(не)важные вещи

             Из кабинета Джинн раздавались громкие, спорящие голоса. Кэйа остановился и прислушался. Различил голос Магистра, Лизы и… Почетного рыцаря?              — Надо позвать Кэйю! — и Паймон тоже была там. И, раз уж его звали, то кто он такой, чтобы это игнорировать? Кэйа открыл дверь и, сверкая улыбкой, вошёл внутрь. Лиза заметила его первой. Склонила голову и быстро сказала:              — А вот и он. Закрой дверь, милый.                     Люмин обернулась. Выглядела она так побито и виновато, будто бы случайно разрушила, как минимум, целый город.              — Кэйа, ты только не волнуйся.              Он сразу же заволновался.              — Не переживай! — нервно улыбнулась Джинн.              Он запереживал.              — Ничего особо серьёзного не произошло, — подмигнула Лиза, отпивая чай.              То есть произошло что-то очень серьёзное. У него против воли дёрнулся глаз.              Лишь Паймон оставалась в кабинете единственным голосом разума. Она налетела на него, судорожно скомкала накидку в своих маленьких пальчиках, посмотрела широко раскрытыми от ужаса глазами.              — Кэйа, это катастрофа!              Вот, хоть кто-то здесь выбрал язык фактов. Он успокаивающе щелкнул ее по лбу, услышав протестующий писк, и повернулся к остальным.              — Так что случилось?              Люмин вздохнула. Молча посмотрела в окно. Вздохнула ещё раз.              — Понимаешь, мы исследовали одно подземелье. Неопасное. Ну, так нам казалось. И когда вышли, то…              Она опять замокла и покосилась на диван. Он был точно, стопроцентно пуст.              — Кто-то стал невидимкой?              Джинн закрыла лицо руками, будто прячась от следующих слов. Люмин беспомощно переводила взгляд с Лизы на нее. Лиза по-кошачьи прищурилась.              — Нет, оно превращает человека в… в ребенка.              Кэйа моргнул. Внимательно, с ног до головы, еще раз осмотрел Люмин. Выглядела она по-прежнему, как и неделю назад, когда нежданно-негаданно вновь появилась в Мондштадте, заявив, что решила чуть передохнуть от постоянных странствий.              А Паймон... Ну, хм. Паймон была Паймон.              Он непонимающе изогнул бровь. Люмин страдальчески сморщилась.              — Нас это не коснулось, а вот… — и опять стрельнула взглядом на диван.              Кэйа присмотрелся. Диван как диван. Стоял в кабинете вот уже лет восемь. Кто на нем только не сидел! И тут заметил кое-что необычное: из-за спинки выглядывали знакомые позолоченные кисточки. Такие же, как и на пальто… Нет.              — Нет, —сказал он вслух и одним широким шагом скакнул до дивана.              Какое там «нет», когда да! За диваном, провалившись к нему спиной, сидел Дилюк. Маленький, почти крошечный, особенно в своей тёмной, теперь уже безразмерной одежде. Он спал, склонив голову на поджатые колени, и даже во сне — хмурился. Очень по-взрослому, что казалось неправильным на детском лице, с его пухлыми щеками и длинными, огненными-ресницами. Он был похож на искусно сделанную фарфоровую куклу, которую хозяин случайно позабыл, убегая по делам.              — Господин Дилюк все помнит, — сказала Лиза, — Да и превращение точно временное. Через пару дней спадет.              Кэйа шикнул, приложив пальцы к губам. Лиза смолкла и понятливо ухмыльнулась. Он не хотел знать, что она там поняла.              Просто… Он же спал. Зачем говорить так громко. Пусть отдохнёт. Отоспится. Благодаря Аделинде Кэйа прекрасно знал, что Дилюк объявил войну не только любому злу, что посягало на Мондштадт, но и, кажется, даже своему собственному сну.              Люмин подошла ближе.              — Это действительно вышло случайно, — она несмело, извиняясь, коснулась его рукава, — Сможешь, пожалуйста, отнести его на винокурню? Мне нужно вернуться и запечатать это подземелье, пока туда не сунулся какой-нибудь смельчак.              Кэйа посмотрел на Джинн. Магистр кивнула, пряча в кулаке лукавую улыбку.              — Донеси его до госпожи Аделинды в целости и сохранности. Можешь вернуться завтра, если вдруг что-то произойдёт.              То есть его отпускали на весь день и даже ночь. Какое неожиданное богатство. Он опустился на колени, осторожно просунул руки под маленькое тёплое тело и поднял Дилюка на руки. Хвала архонтам, благодаря Кли он научился обращаться со спящими детьми.              Чтобы не вызывать никому не нужных вопросов, до ворот он специально шёл длинным, заковыристым путём: по сонным солнечным улочкам, безмолвным переулкам, где только неутомимые мельницы мололи муку и гнали чистейшую воду Сидрового озера по трубам.              День был погожий, тёплый и сухой. Легкий ветерок колосил траву под ногами, высоко в небе, под самыми облаками, угадывались очертания далеких птиц. С утра старики на площади говорили, что к вечеру быть грозе — об этом им ныли их старые суставы, но сейчас солнечные лучи игриво прятались в кронах деревьях, искорками застывали в огненных волосах. Кэйа шёл, аккуратно, но крепко сжав свою ношу, и старался не думать ни о чем.              Дилюк спал крепко — в детстве Кэйа так этому завидовал. Просыпаясь в ночи от мрачных, отвратительных в своей правдивости кошмарах, он подскакивал на кровати с криком и мокрыми от слез щеками. В страхе оборачивался на соседнюю половину, ожидая увидеть там обвиняющий взгляд. Кому же нужен такой вот брат, что даже спать не даёт нормально? Его погонят в свою комнату — и будут правы.              Но Дилюк безмятежно сопел рядом, обхватив его руками за талию. Мерно, успокаивающе дышал, грел своими ладонями напряжённые мышцы. И Кэйа ложился тоже, обняв ещё крепче прежнего. Засыпал быстро, уткнувшись в мягкие волосы, пахнущие сушенной травой и детским мылом. И не замечал, как кто-то тихо гладил его по спине.              Дилюк все-таки проснулся. Они как раз миновали ущелье Пьяницы, до винокурни осталось с полчаса медленным шагом. Первые мгновения после пробуждения он смотрел на Кэйю безмятежным, лучистым взглядом. Потом понял, на кого он так смотрит, вспомнил, что произошло, и завозился.              Небо медленно серело, куталось в злую синеву. Видимо, гроза все-таки будет. Раскат далекого грома прорезал сонную тишь долины, отозвался грохочущим эхом от гор. Дилюк в его руках ощутимо вздрогнул, безотчетно сжав кулаки. Кэйа нахмурился. Даже в детстве Дилюк никогда не боялся грозы, встречал молнии и гром с гиканьем, усмиряя этим бушующий внутри маленького Кэйи слишком большой для него страх.              — Привет, — все-таки сказал Кэйа, когда Дилюк стал вырываться из рук уж совсем сильно, — Лучше не стоит: ты босиком, а здесь есть острые камни. Поранишь себе ногу — и что будешь делать?              Тот замер, неудобно изогнувшись. Скорбно свел брови домиком. Если на взрослом лице это и выглядело весомо, то теперь Дилюк был больше похож на обиженного ребёнка, которому не разрешили съесть десерт заместо супа. Хотелось ткнуть пальцем в эти морщинки и разгладить их. Кэйа порадовался, что руки у него были заняты. И, кстати, порядком устали.              — Почему послали именно тебя.              Это не был вопрос, но Кэйа все равно усмехнулся и сказал.              — Предпочёл бы хрупкие плечи Люмин? Или телегу, чтобы везли тебя как мешок картошки?              — Могли бы просто оставить в квартире над «Долей», знаешь ли.              О, ну, что ж. Никто из них об этом не подумал. Вместо ответа он просто перебросил Дилюка за спину. Тот зашипел, но быстро обхватил Кэйю ногами. Идти стало ощутимо легче. Кэйа чувствовал, как спине сразу же стало тепло — будто он привалился ею к огромному валуну, нагретому солнцем.              Вдали опять пророкотало, где-то над морем мелькнуло несколько зарниц. Дилюк сзади закаменел.              Да что с ним такое?              — Скоро уже придём на винокурню, — добавив в голос беззаботности, сказал Кэйа, а сам ускорил шаг.              Дилюк промолчал.              Им повезло. В холле особняка была лишь Аделинда, что смотрела в окно, на затянутое тучами небо, и хмурилась. При виде Кэйи она улыбнулась.              — Не ждала тебя сегодня. Опять пришёл искать следы каких-то там полуночных героев? У нас таких не водится.              Он не успел ничего сказать в ответ — спине стало легко и холодно, Дилюк быстро спрыгнул и прошёл вперёд. Губы Аделинды сложились в идеальное «о», она опустилась на колени, чинно оправив рабочий фартук и неверяще произнесла:              — Господин?              — Аделинда, — кажется, Дилюк пытался прислать своему тону привычную строгость и легкую хрипоту, но ничего не вышло: голос дал петуха, сорвавшись в звонкое сопрано, — Это я. Со мной все хорошо, это временно, должно пройти через пару дней.              — Архонты! — она нахмурилась, но продолжала улыбаться, — опять эти ваши подземелья? У меня ощущение, что они появляются как грибы после дождя! Но… по крайней мере, вы в порядке. Пожалуйста, будьте осторожны в следующий раз.              Аделинда потрепала его по спутанным от ветра волосам. Неумные локоны отпружинили от ее пальцев: Кэйа вспомнил, сколько гребней раскололись на части в этой неравной битве. Помнил, какими послушными они становились в его руках после горячей воды и ромашкового отвара.              Он едва слышно вздохнул.              — Что ж, — день клонился к вечеру, и он ещё мог успеть вернуться в город до бури, — Тогда я пош…              — Ты остаешься, — Дилюк быстро, хищно обернулся. И уже мягче добавил, — Там же гроза.              — Останься хотя бы на ужин, Кэйа, — Аделинда уже поднялась на ноги и подошла совсем близко. — Как раз думала что бы такого приготовить! Что насчёт медового пирога с соленой карамелью?              О, она знала, куда бить. В своём недавнем письме он сетовал, что очень по нему соскучился. Но… Он скосил взгляд вниз.              Дилюк все ещё стоял рядом: босой, замотанный в своё же пальто, как в одеяло. Смотрел странно: выжидающе и одновременно расстроенно. Кэйа и был бы рад остаться, но этот крошечный ребёнок перед ним, беззащитный и светлый, яркий до рези в глазах, будил внутри что-то давнее, истлевшее.              Вина, счастье, горечь, радость, боль и детская нега, потеря и любовь — чувств было слишком, слишком много. Они прорвали тонкий лед его отчуждения, половодьем затопили сердце.              Он смотрел на маленького Дилюка и в груди воскресало позабытое желание защищать, оградить от смрада давно погребенной в порче и времени страны, быть рядом всегда и встречать все, что выпадет на их долю, вместе, плечом к плечу.              Нет, ему никак нельзя было оставаться.              Он повернул ручку и открыл дверь.              Видимо, пока они разговаривали, туча дошла до долины — и обрушилась оземь бурными потоками холодной воды. Прямой, сильный дождь перекрывал вход мощной, непроглядной стеной. Даже виноградники спрятались под сильными каплями, превратившись в темно-зелёное облако.              Кэйа смотрел на это, на ручьи, что текли по дорожкам и проклинал себя на чем свет стоит. Надо было уходить сразу — ну не стали бы же за ним бежать? Помок бы чуть-чуть, может пришёл бы в себя.              Дилюк торжествующе хмыкнул. На его щеках от этого появились едва заметные ямочки. Кэйа прикрыл глаза.              — Я начну готовить ужин, — сказала Аделинда, словно все так и предполагалось. Кто знает, может она архонт бурь?..              В итоге Дилюк закрылся у себя в кабинете, а Кэйа обосновался в кухне. В руки ему дали нож, подтащили к ногам мешок картошки, и теперь он сидел, медитативно счищая с неё кожуру. Дождь кулаками барабанил по крыше, бился в стекла. За окном потемнело, словно день перескочил сумерки и сразу же прыгнул в глубокий вечер.              Когда кухню расчертила близкая вспышка молнии, а над домом пророкотало, Кэйа вспомнил, что не давало ему покоя.              — Ади…              — М? — она споро замешивала тесто, но отвлеклась и посмотрела на него.              — Разве Дилюк боится грозы?              — О, — Аделинда рассмеялась, — одной тайной меньше. Очень боится. Постоянно прятался под кровать или под мою юбку. Приходилось тайком брать его с собой в постель. Господин Крепус считал, что негоже наследнику бояться какого-то там грома. Но что поделать — он же был ребёнком. А потом, — она вздохнула, мягко и счастливо, — а потом появился ты.              Кэйа отложил картошку и вопросительно склонил голову. Внутри что-то дрогнуло, хрупкое и безнадежное.              — Он ведь решил стать для тебя самым лучшим старшим братиком. А они не боятся грозы, лягушек, бродячих собак и горской микстуры. Было так забавно за вами наблюдать, Кэйа, ты бы знал. Два маленьких шебутных волчонка, которых и на минуту нельзя оставить одних… А будить вас? То еще испытание! Сворачивались калачиком вокруг друг друга, попробуй пойми, чей носок торчит.              Он улыбнулся. Да, Дилюк в детстве казался ему бесстрашным — а оно вон как было. Он притворялся перед ним, а потом, видимо, и действительно перестал бояться. Смелый, благородный, заботящийся старший брат.              Кэйа его не заслуживал даже тогда. Что уж говорить о настоящем.              Поужинали они в молчании. Дождь все не утихал, гроза — проходила и возвращалась с новыми силами. Они будто оказались в оке бури, что не хотела их отпускать.              Дилюк быстро доел, отказался от пирога и вновь скрылся на втором этаже, пожелав спокойной ночи. Кэйа устроился на диване, смакуя последние кусочки пирога: мягкое сладкое тесто, мелко порубленные орехи — сказка! Он даже не удержался и налил себе холодного молока, и теперь чувствовал себя сытым и почти довольным. Особенно, если не пытаться анализировать свои чувства, которые так и не улеглись обратно, а бродили под окнами голодными кошками.              Аделинда, не слушая возражений, постелила ему в гостевой комнате. Извинялась, что не успеет нормально подготовить его собственную, но Кэйа сразу же это пресёк. Винокурня медленно погружалась в сон: оказалось, что именно сегодня Эльзер, поддавшись на уговоры Моко и Хилли, вывез их за покупками. Поэтому во всем большом доме были только они втроём.              Затушив основной свет, Аделинда попрощалась и удалилась в свои покои, а Кэйа перебрался в кресло, подобрал несколько свитков и писем, что в беспорядке валялись на полках, и лениво пробегал глазами по строчкам. Ничего важного в них не было: Дилюк сжигал все, что несло в себе ценную информацию. Интересно, а его письма удостаивались такой чести?..              Сон все никак не шёл. Кэйа ворочался в незнакомой постели и мысли, ядовито-горькие, колючим венцом оплетали его голову. Интересно, для чего на винокурне всегда готова хотя бы одна гостевая спальня? Точнее, для кого. Может, это Люмин иногда остаётся здесь, устав от своих странствий. Или кто-то ещё, другой, чужой проводит здесь ночи? Кто-то, кого Дилюк без ворчания пускает на порог, от кого не запирается в своём кабинете. Кто-то важный для него. Кто-то, кто не был Кэйей.                     Шёпот дождя наполнял тёмную комнату мертвеющей тишиной. Вновь вернувшаяся гроза била в стекла, гремела яростью и гневом по равнинам Мондштадта. Кэйа перевернулся на другой бок, посмотрел на дверь, которую то и дело на секунды высвечивали вспышки и принял решение.              Кэйа уже давно не был этим «кем-то» для Дилюка. Но, по крайней мере, именно он, а не кто-то другой, был сейчас здесь. А в нескольких комнатах от него маленький мальчик, что когда-то решил быть смелым, храбрым и самым сильным, в одиночестве переживал свои старые, давно забытые страхи. Пора и ему побыть в их изломанном дуэте старшим.              …Когда Кэйа в молчании бросил подушку и одеяло на пол и начал устраиваться, ком на кровати завозился. Во тьме глаза Дилюка горели огненными светляками.              — Что ты делаешь? — как-то беспомощно спросил он.              — Как видишь, устраиваюсь на ночлег, — Кэйа наконец-то смог улечься. Холодные, жёсткие доски совсем не хотели становиться мягкой и уютной периной, но одну ночь можно и потерпеть. Он уже даже нашел вполне удобное положение, когда сверху буркнули:              — Раз уж пришёл, то ложись как нормальный человек.              Кэйа улыбнулся — и порадовался скрадывающей все темноте.              Постель у Дилюка была большой и мягкой, но почти такой же холодной. Он свернулся калачиком в самом углу. Пришлось притянуть этот ком ближе. Дилюк что-то проворчал, но вырываться не спешил. Наверное, стоило промолчать, но Кэйа понимал, что они оба все равно не уснут.              — Одна птичка напела мне, что раньше ты очень сильно боялся грозы, — начал он, но Дилюк его перебил.              — Я слышал, как ты расспрашивал об этом Аделинду, прекрати. Пришёл посмеяться?              Кэйа помотал головой.              — Пришёл, потому что не понимаю. Ты ведь вообще на неё никак не реагировал. Наоборот, даже радовался.              — Я и перестал ее бояться, — помолчав, ответил Дилюк. И добавил тихо, на грани тишины и шума дождя, — ведь рядом был ты. А мне, чтобы напугаться, хватало и твоих кошмаров. Незачем множить страхи.              Внутри опять дрогнуло. Натянутая струна наконец-то порвалась с облегчённым всхлипом.              — Ты не спал, — понял Кэйа, — Все эти ночи — ты не спал. Почему не прогнал тогда?              Дилюк вскинулся. Ожег яростным взглядом.              — О чем ты вообще?! Как я мог тебя прогнать? Тебе было плохо, сколько бы я не будил тебя — ты не просыпался. Все, что я мог — это лежать рядом и притворяться, что все в порядке.              И этим спасал Кэйю сотни, если не тысячу раз.              — Но сейчас у тебя нет проблем с тем, чтобы гнать меня взашей, разве нет? Только неделю назад чуть ли не угрозами меня из таверны выпинывал, — надо было скорее разрушить ту хрупкую надежду, что расправила поломанные крылья, желая взлететь.              — Ты до этого три дня ночами пропадал на своих встречах с информаторами. И вместо того, чтобы пойти и отдохнуть как нормальный человек, зачем-то пришёл в таверну.              Я пришёл увидеть тебя, — хотел сказать Кэйа, но вместо этого вырвалось совсем другое, покореженное, воспаленное, пустившее корни в разбитое сердце той ужасной ночью:              — «Убирайся», «больше никогда не попадайся мне глаза», «не смей называть меня братом» — тоже твои слова.              Молния ударила где-то совсем рядом. Она высветила то, что Кэйа никогда не хотел бы видеть. Лицо Дилюка было бледным, с него слетели, сошли все краски. Он сидел на кровати, обхватив себя руками за плечи, смотрел широко расширенными глазами, не дыша, словно ему было очень больно.              Кэйа потянулся к нему, маленькому и страдающему. Остановил себя на полпути. От слов во рту стало солоно: будто вместе с ними он выплюнул из себя своё сердце. Он ждал, когда Дилюк отомрет, вспомнит, кто перед ним и наконец-то скажет: уходи. И Кэйа действительно уйдёт. Он пришёл сюда, чтобы помочь переждать грозу, но, кажется, сделал только хуже.              Ну же. Такое простое слово. Пять букв. У-х-о-д-и.              — Прости, — детская рука ломанно легла на его голову. — Прости.              — Что?              — Я не должен был этого говорить, — уже тверже сказал Дилюк, но губы его дрожали, — Мне было больно и плохо, мне хотелось исчезнуть, не чувствовать, я убил нашего отца своими руками, я не смог ничего — никого — защитить, мне казалось, что все рушится, а я не могу ничего с этим поделать. Но я не должен был. Тебе ведь тоже было — больно?              Какой смешной вопрос. Эта боль сидела в нем всю жизнь, колола шипами душу и все привязанности. В ту ночь ее бутон раскрылся — и с тех пор цвет ядовитым цветком глубоко в бездне его мыслей и чувств.              Прости.              Лепестки съеживались от жара, опадали в пустоту.              Прости.              Шипы лопались, когда языки пламени лишь коснулись их.              Прости.              Цветок зашипел, распадаясь на пепельные хлопья. Остался лишь дым, но и он вскоре пропал.              — Прости, — ещё раз повторил Дилюк, неверно истолковав его молчание. Он выпростался из одеяла и уже спрыгнул с кровати, намереваясь сбежать.              Кэйа схватил его двумя руками, возвращая назад, прижимая ближе. Сердце Дилюка билось попавшей в силки птицей. Его сердце тоже — качало кровь так судорожно, словно боялось остановиться.              Вспышки молний опять засветили виноградники, далекие горы и комнату. Гром пророкотал в последний раз — и все стихло. Лишь слабый дождь продолжал шуршать по листве и крыше, ручейками слез стекал по окнам. Дилюк смотрел на него выжидающе. Кэйа помолился всем, кого вспомнил — так страшно было сказать что-то не то и изорвать в лоскуты тонкую паутину доверия, что накрывала их в тишине.              — Я… — я не злюсь на тебя за эти слова, точнее, злюсь — но на нас обоих, это было больно, больнее чем видеть тебя, поднявшего на меня меч, это было страшно, почти смертельно, и больше всего я боюсь услышать их вновь, потому что знаю — второй раз этого не переживу ни я, ни ты, — я люблю тебя.              Его руку робко сжала маленькая ладонь, горячая и вспотевшая. Он ещё крепче сжал ее в ответ.              — Даже сейчас?              — Тем более, сейчас.              — Даже таким, как ты говоришь, хмурым и скучным?              — Даже таким. Хотя и скучаю по твоей улыбке. Тебе что, рот зашили, что ты даже иногда засмеяться не можешь?              Дилюк мог — и сразу же это доказал.              — Ту комнату… я всегда прошу слуг держать ее прибранной. Если ты вдруг решишь остаться на ночь. Но ты всегда уходишь.              — То есть… — узелок ревности разорвался внутри, — она всегда была готова только для меня?              Дилюк хмыкнул.              — Для кого же ещё?              —…давай спать, — беспомощно сказал Кэйа. Этого было слишком много для итак растревоженного сердца. — Поговорим обо всем этом, когда ты…хм, повзрослеешь.              — Язва ты та ещё, — Дилюк потянулся и сонно вздохнул, — только не убегай.              Кэйа и не собирался.              Он прикрыл глаза, и спокойная, правильная усталость окутала его коконом. Уснул он быстро, ни о чем не думая, ничего не предполагая. И все равно чувствовал, как спину гладят теплые, родные руки.              Утро встретило его забившимся в рот алыми волосами и тяжёлой рукой на талии. Во сне они переплелись ногами, и теперь Кэйа смотрел на вновь вернувшегося в своё нормальное тело Дилюка — тот скинул с себя одеяло, и его плечи ласково обнимало рассветное солнце.              Кэйа покраснел, поняв, что он опять остался без какой-либо одежды — и быстро вскочил с кровати, пытаясь согнать жар смущения с щёк. Им ведь придётся начинать заново, с самого начала пути — с долгих разговоров, случайных-неслучайных прикосновений, поцелуев, от которых будет сводить разум и тело, с…              С совместного завтрака и прогулки по прибитым дождем и ветром виноградникам. Кэйа подошёл к окну и смотрел, как на листьях сверкают чистые, искрящиеся на солнце капли, а кристальные бабочки порхают рядом. Как будут делать и много лет спустя, наблюдая за новым витком истории, как делали это все их счастливое детство и юность.              Никакая гроза не страшна, если у тебя есть место, куда ты можешь вернуться.