не могу понять, откуда в резиденции взялась деревянная лошадка.       — Её нет, Клюзе, — Хаберль ловит на себе озадаченный взгляд господина. — Это в твоей голове.       Клюзе моется и выбирается из чана самостоятельно. К вечеру он решает нарядиться в чёрные брюки и сорочку с камзолом. Пятичасовой чай приятно наполняет желудок жизнью. Слова Козимо за обедом послужили сильнодействующим лекарством. Надежды Клюзе не втоптаны в грязь, они ожидают в коридоре напротив закрытой двери центральной комнаты.       Шартрез изъявила желание ужинать у себя в компании Талера. Козимо не препятствовал. Хаберль подала на стол запечённую телятину и бордо.       — Я не буду, — Клюзе накрывает ладонью бокал, не давая служанке налить вино. — Воду, пожалуйста.       — Почему не пьёшь? — Козимо делает глоток сладкого напитка.       — Хочу насладиться пищей, а не выпивкой.       Козимо съедает половину куска мяса и решает сделать перекур. Слуга Боис подкуривает спичкой белую сигарету в мундштуке.       — Ты помылся? — Козимо выпускает струю дыма под левую линзу. — От тебя пахнет мылом и ежевикой.       — Цугское мыло и французский парфюм, — Клюзе в аристократической манере орудует серебряными приборами. Манерность отца герцога побеждает приниженность служанки-матери.       Клюзе просто-напросто хочет соответствовать старшему брату. Раздвоенный язык не лезет в дальний нижний зуб, чтобы вытащить застрявшее волокно. Глотка не подталкивает непристойные звуки. Достаточно одной салфетки на коленях. Быть прилежным и воспитанным в глубине души смешит Клюзе — он никогда таким не был.       — Это хорошо, — Козимо стряхивает пепел в хрустальную чашу. — Мне нравится, что ты чистый. Почему не нюхаешь табак?       — Берегу слизистую. Не хочу умереть от рака носоглотки в 42 года.       — Вкус вишни придаёт твоему поцелую сладкую насыщенность. Я не целуюсь с теми, с кем мне неприятно.       Клюзе ловит на себе восемь удивлённых глаз. Мерг, Боис, Эльфрида и Хаберль отныне знают, что кузены сплелись языками. Клюзе краснеет от стыда. Причудливые чувства между ним и братом озвучены уверенным голосом Козимо.       — Мой дорогой Козимо, я предпочитаю вставлять член в анус, а не барахтаться языком в рте воздыхателя.       — Замечательно, — Козимо приподнимает левый уголок губ. — Наши предпочтения схожи.       Клюзе просит Козимо продолжить ужин в тишине. Интимные темы и эротические фантазии не принято обсуждать за столом, если в резиденцию не пожаловали гости. Клюзе утверждает, что беспокоится об Эльфриде и Хаберль — женщинам неприятно слушать о мужеложстве. Козимо громко смеётся и исполняет просьбу.       «Говорить о плотских алчностях при посторонних Клюзе не намерен, — Козимо разрезает кусок телятины. — В моей комнате ему придётся со мной разговаривать».       Трапеза продолжается ещё полчаса. В Козимо три бокала бордо, в Клюзе — бокал воды.       — Через полтора часа в моих апартаментах, — говорит Козимо вытирающему рот салфеткой Клюзе и покидает столовую, пряча в кармане брюк портсигар с мундштуком.       Боис и Эльфрида стоят перед курящим за столом Козимо. Через час после ужина на нём нет камзола, чёрная сорочка расстёгнута до груди. Ожидание заполняется курением и вином.       — На сегодня вы оба свободны. Идите спать.       — Подать закуску? Фрукты? — беспокоится Эльфрида.       — Нет, я больше не буду пить, а закусывать мне некогда, — Козимо наполняет бокал и передаёт служанке пустой графин. — Покиньте мою комнату. Я хочу побыть один.       — Как скажете, фюрст, — Эльфрида делает поклон и смотрит на высокого Боиса.       Боис нервничает, но всеми силами старается это не показывать. Ревность играет тонкими пальцами на рёбрах. Делить Козимо с клиентами — привычное дело. Представлять его в объятиях Клюзе — неописуемо нелепо. Боис, не стесняясь Эльфриды, делает шаг к господину и тянется к губам с поцелуем.       — Нет, — Козимо отворачивает лицо. — Я сказал тебе уйти. Эту ночь ты проведёшь в своей комнате, а не в моей. Утром вы оба, — он дожидается, пока Боис отдалится от него, и оглядывает слуг, — без разрешения ко мне не заходите. Насколько вам понятны мои слова?       — Будет исполнено, фюрст, — кивает подбородком Эльфрида.       — Понятно, — неожиданно резко отвечает Боис.       Его тон крайне не нравится Козимо.       — Оставь меня сейчас же, — он показывает на дверь.       — Спокойной ночи, — сжатыми челюстями произносит Боис и, заведя руки за спину, уходит из комнаты. Свою ненависть он показывает громким хлопком двери.       — Эльфрида, где Шартрез? — Козимо не реагирует на вспышку ревности Боиса.       — Герцогиня с Талером взяли Фагота и вышли на прогулку.       — Наверное, так правильно. А где Мерг и Хаберль?       — Эсквайр Клюзе их отпустил.       — И это, наверное, тоже правильно. Спасибо тебе, Эльфрида, — Козимо поднимает на неё уставшие глаза. — Прошу, не обижайся на меня, как Боис. Ты старше его, ты со мной много. Очень много лет.       Эльфрида приближается к Козимо и кладёт ладонь на шрам:       — Я с тобой с самого начала, — говорит она в голубые глаза. — Ты меня ненавидел, жутко пугал аморальными поступками. Казалось, я спятила. Ты свёл меня с ума.       — Нужно было всё-таки выдать тебя замуж, — Козимо заботливо накрывает руку на щеке. — Мы бы расстались. Я перестал бы разрушать твою жизнь.       — Ты не мою жизнь разрушаешь, Козимо.       Эльфрида целует господина в шрам, который зашила более двадцати лет назад, и без опаски сдвигает поцелуй на губы. Козимо благодарен служанке за детство, юность и старость. В 50 лет Козимо чувствует себя очень старым.       Клюзе отпустил Хаберль и Мерга сразу же после ужина. Женевский лорд, в отличие от Боиса, пожелал господину удачи. Часы тикали медленно. Клюзе и не заметил, как стрелки остановились на половине одиннадцатого. Козимо не ждал кузена раньше, догадывался, что протезы не приведут его в назначенное время.       Клюзе переступает порог комнаты после тихого стука и разрешения Козимо.       — Извини. Я… заснул…       — Проходи и садись в кресло.       На удивление трезвый после графина вина Козимо следит за кузеном с кровати. Клюзе подмечает расслабленное тело под чёрной сорочкой и взъерошенные волосы на голове.       — Прости, я не совсем понимаю, к чему наше уединение.       — Сколько женщин и мужчин было между нами, Клюзе? Сколько женщин и мужчин мешало тебе насладиться мной?       — Много, — Клюзе скрещивает лодыжки и стучит большими пальцами друг о друга. — Я всегда любовался тобой.       — А я — нет. Я всегда видел тебя с другими мужчинами, но не со мной. Понимаешь, даже развратника не возбуждает развратник. Я предпочитаю чувствовать мужчин сзади. В моей резиденции проживает господин, удовлетворивший половину Швейцарии, но я его не жажду.       — Почему? — Клюзе взирает на объект вожделения на кровати. — Я недостаточно хорош для тебя.       — Верно. Мне нравятся такие, как Боис и Мерг. Понимаешь?       — Да, карлику далеко до высоких мужчин. Как думаешь, новые протезы увеличат мой рост? Всего лишь тридцать сантиметров под лодыжками и мнение о человеке тут же поменяется.       — Я не хочу менять о тебе мнение. Мой кузен передо мной. Таким я тебя увидел семнадцать лет назад. Такой ты сидишь и сейчас.       — Зачем ты приглашаешь меня в постель, если я тебе не нравлюсь? Это жалость?       — Да, — Козимо не скрывает правды.       — Обидно, — Клюзе также не намерен лгать.       — Мне тоже обидно, что Шартрез из жалости не может подарить удовлетворение супругу. Я не стану с тобой счастливым, Клюзе, но возможно, смогу осчастливить тебя. В твоём распоряжении моё тело. Делай со мной, что хочешь.       — Никакой жестокости, — наотрез заявляет Клюзе. — Моя любовь тебя не убьёт.       Козимо подставляет прямые руки под спину и наклоняет голову к правому плечу:       — Разденься.       Клюзе неспешно, поверьте это от волнения, расстёгивает пуговицы на коротком камзоле. Пальцы с чёрным лаком проходят по сорочке. Клюзе встаёт с кресла, чтобы снять брюки и исподнее. Прикрывая член ладонью, возвращается обратно.       — Ботинки, — напоминает Козимо.       — Нет. Не сниму их.       — Сними ботинки, Клюзе.       Он с неохотой отстёгивает грубую обувь на тугой шнуровке. Два обрубка без щиколоток стоят на полу. У Козимо щемит в груди — как хорошо, что он выбрал путь развратника, а не солдата.       — Убери ладонь с члена.       Клюзе кладёт руки на подлокотники кресла и неестественно выпрямляет спину. Козимо поднимается с кровати, с каждым шагом освобождая тело от одежды. Перед Клюзе встаёт кузен без всего.       «Какой сюр! — ужасается Клюзе. — Близится оргия, а мы не готовы!»       — Расслабься, — Козимо откидывает брата на спинку кресла двумя пальцами. — Начни дышать в конце-то концов.       — Я дышу.       Клюзе обманывает. Он крайне взволнован. Рельефное тело зарождает тепло внизу живота. Оно не превращается в огонь, не заполняет член. Козимо обходит кресло сбоку, касается левой груди Клюзе. Желание на кончиках пальцев прогоняет нервозность из мускулистого тела. Губы оставляют лёгкие поцелуи на шее. Козимо поднимает руку Клюзе и зацеловывает левый бицепс. Подобную ласку в награду получает и правый. Козимо испытывает возбуждение. Восемнадцать сантиметров готовы к оргии, чего не скажешь о Клюзе. Его член только начинает увеличиваться в размерах. Жадный порыв набрасывается поцелуем. Густые волосы сжимаются крепким кулаком. Как рассказчику, мне сложно поведать читателю, кому именно — Шартрез или Козимо — больше доставляет удовольствия раздвоенный язык. Кольцо в крыле щекочет большой нос Козимо. Он разрывает поцелуй и желает немедленно вставить член в рот. Клюзе привык к маленьким размерам клиентов и радуется гиганту Мерга. Что до Козимо? У Клюзе мощные челюсти и большой рот — отличная пропасть. Козимо управляет головой Клюзе с закрытыми глазами и вздёрнутым подбородком.       Вы не слышите тишину? Слова здесь неуместны. Ветер за окном перешёптывается с листьями на деревьях. Поцелуи Козимо ложатся на Клюзе от губ до живота. Растительность на коже увеличивает похоть. А тем временем Клюзе готов. Мягкие губы, что покрывали его поцелуями, обхватывают головку. Обильные слюни капают на волосатый лобок. Козимо шире расставляет ноги, чтобы занять удобную позицию. Кисти с металлическими кольцами приглаживают выбритые виски. Клюзе готов излиться в горло сию минуту, и Козимо вовремя останавливается.       Без протезов ходить крайне затруднительно. Неловкость тушит энтузиазм Клюзе. Поцелуй в губы успокаивает. Козимо поднимает Клюзе на плечо и несёт на кровать.       — Удивительно, как ты сочетаешь в себе мерзость с нежностью, — Клюзе улыбается под Козимо.       — А ты грандиозно владеешь грубостью.       — У тебя узкий зад? — шлепок по ягодице.       — Я его не растягивал заранее.       — Это замечательно.       Под смех Клюзе Козимо на коленях перемещается к его голове, стучит членом по губам и усам и погружает в раскрытый рот. Кисти с двумя кольцами на безымянных пальцах приглаживают бесцветные волосы на бёдрах и переходят на ягодицы — сжимают. Клюзе кладёт Козимо на спину и принимается за мошонку. Сколько свечей было в начале их близости? Сколько стало? Козимо так громко не смеялся с Боисом за семь лет мужеложства — и это кузен ещё шутку не рассказал!       — Перевернись, — Клюзе нависает над лицом, — Скáрпа.        Большой член с трудом входит в узкий анус после вылизывания. Животное совокупление с привкусом человечности. Чёрная простыня мнётся в кулаках. Козимо кусает себя за предплечье, чтобы отвлечься от горящей боли. Клюзе беспрерывно плюётся на головку, заталкивает пенистые сгустки в анус. И почему не воспользоваться вазелином? Внезапность похоти овладела двумя развратниками. Белая кожа облачается в красные следы экстаза. Любовь не убивает. Любовь Клюзе к Козимо грубая. Эсквайр трижды берёт фюрста лёжа на нём, дважды — снизу. Золотое семя заливает мускулистый живот. Белая сперма течёт по голосовым связкам Козимо. Простыня порока пачкается бесчисленными секрециями. Полночь. Час ночи. Половина второго. Мерзкие теряют ход времени. По секрету скажу, Клюзе получил достойную дозу языка в анусе — ощущения немыслимые. Клюзе упивается непревзойдённым Козимо. Козимо выдавливает из Клюзе соки неистовства.       Шартрез и Талер до сих пор не вернулись в резиденцию. Действительно, кому до них дело? Герцогиня и слуга не любят друг друга.       Клюзе наслаждается продолжительным соитием, закинув ноги Козимо себе на плечи. Есть разница между любовью и удовлетворением природной потребности. Двое мерзких выбрали второе. Увы. Мне, как и вам, жаль бедного Клюзе.       Лёжа на спине, Клюзе курит сигарету без мундштука. Левая рука за головой, дым застилает потолок. Козимо рядышком — также лежит на спине с поднятой правой рукой. Сигарета перебегает из одного рта в другой.       — И даже после всего в тебе не проснулись ко мне чувства? — интересуется Клюзе.       — Нет.       Козимо переворачивается на бок и накрывается одеялом до плеч. Клюзе считает шейные позвонки под выбритым затылком и только сейчас обращает внимание на стол, заваленный бумагами. Клетки нет. Цереры нет.       — Она упорхнула, как Тичино, или её никогда не существовало, как деревянной лошадки?       Козимо Скарпа не отвечает на вопрос Буффона Клюзе. Истина заключается в том, что истины не существует. Эта ночь создана для двоих.